Текст книги "Черная невеста"

Глава 5

В обители Святой Магдалены Флоренс исполняла немного обязанностей, и все они, конечно, не марали рук благородной девицы.

Давно, когда Флоренс была маленькой девочкой, только что попавшей в дом дяди и потому растерянной, она хотела большего. Ей казалось, что она готова брать на себя самую грязную, самую важную работу в обители: обрабатывать раны, дежурить у постели больных, сознание которых потерялось где-то за пределами этого мира, утешать тех, кто видел кошмары наяву. Но, конечно, сестры не могли доверить ей подобное.

Поэтому Флоренс делала бумажные цветы для подарков вдовам, расписывала несложными узорами открытки, стояла с картонной коробкой для пожертвований на праздниках, читала вслух детям бедняков. Когда Флоренс подросла, когда ее детский почерк стал безупречным, а навыки счета точными, ей доверили сначала делать копии писем и приглашений, а затем отчеты, расчеты и сметы.

Вслух она все еще читала – слепым старушкам и странным молодым женщинам, на чьих лицах всегда читалось благодушие, а в глазах детская наивность. Это казалось ей куда более правильным, чем сверять столбики циферок или по десять раз переписывать один текст: «Достопочтенный лорд, обитель Святой Магдалены с нижайшей благодарностью высылает вам отчет о расходовании средств, любезно пожертвованных вами в конце зимы…»

Вокруг обители рос большой яблоневый сад, а под сводами старого аббатства даже в страшную июньскую жару сохранялась прохлада. Флоренс стояла во внутреннем дворике в окружении цветущих роз, у журчащего фонтана, и разминала пальцы после почти двух часов работы. На сегодня она закончила, оставалось дождаться Бенджи, который должен был забрать ее домой.

Сестры Святой Магдалены носили серые платья из грубой ткани и белые воротники с вышитыми на уголках розами, знаком служения. Эти широкие воротники казались маленькой Флоренс подрезанными крыльями, особенно когда сестры спешили куда-то.

Флоренс представила себя в таком же облике: с остриженными волосами, в дурацком чепце младшей послушницы. Сейчас она была в скромном, но обычном светском платье, поверх которого повязала простой белый фартук, – он защищал от чернил, пыли и жира, а кроме того, давал понять, что юная леди в обители не из праздного интереса и не ради кого-то из близких, а потому что вызвалась по доброй воле быть полезной.

А будущий муж, подумала Флоренс, оставит ли он ей право тратить два дня в месяц на это служение? Или у нее будут иные обязанности: вести приемы, угощать вечерним чаем светских дам, растить детей, когда те появятся? От мысли про детей стало холодно в животе. Деторождению предшествовала некая иная обязанность жены, и все, что слышала о ней Флоренс, смущало и пугало.

– О чем задумалась, дитя мое?

Флоренс вздрогнула, обернулась и тут же едва не покраснела.

Отец Сэмюэль, черная фигура рядом с серой колонной, вышел на свет. Запах ладана смешался с запахом цветущих роз.

– О смирении и покаянии, святой отец. – Флоренс опустила ресницы и низко поклонилась.

– Похвальные мысли для юной леди, отдыхающей после трудов на благо общества. – Отец Сэмюэль улыбнулся. – Твой брат приехал за тобой, я провожу тебя.

– Спасибо, отец Сэмюэль!

Она еще раз поклонилась и пошла за ним по тенистым коридорам.

– Я слышал, Флоренс, что ты становишься светской леди, – сказал отец Сэмюэль, повернув голову в ее сторону.

– Леди Кессиди любезно берет меня с собой, когда ее с моими кузинами приглашают куда-то, – ответила Флоренс осторожно.

Отца Сэмюэля она знала давно, с самого детства, – именно он взял на себя заботу о леди Голдфинч и маленькой Фло, когда те остались одни. Именно он помог пристроить матушку в обитель Святой Гертруды, где она и оставалась до сих пор под бдительным надзором сестер и врачей. Именно он посоветовал пансион для Флоренс, и он же давал ей работу, простую, но помогавшую потерянной девочке чувствовать себя нужной и полезной. Отец Сэмюэль не ругался, как дядя, и не был жесток в наказаниях, но раньше Флоренс боялась его разочаровать. Вдруг после этого она окажется в ледяной бездне, куда попадают все грешники? Отец Сэмюэль не забывал рассказывать ей и об этой бездне, и о том, что есть благодетели для девицы: скромность, послушание, доброта и отзывчивость.

Светские рауты от скромности были очень далеки.

– Я рад, что ты выходишь в люди, дитя, – с мягкой печалью сказал отец Сэмюэль. – Но не забывай, что в мире немало волков и столь нежный агнец, как ты, может стать их добычей, если будет неосторожен. Ты же осторожна, Флоренс? – Он замедлился, чтобы она поравнялась с ним, и посмотрел ей в глаза. – Помнишь ли ты, что бывает с девицами, выбравшими темную дорогу легкомысленных удовольствий?

Взгляд у него был внимательный и полный словно бы отеческой тревоги. Флоренс все-таки покраснела. Она не знала, что ответить, но странный стыд за то, что поддалась уговорам леди Кессиди и позволила себе пикники, мороженое и несколько танцев с кавалерами, такими же неловкими, как она сама, кольнул сердце.

– Я с тревогой отдаю тебя твоему кузену, Флоренс, и предпочел бы отправить тебя домой в сопровождении одной из наших сестер-монахинь, – громким шепотом добавил отец Сэмюэль, не дождавшись ответа. – Бенджамин был хорошим мальчиком, но я боюсь, что душа его склонна к пороку. Не из злобы, а из слабости воли.

На смену стыду пришло странное чувство. Возмущение. Флоренс с шумом выдохнула и заставила себя промолчать, хотя язык обожгли слова в защиту кузена. Он же хороший, хотела ответить Флоренс, он умный и добрый, просто он… запутался? Или отец Сэмюэль прав: Бенджи хороший мальчик, которому не хватает силы воли противостоять тем самым легким удовольствиям? Потому он приходит домой глубокой ночью, пропускает воскресные службы и избегает женитьбы. А леди Кессиди, Флоренс слышала это, часто ворчит на его интрижки с женщинами, к которым саму Флоренс не пустили бы в одну комнату.

– Я люблю кузена Бенджи, – ответила она. Это далось с трудом: слова вдруг стали будто острые камушки. – Какая бы жизнь ни была у него за пределами дома моего дядюшки, он не позволяет ей проникнуть в этот дом, потому, отец Сэмюэль, здесь вы можете не волноваться.

– Любовь благородна, дитя. – Он покачал головой. – И чистая душа, ведомая благородной любовью, способна творить чудеса. Может быть, твой свет и твое смирение станут для юноши спасением. – Он остановился и, развернувшись, осенил Флоренс священным знаком.

– Благодарю вас, святой отец. – Флоренс еще раз поклонилась, а затем поцеловала перстень на протянутой руке.

Ощущалось это неловко, словно Флоренс заставили вернуться лет на пять назад, в то время, когда в пансионе одна из монахинь каждый день обсуждала с ученицами поучительные рассказы о пороке и добродетели.

Некоторые девочки потом высмеивали строгую мораль, и Флоренс часто ловила себя на том, что эти девочки были не так уж и неправы.

До конца коридора они с отцом Сэмюэлем прошли в молчании, но в просторном холле обители, где сновали туда-сюда сестры, а у дверей уже собиралась очередь из бедняков, которым сегодня раздавали хлеб, отец Сэмюэль тихо спросил:

– Ты же помнишь, что в обители Святой Магдалены всегда можешь найти прощение и поддержку?

Флоренс подняла на него взгляд и кивнула.

– Конечно, отец Сэмюэль! – Она потянулась развязать узел фартука на спине. – Не было ли вестей от матушки?

Этот вопрос было сложно задать, но она все же решилась. Когда еще удастся встретить отца Сэмюэля вот так, в благодушном настроении?

– Нет, дитя, увы. Никаких изменений, если ты спрашиваешь про это. – Взгляд отца Сэмюэля стал печальным. – Леди Аделина пока не в состоянии кого-либо принимать. Давай мне фартук и можешь идти. Бенджамин ждет тебя за воротами.

Жара уже отступала. В саду пахло травами и цветами, а за оградой на Флоренс обрушился неприятный, маслянистый запах близкого города. Бенджамин сидел на козлах изящной коляски, стройный, в новом светло-голубом костюме похожий на сказочного принца с сердцем холодным, как льдинка. Только улыбка была теплой, как солнечный луч.

Он ловко спрыгнул и помог Флоренс забраться в коляску. Там ее ждали кружевной зонт от солнца и корзинка с холодным лимонадом и ягодами.

– Это чтобы ты не скучала в дороге, – подмигнул Бенджамин и закрыл дверцу коляски.

Ехать с ним было одно удовольствие. Флоренс чувствовала себя почти принцессой рядом с обходительным и внимательным кузеном. День клонился к закату, жара стекала с города. Флоренс раскрыла зонт лишь потому, что леди полагалось это сделать.

– Матушка велела нам не задерживаться, – сказал Бенджамин, не оборачиваясь. – Тебя очень ждут к ужину.

– В качестве главного блюда, конечно.

Флоренс повертела в руке конверт, который обнаружился в корзинке, всунутый между ее плетеной стенкой и краем скатерти.

– Не сомневайся, дорогая сестрица, ты совершенно права, – отозвался кузен, хмыкнув.

И замолчал, давая ей возможность прочитать письмо.

Прошла неделя со дня, когда дядюшка дал Флоренс понять, что выбрал ей женихов. Флоренс успела изучить все вырезки, а еще поймать Бенджи и расспросить его. Кузен в первый миг изменился в лице, явно испугался, но, поняв, что Флоренс приняла свою судьбу стойко и не собирается ни плакать ночи напролет, пока ее не отправят в обитель Святой Гертруды, ни сбегать из дома, тоже успокоился. И выложил все, что знал. И все, что думал, а думал он, что отец Сэмюэль, наверное, прав. Никакого добросердечия, чистый расчет, холодный, как сердце лорда Силбера.

Пожалуй, мелькнуло тогда у Флоренс в мыслях, дядя зря решил, что его сын – бесполезный ребенок. Ум Бенджамина был острым, а суждения рациональными, и для тех, кого он любил, в его сердце находились милосердие и тепло.

Сегодня дядюшка пригласил на ужин лорда Маккензи – того, от взгляда которого Флоренс чувствовала себя неуютно, даже просто рассматривая портрет.

– Не вешай нос, – сказал Бенджамин, когда они свернули на улицу, ведущую в парк: прокатиться по его аллеям было приятнее, чем ехать в толчее. – Мой отец не дурак и не отдаст тебя тому, чье имущество в три раза меньше, чем у него.

Это звучало резонно, но Флоренс все равно волновалась.

Письмо было от мисс Лилиан: Бенджамин, желая поддержать сестру, вызвался побыть их с наставницей посыльным – тем, кто доставит корреспонденцию и сбережет ее от любопытных глаз. Флоренс уговорила его сходить по адресу лично, раз уж он хвастался, что знает трущобы.

Это был не путь к отступлению, не план побега, нет. Мысли о побеге совсем вылетели у Флоренс из головы, потому что появилось много других забот. Но разве не нужны девице в столь важном деле поддержка и советы опытных подруг? Подруг у Флоренс было мало, точнее – не было совсем, только кузины и леди Кессиди. А по их мнению, она должна была испытывать лишь благодарность и радость.

Кроме ответного письма – сухого, короткого, призывающего слушать сердце и не терять разум и саму себя, – в конверте лежали листовки.

– Я взял их у твоей мисс Лилиан, – сказал Бенджамин, когда Флоренс спросила, что это. – Должна же ты знать, чем именно она занимается.

Мисс Лилиан была суфражисткой. Одной из женщин, которые, по мнению дядюшки, только и занимались тем, что вредили обществу. Они подговаривали честных жен и дочерей бунтовать и получать образование, устраивали отвратительные демонстрации на площадях, вступали в схватки с полицией. Многие вели образ жизни, далекий от того, какой надлежит вести честным и примерным леди из высшего общества. Флоренс слышала о богатых дамах, курящих сигары в салонах, но с кем-то таким мисс Лилиан, конечно, в ее голове и рядом не стояла.

Она с любопытством рассматривала листовки – яркие, с крупными надписями: красными, зелеными, черными и желтыми. Они требовали признать право женщин на высшие курсы, отменить закон, позволяющий мужьям и братьям распоряжаться имуществом жен, сестер и матерей, а еще одна листовка, сложенная вчетверо, как театральная программа, рассказывала об ужасах корсетов и бальных платьев.

Флоренс не до конца понимала, как связаны образование и корсеты.

– Не то чтобы я осуждал, – сказал Бенджамин приглушенно. – В чем-то я даже согласен. Но если ты хотела рассматривать это как свою третью дорогу, сестрица, боюсь, стоит выбрать проводника понадежнее.

Прозвучало это немного… едко. Но Флоренс почему-то не хотелось ему возражать.

Дома, конечно, все суетились.

Леди Кессиди находила в этом своеобразное удовольствие, чего нельзя было сказать об остальных. Флоренс видела слишком мало званых ужинов за свою жизнь, а это был первый, в котором она принимала участие как равная, а не как маленькая хорошенькая девочка, которой позволили на несколько минут показаться взрослым.

Леди Кессиди схватила ее почти с порога.

– Вот ты где! – воскликнула она и кивнула Бенджамину, который только собрался что-то сказать. – Я же просила вас побыстрее!

– Матушка, я… – Бенджамин приложил руку к груди, но не успел ничего возразить: леди Кессиди отмахнулась и утянула Флоренс за собой. В ее комнату. Через парадную столовую, где суетились слуги.

– Платье готово, – быстро говорила она, пока они поднимались по лестнице. – Горничная придет через пару минут. Куда вы несете эти цветы, Бекки? – бросила она походя служанке с роскошным букетом лилий. – Их нужно нести в столовую, а не из нее.

– Простите, миледи, я только…

Леди Кессиди снова лишь махнула рукой и переключилась на портьеры, которые, на ее взгляд, были присобраны не так и не теми лентами.

– А можно мне… чаю, леди Кессиди? – мягко попросила Флоренс, потому что после поездки через весь город все еще хотелось пить.

Даже после лимонада.

– Конечно, дорогая! – Леди Кессиди улыбнулась ей и снова отвлеклась на что-то.

Флоренс замерла, рассматривая хрусталь и столовое серебро. Скатерть была белоснежной, салфетки нежно-голубыми, как незабудки, с золотистыми лентами. Незабудки и золото украшали фарфор, и рядом с каждым прибором стояла крошечная хрустальная вазочка с букетиком незабудок.

Оказалось, что платье Флоренс тоже незабудкового оттенка, с золотой лентой прямо под грудью. Флоренс стояла перед большим зеркалом, смотрела на себя, пока горничная подкалывала это платье – совершенно новое, утром привезенное от модистки, – и не понимала, что происходит.

Утром жизнь казалась такой бесхитростной и понятной! Размеренной, словно не было ни расставания с пансионом, ни приказа дядюшки подумать о замужестве, ни пикников и театров. Простая монотонная работа, которую Флоренс выполняла честно и чувствовала себя на месте. И даже отец Сэмюэль с его странными разговорами нисколько этому не мешал.

А сейчас она будто замерла на краю пропасти.

Чай принесли, правда, пришлось попросить еще несколько раз – и не леди Кессиди, а Розалин, горничную, которую прислали помогать. Флоренс пила его осторожно, сидя на пуфике в одной сорочке и чулках, пока Бекки, та, которую отчитали за лилии, подшивала платье, а Розалин колдовала над средством, которое должно было превратить еле вьющиеся волосы Флоренс в красивые тугие локоны.

– У вас такой странный цвет волос, мисс, – сказала Розалин, расчесывая пряди щеткой. – Почти красное золото.

Флоренс смущенно улыбнулась и попросила передать ей флакон с пилюлями.

– Голова болит, – соврала она.

На самом деле ей просто было страшно. А от страха мог случиться приступ. Флоренс очень не хотела подвести дядюшку сегодня.

Когда солнце начало клониться к закату и комнату Флоренс заполнил густой оранжевый свет, почти такой же, как ее волосы, раздался стук в дверь. Бенджамин открыл ее, прежде чем сама Флоренс или кто-то из служанок позволили это, и очень быстро вошел, опасаясь, что его застанут в коридоре.

В зеркале было видно, как Розалин недовольно покачала головой. Она как раз заканчивала с прической и вплетала в волосы Флоренс букетики искусственных цветов.

– Волнуешься? – спросил Бенджи.

Он занял свое любимое кресло и чопорно сложил руки.

Словно бы никогда не сидел на подоконниках или даже на полу у кровати кузины.

– Немного, – призналась Флоренс. – А тебе можно здесь находиться?

Он лишь махнул рукой.

– Матушка попросила меня спуститься вместе с тобой. Проявить заботу старшего брата. И я с радостью выполню эту просьбу.

Флоренс просияла.

– Готово, мисс. – Розалин отошла на шаг назад, и Флоренс наконец встала с пуфика.

Ноги затекли от долгого сидения и еле держали ее, а помадой для волос пахло так, будто Флоренс мазнула ею прямо под носом.

В зеркале отражалась красивая стройная девушка – непривычно взрослая и хрупкая, очень серьезная и чуть встревоженная.

– Такая красавица, мисс! – Розалин восторженно прижала руки к груди. – И никакой краски не надо! Глаза сами сияют! И румянец нежный!

Она говорила что-то еще, отчего румянца становилось больше – Флоренс не могла сдержать ни смущения, ни улыбки. Она повернулась к Бенджи и поймала в его глазах одобрение.

– Краше нашей Флоренс во всем Логрессе нет, – пропел он с лукавой улыбкой. – Пойдем, сразим наповал того, кто вздумал попросить у отца твоей руки!

Лорд Маккензи и другие гости опаздывали, поэтому их ждали в гостиной. Флоренс села на софу рядом с сестрами – Матильда смерила ее равнодушным взглядом и уткнулась в книгу, Дженни же просто отвернулась, словно Флоренс чем-то ее обидела. Дядя Оливер что-то одобрительно проворчал, а леди Кессиди расплылась в широкой улыбке.

– Ах, дорогая! – всплеснула она руками, но не успела ничего добавить: звон колокольчика из коридора отвлек ее.

Первый гость приехал. Леди Кессиди стряхнула с юбок что-то невидимое и кивнула мужу. Тот встал и подал ей руку. По его лицу было заметно, что все происходящее не доставляет ему удовольствия и он принимает это как необходимость. Оливер Силбер следовал светским ритуалам, знал их блестяще, но – Бенджи не раз это говорил – не всегда одобрял, считая некоторые суетливой чушью. От других, впрочем, особенно от младших членов семьи, он требовал беспрекословного подчинения правилам. Бенджамина это раздражало, в том числе поэтому он бунтовал.

Матильда оторвалась от книги, заложила страницу ленточкой и спрятала «Опыты геометрии» под диванной подушкой. Они с Дженни переглянулись и кивнули друг другу. Сестры Силбер надели платья того же незабудкового оттенка, только ленты были серебристые, словно леди Кессиди пыталась тем самым подчеркнуть разницу между дочерьми и Флоренс.

– Это же первый званый ужин дорогой кузины? – спросила Дженни у брата.

Смотрела она при этом на свои пальцы, делая вид, что пытается понять, не забилась ли сквозь перчатки под ногти какая-нибудь грязь.

Бенджамин, который стоял у окна, скрестив на груди руки, ответил без улыбки:

– Да, и, если ты решишь испортить его, дорогая сестрица, поверь, я найду, какие твои маленькие секретики рассказать нашему отцу.

Флоренс вспыхнула, Дженни тоже. Матильда с интересом посмотрела на них.

– Как ты мог подумать, что я захочу кому-то что-то испортить, – презрительно фыркнула Дженни. – Я уверена, дорогая кузина сама с этим блестяще справится!

Бенджамин сощурился, а Матильда неодобрительно покачала головой.

– Замолчи, Дженни, – сказала она и встала. – Даже твою красоту злой язык испортит без труда. Пойдемте. Думаю, пора.

Колокольчик позвонил еще раз, а потом еще. Слуга открыл дверь, и им действительно пришлось покидать уютную гостиную и идти в неизвестность, полную людей, правил и звона хрусталя.

– Матушка запретила ей кое-что, – шепнул Бенджи Флоренс на ухо, пока они шли по коридору, приотстав от сестер. – Впрочем, сама увидишь.

Увидеть было несложно – медовые кудри лорда Дугласа Флоренс разглядела бы и в стотысячной толпе. Он стоял у камина, разговаривал со смутно знакомой дамой и, оглядываясь на свое отражение в зеркале, нервно поправлял то волосы, то галстук. Дженни так и застыла, Матильде пришлось мягко толкнуть ее в спину. Бенджамин усмехнулся, а лорд Дуглас, мазнув по девушкам словно бы случайным взглядом, вернулся к беседе.

Потом он, конечно, подошел к ним, чтобы поклониться и выразить радость от встречи. Флоренс показалось, что на лице Дженни за вежливой улыбкой так и проступают разочарование и обида.

Летние сумерки сгустились, слуги зажгли огни, и сразу стало уютнее. Хрусталь и зеркала засверкали, просторная гостиная заполнялась людьми. Пришлось много улыбаться, отвечать на приветствия и вспоминать имена тех, с кем Флоренс успела познакомиться, – иногда это давалось с трудом. Горло пересохло, и Флоренс попросила у слуг бокал холодного лимонада. С ним она спряталась у колонны, чтобы хоть минуту отдохнуть и выровнять дыхание. Бережно уложенные локоны, казалось, взмокли и начали липнуть к шее, а вплетенные в них проволочные стебельки незабудок кололи кожу.

Голос дяди, раздавшийся из-за спины, заставил Флоренс вздрогнуть.

Она обернулась. Лорд Силбер поймал ее взгляд и кивнул, а после жестом приказал подойти ближе.

– Флоренс, – сказал он мягко, будто собирался отчитать ее за провинность, но понимал, что она и сама достаточно прониклась собственной виной. – Я хочу представить тебя своему доброму другу и надежному партнеру лорду Лайонеллу Маккензи. Лорд Маккензи, – он обернулся к собеседнику, который до того казался Флоренс, растерявшейся от голосов и огней, просто темной фигурой, – моя племянница Флоренс Голдфинч. Будьте знакомы.

В жизни взгляд лорда Маккензи был таким же острым и злым, как на гравюре, – Флоренс почувствовала себя мотыльком, которого прикололи булавкой к дощечке, чтобы развернуть крылья и закрепить под стеклом. Лайонелл Маккензи изучал ее несколько секунд – напряженно, словно пытаясь составить мнение о потенциальной невесте, после чего его лицо странно дернулось: он моргнул, поджал губы и нехотя, через силу улыбнулся, будто давно этого не делал и успел разучиться.

– Весьма счастлив увидеть вас, мисс Голдфинч, – сказал он, прикладывая руку к груди и коротко склоняясь.

Голос у лорда Маккензи был холодным и глухим. Он точно не испытывал радости от знакомства, впрочем, неприязни, кажется, тоже.

Возможно, подумала Флоренс, эмоции чужды ему. Она поклонилась в ответ.

– Я тоже рада знакомству, лорд Лайонелл.

Стоило протянуть руку, но Флоренс замешкалась, не зная, не оттолкнут ли ее ладонь. Все-таки в жизни лорд Маккензи оказался куда более пугающим, чем на портрете. Худое лицо с резкими тенями, острые плечи, вытянутые, почти паучьи конечности, руки и зачесанные назад темные волосы – он был похож на человека, истощенного болезнью.

– Иди, Флоренс, развлекайся, – приказал дядюшка.

Голос его был спокоен, а взгляд строг. Флоренс поспешила кивнуть и произнести какую-то любезность, прежде чем раствориться в толпе.

Стоило поискать Бенджамина и держаться поближе к нему, но ее перехватила леди Кессиди – и случилась утомительная череда приветствий, узнаваний и пустых разговоров, так что Флоренс очнулась только у стола, когда слуга отодвигал для нее стул, а напротив, наискосок, прямо за невысоким канделябром на пять свечей, сияли медовые кудри лорда Дугласа.

Лорд Маккензи сидел рядом с лордом Силбером, и со своего места Флоренс могла хорошо его рассмотреть: спина такая прямая, словно палку проглотил, брови нахмурены, голова повернута в сторону дядюшки, который что-то говорил. Когда слуга нечаянно задел его острый локоть, выпирающий вбок, лорд Маккензи скривился от неприязни, но промолчал, разглядывая содержимое тарелки перед собой с таким видом, будто ему предложили собачье кушанье вместо сочной утиной грудки в ягодном соусе.

Флоренс отвернулась и осмотрелась, стараясь не бросать лишних взглядов на лорда Дугласа. Пухлая дама слева – кажется, леди Тулли – переговаривалась с другим соседом. Ее духи пахли чем-то почти приторным, но приятным, а речь то и дело перемежалась вспышками смеха.

Место справа пустовало. Флоренс разглядела имя на карточке – «Эдвард Милле» – и удивилась тому, что оно незнакомо. Точнее, знакомо, но очень смутно и никаких ассоциаций не вызывает.

Леди Кессиди вряд ли ошиблась бы при рассадке. И если цель этого ужина – познакомить их с лордом Маккензи, чтобы тот оценил невесту, то почему он сидит почти на другом конце стола?

Флоренс снова повернулась в ту сторону, где сидели дядюшка с компаньоном, и поймала строгий, острый взгляд. Лорд Маккензи смотрел прямо на нее, лицо его было бесстрастно-скучающим.

– Прошу прощения, леди, – тихий голос раздался совсем рядом. – Кажется, мы сидим вместе, но не представлены.

Флоренс обернулась, леди Тулли обернулась вместе с ней.

Молодой мужчина в ладно сидящем костюме цвета темной охры застыл с выражением легкой растерянности на красивом, открытом лице. Он смотрел на Флоренс и улыбался так, словно сожалел, что чем-то ее обидел.

Флоренс тоже растерялась: и от самой ситуации – она судорожно пыталась вспомнить, как следует поступить, но голова вдруг опустела, – и от взгляда, который, в отличие от острых иголок лорда Маккензи, лучился теплотой. Пухлая леди Тулли неожиданно пришла на помощь:

– Ох, Эдвард, дорогой! – Она всплеснула руками, отчего ленты на ее перчатках взвились. – Позволь исправить эту неловкость! Мисс Голдфинч, племянница хозяина этого дома. – Она дождалась, пока Флоренс найдет в себе силы вежливо кивнуть. – Флоренс, милочка, рада представить вам сэра Эдварда, Эдварда Милле, сына моей доброй подруги Имоджены и очень славного мальчика.

Сэр Эдвард смущенно отвел взгляд, буквально на секунду, потому что в его глазах плескалось веселье. Он широко улыбнулся, поклонился Флоренс, поблагодарил леди Тулли и лишь после этого занял свое место.

На рукавах сюртука блеснули тонкие нити золотой вышивки. Флоренс почувствовала, как к запаху вина, соусов и духов леди Тулли примешивается благородный аромат дорогого мужского парфюма – пахло сандалом и теплым деревом.

Флоренс смутилась еще больше.

Лорд Силбер встал и что-то сказал, подняв бокал, – его слов было не различить, потому что леди Тулли продолжала говорить что-то сэру Эдварду громким шепотом, а в висках Флоренс стучала от волнения кровь, – и ужин начался.

Флоренс очень хотела есть, но сейчас, в присутствии нескольких десятков полузнакомых людей, почувствовала страшное смущение. Серебряные приборы жгли руки холодом и были тяжелыми, а от одной мысли, что нужно поднести кусочек блюда ко рту и прожевать, челюсти сводило. Флоренс заставила себя выпрямить спину, прикрыть глаза и сделать два-три глубоких вдоха. Это просто страх, напомнила она себе, он пройдет. Главное – не дать ему власти над собой. Лекарство работает – оно всегда работало, – и бояться нечего.

– Так в каком пансионе вы были, дорогая? – Ласковый голос леди Тулли стал соломинкой, за которую можно было ухватиться.

И Флоренс ухватилась.

– Пансион Святой Марты. – Она повернулась к соседке по столу. – Я появлялась в городе на праздниках и каникулах, но…

– Но были слишком юны, чтобы показывать вас свету. – Леди Тулли понимающе закивала и добавила, обращаясь уже к сэру Эдварду: – Оливер Силбер коварно скрывал от нас всех настоящее сокровище! – произнесла она заговорщическим шепотом. – Но ничего, милая, впереди еще половина лета и целая осень, надышитесь свежим воздухом, а там и зима! Праздник Перехода, коньки и…

Она говорила что-то еще, обещая развлечения и яркую жизнь, но Флоренс потеряла нить разговора, совершенно бессмысленного, и рассеянно огляделась. Леди Тулли, видимо, хотела ее приободрить, но получилось наоборот: она лишь напомнила, что времени у Флоренс не очень много, свобода закончится в день ее совершеннолетия, так толком и не начавшись.

Было бы невежливо обижать добрую, правда добрую женщину, поэтому Флоренс пробормотала в ответ что-то такое же бессмысленное и посмотрела не на свою тарелку, а на человека напротив.

Лорд Дуглас тоже смотрел на нее. Впервые, кажется, со знакомства в парке. Огни свечей отражались в его глазах, как лукавые искорки.

Он улыбался – Флоренс казалось, что улыбался ей, а не просто так.

Когда их взгляды встретились, лорд Дуглас улыбнулся шире, и сердце Флоренс ухнуло вниз. Прежде ей никто так не улыбался, а еще казалось, что она взяла и украла эту улыбку, этот взгляд и даже это место у Дженни.

Сестра сидела через трех человек от лорда Дугласа, на той же стороне, и была лишена радости видеть его. Разве что будет то и дело высовываться.

Флоренс посмотрела на Дженни украдкой – та была занята беседой, которая, кажется, доставляла ей удовольствие.

– Принесите мисс Голдфинч лимонад, будьте добры, – спокойный, ровный голос рядом отдал распоряжение слуге.

И тут же бокал вина, который стоял рядом с Флоренс и к которому она не решалась притронуться, убрали, а его место занял бокал с водой и долькой лимона. Флоренс с удивлением посмотрела на сэра Эдварда. Тот смотрел прямо перед собой.

– Что вы делаете? – прошептала она.

– Вы выглядите так, что я не рискнул бы давать вам что-то крепче чая, мисс Голдфинч, – ответил сэр Эдвард таким же шепотом. – И вы не едите. Не хотелось бы лезть не в свое дело, но это волнение дебютантки или что-то другое?

Она осторожно, словно серебро могло обжечь ее, как фею или злую колдунью, взяла в руки нож и вилку.

– Вот, так лучше, – улыбнулся сэр Эдвард.

Будь Флоренс чуть бойчее и не настолько сбита с толку, она бы, пожалуй, улыбнулась в ответ и подхватила нить беседы – легкой, ничего не значащей, но самую малость напоминающей флирт. Но она засмущалась, потому что улыбка у сэра Эдварда была какая-то слишком уж открытая. Как у кузена Бенджи. Или как у отца Флоренс. И совсем не как у лорда Дугласа.

Тот будто угадал ее мысли.

– Вам повезло, сэр Эдвард, – сказал он вдруг. Достаточно громко, чтобы и леди Тулли навострила уши. – Мисс Голдфинч – замечательная соседка.

Он подмигнул Флоренс, как заговорщик, и продолжил все с той же лукавой улыбкой.

– Только очень уж молчаливая. Ни разу не слышал от нее фразы длиннее «и вам доброго дня, сэр, спасибо, сэр», – сказал он нарочито тонким голоском. – Но молчаливость девицы, я слышал, почитается за добродетель.

Седой господин рядом с ним хохотнул.

– Да, некоторым правда лучше помалкивать, – проскрипел он, ковыряя вилкой утиную ножку.

Флоренс показалось, что со стороны леди Тулли повисло странное, тяжелое молчание. Настолько тяжелое, что у самой Флоренс вдруг встал комок в горле и захотелось сбежать и оказаться подальше отсюда.

– А добродетель джентльмена разве не в том, чтобы вести партнершу – что в танце, что в светской беседе? – мягко спросил сэр Эдвард, выждав короткую паузу. Голос его звучал тихо, и, к радости Флоренс, никто больше на них не обернулся.

Всеобщего внимания она, пожалуй, безболезненно бы не пережила.

– Впрочем, я считаю, что искусство беседы, как и искусство танца, не привязано к полу. – Сэр Эдвард взял бокал с вином и приподнял его, как делают, желая произнести тост. – Куда важнее тонкий ум и чуткое сердце, ну и опыт, без сомнения. А опыт обычно рождает милосердие. С вашего позволения, лорд Дуглас, мистер Брюс, мисс Флоренс, – он подался вперед, – дорогая леди Тулли, и с вашего тоже, выпьем за опыт и милосердие!