Текст книги "Черная невеста"

– Большое спасибо! – Она покосилась на окно. – Но разве не время обеда?

– Леди с дочками ушли, нам строго-настрого велено о вас заботиться, мисс Флоренс, а лорд как уехал до завтрака, так его и не видать, так что, если вы хотите, мы накроем обед, но…

Но обедать вы будете одна, в столовой за огромным столом, за которым обычно сидят пятеро, а иногда и шестеро, если Бенджамин, не любитель есть в кругу семьи, решает, что хочет видеть отца и сестер.

– Пожалуй, я соглашусь на завтрак, – кивнула Флоренс.

Тело слушалось плохо, но горячая вода, пахнущая лавандой и шалфеем, сотворила чудо. Флоренс сидела, обхватив руками колени, и чувствовала, как согревается: медленно, от кончиков пальцев ног, от живота и бедер по телу поднималось странное тепло. Ласковый жар, от которого становилось спокойно.

Флоренс попыталась вспомнить, были ли у нее настолько сильные приступы, но память молчала.

Она несколько раз падала в обморок в пансионе, в самом начале, когда девочки сыграли с ней злую шутку и заставили поверить в существование призрака злой монахини, – с того момента Флоренс и не верила в привидений. И второй раз – перед экзаменом по древним языкам, потому что преподаватель, старый и сухой, похожий чем-то на лорда Маккензи, разве что не такой лощеный, был строг, а Флоренс всю ночь зубрила отрывки из баллад Эйдина. Под утро ей приснился кошмар про Дикую Охоту, а потом в коридоре, соединяющем аудитории, Флоренс увидела рыдающую одноклассницу и пришла в себя уже в лечебном крыле.

Но эти обмороки не имели ничего общего с приступами – когда мир кружился и менялся, люди превращались в силуэты, а сердце в груди стучало так, что, казалось, вот-вот лопнет и остановится. Такое случилось с Флоренс, когда она попала в дом Силберов, в первую же неделю.

Доктор сказал, что это, возможно, следствие пережитого, – бедная девочка осталась одна на целом свете! – и прописал особое успокоительное, созданное с помощью алхимии или магии, очень действенное.

Приступов не было долго, очень долго, Флоренс даже забыла о том, что они когда-то случались, – иногда она возвращала доктору неоткрытые баночки. Она научилась выравнивать дыхание, считать в уме до десяти, чтобы успокоиться, – в общем, неплохо справлялась. Пока не случилось то, что случилось, и им не сказали, что пансион Святой Марты выпускает учениц раньше, чем предполагалось.

Мисс Лилиан с ее своевольными решениями была, наверное, лишь поводом. Об истинной причине говорили в коридорах, шептались за закрытыми дверьми учительской, и Флоренс не знала, чему верить: старое здание, бывшее некогда частью обители Святой Марты, оказалось вдруг непригодным для проживания благородных девиц. И попечительский совет, в который лорд Силбер не входил и потому влиять ни на что не мог, решил закончить эту историю.

Правду им все равно никто не сказал.

Флоренс подумала в тот момент, что подвела дядю, а еще что потеряла шанс стать в этой жизни кем-то другим. Не сиротой, которая выйдет замуж за того, на кого укажет ее попечитель, или останется бедной родственницей в семье, где ей не слишком рады. А другой Флоренс Голдфинч – сильной, умной, способной распорядиться тем скромным наследством, которое осталось у нее от родителей.

Она посмотрела на свои руки сквозь воду: тонкие пальцы, выступающая косточка над запястьем, синие венки под бледной кожей. А еще мозоли от пера и обрезанные ногти, как того требовала работа в обители.

– Сложно устроиться в дом? – спросила Флоренс у Розалин, когда та пришла помочь ей выбраться из остывающей воды. – Работать.

Служанка, кажется, удивилась.

– Ну, мисс, вы и спрашиваете, – почти проворчала она, подавая простыню. – В хороший – сложно. А иногда дом и хороший, но там жутко как-то, я работала в таком.

– А хороший – это какой?

Флоренс скрылась за резной ширмой. С волос неприятно капало, простыня быстро пропиталась водой, и пришлось взять еще одну, чтобы волосы не намочили платье.

– Хороший дом, мисс, это где хозяева приличные, – ответила Розалин резковато. – Честные и ни деньгами не обижают, ни еще как. – Она словно бы смутилась и добавила строго, как иногда говорили монахини в обители, если кто-то из маленьких помощников заходил на запретную территорию: – А о том, как еще, вам, мисс, знать не надобно, и хорошо бы вам такого никогда и не узнать. А чего вы спрашиваете? – спохватилась она. – Жалеть меня решили или сами в служанки хотите заделаться?

– Просто, – отозвалась Флоренс.

За маленьким окошком в ванной комнате шелестело большое зеленое дерево. Пол был прохладным, да и вообще день, кажется, выдался свежее, чем весь прошедший отрезок лета.

– Просто только кошки родятся, мисс, – вырвалось у Розалин. – Извините, если грубо прозвучало, – добавила она покаянно и, пытаясь умаслить хозяйскую падчерицу, от которой не понятно, чего ждать, почти затараторила: – Такие хорошенькие и умненькие мисс, как вы, иногда гувернантками идут или компаньонками, если постарше. Только вот куда вам в гувернантки? Вы не обижайтесь, вы сами еще как деточка, хрупкая такая.

Она говорила что-то еще: рассказывала, что слышала о работе гувернанток, о девушках, приходивших учить Дженни и Матильду, которых, в отличие от Флоренс, никто в пансион не отправлял. И про то, что это было небезопасно, особенно когда в доме жил молодой мужчина, брат или даже отец девочек. О природе этой опасности она не говорила, но Флоренс смутно догадывалась. И про вредных старых леди, изводящих молоденьких компаньонок постоянными мелкими поручениями и капризами, Розалин тоже рассказала.

Флоренс натянула нижнее платье, набросила легкий халат – все равно придется сушить волосы – и вышла из-за ширмы. Розалин тут же замолчала. На миг. А потом расцвела улыбкой.

– Так что не ваше это все, – заключила она, будто Флоренс правда заявила ей, что планирует сбежать и устроиться работать. – Вам найдут жениха красивого и богатого, и будете самой счастливой невестой Логресса, святая Присцилла мне свидетель!

Весь день Флоренс была предоставлена сама себе. Это почему-то сбивало с толку: внезапной свободой, казалось, можно захлебнуться. И слуги проявляли невероятную доброту и учтивость. Или, может быть, Флоренс сама себе придумала что-то про них?

Розалин мягко предложила прогуляться в саду, и Флоренс провела несколько чудесных часов в тишине у искусственного прудика. День и правда выдался почти прохладный, самое то, чтобы читать, завернувшись в плед. По первой же просьбе ей принесли поднос с чаем и фруктами, от которых пришлось отгонять ос.

Потом стало еще прохладнее, ветер усилился, книга почти закончилась – и пришлось уйти в дом. Ни лорд Силбер, ни леди Кессиди с дочерьми все еще не вернулись, так что ужинала Флоренс в своей комнате. Пачкать книгу не хотелось, но, чтобы не скучать за чаем, она достала письма и листовки от мисс Лилиан, которые принес Бенджи.

Стоило бы избавиться от них, конечно: мало ли что подумает дядя Оливер, если найдет такое в спальне племянницы? Но Флоренс, послушную девочку, которую редко тянуло к запретному только потому, что оно запрещено, вел свой интерес.

Мисс Лилиан вела жизнь, которую Флоренс представляла. Жизнь независимую и полную знаний, жизнь непростую, но наверняка увлекательную. По крайней мере, как думала Флоренс, в этой жизни ты сам отвечаешь за себя, а не ужимаешься, не втискиваешься в неудобные, тесные рамки, следуя чужой воле.

Флоренс иногда казалось, что она как птичка в клетке, маленький щегол, купленный на потеху капризной леди. Клетка была красивая, и кормили досыта, только вот мир за прутьями, за оконным стеклом манил.

Флоренс взяла одну из листовок. Бумага была дешевой и шершавой, а буквы оставляли на пальцах следы – черные, как сажа, или красные и зеленые, как травяной сок. Взгляд Флоренс скользил по заголовкам: «ПРАВА ЖЕНЩИН НА ИМУЩЕСТВО», «БЕЗГРАНИЧНАЯ ВЛАСТЬ МУЖЧИН» – от них становилось очень неспокойно. И от того, к чему они призывали. И от того, что Флоренс казалось: через эти заголовки кто-то пытается на нее накричать.

Флоренс что-то слышала про имущество: к примеру, про то, что вдовы наследовали после детей, а жены своим имуществом не распоряжались вообще – оно переходило во владение мужа, и редко, очень редко, чаще всего лишь среди аристократов, заключались брачные контракты и договоры. Флоренс слабо разбиралась в этом, но среди документов, которые ей приходилось переписывать для обители, что-то такое встречалось.

Другие листовки, куда менее кричащие, рассказывали о работных домах, о женском образовании, о несчастных девушках, вынужденных трудиться в опасных для жизни условиях. Про язвы от фосфора у работниц спичечных фабрик, про ослепших швей, про торговок цветами, которые на деле торговали собой – и умирали от страшных болезней.

Флоренс не жила в пустоте. В обители Святой Магдалены она видела и слышала всякое. Однажды ей пришлось присматривать за женщиной, лишившейся ног. А еще Флоренс три дня прорыдала после смерти тихой леди Уитни – той было под сотню лет, и она казалась большой тряпичной куклой на каркасе. Леди Уитни называла Флоренс золотцем и крошкой, всегда улыбалась так светло, что сердце екало. Возможно, после ее смерти Флоренс плакала о бабушке, которой у нее никогда не было.

Так что трагедии и беды не удивили бы Флоренс: пусть монахиням и запрещалось сплетничать, они все равно шептались о новостях, обсуждали дела своей и других обителей, осуждающе качали головами и хмурились, видя слишком ярко и бесстыдно одетых женщин, принимали роды у девушек, которым некуда больше было пойти. Но это все почему-то ощущалось иначе. Как история, у которой есть пусть не счастливый, но светлый конец: теплые руки сестер Святой Магдалены, витражи, сквозь которые льется солнечный свет, тихие улыбки, запах ладана и лекарственных трав.

Сейчас Флоренс столкнулась с чужими бедами – неосязаемыми, произошедшими где-то там, у людей, которых она не знала. Она рухнула в них, как в илистый омут, наглотавшись грязной воды. И чем дальше Флоренс читала – а оторваться отчего-то было невозможно, – тем сильнее ее засасывало. Стало тошно, очень грустно, голова почти заболела, и, когда кузен Бенджи, постучав в дверь и дождавшись разрешения, вошел, сопровождаемый горничной с подносом, на котором стояли чай и блюдо с пирожками, он застал Флоренс рыдающей над стопкой бумаг.

– Преподобные братья, что случилось?!

Флоренс замотала головой и постаралась быстро вытереть слезы.

– Н-ничего, – сказала она – и почти не соврала.

Кузен приподнял бровь: ну-ну, говорил его взгляд, что-то не верится. Флоренс метнула короткий взгляд в сторону горничной, намекая, что разговор не терпит чужих ушей.

Листовки вообще не стоило держать в комнате, так что Флоренс спрятала их в той же шкатулке, где письма, а еще в картонной папке со школьными акварелями – довольно неумелыми, пусть и милыми.

Горничная, кажется, сама смутилась оттого, что госпожа оказалась вдруг в слезах. Будь на ее месте Розалин, пожалуй, Флоренс было бы сложно отвертеться от заботливых расспросов, но эта девушка, уловив, что и без нее разберутся, поспешила поклониться и исчезнуть.

– Что там у тебя? – снова спросил Бенджамин, наливая чай себе и сестре.

Флоренс протянула ему брошюру.

– Ты сам дал мне это, – укоризненно сказала она.

В брошюре рассказывалось о судьбах приютских детей.

– Ах, точно. – Бенджамин тряхнул головой. Белокурые локоны, отросшие чуть ниже ушей, мешали ему, но мода в кругу молодых лордов в этом сезоне требовала изящества. – Слезливые истории бедных детишек, конечно, – пробормотал он, всматриваясь в смазанно напечатанный текст. – Тебя это расстроило, да? Ох, Флоренс. – Он небрежно сложил бумагу и сунул ее в карман. – Милая Флоренс, как же легко поймать тебя на крючок!

Флоренс моргнула – ресницы были влажными и казались неприятно тяжелыми от слез – и недоуменно уставилась на брата.

– Ты намекаешь, что это мошенничество? – спросила она.

Бенджи тяжело вздохнул. Он был сейчас похож на того, кто взялся объяснять что-то маленькому ребенку, но не рассчитал свои силы и что объяснять придется много, долго и терпеливо. Он забрал все листовки и сел в кресло, перебирая их, как страницы какого-нибудь журнала для богатых модников. Представить Бенджамина, помогающего вдовам или сиротам, Флоренс почему-то не могла.

– Понимаешь ли, дорогая моя маленькая кузина, – сказал Бенджи холодно. – Я нисколько не умаляю важность ценностей, за которые ратуют мисс Лилиан и ей подобные. Но вот это все, – он тряхнул стопкой бумаг, – это все для благотворителей. Слезливые истории о сиротках и девушках со спичечной фабрики хороши для склонных к сентиментальности почтенных леди и их мужей, которые рады кошельки раскрыть, лишь бы почувствовать себя добрыми логресцами, верными слугами святых и преподобных. Или для вербовки чутких, честных молодых леди. – Он вздохнул и сказал уже не так едко: – Выпей чаю, Фло, пожалуйста! Ты выглядишь так, словно сейчас снова упадешь в обморок. Знаешь, как ты вчера меня… нас всех напугала?

Как ни странно, сейчас Флоренс не чувствовала приближения приступа – просто странную тошноту. Не ту, которая случается, если съесть что-то несвежее, и которая иногда накатывает в первые дни лунного цикла, а такую, будто душу опрокинули в скисшую мутную воду.

От этого очень хотелось поскорее избавиться.

И чай правда помог. Он отдавал ежевикой и розами, был красноватым и уже достаточно остыл, чтобы его можно было пить. Золотая монограмма Силберов на дне чашки тускло сияла.

– Мой отец сегодня встречался с лордом Маккензи, – сказал Бенджамин и отвел взгляд, когда Флоренс на него посмотрела.

Кузену вдруг стала очень интересна вышитая картина, висевшая на стене, – пасторальный пейзаж с кустами шиповника на переднем плане.

Флоренс напряглась.

Думать про Лайонелла Маккензи было неприятно. Еще неприятнее, чем читать про беды логресских сирот, сидя в уютной спальне на стеганом сатиновом покрывале, в окружении милых безделушек, в чистеньком домашнем платье, которое дядюшка купил год назад, – тогда оно даже считалось модным.

– Я не присутствовал при разговоре, – продолжил Бенджамин, катая в пальцах шарик из бумаги, – в него превратилась одна из листовок. – Но, говорят, они расстались недовольные друг другом. Лорд Маккензи уехал в паб «Туманная корона». Это очень дорогой паб, – пояснил Бенджи. – Вход разрешен только лордам из нескольких элитных клубов, так что людей там, особенно посреди дня, немного. Но один мой друг, сестрица, работает там, и он сказал, что лорд Маккензи, вопреки привычкам, просадил на выпивку немалую сумму. Так что, думаю, у них с отцом что-то пошло не так.

– Из-за меня? – спросила Флоренс шепотом.

Бенджи нервно хохотнул:

– Не думаю, дорогая, что первопричина в тебе. Но я слышал вчера ночью разговор матушки с отцом. – Он лукаво усмехнулся. – И клянусь, отец оправдывался за грубость своего партнера. У леди Кессиди много недостатков, – сказал Бенджи мягко. – Но она хорошая мать для своих дочерей. И тебя, видимо, решила взять под опеку. А теперь, если ты успокоилась, предлагаю умыться и собраться на прогулку. Заберем Дженни из гостей.

Дядя Оливер несколько дней словно бы не замечал Флоренс. Не избегал и не наказывал молчанием – ему просто было не до нее. Он погряз в делах: не приходил на обеды, опаздывал на ужины, предпочитал отмалчиваться. Его ответы на прямые вопросы леди Кессиди были сухими и короткими, а остальные даже боялись о чем-то его спрашивать. Бенджи шепнул Флоренс, что отец очень сильно занят, но она все равно чувствовала, как тянет сердце тревога, – вдруг это из-за нее?

Вдруг ссора с лордом Маккензи расстроила какие-то важные планы дядюшки там, на высотах, до которых маленькой Флоренс Голдфинч с ее скудным женским умишком никогда не дотянуться? Вдруг одна неосторожная фраза за ужином породила деловой разлад и Флоренс разрушит репутацию Оливера Силбера? И тогда исчезнут и новые платья, и дорогой чай под вечер, и сестры будут смотреть на нее как на предательницу, ведь она отнимет у них ту жизнь, к которой они привыкли?

Ох, в такие минуты в душе Флоренс снова шевелились сомнения и поднималась мутная вода: она-то спала на собственной постели, в собственной комнате, она ела с фарфоровых тарелок вдоволь, она проводила дни в праздности, за чтением, написанием писем, прогулками с леди Кессиди и сестрами или бесполезным рукоделием. А кто-то там, в столичных трущобах, недоедал и латал последнюю одежду, девушки выходили замуж за пьяниц, женщины умирали, рожая детей под забором.

Свои глупые слова про побег Флоренс вспоминала теперь с горящими от стыда щеками.

Строгость лорда Силбера была неприятна, и Флоренс, пожалуй, хотелось бы большего тепла, как когда-то от отца. Да, иногда дядя был жесток, но, лежа ночью без сна в своей комнате, Флоренс перебирала те случаи, когда он поступал с ней плохо, и понимала, что он лишь заставлял ее исправлять собственные ошибки.

Как тогда, со стаканом, разбитым о стену.

Не стоило упоминать отца за ужином, конечно, но и лорд Маккензи был отвратительно груб!

Флоренс порывалась сама поговорить с дядей. Но он лишь скользил по ней равнодушным взглядом, а когда она однажды попыталась остановить его в коридоре, холодно сообщил, что занят – спешит на встречу в клуб, и Флоренс пришлось сдвинуться в сторону и пропустить его.

Бенджамин, казалось, поставил себе цель отвлекать кузину от дурных мыслей. Он брал их с Матильдой покататься по городу и даже за город, под одобрительными и удивленными взглядами леди Кессиди выходил со всеми тремя сестрами на пикники и представлял их друзьям – тем, с кем юным леди было не зазорно подружиться, катал на лодке и учил играть в бадминтон. Единственное, с чем он так и не смирился, – это с еженедельными посиделками в гостиной за чаем и болтовней, но леди Кессиди обмолвилась, что и здесь надеется однажды переупрямить сына.

– Что с тобой произошло? – спросила Флоренс, когда они с Бенджамином, тайком пробравшись на кухню, сжигали в печи листовки суфражисток.

По словам Бенджамина, это должно было стать ритуалом сожжения лишней вины, которая засела в душе Флоренс как маленькая ломкая заноза.

Бенджамин пожал плечами:

– Пересмотрел приоритеты. – Он отмахнулся и улыбнулся совершенно мальчишеской улыбкой. – Решил, что стоит уделить время сестрам, пока они не выпорхнули из родительского дома.

Он подмигнул ей, и Флоренс рассмеялась.

– Кстати, – сказал Бенджи, наблюдая, как огонек пожирает бумагу и черные буквы на ней, морщась, исчезают. – Я знаю, что вы с Дженни не самые близкие подруги, но… не рассказывала ли она тебе про своего кавалера?

– Про лорда Дугласа? – спросила Флоренс, и Бенджамин вдруг помрачнел.

– Так это лорд Дуглас? Надо же, я не думал, что она настолько ду…

Он не успел договорить, а Флоренс не успела спросить, почему он так удивлен, ведь симпатию Дженни можно было разглядеть и за милю: стоило медовым локонам лорда Дугласа засиять на горизонте, как кузина начинала подчеркнуто его игнорировать.

Флоренс все еще чувствовала вину перед Дженни за то, что невольно перетянула на себя внимание лорда Дугласа на ужине, но подойти и спросить прямо, злится ли сестра, не решалась.

Раздались шаги, и открылась дверь на кухню. Дядя медленно вошел. Он посмотрел на сына и племянницу, сидевших на лавке перед плитой с открытой створкой и пропахших паленой бумагой, как на двух грязных щенков, посмевших забежать в чистую парадную комнату.

Флоренс вскочила и сделала книксен, Бенджи тоже поднялся и отряхнул полы светлого сюртука, словно на них налипла сажа.

– Не хочу знать, чем заняты вы оба, – сказал дядя холодно. Глаза его сощурились, а одна рука сжалась в кулак. – Бенджамин, у тебя разве нет дел, достойных молодого человека твоего положения? В таком случае, думаю, ты найдешь десять минут на разговор с отцом! Мисс Голдфинч, пройдите в мой кабинет и ждите меня там!

Флоренс бросила на кузена растерянный и испуганный взгляд и, еще раз присев в книксене, поспешила исчезнуть.

Дядя Оливер сейчас выглядел так, что она побоялась бы ослушаться любого его приказа.

Глава 7

Дядя появился у кабинета не скоро: прошло больше десяти минут. Он не был зол, но держался холодно и отстраненно. А еще он выглядел усталым: осунулся и будто бы постарел. В кабинете пахло табаком и виски, на столе был не такой идеальный порядок, как обычно. Флоренс опять подумала, не ее ли вина во всем этом.

– Садись, Флоренс. – Дядя устало указал на привычное уже кресло, и Флоренс села, положив руки на колени и выпрямив спину.

Пока она ждала в коридоре, в голове успело родиться с десяток причин, почему она здесь. А еще Флоренс очень переживала за Бенджамина. О чем они говорили? Что Бенджи натворил, раз дядя Оливер так строго с ним держался и выставил Флоренс за дверь?

Дядя задумчиво почесал подбородок: на коже проступала щетина, совершенно немыслимо, потому что он следил за своей внешностью и всегда был гладко выбрит, опрятно одет. И обычно не курил в кабинете так часто и много, чтобы запах табака начал бить в нос.

– Не знаю, должен ли я благодарить тебя или придумать тебе наказание, – лорд Силбер сказал это задумчиво, рассматривая племянницу каким-то новым взглядом. Глаза у него были воспаленные, как у человека, который мало спал или провел несколько часов за чтением.

– Дядя, я очень сожалею о том, что случилось за ужином! – выпалила Флоренс.

Если быть честной, а в ночной темноте Флоренс определенно была честна сама с собой, жалко ей было себя. На лорда Маккензи Флоренс злилась – и очень удивилась, обнаружив в себе эту злость. Все-таки в обители Святой Магдалены послушниц и помощниц сестер учили смирению, милосердию и состраданию. Но к лорду Маккензи Флоренс сострадания в себе не нашла.

– Я верю, что ты сожалеешь, – хрипло ответил дядя. – Но не виню тебя. Моей жене следовало тщательнее продумать расстановку стульев. И не сажать глупую девчонку напротив болтливого бездельника.

– Вы про лорда Дугласа? – осмелилась спросить Флоренс.

– Про него. – Дядя встал, и опять одна его рука сжалась в кулак. – Нельзя не пригласить сына третьего городского судьи на званый ужин, о котором кое-кто сболтнул при нем, но речь не о том. В общем, мисс Голдфинч, я не хотел бы, чтобы в этом доме лишний раз вспоминали вашего отца. – Лорд Силбер одернул штору, впуская в кабинет яркое солнце, и болезненно сощурился. – У меня есть причины не любить его.

Щеки Флоренс вспыхнули, а ладони похолодели.

– Но я не позволю никому говорить, что дочь моей сестры – что-то вроде паршивого щенка-смеска!

Флоренс вздрогнула, словно ярость, с которой это было сказано, направлялась против нее.

Значит, дядюшка знает.

Пришлось вытереть руки о юбку, потому что ладони покрылись холодным потом. А еще на глазах выступили слезы: дядя впервые защищал ее вот так, открыто! Раньше он на любые жалобы отмахивался: сама виновата, таковы правила, думать нужно было раньше, и вообще! Со временем Флоренс смирилась с тем, что единственный в мире взрослый, связанный с нею кровными узами, никогда не полюбит ее как родную дочь.

А сейчас ей показалось, что это возможно.

– Лорд Маккензи оказался ненадежным партнером, – продолжил дядя Оливер уже спокойнее. – Я не буду посвящать тебя во все подробности нашего разговора, но скажем прямо, дорогая племянница: ты и твой батюшка, не к месту упомянутый его сиятельством лордом Эдвардом Милле, помогли мне разоблачить эту старую пронырливую крысу!

Лицо лорда Силбера стало одновременно злым и довольным, словно ему принесли вести о безвременной кончине злейшего врага. Флоренс шмыгнула носом.

И правда – показалось.

– Не стоит плакать, Флоренс. – Дядюшка потрепал ее по плечу, возвращаясь за стол. – Я не простил Лайонеллу обиды, которую он нанес моей семье. А для тебя у меня есть хорошая новость.

Дядя покопался среди бумаг, книг и свитков, которые лежали на столе, и вытащил конверт – плотный, кремового цвета, с золотистым узором по кромке, он не был запечатан.

– Я постарался, дорогая племянница, выбрать тебе в мужья того, кого сам считал достойным, и получил позорный щелчок по носу. – Дядя протянул Флоренс конверт. – У меня, конечно, есть еще два шанса, но посмотри сама: судьба решила улыбнуться тебе!

Он глядел на нее с ожиданием, как на ребенка, которому вручили подарок и теперь ждут реакции, и Флоренс открыла конверт. Гербовая бумага, идеально подходящая по размеру, тоже была украшена золотистым узором. Это оказалось письмо от леди Имоджены Милле лорду Оливеру Силберу как к главе семьи, а к нему шли шесть плотных карточек-приглашений и еще одно письмо, не такое официальное, для Флоренс Голдфинч. Незапечатанное – чтобы старший родственник мог прочитать и убедиться, что бумага не хранит ничего предосудительного.

Мисс Голдфинч, мое неуместное любопытство, по-видимому, доставило Вам неприятности. Я крайне сожалею о том, что затронул в разговоре тему, которой не должен был касаться, и расстроил Вас. Первое впечатление нельзя произвести дважды, но прошу: дайте мне шанс исправиться и доказать, что я приятный сосед за столом и почтительный, интересный собеседник.

Старшая из моих сестер, леди Клара Милле, скоро празднует день рождения. Вы не знакомы, поскольку Клара еще слишком юна для выхода в свет, но уверен, что Вы нашли бы с ней общий язык. В моей семье принято пышно праздновать некоторые события, поэтому в честь дня рождения Клары мы даем небольшой бал.

С огромной радостью я приглашаю на него лорда Оливера Силбера и его семью: леди Кессиди Силбер, их дочерей и сына, а также племянницу, то есть Вас, мисс Флоренс Голдфинч.

Это приглашение сделано из величайшего уважения к лорду Силберу, который, насколько я знаю, был партнером моего отца в некоторых делах, а также из желания отблагодарить леди Кессиди, чудесную хозяйку вечера, который я умудрился едва не испортить.

Надеюсь увидеть вас всех.

С уважением,

лорд Эдвард Фердинанд Милле, пятый граф Лоуренс

Флоренс перевела растерянный взгляд на дядюшку. Тот смотрел на нее, задрав подбородок.

– Он не врет – я правда сидел с его отцом рядом в палате лордов, – проворчал Оливер Силбер. – И поступает умно: пишет и тебе, и нам всем и зовет всех. Но подумай, Флоренс, с чего бы такому блистательному джентльмену и завидному жениху вдруг присылать записку девице, которую он видел один раз?

– Он… вежлив и правда сожалеет? – предположила Флоренс.

Нужно было сказать что-то, как на уроке, к которому плохо подготовилась, но мысли словно ветром выдуло. Лорд Милле, тот красивый и приятный в общении мужчина, не просто ее запомнил – он пригласил их всех к себе в дом!

– Ему что-то от нас нужно! – резко возразил дядя.

Флоренс подумала, что «глупую девчонку» в конце фразы он не добавил лишь ценой серьезного волевого усилия. В носу снова защекотало от подступающих слез.

– Или, что тоже вероятно, ты ему понравилась, и он хочет познакомиться поближе. Эдвард Милле в том возрасте, когда пора уже искать невесту. – Дядя забрал из рук Флоренс и конверт, и письмо, предназначенное ей. – И ты будешь последней дурой, если не попытаешься его очаровать.

Флоренс моргнула. Потом еще раз.

– Очаровать? – переспросила она. – Простите, дядя Оливер, но меня никогда не учили очаровывать мужчин. Скорее наоборот. – Что-то внутри Флоренс сейчас взбунтовалось, и даже ее голос вдруг стал смелее и звонче. Слова сами слетали с языка: – Меня учили быть скромной, прилежной и тихой, держаться подальше от красивых молодых людей, а еще рассказывали, что флирт изобретен врагом Господа нашего, равно как соблазнительные наряды, и горе тем девицам, которые…

– Довольно. – Дядя со злостью бросил конверт на стол, и Флоренс осеклась. – Скромность – твое сильное качество, но моя жена права: красивое личико продает невесту куда лучше. Я не потому выбирал тебе женихов, что они мои партнеры. И совсем не из желания тебе досадить. Я выбирал тех, с кем тебе не придется бедствовать и брак с кем не опозорит Силберов, как брак твоей матери.

Флоренс шмыгнула носом. Вся смелость слетела с нее, стоило конверту упасть на стол. Дядя налил воды из графина – там оставалось совсем немного – и протянул ей стакан.

– Спасибо, – прошептала Флоренс.

– Я прощу твою дерзость, потому что ты юна и не понимаешь, что я желаю тебе лишь блага. Сможешь породниться с Милле – получишь жизнь лучше, чем я мог представить. – Он усмехнулся. – Хотел бы я тебя уязвить, Флоренс, я бы не показал тебе его письма. И постарался бы сделать так, чтобы его заинтересовала, к примеру, Дженнифер. Но я даю тебе этот шанс. – Он потянулся, чтобы открыть ящик стола, и, пока искал в нем что-то, добавил: – Впрочем, выбор за тобой. У меня есть еще два партнера, которым я отдам тебя без раздумий, если попросят… и которые отнесутся с должным почтением и к тебе, и ко мне, и, так уж и быть, к твоему покойному отцу.

Он вытащил еще стопку писем, перехваченных толстой зеленой нитью вроде тех, которыми перевязывают свечи или свертки из бакалейной лавки. Стопка была небольшой.

– А что касается очарования… Думаю, тебе стоит на это взглянуть. – Он рассек нить канцелярским ножом и отдал письма Флоренс. – Я долго думал, показывать тебе это или нет, и моя жена была со мной не согласна, но, раз уж все так сложилось, смотри, дорогая племянница: это прислали те, кто жаждал новой встречи с тобой.

Просто у них не было графского титула, подумала Флоренс, перебирая конверты, – двенадцать, все как один распечатаны и распотрошены, потому что дядя Силбер не посчитал зазорным ознакомиться с содержанием писем.

Ни графского титула, ни хитрости, ни сообразительности. Ни шансов.

А главное, она с трудом вспоминала имена, которыми подписывались отправители. И это было, пожалуй, обиднее всего.

Флоренс дрожащими руками собрала письма и встала из кресла, чтобы положить их на стол.

– Спасибо, дядя Оливер, но я не хочу их читать.

Он посмотрел на нее, приподняв брови: мол, молодец, правильное решение!

– Ты ничего не потеряла, дорогая племянница, – сказал он с жесткой усмешкой. – Можешь быть свободна. И попроси у леди Кессиди средство от припухших глаз: будет обидно потерять цветущий вид перед встречей с графом Милле.

Встретиться с принцессой во второй раз оказалось сложнее. Пришлось подключить все свои связи, точнее – все связи Эдварда, чтобы убедить Ее Высочество уделить несколько минут Ронану Макаллану, Черному ловцу.

Ее Высочество Элизабета, урожденная Третья принцесса Мироверская, была чрезвычайно занятой особой. Вся ее жизнь подчинялась строгому распорядку: чаепития, музицирование, встречи с высокородными леди, рукоделие и работа в саду.

В саду они и встретились. Элизабета сидела в легком переносном шатре: несколько деревянных перекладин его каркаса в конце дня складывались и уносились в теплицу. Полотна белого шелка защищали фарфоровую кожу принцессы от солнечных лучей. Элизабета пила розоватый чай, пахнущий мелиссой и лемонграссом, и наслаждалась тем, как ее фрейлины и несколько служанок подстригают садовые розы и избавляют грядки с ароматными травами от сорняков.