Текст книги "Скрытая бухта"

Дневник (7)

Луис зачарованно наблюдает за Ханой с каменного мола в порту Комильяса. Ему пятнадцать – он уже мужчина. У него худое и жилистое тело, которое от тяжелой работы мало-помалу наливается силой, кожа загорелая – того цвета, что появляется, когда солнечные лучи сливаются с морской солью. Черные волосы густые и вьющиеся, черты лица угловатые, губы тонкие, а глаза темно-синие, как штормовое море. Луис уже вернулся на берег и под мягким апрельским солнцем завершает рабочий день починкой рыболовных сетей. И он не может отвести от нее взгляда.

Юная Хана очень красива. Ей почти одиннадцать, и она играет во взрослую женщину, развешивая одежду, чтобы ее выбелило прохладное солнце их северных земель. Она босая, и кажется, что она танцует на лугу, внезапно заканчивающемся крутым берегом – отвесной пропастью. Она наделена даром красоты, но, похоже, еще не догадывается об этом. Само ее присутствие смягчает загрубевшие души. Она заканчивает развешивать белье, многократно отжав его. Она выглядит старше своих лет. Почти взрослой. Луис смотрит на нее, и время будто замирает, он забывает и о прошлом, и о насущном, он может лишь смотреть на нее, весь во власти очарования ее женственности.

Он никогда не видел, чтобы она отдыхала, хотя уже много дней за ней наблюдает. Его будоражит что-то в ее манере двигаться, в ее осторожном, недоверчивом, умудренном взгляде, под которым он чувствует себя маленьким и неуверенным. Он влюблен со всем отчаянием и безоглядностью юношеской любви.

Луис не дурак, он понимает, что еще слишком рано. Но также он знает, что время неумолимо и его час настанет. Он видит, каким глубоким делается взгляд Ханы, когда она смотрит на него, а когда им случается поболтать, только ему она улыбается.

Луис – мальчик-рыбак, живущий с матерью-вдовой, – грезит наяву. Он мечтает, как попросит у Ханы ее руки, как позволит ей танцевать на траве все отведенные им дни, как они просто будут рядом, если войны этого мира дозволят. Может, она вовсе не хочет, чтобы ее спасали, но он заключит ее в самые крепкие на свете объятия, подарит ей веру в будущее, даст что-то настоящее и надежное, чего не смогли сделать для нее ни семья, ни Бог. Он уверен, что его любви будет достаточно. Будущее – необъятно.

Сегодня, хоть Луис, как обычно, не таясь, наблюдает за Ханой, день вовсе не обычный. 1 апреля 1939 года войдет в учебники истории как день окончания гражданской войны, а по радио повстанцев – “Национальному радио Испании” – объявят:

Сегодня Красная Армия окончательно разбита и разоружена, национальные войска достигли своей цели. Война окончена. Бургос, 1 апреля, год победы. Генералиссимус Франциско Франко Баамонде.

В таверне тети Ампаро не протолкнуться. Все, включая Луиса и нескольких республиканцев, какое-то время назад предусмотрительно перешедших на сторону франкистов, празднуют окончание гражданской войны. Конец – это новое начало. Однако те бойцы-республиканцы, что не бежали, не были расстреляны или брошены в тюрьму, где-то рядом, они надеются на помощь извне, на то, что судьба развернется к ним лицом. Но им не спастись, и кантабрийские горы станут приютом для героев-одиночек, продолжающих войну, что становится все более вялой.

Официальная пресса переполнена репортажами о том, как страна возвращается к миру, лишь изредка проскальзывают упоминания об операциях республиканцев, которые именуются не иначе как актами бандитизма. Давид, старший брат Ханы, тоже ушел в горы, чтобы вершить собственное правосудие в этой несуществующей войне, чтобы скрываться от преследования в ущельях и зарослях у горных речушек.

Тебе придется меня простить – боюсь, мои воспоминания о давнем прошлом не всегда последовательны. Мы как раз прогуливались по апрелю 39-го. Ах, если бы тебе только удалось своими глазами увидеть эти места, их красота тебя бы поразила, Комильяс совершенно удивителен. Его кельтское имя так и нашептывает о стародавних тайнах, намекает, что Комильяс находится среди трех холмов у самого моря. На одном из холмов, Кардосе, возвышается величественное песочно-черное кирпичное здание Духовной семинарии Сан-Антонио-де-Падуа, от одного вида которого захватывает дух. Отсюда вышло немало церковников, это колыбель священничества, которая со временем прославится как Папский университет Комильяса. На вершине другого холма, подарившего городку имя, стоит дворец Собрельяно, также построенный из кирпича, хоть и более темных, медных оттенков. Из этого приземистого, но внушительного здания, выполненного в неоготическом стиле с венецианскими и романскими мотивами, открываются виды на простирающийся внизу городок Комильяс. Чуть поодаль от дворца расположена вилла Кихано, которую вскоре прозовут Эль-Каприччо, “капризом” Гауди, она бросает вызов всем стереотипам: невозможная смесь арабского, персидского стилей и модерна, поражающая любого, кто пожелал увидеть ее. Последнему холму не удалось спастись от разрушений минувшей войны. Всего несколько месяцев назад его венчал дворец Котерука, сдержанное и несколько скучное квадратное строение, но теперь дворец обратился в воспоминание – после бомбардировок от него уцелели лишь внутренние стены и пара башенок.

Три холма словно сторожат уютный городок, который, несмотря на войну, сохранил свою благостность, во-первых, благодаря эмигрантам, разбогатевшим в Америке, а во-вторых, летним месяцам, когда сюда наезжали короли Альфонсо XII и Альфонсо XIII. Эти визиты стали магнитом для буржуа и дельцов, которые устремились в Комильяс и понастроили себе особняков в стиле модерн, что теперь соседствуют с типичными для этих краев старинными родовыми поместьями из камня, просоленными ветрами с Кантабрийского моря, впитавшими нежную сладость цветущих окрестных лугов.

Хана считает себя везучей, потому что тетя Ампаро и дядя Пепе забрали ее к себе в Комильяс. Она ходит в школу, где, помимо прочего, три вечера в неделю учат швейному делу. В оставшееся от школы время она хлопочет по дому, помогает в таверне. Уже полтора года она живет под этой крышей и больше не скучает по Инохедо. Отец за это время лишь трижды навестил ее – по его словам, ему приходится разрываться между детьми, работой на фабрике, скотиной и огородом. Хана решила поверить ему и признала, что жизнь к ней благосклонна. Изредка она переписывается с Давидом, который не такой уж охотник до писем, потому сестре о нем известно лишь то, что он уже настоящий силач, много работает и водит дружбу с ребятами постарше. Кажется, он посещает тайные политические собрания республиканского толка, но в письмах не особо распространяется об этом. А вот с Кларой они переписываются по меньшей мере раз в два месяца, хотя из-за войны письма не всегда приходят вовремя. Иногда сестры по три месяца не имеют весточки друг от друга, и только общие знакомые передают им при встрече какие-то новости, которые к тому моменту уже стали воспоминаниями.

За Клару – хоть та уже умеет складно писать сама – письма пишет бабушка Хулия. О том, как много Клара работает, как учится готовить, какие важные люди бывают в доме, в каких платьях красуются беззаботные девочки из богатых семейств. Клара рассказывает о мире, где существуют торты со взбитыми сливками, фарфоровые куклы, деревянные лошадки, где сладкое оставляют недоеденным на тарелке. Она обещает, что, как только вырастет, всегда будет рядом, станет заботиться о младшей сестре, как Лис о лисятах, обещает вызволить Хану из заточения в замке, где та томится. Обещания двенадцатилетней девочки.

Тетя Ампаро в письмах своей сестре Хулии отвечает на письма Клары со слов Ханы – хоть и та уже прекрасно умеет писать сама. Хана пишет, что после этих длиннющих каникул она хочет, чтобы они снова зажили все вместе. Но что ей уже полюбился Комильяс, его суетливая атмосфера приморского городка, полюбилась вечно гудящая таверна, где постоянно пахнет свежей рыбой, – поначалу этот запах ввергал ее в тоску, а теперь она его полюбила. Тетя Ампаро тоже поддалась ее чарам, Хана ей будто дочь, которой у нее никогда не было, поздний подарок. И это притом что сперва ее хотели вернуть обратно отцу, поскольку девочка постоянно падала в обморок и мучилась кошмарами. Она могла не один час пролежать без сознания, после чего приходила в себя, а спустя несколько минут снова лишалась чувств. Хана была странным ребенком – иногда Ампаро с мужем ловили ее остановившийся, холодный, бесчувственный, пугающий взгляд. Но она потихоньку прижилась, привыкла к своей комнате, к домашним хлопотам, к запаху моря. Ей купили два платья, и Хана, прижав их к себе, танцевала в коридоре, повторяя, что она как будто принцесса, а если и нет, то наверняка какой-нибудь принц ждет ее где-то в тайном месте.

Тем утром, когда война официально закончилась, Хану ждет не принц, а юный рыбак Луис, который вместе с другими ребятами и девчонками носится по берегу, восторженными воплями приветствуя окончание войны. Хане разрешают к ним присоединиться. Сегодня мальчишкам и девчонкам можно быть вместе, кричать и петь песни.

Выбившись из сил, ребята валятся на золотистый песок пляжа Комильяса. Парни достают из карманов табак и сворачивают самокрутки. Луис подходит к Хане.

– Какая ты сегодня красивая.

– Нахал, – с улыбкой осаживает его Хана.

– Ты прямо настоящая женщина, – продолжает он, не обращая внимания на ее слова.

– Вот ведь приставала. Конечно, я уже почти женщина. Ты курить не собирался? – Она кивает на мальчишек, а девчонки следят за ними, смеясь и перешептываясь. Кажется, что сегодня все наполнено радостью.

– Нет, я лучше с тобой поболтаю. Может, я тебя разозлю, ведь ты так еще красивше.

– Ну и дурак же ты… от тебя рыбой воняет.

– Ясное дело. Я же только из моря, – отвечает он слегка обиженно. Она что, не видит, что у него настоящая работа, как у взрослого мужчины? Лицо его становится серьезным.

Хана понимает, что задела его, и, чтобы искупить это, решает доверить ему свой секрет. Пусть она и мала, но уже знает силу женского оружия.

– Знаешь, что мне сегодня вот это снилось? – Она кивает на роскошный особняк в английском стиле на вершине зеленого холма, откуда открывается восхитительный вид.

– Что снилось, Дом герцога? – Изумленно приподняв бровь, Луис смотрит, куда она указывает.

– Ага. Будто я там живу. Будто я хозяйка этого дома.

– Ну и аристократочка досталась сеньоре Ампаро. Дом герцога! Сказала бы еще дворец Собрельяно, пришлось бы с тобой тогда цацкаться, как с принцессой, – смеется он.

Но Хана пропускает его шутку мимо ушей, она не отрывает взгляда от особняка.

– Знаешь, во сне я видела его изнутри. Это такой большой дом. Там полным-полно драгоценной фарфоровой посуды, слуг, садов, бисквитов и шоколадных пирожных.

– Ну конечно, и богатых девочек тоже, красавица. А не было там волшебных принцев, каких ты любишь? Которые жрут булки и жиреют, как поросята, болваны, что просыпаются за полдень. – Луис с презрением смотрит на викторианский дом, даже с такого расстояния и при свете дня кажущийся полным тайн.

– А ты почем знаешь? Ты только в рыбе разбираешься.

– Да, в рыбе, которую ловят, продают и едят. А в мечтах глупых девчонок, которые мнят себя принцессами, сама видишь, не разбираюсь.

Хана сердится, корчит недовольную мину – и женщина, и маленькая девочка.

– Сам ты тупица. Не хочу с тобой больше разговаривать.

– Какая же ты красивая, когда дуешься на меня, – улыбается он. – Будешь себя хорошо вести, может, куплю тебе однажды такой дом. – Луис пытается вызвать у нее улыбку, он хочет увидеть, как приподнимутся уголки ее губ.

– Не хочу такой. Хочу этот.

Луис от души хохочет:

– Ох и много придется наловить рыбы для сеньоры герцогини.

Хана старается скрыть улыбку, ей это не удается, так что она отворачивается и идет к девочкам, но потом вдруг оборачивается и дерзко показывает язык своему Ромео. Вот же кокетка. А Луис на седьмом небе от счастья.

Хана по-настоящему наслаждается этими днями в Комильясе, хранит их в одном из тех ящичков воспоминаний, которые нельзя открывать, и осторожно поглаживает, будто мягкий теплый бархат, прежде чем снова возвращает в укромное место. Но атмосфера праздника и безмерной, всеохватной радости от того, что война закончилась, – лишь мираж. Свет, который рассеивает тьму, предвещает новое начало, вот только начало это благоволит далеко не ко всем.

Война закончилась. И начался долгий послевоенный период, убогий, темный. Сотни республиканцев будут скрываться в горах или в подвалах, на чердаках. За поражение в войне между гражданами одной страны придется дорого заплатить. Сбежавшие смогут какое-то время пожить спокойно, однако покой этот недолог. Многие пойдут воевать против нацистов во Второй мировой, до которой остаются считаные месяцы. Я могу рассказать тебе, как Первая испанская рота, целиком состоящая из республиканцев, высадилась в Нормандии или же как Девятая бронетанковая рота, в составе которой в основном были испанские коммунисты, стала одним из самых прославленных соединений той войны, но это будет уже другая история.

Закончилась кровопролитная бойня.

Каникулы закончились. Тебя ждут. Ты едешь домой, Хана.

Женщины c прошлым и мужчины с будущим – самые интересные личности.

Чавела Варгас (1919–2012)

Валентина Редондо почувствовала, как завибрировал мобильный. Звонил Ривейро. Она сидела на террасе кафе “Росалия”, расположенного почти что напротив францисканского монастыря в Сантильяне-дель-Мар, в том месте, где начинается исторический центр. Редондо решила, что до поездки в Комильяс нужно перекусить. Сабаделя подхватили на патрульной машине, и лейтенант рассчитывала, что ему удастся установить связь между Тлалоком и виллой “Марина”.

Валентина ответила на звонок сержанта. Так, еще один труп, на этот раз старый доктор, который, судя по всему, попал в аварию после встречи с сеньорой Онгайо. Пока не было ясно, несчастный ли это случай, Ривейро обещал перезвонить, когда выяснит подробности в Институте судебной медицины. Однако у Валентины появились новые вопросы, помимо тех, которые она готовилась задать пожилой даме. Накануне ночью Редондо собрала о сеньоре Онгайо всю возможную информацию – восемьдесят пять лет ее жизни походили на кинофильм.

– Вы о чем-то задумались, – дружелюбно сказал Оливер, заказав им в баре горячие бутерброды и усаживаясь за столик.

Лейтенант ответила на эту попытку сближения легкой улыбкой, разбавившей серьезность их официальных отношений. Она решила пока ничего не говорить Оливеру о новой жертве – может, это всего лишь трагическая случайность.

– Я думала о сеньоре Онгайо. Судя по тому, что мне удалось установить с помощью коллег из Комильяса и нашей картотеки, она всегда была необыкновенно щедра ко всем, постоянно устраивала благотворительные вечера и ужины, открывала социальные столовые, брала под опеку детей и спонсировала художников.

– Прямо местная мать Тереза, – задумчиво сказал Оливер. – Но все равно как-то странно. Я о том, что она подарила дом моим бабушке с дедушкой. Уж слишком это щедро, вам так не кажется?

– Да, Оливер, я согласна с вами, хотя порой реальность оказывается удивительней, чем наши фантазии. Поверьте, каждый день происходит масса абсурдных вещей, а мы в полиции порой становимся свидетелями как невероятно благородных поступков, так и безумств, каких не придумать даже сценаристам фантастических фильмов.

– Представляю, – улыбнулся тот. – Ваша работа, должно быть, очень увлекательна.

– Я бы не сказала. Мы же не каждый день ищем ацтекских божков и изучаем детские мумии, – парировала она, пытаясь сложить лежавшую на столике салфетку квадратом, – а расследуем преступления другого рода, в основном гнусные и жестокие, и для их распутывания надо ровно столько же, а то и больше усилий. Грамотно собрать вещественные доказательства, обеспечить порядок их хранения и перемещения, ходатайствовать о проведении следственных действий и в срок составить отчеты.

Оливер восхищенно смотрел на лейтенанта Редондо. Говорила она спокойно, в ней чувствовались здравомыслие и выдержка, и рассказчиком она была интересным, несмотря на одержимость порядком во всем. Так что вопреки его тоскливым предчувствиям день в компании этой невротички оказался вовсе не кошмаром. Его уже даже не смущали разноцветные глаза лейтенанта.

– Расскажите, пожалуйста, побольше о сеньоре Онгайо. Ну, что можете. Поймите меня правильно, я ведь только что узнал столько нелепых и странных фактов о своей семье. Мне нужна информация, мне нужно знать правду.

– Понимаю. К счастью, я могу с вами поделиться сведениями о сеньоре Онгайо, в них нет ничего конфиденциального.

– Тогда слушаю вас. – Оливер обратился во внимание.

– Пока что у нас недостаточно информации о ее юности. Мы знаем, что она выросла в маленькой деревушке возле Суансеса, что происходит из бедной семьи, о которой никто ничего интересного сказать не может. До того, как она попала на виллу “Марина”, будущая сеньора Онгайо работала служанкой в богатых домах.

– Служанкой? Она работала служанкой на вилле “Марина”? Но как же это? Разве она не богачка? – опешил ошеломленный Оливер.

Официант принес бутерброды. Редондо улыбнулась, ее явно позабавила реакция Оливера. Все равно что рассказывать историю ребенку, который на каждом шагу удивляется.

– Всего год или два, это пока не удалось установить. Затем она вышла замуж за старшего из сыновей Онгайо. Их семейство, как вам известно, большую часть состояния сколотило в Уругвае. Выйдя замуж, она поменяла девичью фамилию Фернандес на фамилию мужа. Вместе они создали империю “Анчоусы Онгайо”. Наверняка вы видели их рекламу.

– “Анчоусы Онгайо” принадлежат этой сеньоре? Я даже не догадывался! Я думал, это распространенная здесь фамилия.

– Не особо. Словом, “Анчоусы Онгайо” – часть торговой империи. Им принадлежат фабрики в разных частях кантабрийского побережья, они поставляют свою продукцию даже в Азию. Покопалась вчера в интернете, – пояснила Редондо, не пытаясь впечатлить Оливера своими сыщицкими навыками.

– Ну да, значит, у них куча денег.

– Это точно. Но не только из-за анчоусов, а еще и благодаря многим другим предприятиям, которые она сумела создать в Уругвае и Чили.

– Она?

– Сеньора Онгайо рано овдовела, так что, несомненно, она и есть мозг компании. Позже она вновь вышла замуж – вступила, можно сказать, чуть ли не в “династический брак” еще с одним гигантом на рынке анчоусов. Компания ее нового мужа поглотила “Анчоусы Онгайо”, они переехали в Комильяс, в тот самый дом, куда мы направляемся и где, судя по данным из реестра, она проживает уже более сорока лет.

Оливер задумался.

– А почему ее по-прежнему называют сеньорой Онгайо? Если она снова вышла замуж…

– Полагаю, что дело в анчоусной компании, носившей это имя, Оливер. Она взяла фамилию первого мужа, но, наверное, решила не брать фамилию второго, потому что к тому моменту уже была известна как сеньора Онгайо. Как бы то ни было, спустя лет пять она еще раз овдовела.

– Ну и женщина! Так и тянет на ней жениться. Судя по всему, та еще штучка, да и явно неглупая.

– Да уж, неглупа. К тому же в Комильясе некогда ходили слухи, что в пятидесятые-шестидесятые она близко дружила с Мариной де ла Вереда Барсеной, но это не удалось подтвердить.

– Марина де ла Вереда? Это кто такая?

– Французская шпионка из Торрелавеги. Когда в сорок пятом закончилась Вторая мировая, эта женщина переключилась на выслеживание нацистов и пособников гитлеровского режима, многие из которых успели бежать в Южную Америку, на Канарские острова и на Коста-дель-Соль. Учитывая, что сеньора Онгайо активно торговала в Южной Америке, можно предположить, хоть это просто догадки, что она сотрудничала с Мариной де ла Вереда, помогая устанавливать местонахождение сбежавших после войны нацистов.

– Охренеть!.. – выдавил изумленный Оливер.

Лейтенант Редондо снова улыбнулась.

– Я уже говорила, что порой реальность превосходит все наши самые смелые фантазии. Мы часто смотрим, но ничего не видим. Нужно искать глубже, сеньор Гордон, нужно хорошенько расчистить поверхность.

Сказав это, лейтенант Редондо осторожно прихватила бумажной салфеткой свой бутерброд и задумчиво откусила. Оливер, погруженный в мысли, последовал ее примеру и тоже сосредоточился на еде. Ели они в полном молчании.

По дороге в Комильяс они говорили о пейзажах, о проносящихся мимо красотах – зеленые поля, серый камень, лазурное море, сливавшееся с синевой неба, белеющие в низинах обрывки тумана. Когда проезжали через деревушку Кобресес с ее изящной колокольней, Оливеру подумалось, что она выглядит как типичная швейцарская деревня. Зачарованный мелькавшими за окном видами, он вдруг вспомнил одно место, куда его как-то возили бабушка с дедушкой, когда он был совсем маленьким. Он поделился воспоминанием с лейтенантом Редондо. Они с Гильермо тогда вволю наплавались в природном бассейне с морской водой, бассейн был почти идеальной овальной формы, а рядом расстилались бескрайние луга. Еще там был небольшой грот… Как же, черт возьми, называлось это место? Он помнил, что бабушка и дедушка болтали там с какими-то своими друзьями, пока дети играли в догонялки и плескались в воде, сбегая к ней по ступенькам, вырубленным в скале. В этой потаенной бухте бывали только местные, никаких туристов. Много лет спустя он попытался найти это место в интернете, но тщетно. Где-то там, в уголке, сокрытом от чужих глаз, они с Гильермо играли в пиратов. Это была их тайная бухта, где никто не мог их достать, а время останавливалось.

Лейтенант Редондо сказала, что ее направили в Сантандер лишь пять лет назад, так что она не особо хорошо знает окрестности, а уж тем более тайные бухточки, которых нет на картах. Возможно ли в эпоху навороченных технологий, когда GPS-навигаторы стали обыденностью, существование места, о котором никто не знает, – скрытой бухты? Валентине в это верилось слабо, но она и в самом деле не была знатоком этих краев, поскольку в отпуск всегда ездила в Галисию, в родной Сантьяго-де-Компостела. Там был ее край, стоящий на древних камнях и вековых легендах, упоительно прекрасный, и когда лейтенант Редондо думала о нем, в душе поднималась щемящая радость. Ей бы тоже хотелось иметь свою скрытую бухту, свое тайное место для отдыха и созерцания, где можно дать волю чувствам и перестать быть такой требовательной к самой себе. Место, где можно просто упасть в траву и безмятежно всматриваться в небо – так, как это умеют только дети.

Разговор на этом увял.

Они добрались до Комильяса. Дорога, по которой они въезжали в городок, будоражила воображение. По правую сторону расстилалось Кантабрийское море, сейчас спокойное, вдоль берега – пляж, кемпинг и приморский бульвар. Слева – три холма, с которых городок надменно взирал на пляж, на море и на путников. Комильяс был словно спрятанное сокровище, невидимое от моря, но чтобы проникнуться его великолепием, надо было приблизиться, взобраться на холмы.

Оливер бывал там в детстве, но, к своему удивлению, почти ничего не помнил. Машина начала подниматься в гору, и за каждым поворотом открывалось какое-нибудь чудо. Над старым кладбищем нависала фигура – крылатый ангел с зажатым в руке мечом. Даже на расстоянии эта мрачно-романтическая фигура впечатляла. Чуть дальше, уже совсем на холме, устремлялась в небо мощная колонна в форме носовой части корабля – памятник маркизу Комильясу.

– Нам как раз туда, – лейтенант Редондо кивком указала на колонну.

– В смысле… прямо к этому памятнику? Вылитый младший брат Нельсона с Трафальгарской площади.

Редондо улыбнулась.

– Не прямо к памятнику, а за него. Вон в тот дом.

Оливер проследил за взглядом лейтенанта, но ничего не сказал. Дом, который она имела в виду, скорее следовало назвать особняком. Впечатляющее здание в английском стиле, нечто среднее между изысканным гнездышком и декорацией для готического триллера. Там и тут выступали многочисленные карнизы из черной черепицы, фасад обрамляли деревянные вставки, скрывавшие водостоки и трубы. Два этажа, угадывающийся внизу подвал, изящная мансарда – дом явно был просторный, a из высоких окон с рамами из светлой древесины наверняка открываются захватывающие дух виды побережья Комильяса.

Часть фасада укрывал аккуратно подрезанный плющ, а прилегавшая к особняку территория оказалась так велика, что было сложно понять, где она заканчивается. Дом был со всех сторон обнесен стеной. Главным входом служила слегка проржавевшая от старости железная решетка. Маленькая табличка сообщала: “Луг Святого Иосифа”.

– Мать твою, дом прямо как из “Психоза”, — восхищенно сказал Оливер, пока лейтенант Редондо парковалась. – Вот увидите, сейчас и сам Хичкок появится.

Редондо улыбнулась. Она пристально смотрела на решетку.

– Что-то не так? – Оливер проследил за ее взглядом.

– Как-то уж слишком спокойно… – Она помолчала, подбирая слова. – Слишком тихо.

Лейтенант направилась к высокой решетке, распахнутой чуть ли не настежь. Удивленный Оливер двинулся за ней.

– Нет, слушайте… там музыка! – воскликнул он, нерешительно следуя за лейтенантом к парадным дверям, которые тоже оказались открыты. Из дома лилась нежная французская песня, становившаяся все громче по мере их приближения.

Они подошли к дверям. Слышалась только музыка. Никаких следов человеческого присутствия – ни снаружи, ни внутри. Ни шепота, ни дыхания. Редондо инстинктивно положила руку на свой “зигзауэр”. Весь ее профессиональный опыт взывал к осторожности. Она отодвинула Оливера в сторону, взглядом приказав не входить, а сама стала медленно продвигаться вперед.

– Эй! Есть кто-нибудь? Это полиция! Лейтенант Редондо из уголовного розыска. Есть кто дома?

Ответом ей была лишь разливающаяся мелодия.

В песне говорилось что-то о неумолимом ходе времени, о потерянной любви, о былых чувствах, саднящих, словно незажившая рана.

Оливеру было неуютно ждать снаружи. Валентина Редондо скрылась из его поля зрения, он слышал лишь ее осторожные шаги, под которыми скрипел деревянный пол. От двери можно было разглядеть только холл – мебель из благородного дерева, зеркала и ковры, очень старые на вид, но в прекрасном состоянии. Вдруг шаги лейтенанта зазвучали отчетливо, где-то справа от входа, – она уже не старалась ступать бесшумно. Стук, звон разбитого стекла, словно что-то упало на пол и разлетелось вдребезги. Оливер ринулся в дом, не в силах и дальше торчать у двери, которая за сотни лет наверняка повидала немало.

И вновь лишь музыка, наполняющая пространство почти осязаемой тоской. Нет. Снова уверенные быстрые шаги. Оливер пошел на звук – к просторной зале, прячущейся за широкими двустворчатыми дверьми по правую руку от него. Именно оттуда доносились музыка и шаги лейтенанта Редондо, которая даже спиной почувствовала его присутствие.

– Оливер! Дайте стакан воды, быстро!

– Сейчас. – Он огляделся, увидел на тумбочке стакан, попытался понять, что происходит.

Похоже, Валентина Редондо пыталась привести в чувство пожилую сеньору, неподвижно лежавшую на огромном диване из розоватого бархата. Из окна, у которого стоял диван, виднелась решетка входа в поместье и даже припаркованная машина лейтенанта.

– Что?.. Что с ней? – спросил Оливер.

– Ничего страшного, думаю, просто потеряла сознание. Но непонятно, куда подевалась прислуга. В этом доме должна же быть прислуга. – Редондо быстрыми, но аккуратными движениями смачивала старушке лицо и затылок.

– Она приходит в себя, – сказал Оливер.

Старая женщина заморгала, возвращаясь в мир живых.

Зеленые глаза устало посмотрели на Оливера, затем на Валентину Редондо. Старуха приподнялась и села. Несколько секунд она просто смотрела на них.

– Прошу меня извинить. Кажется, я упала в обморок. Со мной такое бывает, еще с детства. Я видела, что вы приехали, но провалилась в этот черный сон, от которого никогда не знаешь, когда очнешься.

Лейтенант Редондо внимательно изучала ее. Это была хрупкая маленькая старушка, но в каждом ее жесте сквозила элегантность. Она напоминала изящную кошечку.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Редондо, распрямляясь.

– Да, моя дорогая. Я прекрасно себя чувствую. Благодарю. Вы словно явились меня спасти.

– А вместо этого разбила ваш прекрасный кувшин, простите! Мне казалось, вы можете упасть с дивана, я кинулась к вам и задела его.

– Не волнуйтесь. Муранское стекло, Венеция. Мне давно надоела эта посудина, – улыбнулась старушка. – А с кем я имею честь разговаривать?

– Лейтенант Валентина Редондо из следственного отдела комендатуры гражданской гвардии Сантандера. А со мной сеньор Оливер Гордон. – Она указала на Оливера, предоставляя тому возможность включиться в разговор.

– Ясно, – спокойно ответила женщина. – Дорогая моя, вы, конечно, мне сейчас расскажете подробно о цели вашего визита, но позвольте сначала распорядиться, чтобы нам подали кофе. Вы же, надеюсь, составите мне компанию. Или вы предпочитаете чай?

Редондо взглянула на Оливера, тот кивнул.

– Кофе, пожалуйста. Если я правильно понимаю, вы сеньора Онгайо.

– Ну разумеется, моя дорогая. Простите мне мои дурные манеры, я ведь даже не представилась. Привыкла, наверное, что все и так меня знают. Обычно мое имя опережает меня. – Она потупила глаза, но тут же вновь посмотрела на Оливера: – Дорогой мой, вы не могли бы, если вас это не затруднит, выключить музыку? Сегодня я решила позавтракать в компании Карлы Бруни, но это, как видите, оказалось не лучшей идеей. От ее Quelqu’un m’a dit становится немного тоскливо. Да, выключите. Так мы сможем спокойно поговорить.

Оливер поискал глазами проигрыватель и обнаружил навороченный музыкальный центр, хотя старинная мебель в этом помещении, судя по виду, могла принадлежать самому Моцарту.

– Сеньора Онгайо, – заговорила Редондо, – меня несколько удивило, что все двери у вас открыты настежь, даже входная, а никого из слуг мы не видели. Вам бы стоило быть поосторожнее, ведь кто угодно может сюда войти, когда вы одна.

– Дорогая, вы прелесть. Очень трогательно с вашей стороны так беспокоиться о моей безопасности, но я никогда не бываю одна. Боюсь, это просто нелепая случайность. Садовник, видимо, занят гортензиями в дальней части сада, но он любит работать в наушниках, так что из-за своей жуткой музыки наверняка вас не услышал. А обе мои помощницы понесли сладости в пансион для пилигримов Ла-Пьедра, это в шаге отсюда. Там сейчас проводят важное мероприятие при участии мэрии, и мы решили внести свою скромную лепту… Хотя не знаю, куда запропастилась моя кухарка Марта. – Старушка помолчала, словно раздумывая, чем может быть занята кухарка. – Ах да, наверное, она в подвале разбирает стирку. Она уже скоро должна подняться.