Текст книги "Экспонат руками не трогать"

– Чего, собственно, я испугалась? Тоже невидаль, электричество отключили, – пыталась успокоить себя Катерина, – как будто в первый раз! И вообще, со мной собака. Правда, Булечка? Ты меня в обиду не дашь. Только вот, как бы посмотреть, что там с Кошелевым? Ничего, ничего, скоро приедет Севка… сходим вместе… куда же он, болван, свечи-то новые убрал!

Богатое воображение рисовало ей чудовищные картины того, что случилось за забором, Катя старалась заставить себя не думать об этом, но в голове, как испорченная пластинка, звучали слова незнакомца. О чем они спорили? Чего он хотел от старика? А может, Кошелев еще жив? Нет, одной все-таки идти нельзя, я с ним не слажу… вот ведь идиотская ситуация! Она еще раз позвонила участковому, но тот по-прежнему не отвечал. Как назло, в памяти всплыла фраза из недавней аудиокниги: «Они нападут на вас в темноте». Звучит как предостережение… Катя подошла к окну и, оглядев темнеющий сад, задернула занавеску. И тут наконец с улицы донесся веселый клаксон Севкиного «жигуленка».

* * *

– …вот, собственно, и все, что я слышала, – закончила свой рассказ Катерина и, дотянувшись до телефона, снова начала нервно нажимать кнопки.

– Ну, и куда ты звонишь? – подал голос Сева. – В полицию, что ли?

– Нет. В консерваторию, – с отчаянием бросила Катя. – Надо же что-то делать! А то приехали, сидят, молчат… и прекрати тереть переносицу, ты уже дыру там себе протер.

– Погоди, Кать, не гони волну, мы не сидим и не молчим. А сходили, посмотрели и ничего не нашли, – остановила подругу Маша, которая в составе спаскоманды приехала вместе с Севой.

– Конечно, сейчас уже такая темень, ничего не видать, – мрачно бросила Катя.

Маша на мгновение вышла из комнаты и вернулась с бутылкой коньяка.

– Во-первых, тебе не помешает успокоить нервы, – сказала она и решительно придвинула к Кате рюмку. – И тебе, Всеволод, тоже… а то звонит, понимаешь, язык заплетается: «на маму кто-то на даче напал»… Ну, давайте махнем для здоровья, – и на личном примере показав, как это делается, продолжила, – а во-вторых, если бы на твоем месте была не ты с твоими ушами-локаторами, а, допустим, кто-то другой, то, как я понимаю, этот кто-то ничего бы и не услышал… И в-третьих… Господи, вот не было печали… хотя с вами, Насоновыми, вечно какие-то истории… Короче, надо вместе прикинуть и решить, так сказать, коллегиально, что со всем этим делать.

– Правильно, – поддержала подругу Катя.

– Слушайте, у Кошелева света так нигде и нет, – высунувшись в окно, мрачно произнес Сева.

– У него и кухня, и спальня на ту сторону выходят. Отсюда не видно, – отозвалась Катя, коньяк подействовал лучше валерьянки, и она немного успокоилась, – ну, и чего решаем?

– Предлагаю завтра с утра, уже при свете дня, провести повторную рекогносцировку на соседском участке, потому что впотьмах мы действительно что-то могли проглядеть, – не отрываясь от окна, сказал Сева, – и в зависимости от результата нанести визит в местное отделение полиции.

– Вот соломоново решение! Умница, Севка! – воскликнула Машка и разлила по второй: – А теперь все! Давайте сменим тему!

– Да, кстати, мне отец звонил, привет тебе передавал. Сказал, что теперь не пьет – зашился, – вспомнил Сева и посмотрел на мать.

Машка стрельнула глазом на подругу и подавила улыбку.

– Свежо предание… – устало протянула Катя, которую давно перестала интересовать судьба ее первого мужа, Сашки Железняка. – Что он хотел-то? Денег просил?

Севка не ответил.

А все-таки удивительное у Железняка качество – проявляться в самый неподходящий момент и портить и без того уже испорченное настроение. И тут, как плотину прорвало – на Катерину нахлынул поток далеких воспоминаний.

8. Шрам
Москва, конец 80-х

Если бы в тот злосчастный день Катя осталась дома, не дала себя уговорить и не поехала на день рождения к однокурснице, то ничего бы не произошло… С самого начала ехать она никуда не хотела, все сидела, раздумывала. Во-первых, как говорится, за семь верст киселя хлебать, в Мытищи, во-вторых, ничего сногсшибательного там не предвиделось, а в-третьих, из-за ночевки у подруги, как всегда, мог разразиться скандал. Потому что Железняк, хоть и пьяница, но вредный, и если она идет в гости без него, а его туда, собственно, никто не звал, то муж для порядка любит поскандалить. Наговорил он ей тогда столько, что вспоминать страшно! Одним словом, накануне Катьку терзали сомнения, но лучше уж в гости, чем сидеть и смотреть на пьяного Сашку. Вот Катька и согласилась поехать к Динке. Вечеринка, впрочем, прошла довольно весело. Было много народу, новых лиц, хлебосольные хозяева от души всех кормили и поили. Кроме того, Динкин ухажер привел двух приятелей из циркового училища, которые в подтверждение своего статуса весь вечер рассказывали анекдоты, показывали фокусы и вовсю зажигали. К сожалению, свежеполученная просторная четырехкомнатная квартира не была оснащена телефоном. Катерина, твердо решившая вернуться в Москву, чтобы не усугублять, на последнюю электричку опоздала, и на такси у нее денег не оказалось. Оставалось только одно – дойти до телефона-автомата и, выслушав от Железняка поток упреков, предупредить, что вернется утром.

По словам Динки, телефон-автомат находился чуть ли не у подъезда, и Катя, сунув несколько двушек в карман джинсов, спустилась во двор. Вечер был вполне теплый и, несмотря на хронически не горевшие фонари, светлый.

Однако с телефоном не заладилось сразу. Даже не успев к нему приблизиться, Катя увидела, как из будки с ругательствами выскочил раздраженный дядька в ковбойке.

– Не работает? А где же еще можно позвонить?

– Я покажу, – бросил на ходу тот и свернул за угол дома.

Следующий автомат находился уже совсем не близко. Катя понуро тащилась за дядькой по незнакомым улицам, оглядываясь по сторонам. Да, это вам не Беверли-Хиллз! Районец выглядел мрачновато. Грязный, заросший бурьяном сквер со сломанными лавками сменила грязная улица с непросыхающими лужами и покосившимся забором. Потом потянулись унылые пятиэтажки с ржавыми балконами. Не заблудиться бы на обратном пути! Приметив, наконец, вожделенную телефонную будку и пропустив вперед нервного мужика, Катя стояла и прикидывала, как бы все это подипломатичней обтяпать, чтобы Железняк не обиделся и не очень ее ругал.

В это время дверь соседнего здания с шумом распахнулась, выпустив на улицу раскатисто хохочущую компанию молодых девиц. Оживленно что-то обсуждая, девицы задержались у выхода.

– Бабцы, может, на путя метнуться! Тут, б…, ни х… не купишь, – раздался громкийбасовитый голос одной из них, из-под мышки у нее торчала внушительных размеров полупустая бутыль с остатками какого-то мутного пойла.

«Вам там самое место», – подумала про себя Катя.

«Бабцы» идею охотно поддержали, их было шесть или семь. Выглядели они не особенно привлекательно. Нелепейшие наряды из варёнки дополнялись бронебойным мейкапом и начесанными пергидрольными чубами.

«Жуть», – подумала Катя и отвернулась. Меж тем дядька в телефонной будке не торопился, он все говорил и говорил, казалось, совсем забыв о Катерине.

И вот тут, то ли потому, что Катя отвернулась и ее явное нежелание лицезреть их компанию пэтэушницы расценили как вызов, то ли потому, что она была красиво и модно одета, или просто потому, что была другой, не такой, как они, случилось непредвиденное. Наглый басовитый голос неожиданно приблизился, а его обладательница, обдав Катю вонючим перегаром, подошла и ткнула ее горлышком той самой бутылки в плечо.

– Вы что-то хотели? – обернувшись, спросила Катя.

– Гляньте, девки, это что у нас тут за овца, – пренебрежительно оглядывая ее, произнесла басовитая, не удостоив ответом Катин вопрос. Она была высокой, крупной и, видимо, среди своих товарок слыла заводилой. Каждая ее фраза сопровождалась взрывами хохота, одобрительными возгласами. – И что эта Снегурка у нас тут делает?

– Хе-хе-хе.

– Гы-гы-гы.

– Кому звонить будем? Деду Морозу? – продолжала свои вопросы басовитая. Ее товарки еще громче заржали и подтянулись, обступив Катю кругом. Сердце у нее ёкнуло, но вида она не подала и только настойчиво застучала в телефонную будку.

– Гы-гы-гы.

– Хе-хе-хе.

– Секи, Розка, – подала голос девица с кирпичными во всю щеку румянами, – так это та самая тля… ну, которая с Валькой моим…

– Че с Валькой?

– Да Вальку моего закадрила, вот че… еще зимой.

– Вы меня с кем-то путаете. Я вашего Вальку не знаю и вообще здесь впервые, – как можно спокойнее произнесла Катя, не давая воли эмоциям.

– Вы меня с кем-то путаете, – издевательски передразнила ее девица с румянами, – я здесь впервые.

Компания еще более оживилась, предвкушая потасовку, девки заговорили хором, подзадоривая друг друга.

– Гы-гы-гы.

– Мы люди не местные…

– Хе-хе-хе.

– Нас столичным ветром занесло…

– Ничего мы на х… не путаем, тля московская.

– Вальку отбила, а целку из себя строит.

– А какого х… ты тогда здесь у клуба трёшься? – снова забасила предводительша, она закурила сигарету и, подойдя вплотную к Кате, выдохнула ей в лицо дым. – А что, девки, может, нам этой овце рога-то пообломать?

– Глаз на протез, жопу на анализ…

Товарки разразились хохотом. Дело принимало плохой оборот. Конечно, пасовать перед пьяными наглыми пэтэушницами стыдно, но тут как бы живой уйти. В надежде на помощь Катя обернулась к телефонной будке, но оказалось, мужчина под шумок ушел и там никого нет. Она хотела что-то сказать, объяснить, что это ошибка и ничего плохого она им не сделала, но страх сдавил горло. В тот же момент Катя сделала попытку вырваться из круга обступивших ее девок, но стоящая рядом толкнула ее плечом.

Все, что произошло потом, было похоже на страшный сон, и Катя уже не могла точно вспомнить, как получилось, что ей все-таки удалось выскользнуть из кольца пэтэушниц, увернуться от хватавших ее рук, оттолкнуть вставшую на пути басовитую предводительницу и убежать. Она отчетливо помнила только то, что бежала, бежала, изо всех сил, бежала так быстро, как никогда в жизни. Казалось, ноги ее не касались земли, а за спиной выросли большущие крылья. В первые минуты она отчетливо слышала топот, мат, улюлюканье за спиной. Но, видимо, девки были изрядно навеселе и начали отставать. Крики стали тише, и Катька смогла оглядеться по сторонам. Дорогу к Динкиному дому она, конечно, забыла. Промелькнули сломанные лавки сквера, зловонная лужа, ржавые балконы пятиэтажек, с правой стороны дороги появился деревянный забор, его-то как раз Катька запомнила. Появилась надежда, что она бежит в нужном направлении. Но за спиной еще были слышны голоса ее преследователей. Не сбавляя скорости, она оглянулась назад. Девки заметно отстали, ряды их, казалось, поредели, но все же продолжали бежать, марафон возглавляла пыхтевшая, как паровоз, предводительница.

«Ничего, еще немного, и они выдохнутся», – не успела подумать Катя, как ее нога, зацепив на земле что-то тяжело-монолитное, подвернулась, и она, теряя равновесие, со всего маху, едва успев выставить вперед руку, влетела в деревянный столб забора. Удар был настолько сильным, что перед глазами взметнулся фонтан искр, в голове все закружилось, за спиной грохнул дружный гогот, и на какое-то мгновение сознание ее помутилось.

Едва открыв глаза, Катя увидела обступивших ее девок. Что они говорили, она не слышала, потому что в ушах стоял гул, а в голове шумело. Басовитая гримасничала, театрально заламывала руки, потом присела, потянулась к лежащей на земле Кате, но почему-то сразу выпрямилась и сделала шаг назад.

– Шухер, девки, линяем, – как сквозь ватные беруши, до Кати долетел ее голос.

– Валим, ноги в руки.

Девки мгновенно подчинились и стремительно зашагали прочь.

«Слава тебе, господи», – подумала Катя и в тот же момент почувствовала боль – резкая, пульсирующая, она обожгла всю правую сторону лица. Катя поморщилась, но все же попробовала пошевелиться, привстать. Боль накатила с новой силой, а по ладони правой руки заструилась и растеклась горячая липкая жидкость.

* * *

Первую медицинскую помощь ей оказали в Мытищинской городской больнице. Правда, хирург в ту субботу отмечал свой день рождения и зашил щеку так… словом, как сумел, так и зашил. Шов получился огромный, зигзагообразный. Под слоем бинтов Динка его не видела, но все равно в ужасе смотрела на спящую после операции Катю. Из-за нехватки мест ее поместили в коридоре, а из-за нехватки белья выдали только наволочку, по которой веером рассыпались светлые Катины кудри.

«Боже мой, что же теперь будет, – стоя у кровати подруги, думала Динка, – у нее же съемки в августе». Об очередном Катином ангажементе она знала не понаслышке. Все это на курсе горячо обсуждалось. А курс у них был непростой, выпускной. Хорошее распределение, а стало быть, и роли, светили далеко не всем. Сама Динка снималась только один раз, еще в самом начале учебы, да и то в эпизоде. Поэтому Катькина «звездная» юность, а из последних новостей, верное распределение в штат Киностудии Горького ее, конечно, немного раздражали. Но не до такой же степени…

При мысли, что придется еще что-то объяснять Катиным родителям и Саше Железняку, у Динки просто подкосились ноги. Звонить в ординаторскую пошел их однокурсник Федя. Он же и задал щекотливый вопрос по поводу того, что будет дальше… с лицом.

– Скажите спасибо, что сепсиса нет. Рана была очень грязная, глубокая, рваная. Семен Борисович сделал все, что возможно. Скорее всего, подруга ваша налетела на гвоздь, большой ржавый гвоздь. К тому же у нее еще сотрясение мозга и перелом левого предплечья. Это тоже не шутки. Так что, молодой человек, не задавайте глупых вопросов. У нас вообще через полчаса смена заканчивается. Надо звонить – звоните. Или я закрою кабинет…

На следующее утро еще до приезда мамы и папы появился Сашка Железняк с букетом пионов. Увидев забинтованное лицо жены, он сразу сник и оставил упреки при себе. Просидел он недолго, все время держал Катю за руку, в конце почему-то попросил прощения, а потом уехал и забухал недели на две. Энергичная Таисия Федоровна приехала чуть позже. Она ничего не стала объяснять Кате, а сразу пошла к врачу. На руках у нее уже была бумага о переводе дочери в институт пластической хирургии. Там ее ждала вполне комфортная двухместная палата, обходительные, до известной степени, медсестры и лучшие в стране специалисты по челюстно-лицевой хирургии, и постельное белье было не в дефиците. Мама всегда умела договариваться. Но, увы, на Катькины перспективы это кардинально не повлияло. После осмотра шва слова тамошнего светила прозвучали как приговор. Даже повторная корректирующая операция лица не спасет. Шрам останется на всю жизнь. Конечно, со временем он посветлеет, уменьшится, станет менее заметным, едва заметным, но…

Еще лежа в коридоре мытищинской больницы, Катерина поняла, что о предстоящих в августе съемках можно забыть. Но теперь вопрос стоял жестче, в буквальном смысле «быть или не быть». Выходило, что на карьере актрисы можно с уверенностью и на неопределенный срок поставить жирный-прежирный крест.

Вопреки опасениям Таисии Федоровны слова профессора Катя выслушала спокойно. По крайней мере, выглядела она спокойнее, чем постоянно торчащая в больнице Маша, или Динка, винившая себя во всем случившемся, или похмельный Железняк с перевернутым лицом, каждый день носивший жене букеты. Казалось, все происходящее было Катерине безразлично, и она быстро шла на поправку. Рука заживала, синяки и ссадины прошли, голова больше не болела. Жаловалась она только на то, что ее постоянно тошнит.

– Это на нервной почве, – посоветовавшись, решили Таисия Федоровна с Машей. И обе ошиблись.

Потому что через семь месяцев родился Севка, а еще через семь Катя подала на развод. Сашка Железняк был забавным и очень талантливым, но распорядиться своим талантом так и не сумел. Пожалуй, именно тогда Катя поняла, что такое депрессия. Как-то все сплелось, соединилось в один клубок. И тяжелые роды, и маленький вечно болеющий Севка, и развод, и полная ее профнепригодность…

«Лицо со шрамом», – так она сама себя стала называть. Горькая ирония, а что еще оставалось?

Хотя хирург-профессор не обманул, физиотерапия, травы, втирания, мази, массаж медленно, но помогали – рубец на щеке уменьшился и посветлел. Он уже не довлел, не царил на лице, превращая его в страшную маску. А вот с Катькиными комплексами дело обстояло иначе, они множились и росли, как грибы после дождя, и любые втирания были бессильны. Посоветовавшись со знающими людьми, Таисия Федоровна принялась искать для дочери психотерапевта, тем более что сеансы Кашпировского транслировались на всю страну. Но жизнь, как водится, распорядилась по-своему. Катерине опять помог случай…

Его звали Андрес. Полное имя было таким длинным и пафосным, что Катька не успела его запомнить, тем более что Маша резко прервала все «реверансы» в прихожей.

– Хорош выпендриваться, кабальеро, лучше проводи даму в комнату и предложи бокал вина.

Друзья из Грузии прислали Машке на день рождения отличнейшее красное вино, что по тогдашним безалкогольным временам было царским подарком. Какую-то закуску ей удалось купить на рынке, и она устроила настоящее пиршество. Народу собралось много. Среди друзей именинницы Андрес оказался случайно. На Машкином потоке он продержался от силы год из-за «неудов» по испанскому и перевелся в другой вуз. С Машей они давно не виделись, но как это всегда бывает, кто-то из общих знакомых привел его с собой. И вот он уже сидит на диване в Машкиной квартире, играет на гитаре и сочным южным голосом поет «Бесса ме мучо». Пел по-испански Андрес много лучше, чем спрягал неправильные глаголы.

Андрес Конде был внуком одного из тех самых hijos de la guerra[13]13
  Дети войны (исп.).


[Закрыть], отправленных в 1939 году в СССР. Республиканцы, боясь мести Франко, без колебаний сажали детей на пароходы и отправляли в далекий социалистический рай. Дети были разных возрастов – пяти, семи, десяти лет. Многие, приехав в Россию, забывали не только родной язык, но и свои фамилии. Деду Андреса повезло, на момент приезда в Россию ему исполнилось уже двенадцать. Родной язык он не забыл и передал своему сыну, а тот своему, но последний, увы, был не слишком усидчив. Мать Андреса испанского не знала, говорила с любимым сыном по-русски и звала его тоже по-русски – Андреем. Вот такая двойственность. Даже фамилия у него была двойная Блинов-Конде.

Флирт у Андрея с Катериной наметился сразу в тот же вечер.

– Имей в виду, этот mujeriego[14]14
  Бабник (исп.).


[Закрыть] ни одной юбки не пропускает, – предупредила ее Маша.

Но от красного вина слова подруги забылись, обычная Катина скованность исчезла, и она с видимым удовольствием слушала комплименты и принимала знаки внимания. Бархатные карие глаза русского испанца искрились и источали желание. Небесно-голубые смотрели в них понимающе и соглашались.

После первой ночи, проведенной в объятиях кабальеро, Катеринины комплексы поутихли, а уже через пару месяцев от них не осталось и следа.

– Ну и что, что шрам? Ведь его почти не видно. А если сделать пышную прическу, то и подавно. И вообще, Андрес говорит, что меня это не портит. – Такого она от себя не ожидала.

Андрес и Катя действительно были влюблены, а любовь, как известно, лечит. Они очень подходили друг другу, в чем-то похожие и в то же время совсем разные. Белое-черное, вода и пламень… природа любит объединять противоположности. Идиллию духа подкрепляла идиллия плоти. Да, потому что ни с кем ни до, ни после ни у Кати, ни у Андрея не было такого упоительного полноценного секса. Через полгода они поженились. К тому времени Катька уже начала работать – дубляж, озвучание, телесериалы, художественные фильмы. Она даже внешне изменилась, чувство «востребованности» и в семье, и в профессии украшает. Родители радовались счастью дочери, но продолжали сами нянчить маленького Севку – с внуком Таисия Федоровна не спешила расставаться:

– Вот поживете сначала вместе, привыкнете, а потом и Севка к вам переедет. Торопиться не надо. Не забывай, что Андрес наполовину испанец.

– Да какой он испанец! И потом, не наполовину, а всего на четверть! – возразила ей Катя.

Но не прошло и двух лет, как Андрес сам заговорил с Катей об Испании.

– Катюш, это же моя историческая родина. Там действует социальная программа для репатриантов. Специально для таких, как я. Льготы, жилье, квартира – об этом сейчас даже в газетах пишут. Мы приедем, осмотримся на новом месте, а если не понравится, вернемся назад.

– Хорошенькое дело, вернемся назад… – Катерину такая перспектива пугала, не только потому, что в Москве у нее была отличная работа, которую вряд ли удастся получить в Испании. По большому счету с профессией там вообще придется распрощаться. Но ведь есть еще Севка, который ходит в хорошую московскую спецшколу, есть папа с мамой… Как же с ними? Оставить их здесь? Нет, к таким радикальным переменам в жизни Катерина оказалась не готова. Вместе они решили, что сначала в Испанию поедет один Андрей.

Спустя три месяца Катя его навестила. Он действительно неплохо устроился на новом месте. Настолько неплохо, что, пожалуй, необходимость воссоединяться со своей женой и приемным сыном отпала. Правда, к такому выводу пришла сама Катерина, Андрей ничего подобного даже в голове не держал. Как он ей, собственно, и обещал, у него была работа, квартира, машина, появились друзья… а судя по некоторым деталям в спальне и ванной, появились даже подруги. Разлука с женой – слишком большое испытание для горячего свежеиспеченного испанца.

Катерина вернулась в Москву, переезд в Барселону не состоялся. После вдвоем с Севкой они часто навещали Андреса, приезжали к нему на каникулы, в отпуск и в Барселону, где он жил первое время, работая гидом с русскими туристами, и на Майорку, куда он переехал спустя три года. Тогда и развод оформили. К тому времени для них это была простая формальность… не формальными остались теплые дружеские отношения и взаимная симпатия.