Текст книги "Знак свыше. Современные были"

Молитва по соглашению экспромтом

В одной из социальных сетей, фейсбуке, есть некоторый закрытый женский форум. Темы для обсуждения предлагаются любые, начиная от моды до здоровья детей, анекдотов, семейных проблем – словом, допускается все, что угодно, кроме политики, религии и взаимных оскорблений.

Так вот, как-то там и появилась душераздирающая публикация примерно такого содержания.

«Девочки, что делать??? Только что получила сообщение из Еревана: моя племянница Анаит при смерти. Врачи сказали, что сердце работает на пять процентов и девочка не доживет до утра».

Четыре тысячи женщин разного возраста и разных вероисповеданий мгновенно разразились комментариями:

«Господи, помоги!»

«Какой у нее диагноз?»

«Господи, сделай так, чтобы ребенок жил».

«Как ее имя в крещении?»

«Я плачу!»

Тетя едва успевала отвечать:

«Дилатационная кардиомиопатия2121
  Патология миокарда с растяжением камер сердца. Опасна внезапной смертью.


[Закрыть]… В крещении Мариам. До приступа она услышала, как врач обсуждала с мамой ее диагноз, и потом задала матери вопрос: “Мама, я умру?” Мама была в шоке и сказала: “Нет, дорогая, ты будешь жить сто лет!” На что Мариам ответила: “Я знаю, кто меня спасет, – мой Иисус!” Сейчас у нее приступ, она в полусознании».

Были и сугубо православные пожелания и предложения:

«Давайте встретимся завтра утром, я передам вам бутылочку освященного масла от отца Гавриила (Ургебадзе)».

«Срочно закажите сорокоуст, если девочка крещеная!»

По-видимому, молились и плакали многие. Получилась молитва по соглашению, вот так – экспромтом.

Рано утром, когда обычные люди еще спят, на страничке тетушки больной девочки появилась настойчивая просьба: «Сообщите, пожалуйста, как девочка!»

И вскоре уже почти отчаявшаяся тетя поделилась радостной вестью:

«Доброе утро, дорогие мои!! Простите за долгое молчание о здоровье нашей девочки! Долго не было ничего, чем я бы могла вас обрадовать! Но сейчас позвонили и сказали, что у сердечка заработала внутренняя стенка, которая НИКОГДА НЕ РАБОТАЛА!! ГОСПОДИ, СПАСИБО ТЕБЕ! СПАСИБО ВАМ ВСЕМ, КТО ПОДДЕРЖИВАЛ МЕНЯ И МОЛИЛСЯ. СПАСИБО ЗА ВСЕ-Е-Е! ДАЙ БОГ ВАМ И ВСЕМ ВАШИМ БЛИЗКИМ ЗДОРОВЬЯ, РАДОСТИ, СЧАСТЬЯ! Сижу и плачу…»

В ленте тут же всплыли восторженные послания, смайлики, цветы – ну, женщины – существа эмоциональные, понятное дело.

Через какое-то время появились и подробности:

«Врачи не могут понять, в чем дело. Сама Мариам сказала, что ей приснился Иисус Христос, взял ее за руку и отвел домой. Врачи говорят, что сердце работает уже на тридцать процентов. Перелет в другую страну пока невозможен. А так ей понадобится пересадка сердца».

Прошло какое-то время, и от Мариам, точнее от ее тети, стали поступать короткие сводки:

«Она пока в больнице. Мы собираем деньги на операцию. Это огромная сумма. Ее готовят к выписке, у нее сердце работает всего на двадцать пять процентов, когда должно для ее возраста работать на шестьдесят».

Администраторы форума решили провести благотворительный базар, в результате которого собрали несколько тысяч долларов.

Да, этого было недостаточно, но в таком деле главное – неравнодушие.

Вскоре на форуме появилось сообщение:

«Добрый день, дорогие девочки! С радостью хочу сообщить вам, что наша Анаит уже в Европе, во Франции, и если еще конкретнее, то в г. Лионе! Опережая ваши вопросы о том, что они ведь ехали в Германию, хочу рассказать вам предысторию, почему так получилось. В Армении в марте был снят видеоролик, где мама Анаит рассказала о болезни и попросила помощи, после чего за один день было собрано до двух тысяч евро. Но кроме денег было очень много звонков на мобильный матери Анаит со всех концов мира: из Америки, Бельгии, России и т. д. В Армении многие звонили и поддерживали родителей, желали Анаит скорейшего выздоровления. Запомнились звонки из Америки – женщина звонила почти каждый день и справлялась, как наша девочка, потом позвонил парень из Бельгии: “У меня недавно родилась девочка, зовут ее Анаит. Прошу вас, приезжайте в Бельгию, я все сделаю для нее”. И из Франции позвонила девушка, сказала, что уже долгое время живет во Франции, юрист и переводчик, и – “если вы приедете во Францию, я вас заберу к себе, в Лион, и всем помогу”. Конечно, семья была воодушевлена таким отношением к Анаит. Я сама была просто счастлива от мысли, сколько замечательных людей живет на планете. Но все же мама Анаит всем отвечала, что везет дочку в Германию: по-другому они и не думали. Девушка, Стелла (так зовут нашу спасительницу), ежедневно звонила и справлялась об Анаит, и каждый день она твердила, что заберет ее в Лион. И вот в день прилета в Париж Стелла (оказывается, ангелы живут на Земле) встретила их. Стелла объяснила, что в Лионе ребенку сделают все то же самое, что и в Мюнстере. Для чего везти ребенка за шестьсот километров, если через два часа они будут уже в Лионе?

Мама Анаит позвонила врачу в Армению, чтобы проконсультироваться. Выслушав ее, врач тоже согласилась со Стеллой – решение было принято в пользу Лиона! Сейчас ребенок проходит наблюдение в клинике, где проводят обследование всего организма. Даже лекарства, которые принимала Анаит, отдали на исследование и назначили ей свои препараты. После всех обследований, анализов будет созван консилиум кардиохирургов, который примет решение: нужна ли пересадка или можно будет другим методом помочь нашей девочке. Молим Господа, чтобы пересадка была не нужна.

И позвольте мне, девочки, родные мои, сказать вам Огромное Человеческое Спасибо за оказанную материальную помощь. Это показало, что наша беда не оставила вас равнодушными. Спасибо, что вы есть, что не прошли мимо, что подарили надежду семье Анаит и мне, ее тете. Дай БОГ Вам и вашим деткам здоровья и счастья на долгие лета!»

Что тут добавить?

Человеку необходимо знать, что он не один, что его беде сочувствуют, молятся за него, а дальше – на все воля Божия.

Четки монахини Анфусы

Дед родился и умер в те же годы, когда родился и умер Михаил Шолохов. Ничего общего между ними не было, только эпоха и похожее социальное положение в начале жизненного пути.

Дед умирал медленно, и на все мои оптимистические прогнозы вроде: «Ты еще сто лет проживешь», реагировал спокойно:

– Я уже свое отходил.

Даже на одре болезни он постоянно что-то читал. У кровати лежал самоучитель японского.

– Зачем тебе это? Ты и так знаешь кучу языков, – спрашивала я. – Английский, латынь, греческий, грузинский…

– Когда человек не занимает свои мозги, он деградирует.

Временами его тянуло на разговоры, и он рассказывал разное. Благо, вспомнить было что. Например, о том, как родители, спасаясь от голода, пятилетним ребенком привезли его с Волги в Грузию. Удивительно, что больше он никогда на Волге не был, а рассказывать о той жизни мог бесконечно. Сказки, песни (особенно запомнилось «Ночью нас никто не встретит…»), подробности быта… Многое давно стерлось из памяти, но кое-что все же запомнилось. Что-то в его рассказах казалось мне нелогичным, но дед настаивал, что именно так все и было.

– Родителей моих сосватали, как и всех деревенских в то время. Первый раз они увидели друг друга на смотринах и понравились друг другу, а второй раз на венчании.

– Ужас какой-то, – возмущалась я, – как можно было соглашаться!

– И нормально прожили всю жизнь. Нас четверых родили. Раньше никто не разводился.

В рассказах об учебе в гимназии было много интересных подробностей – так сказать, штрихов эпохи:

– Отец мой, Иван Иванович, был полный георгиевский кавалер. Четыре креста получил за храбрость. Поэтому мы, его дети, в гимназии учились бесплатно. Он вернулся с Первой мировой без единой царапинки. Участвовал в Брусиловском прорыве, бывал в таких мясорубках, где из полка оставался он один. Причем до ухода на фронт особо верующим не был. Так, веровал, как все в то время… Когда стал рассказывать дома о явных чудесах, которые видел на войне, маменька, Александра Ионовна, распорола его гимнастерку и показала ему зашитый туда девяностый псалом – «Живый в помощи Вышняго…» После этого мой отец не пропускал ни одной службы. Впереди ставил меня с братом. Попробуй шелохнись – убьет…

Из школьного учебника истории мои представления о жизни до революции были такие: детский труд на фабриках, голодающий рабочий класс, который только и делал, что боролся с проклятым самодержавием за свои права, а мерзкие капиталисты топили в крови недовольство народных масс и запивали все это шампанским. Хорошо, что вовремя Ленин сделал революцию, а то сидели б мы в этом кошмаре по сей день…

– Дед, а как вы жили при царе Николае? Полный мрак, да?

– Да ну, нормально жили. Спокойно. Все было очень дешево. Корова несколько рублей стоила, хлеб, мясо – копейки. А здесь, на Кавказе, и того дешевле, полное изобилие. Вот мы были простые крестьяне. Когда сюда приехали, трех коров держали. Молока было – залейся. Мой отец служил наборщиком в типографии. Его жалованья на все хватало.

– Зачем тогда революцию устроили?

Дед морщился:

– Да глупость одна, эта революция. Хотя тоже, смотря с какой стороны поглядеть. В жизни настолько все непредсказуемо, что трудно четко отделить хорошее от плохого. Иногда то, чего ты очень хочешь, со временем оборачивается тебе во вред.

Вот помню я такой характерный случай. Бабушка твоя рассказывала. У твоего прадеда-купца было несколько братьев. Один из них серьезно занимался политикой, пытался осчастливить все человечество. Ездил в Европу, встречался с деятелями РСДРП, деньги им жертвовал и т. д. Вся семья смотрела сквозь пальцы на его увлечения. Даже финансировали ему эти поездки, лишь бы не путался под ногами и не мешал коммерции.

А остальные его братья-капиталисты, хоть и пережили разорение, нищету, ненавидели советскую власть всеми фибрами своих душ, но умерли в своих постелях от старости.

Так вот, когда Красная армия входила в город, все обыватели от греха подальше попрятались по домам, а этот чудак с цветами пошел их встречать. Крайний конник не разобрался и рубанул его шашкой насмерть. Таких случайных жертв во время любой войны бывает много.

– Ты про революцию поподробнее. Что ты еще помнишь?

– Помню, например, как в Грузии к власти пришли меньшевики. Мне было пятнадцать лет, когда сюда в двадцать первом вошла Красная армия. На Головинском проспекте через каждые сто метров стоял комиссар с красным бантом и произносил речь.

– И какой была реакция людей? Они же по «просьбе трудящихся» сюда явились.

– Не было никаких просьб трудящихся. Люди просто слушали и ждали, что принесет новая власть. Тогда самые шустрые стали в партию записываться.

Если б не этот переворот, я бы, наверное, на твоей бабушке не женился. Тебя бы точно не было.

– Дед, а как ты познакомился с бабушкой?

– Она училась в одном классе гимназии с моей младшей сестрой Ксенией. Часто бывала у нас дома. Я ее провожал по вечерам. Так и подружились. Потом мы в один институт поступили. Стал я за Оленькой ухаживать. Она с подругами на съемной квартире жила. Приехала как-то мать ее проведать и сразу меня застукала. Говорит ей по-армянски (я уже к тому времени кое-что понимал, потом во время войны в Ереване читать и писать научился):

– Этот длинный ишак что здесь крутится? Смотри, не вздумай за русского замуж выйти! Твой отец этого не переживет.

– Что ты, мама, он просто чертежи здесь забыл, – отвечает Оленька.

Ее семья тогда в Батуми жила. Они туда от турецкой резни в тысяча девятьсот пятнадцатом году бежали из Артвина. Только твой прадед на новом месте отстроился, пришли Советы и его три дома национализировали. А его семье две крохотные комнатушки оставили. Потрясение, конечно, сильное. У него большое дело было. Пшеницу во Францию продавал. Деньги мешком мерил – прибыльный ли год.

– Дед, ты шутишь!

– Ну, я сам не видел, конечно, но говорю, что мне рассказывали… Вот жизнь непредсказуемая! До своего разорения они даже на армян-женихов смотрели с большим разбором. Я бы им ни в каком дурном сне в качестве зятя не привиделся. Но человек предполагает, а Бог располагает.

– И как же встретили друг друга не желавшие породниться стороны? – мне стало смешно, представив таких разных людей вместе.

– Представь себе, хорошо. Правда, отец Оли умер, не дожив до нашей свадьбы в тысяча девятьсот тридцатом году. Слишком много испытаний выпало на его долю. И вот твоя прабабушка Сатеник приехала из Батуми знакомиться с моими родителями. Привезла им пахлаву, которую армяне традиционно на свадьбу пекут. О, что это была за роскошь! Сорок листов, раскатанных до толщины волоса, так что через каждый слой просвечивало солнце. И все пересыпанные орехами с сахаром и изюмом. Такое испечь – особое искусство требуется2222
  Настоящая пахлава готовится на масле с использованием яичных желтков.


[Закрыть].

А тут как раз пост. Мои родители замялись: как поступить? Нарушить или отказом обидеть сватью? Моя теща сообразила, в чем дело, и говорит на ломаном русском:

– Угощайтесь, я с такой душой пекла. Ваш грех на себя возьму.

Так и наладили они отношения. За всю жизнь не было между ними никаких трений, несмотря на различие в культурах и менталитете.

Еще учти, что твоя бабушка после всех этих гонений, турецкой резни, революции была ярая атеистка и не понимала церковности моих родителей. Считала это проявлением отсталости, но вслух не высказывала. Главное, не навязывать друг другу свое видение мира.

Потом родилось у нас трое детей. Старшего Оленька назвала в честь моего брата – Леней, а младшим я дал армянские имена тестя и тещи. Всех троих моя маменька уже потом, после войны, тайно крестила в церкви Александра Невского, чтобы не создавать мне лишних проблем.

Я всегда сторонился политики. Если бы тогда, в двадцатые годы, сдуру вступил, то в тридцать седьмом меня бы точно расстреляли, как многих моих друзей. А если бы уцелел, то был бы сейчас старейшим коммунистом Грузии. Жизнь – сложная штука… Хотя, кто знает, может, меня по молитвам матери не тронули. Весь тридцать седьмой год я ждал ареста, даже чемоданчик с теплыми вещами стоял наготове. Забирали настолько массово, что люди обреченно ждали по ночам, когда за ними придут.

Моя мать постоянно читала Псалтирь. (Книга такая толстая. Помнишь, в сундуке лежит? Ты еще пыталась читать и ничего не поняла.) Она была полуграмотная, а по-церковнославянски читала без ошибок, фактически наизусть… Потом, когда война началась, аресты поутихли. Но все равно было очень сложно.

Как-то, в сороковые годы, когда мы жили в коммуналке, твои дяди, они тогда были школьниками, порвали в общем туалете портрет Сталина. Эти обрывки нашла соседка и устроила нам скандал:

– Вот я сообщу куда следует об этой газете!

Еле мы ее умаслили, чтоб она не стучала. Бедная твоя бабушка всю ночь не спала, пока все улеглось. Из-за такой мелочи мы могли оказаться, мягко говоря, очень далеко друг от друга.

Да, так вот… К войне мы были абсолютно не готовы. В армии на вооружении были только винтовки Мосина.

– Что это такое?

– Затвор рукой надо было передвигать после каждого выстрела. Мой отец с такой в германскую воевал. А у немцев в то время было новейшее автоматическое оружие, вот и пришлось спешно налаживать оборонные заводы. Перевели меня в Ереван на такой завод главным инженером. Я дневал и ночевал на работе. По-другому просто не выходило. Пришлось выучить армянский, чтобы общаться с рабочими. Они, в основном, были из деревень и русского не знали.

У деда были всего две медали. Одна «За доблестный труд» и другая какая-то, с профилем Ленина. Он их никогда не носил, не хотел выделяться. Просто хранил в ящике. Всегда отмечал 9 мая, но о войне не любил рассказывать. А тут вдруг разговорился:

– Меня до сих пор мучает чувство вины. Как-то, осматривая партию снарядов, приготовленную для отправки на фронт, я обнаружил бракованный снаряд. Тут же разыскал укладчика, приказал немедленно снять с него бронь. Он так просил пожалеть его… Говорил, что это не повторится… С войны он не вернулся.

– Почему сразу – снять бронь?

– Если бы я проглядел, тот бракованный снаряд мог разорваться в пушке, и погибли бы наши. А спрос с кого? С меня как с главного. Сразу бы к стенке поставили. Тебе трудно представить это время…

Как ни обходил я стороной коммунистов, а в сорок пятом вызвали меня в партком и надавили: «Что это вы, товарищ Дмитриев, до сих пор беспартийный? Пишите заявление». Пытался я увильнуть: не достоин, мол, такой чести. Да куда там. Пришлось написать.

Церковную службу я всегда очень любил, а после этого вступления мне к церкви на пушечный выстрел нельзя было подходить.

В сорок пятом, за несколько дней до Победы, мой отец умер. Запиши себе куда-нибудь – 30 апреля. Молился и так на коленях и отошел. Все грехи свои замаливал, что вторую семью имел. Маменька моя, Александра Ионовна, вскоре постриг приняла.

– Дед, а почему твоя мама постриг приняла? Тем более, когда такие строгости были.

– Моя сестра Ксения погибла в аварии после войны. Это ее и подтолкнуло. Считала, что мы, ее дети и внуки, не живем, как надо. Решила полностью посвятить себя молитве.

Не забудь – монахиня Анфуса. В день два раза в церковь Александра Невского ходила. Дом наш в Нахаловке церкви отписала. В шестьдесят восьмом году она скончалась. Сподобил ее Господь христианской кончины. Причастилась и в тот же день умерла, ничем не болея. Ее монашеский хор отпевал: «Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…» Впечатление неизгладимое! На похоронах мои сотрудники с СКБ были, заслушались. Один, помню, спросил меня: «Сколько надо заплатить, чтобы меня так похоронили? Я бы сейчас стал деньги откладывать…» С тех пор я такого ангельского пения не слышал.

Сейчас мое время пришло, а из вас даже никто «Отче наш» наизусть не знает…

Это было главной болью деда. Но желание его все же исполнилось. Мама, несмотря на возражения родственников, привела священника, и деда отпели. Тогда, в восемьдесят третьем, это было немного рискованно, но в воздухе уже витал дух перемен…

Потом, через десять лет, придя к вере, я вспомнила рассказы деда о прабабке-монахине и, оказавшись в сложной ситуации, попросила ее о помощи. В ту же ночь увидела во сне невысокую женщину в черном с четками в руках. Смысл сказанного улетучился, а чувство утешения осталось.

– Какого цвета были четки у матушки Анфусы? – уточнила я у мамы. – Коричневого, да?

– Да, – мама несказанно удивилась. – Но ты не можешь этого знать, ты родилась после ее смерти, а четки положили ей в гроб!

Для меня это стало еще одним доказательством вечной жизни…

Старая гвардия

Мне было пятнадцать лет, когда умер дед-кормилец. Мама, оставшись со своей зарплатой инженера в сто восемьдесят рублей, решила пустить квартирантку. Подходящий вариант подвернулся очень быстро.

– У нас будет жить баба Надя, – было объявлено мне в одно историческое утро.

– А кто это?

– Наша бывшая соседка по Нахаловке2323
  Неофициальное название одного из районов Тбилиси.


[Закрыть]. Ей под девяносто уже. Тоже с Волги. Как и наши, от голода в Грузию до революции переехала. Потом за грузина замуж вышла. Она нам не помешает. Бабуля – божий одуванчик. Со студенткой проблем больше будет. Разве заранее узнаешь, что за человек и кто к ней будет ходить. А тут все известно. Ходить к ней будет только сын. Надя нас не побеспокоит – будет с нами телевизор смотреть.

Идея совместного проживания с незнакомой бабкой не вызывала у меня энтузиазма. Сразу представилась унылая картина: Надя будет в день по сто раз мерить давление, читать нотации и посылать меня в аптеку за лекарствами. Нечто подобное я и озвучила. Но в ответ услышала железный контраргумент:

– Это же николаевское поколение. Нет у нее ни давления, ни мешка лекарств. Они только от старости в свое время умирают.

– А почему она у себя жить не может?

– С невесткой не уживается. Она ее консервами испорченными травит, чтоб скорей померла.

– Какой-то кошмар. И что?

– Ничего. Баба Надя молитвы читает, и отрава на нее не действует.

– И что? Это работает? – поразилась я, так как на момент описываемых событий прочно стояла на платформе воинствующего атеизма.

– Выходит, работает. Баба Надя до революции в епархиальном училище училась и всегда молится перед едой.

От последних слов веяло такой средневековой плесенью, что мой мозг отказывался это воспринимать.

– А может, это все симптомы старческого маразма – про отравление?

– Нет, это правда. Сын случайно съел, что матери предназначалось, и в больницу попал. Он же перед едой не читает молитв. Потому решил изолировать Надю. Не подаст же он в суд на свою жену. У них уже дети взрослые. Стыдно… Надя в свое время благородство проявила. Застала своего Гелу с деревенской девушкой и заставила его на ней жениться. И вот теперь расплачивается за добро. Невестка ждет – не дождется, когда Надя на тот свет отправится.

Мама быстренько договорилась с сыном квартирантки о ста рублях в месяц, куда были включены проживание и питание, и на другой неделе баба Надя переехала к нам.

Жиличкой она была золотой. Целый день сидела в кресле и вслепую вязала носки, иногда передвигалась «для разминки» по комнате туда-сюда. До и после еды она и вправду что-то шептала. Делалось это явно не с целью демонстрации, как впоследствии я наблюдала у многих верующих, а скорее по какой-то давней привычке. Для нее это было так же естественно, как мыть руки или причесываться своим ископаемым гребнем, потерявшим большинство зубцов.

Еще удивляло ее постоянное благодушие и полное отсутствие раздражительности. Очень часто она даже за малый пустяк благодарила:

– Живите долго-долго.

Веру свою она не афишировала. Никогда ни словом, ни намеком не жаловалась на свою участь – жить на старости лет у чужих людей. В разговоры, ее не касающиеся, не вмешивалась. И вообще старалась быть как можно более незаметной.

Чаще всего баба Надя говорила загадочное:

– Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его.

Кто такой этот царь Давид и при чем тут его кротость, я узнала лет через десять, придя к вере. Тогда многое чудаковатое в поведении квартирантки встало на свои места.

Сын проведывал ее раз в месяц. Принесет деньги за месяц вперед, посидит с матерью, поохает на свою нелегкую жизнь большого начальника (Надя утешала его, как могла) и – домой.

Жила у нас баба Надя года два. Потом сын забрал ее домой, сообщив новость: жена его заболела психическим расстройством и повесилась.

Услышав это, баба Надя заплакала:

– Что она с собой сделала? Лучше бы я умерла! И так зажилась. Но не забирает Господь…

Через пять лет мы случайно узнали, что баба Надя мирно скончалась у себя дома.