Текст книги "Чёрная звезда"

Когда отцы были молоды

День стоял тёплый, благостный, ни ветерка. Яркий шар солнца, выкатившийся на небосвод, посылал на землю щедрые лучи. В ласковом свете, свободно проникающем в красные, прорезанные на все четыре стороны окна, было особенно хорошо видно всё великолепие столовых покоев князя. Это было просторное, устроенное на самом верху хором в три жилья помещение, являвшее собой даже не горницу, а светлицу: помимо красных окон, больших, с дуговыми верхами, имелись и малые, прорезанные без числа. Подволоки здесь были обшиты тёсом и обтянуты красной кожей, полы набраны из дубовых плах и застланы коврами, полавочники на лавках, наоконники, что у окон, – сплошь из шёлковой, с золотым шитьём дорогой материи. Вдоль стен и в углах стояли скрыни, притягивали взоры приземистые поставцы. Мало что на них сверкала богатая посуда, так ещё и были разложены драгоценные безделки: серебряные яблоки, золочёные фигурки, целый малый город с башнями, вырезанный из кости. И махали маятником хитрые, не нашей работы, часы – по кругу играли на солнце, переливались яркие камешки.

За дубовым длинным столом, крытым браной скатертью, сидели пятеро: сам князь Любомир Кадашевич, первый воевода боярин Крементий Силыч и гости – князь без вотчины Златолюбр Негожевич, младший брат его Лихобор и учёный человек из эрбидеев, имя коего было и не произнести, не сломавши язык. Трапеза, как говорится, была уже в полупире: выпили, как водится, крепкого, закусили ржаным хлебом, съели разварную свиную голову с чесноком и хреном, отведали «богатых» щей с курицей и сметаной. На столе изобильно стояло пиво, меды, крепкое вино, однако пробавлялись всё большей частью квасом, пили ягодный, с патокой, имбирём да корицей взвар.

Князь Любомир ел очень мало, хмурился, сглатывал то и дело, устало опускал глаза. В жизни никогда не болел – и вот поди ж ты, с месяц назад навалилась беда. На чистом прежде теле завелись болезненные нарывы, навалилась слабость, душу норовила вытрясти лихоманка. Вот и сейчас, жарким солнечным днём, он с трудом прятал озноб… Что-то будет зимой? Если, конечно, он доживёт до зимы. А то ведь лекари-то со знахарями только головой качают да руками разводят, не ведают, что за недуг. А тот то ослабеет, затаится, то опять играет, как кошка с мышью. Не милы стали князю ни жёны, ни наложницы, ни ратное дело, ни охота, ни радость всей прежней жизни – соколиный бой…

Хотелось одного – лечь в постель и притихнуть под меховым одеялом, отвернувшись к стене. Но нельзя. Нельзя князю показывать чужим людям слабость и немочь.

С седмицу назад пожаловали незваные гости. Бывший сосед, князь Златолюбр, с младшим братом – и учёный эрбидей при них. Ну и как откажешь убогому? У Златолюбра теперь ни кола, ни двора, ни доброго имени. С год тому назад его люди, боярские, простые и торговые, собрали Большой Сход – да и погнали его с княжения. Припомнили и оскудевшую почему-то казну, и жадность, и бесчиния, и поруганных жён, и непочтение к богам. Приплели к делу давние кривотолки, что будто бы к его матери княгине залетал в окно, да не раз, Огненный змей…

Как же не помочь убогому, не обласкать, не накормить, не пустить на ночлег?.. Это потом только потихоньку выяснилось, что никакой Златолюбр не убогий. Презрел отеческих богов, набрал денег у эрбидеев… и, видно, в отплату взялся прельщать их верой всех, кто под руку попадал. Стал ездить с младшим братом по городам и весям, искать оступившихся, погрязших в грехе. И наставником при братьях – чужеземец, у которого не пойми что на уме…

Они и к Любомиру подход нащупать пытались. Князь их пока не гнал, но уже об этом подумывал. Потому разговор за столом не клеился, жевали в тягостном молчании.

Когда подали варёную лапшицу с топлёным молоком, князя окончательно взяла в оборот лихоманка-беда: заставила захлебнуться неудержимым кашлем. Когда он отнял ладонь от уст, увидел на ней красные брызги.

А эрбидей подлил себе молока и веско изрек:

– Болен ты, князь, и болен тяжело. Знай же, наш бог милостив к болящим, в его воле даровать исцеление истинно верующему. А ещё – злато, серебро и каменья, играющие на радость душе…

Вот так. Раньше всё намекал, а сейчас как будто срока дождался. Наплюй, мол, ты на своих богов, князь, предай веру предков – и спасёшь не только жизнь свою, но и богатство.

Любомир мысленно обозрел свою державу, не самую обширную, но крепкую. Ему было чем гордиться. Казна полна, бабы рожают, поля тучны, рать уже несколько лет никто на прочность испытывать даже и не пытается… И такой-то стране на эрбидейском боге свет клином сошёлся?.. Проживёт небось и без князя Любомира, выберут люди другого, не хуже…

Да и самому ему на погребальные сани, пожалуй, рано садиться. Воевода Кремень давно зовёт съездить к Властилене, знахарке и ведунье. Твердит, что та все напасти изводит… А не пошли бы они все трое подальше – жалкий эрбидей и братья-предатели, отвергнутые своим народом?

– В свою, значит, молельню зовёшь? – Князь даже про озноб и слабость забыл, но голос остался спокойным. – Знаешь, друг, а мне и под своим небом дышится вольно… Что я у твоего бога забыл?

Златолюбр Негожевич, не первый год знавший Любомира, распознал окончательный и бесповоротный отказ. Станешь наседать – как бы потом не пришлось дальним путём объезжать городские ворота. Златолюбр аж побагровел от досады. За глаза его называли Красным князем, потому как волосы, усы, брови, заплетённую в косицу бороду он красил густым отваром заморской травы. А ещё, но уже совсем втихомолку, называли князя с братом Белоглазыми. Причиной тому были их глаза, покрытые мутной белёсой пеленой, напоминающей третье веко змеи… Может, и вправду княгиню-мать навещал ночами Огненный змей?

– Обижаешь, княже… – только и выговорил Златолюбр.

– Обижаю? – усмехнулся Любомир Кадашевич. – Нет, бывший друг, ты сам себя оплевал… И вот что. С завтрашнего рассвета вы мне больше не гости.

И Златолюбр, и брат его бойцы были отменные. Однако сейчас сила уж точно была не на их стороне. Они молча поднялись и покинули светлицу, уведя с собой эрбидея. Только раздалась уже откуда-то снизу громкая злая ругань…

– Ну и правильно, княже, давно пора. – Боярин Крементий Силыч кивнул и принялся за кисель. – А со здоровьем хватит тебе шутить. Послушай меня уже наконец, а то смотреть на тебя скорбно.

Князя он помнил ещё мальчишкой, заменил ему рано умершего отца, а потому воспринимал его недуг как-то по-родственному остро. Вот ведь навалилось злосчастье, и в чём корень, непонятно.

– Ладно, воевода, уговорил. – Князь без толку раскрошил тестяную шишку, поёжился, отодвинул, тяжело вздохнул. – Будь по-твоему. Давай зови эту свою Властилену.

Он до недавнего времени никогда не сталкивался с ворожеями, незачем было. А тут такая, что слава впереди бежит… Стыд сказать, сделалось ему страшновато. «Может, всё-таки пройдёт сама собой эта хворь…»

– Э, малец, скажешь тоже, зови, – улыбнулся воевода, отчего усы у него смешно встали дыбом. – Это же Властилена, Владычица Стихий, у неё сам Хозяин леса в помощниках ходит… Её займище за просто так не найдёшь – заблудишься, заплутаешь, по кругу замотаешься, хорошо, если в болото не угодишь. Властилена на то и Владычица, сама тебе дорогу открыть должна. Завтра утречком орлов позову, пусть слетают к ней, попросят за тебя. Ну а дальше уж, – он вздохнул, – всё в руках божьих…

Ворожея

На займище Властилены поехали впятером: сам Крементий Силыч, подвоевода Ивдей и трое воев, лучшие из лучших. Кони осторожно ступали по тропе, слушали лес. Вверху парил большой чёрный орёл – указывал дорогу. День стоял тихий, ясный, однако воевода всё хмурил брови, подозрительно смотрел по сторонам. Ну, во-первых, лес, где случается всякое, а во-вторых… не на дружеский пир ехали – собирались волшебницу навестить. Воевода вспомнил, как три года назад князь Гадарай обратился за помощью к Властилене, а потом по недомыслию стал о ней же распространять непотребные слухи. И что? С гулом налетел воздушный вихрь, чёрная воронка, всё сметавшая на своём пути. Играючи превратила она в щепу княжеские хоромы, да так, что сам князь, находившийся дома, говорят, испоганил штаны. Что забавно, ни одна изба по ту сторону тына нисколько не пострадала…

…Для дневки облюбовали небольшую полянку, надёжно укрытую елями. Огня разжигать не стали. Расседлали лошадей, пустили щипать пушистую травку, себе достали сала, хлеба, мёда, солёной рыбки… Братски пустили по кругу флягу с ядрёным имбирным кваском. Ели воины, пили, неспешно вели разговор. Пока всё было привычно.

Чудеса начались позже, когда пошёл дремучий лес, сплошь заваленный буреломом. Сущая засека против супостата, тут не то что конному – пешему нет лёгкого хода. Однако в жутком нагромождении вдруг обнаружился проход вроде просеки – какая-то непонятная сила будто исполинским клинком прошлась по стволам, выкорчевала пни, расчистила и разгладила вздыбленную землю. Получилась торная дорога – два всадника спокойно разъедутся, скачи не хочу. Только скакать гости не торопились, ехали с оглядкой – всё непонятное может оказаться опасно.

Однако ничего плохого, хвала богам, не случилось, и они без помех выехали к болоту. Зыбкому, полному бездонных ям, опасному даже на вид. По такому только кулику ходить, да и то на цыпочках.

Однако чудеса всё продолжались – в болоте, как и в засеке, против всякого ожидания обнаружился проход. Да не какие-нибудь там хлипкие гати – самая настоящая дорога, сухая, не колейная и прямая как стрела. Кто её строил, кто её мостил – где взять ответ? Воевода с ратными людьми пустыми вопросами и не задавались – покрутили головой, пригладили усы… да и порысили себе по дубовым торцам вперёд, только копыта застучали.

По сторонам кормились утки и кулики, наливались соками рдест, осока и камыши, тихо вилась над водой прозрачная дымка… Кому расскажи – нипочём небось не поверят!

Наконец трясина кончилась, потянуло грибами, вновь пошёл боровой лес. И никто даже не удивился, что огромные мачтовые сосны на пути стояли ровным строем, отмечая и указуя края дороги. Прямой, широкой, крытой, словно бархатом, зелёным мхом. Ехали по ней опять же недолго. Над деревьями мелькнула тень, и впереди на дорогу опустился орёл. Золотые глаза вещей птицы внимательно разглядывали людей…

– Стой, ребятушки, стой!.. – Кремень, словно вправду понял орла, спрыгнул наземь. – Дальше только пешком!

– Ну как скажешь… – Князь кивнул, сделал знак остальным. – Слезай.

Все спешились и повели коней, с удовольствием разминая ноги, – судя по всему, шагать оставалось недолго.

И точно, скоро деревья расступились и открыли взору просторную поляну. Посередине, образуя круг, стояли семь исполинских необхватных дубов, необыкновенно древних и, видимо, полых внутри. Все они были соединены крытыми переходами, и это могло означать только одно: да, внутри дубов было устроено жильё, и, судя по исполинским размерам, под вековой корой нашлись места и для повалуш, и для сенников, и для горниц. Тут же стояли просторные клети, были устроены мыльни, погреба и ледники. Край поляны был вскопан под огород, а трудились в том огороде…

– Охти, боги… – Крементий Силыч округлил глаза.

Ивдей невольно тронул меч. Лучшие вои и те вздрогнули:

– Так это же лесные люди!

Да, огородом здесь действительно занимались лесные люди. Во всём своём неприглядном естестве. Огромные, страшные, по-звериному лохматые, голыми руками способные сломать хребет дикому туру. Говорят, они умели отводить обычным людям глаза, отчего их толком-то никто особо не видел. Сейчас они просто не обращали внимания на чужаков. Осенние работы были куда важнее.

«Ну хороши… ну здоровы… Таких бы пару сотен в Правое крыло», – мысленно облизнулся Крементий Силыч, оценивающе прищурил карий глаз, а в это время отворилась дверь – и на крыльцо, устроенное у ближнего дуба, вышла женщина в червчатой рубахе. При виде её лесные люди ещё злее взялись за работу, а орёл опустился на ближнюю ветку и потянулся к женщине, напрашиваясь на ласку.

Приезжие, не сговариваясь, достали землю руками:

– Поздорову ли, Властиленушка? Всё ли у тебя ладно?

Один князь мало не промедлил с поклоном. Он-то, ехавши сюда, почему-то ждал, что Властилена окажется дряхлой старухой, наверняка горбатой, а то ещё и с клюкой. И что?.. Такой красавицы он отроду не видывал. И дородна, и осаниста, и пригожа собой, и смотрит величаво, как царица или княжна. Не понять только, баба или девка: ни венца, ни косы, ни убруса, ни кики на волосах…

– Хвала богам, – сверкнула белыми зубами Властилена. Отняла руку от орлиной головы, и громадная птица встряхнулась, обретая обычную горделивость. Властилена же величаво повернулась к гостям и негромко обратилась к воеводе Кремню: – Мыслю, боярин, выступим завтра, как только рассветет. Сегодня же будет вам баня, стол, мягкая постель… Сейчас пришлю человека, он позаботится обо всём. Эва!

Она хлопнула в ладоши, и как из-под земли появился человек. Из лесных, но, хвала богам, только наполовину. Не слишком здоровый, не особенно волосатый, к тому же одетый в рубаху и порты. По-человечьи, правда, он не говорил.

– Ы-ы-ы, – показал он на просторную, хорошо протопленную мыльню, радостно кивнул и взялся обихаживать лошадей.

– Вот и ладно, – кивнула Властилена. Лукаво изогнула бровь и вновь обратилась к боярину: – Ты, воевода, не обессудь, у меня дела пока. – Вздохнула, посмотрела в небо. – Вы, гости дорогие, не скучайте, отдыхайте.

Князя Любомира вдруг уколола мальчишеская обида. Дивная красавица почему-то не обращала на него никакого внимания. Хоть разворачивайся и домой скачи! Он, пожалуй, и поскакал бы, да коня жалко…

Мыльня была знатная, осиновая, с печью для мытья, с просторным предбанником. Ужин – простой, но обильный и вкусный, какой и подобает мужчинам, знатно потрудившимся за день…

Назавтра, как опять же подобает мужчинам, поднялись до рассвета.

Властилена была одета по-походному, во всё мужское. Князя уже не коробило такое пренебрежение обычаем, напротив, стало казаться, будто обычаи просто не имели над ведуньей никакой власти. Излюбленный червчатый, тёмно-красный, цвет очень шёл ей.

Лесные люди подвели ей огромного лося, взнузданного и осёдланного. Длинные рога были кое-где вызолочены, сбруя шита бисером. Властилена и сидела на красавце-быке как настоящая царица, владычица водоёмов, дубрав и полей. Сохатый понёс её вперёд так проворно, что закалённые в походах, привычные ко всему воины едва поспевали.

Стрелой пролетели боровой лес, миновали болото, играючи одолели кольцо дремучего бурелома… Солнце стояло по-прежнему высоко, когда впереди показались башни караульного городка. Ещё немного, и стали видны надолбы – крепкие дубовые брёвна, на треть вкопанные в землю. Причём это были надолбы не «в две кобылы», сквозь которые пеший всё же пройдёт. Их выстроили ладно, на совесть, непролазной стеной. Здесь начинались владения воеводы, так что Крементий Силыч занял место во главе. Караульщики хорошо знали хозяина в лицо – без препон въехали в ворота. Вокруг стало угадываться присутствие людей – взору предстали наливающиеся поля, кормящийся в разнотравье скот, простенькие, с избами в одно жильё, скромные крестьянские дворы. Под копытами лошадей бежали уже не лесные стёжки-дорожки, а вполне себе разъезженная ухабистая дорога. Она в конце концов привела к земляному валу, по верху которого был устроен тын. Сразу за валом начинались слободы. Здесь жили огородники, гончары, котельники, серебряники, мясники… всех не перечтёшь. Тут же располагались дворы людей служивых, стояли кое-где хоромы бояр и богачей. Всё сразу стало повеселей, поярче, побогаче. Только дорога как была ухабиста и разбита, так и осталась. Ещё хвала богам, что не было дождя.

Скоро стала видна стена, опоясывающая городские посады. Дополняемая снизу глубоким рвом, она в случае опасности была главным рубежом обороны. Даром что деревянная, она была двойной, сделанной из крепчайшего чёрного дуба, заполнена каменно утрамбованной землёй и усилена на совесть могучей каменистой насыпью – «хрящом». Трёхъярусные башни с боями, над воротами – гулкие полошные колокола, а когда въехали в город по подъёмному мосту, стало видно, что во рву не только стоит вонючая вода, но ещё и торчат сваи, называемые частиком. Утыканные железными спицами, густо покрытые слизью и ржой… не то что купаться, близко подходить не захочешь!

А дальше пошёл собственно город. С просторными, крепко огороженными дворами, лавками, торговыми рядами, с широкими замусоренными улицами, сходящимися к площадям. Уже вечерело, шум на торжищах стих, зато вовсю разгорались свечи в кружалах, харчевнях и погребках. Густо пахло дымом, протухшей рыбой, человеческими отправлениями, падалью. После лесных просторов, напоённых благоуханием, город представлялся грязным застенком.

Наконец главная, кое-где мощённая торцами улица привела к кремлю – старой, срединной части города, где и располагались княжеские хоромы. Кремль, как и полагалось ему, был крепостью. С такими воротами, что дубовый таран изломаешь, а не возьмёшь. Хвала богам, ворота эти были открыты. Всадники проехали сытный, кормовой, хлебенный дворы, миновали медоварню, обогнули тюрьму… и увидели наконец узорчатую ограду, из-за которой выглядывали затейливые кровли.

Наконец-то остановились перед высоким крыльцом с пузатыми деревянными колоннами. Как из-под земли явились слуги, захлопали двери, забегали жильцы, кто кинулся к лошадям, кто к воям, кто к дивного вида лосю. Всё здесь было полной чашей – и стол, и кров.

– Слушай меня, боярин, слушай и запоминай, – сказала Властилена опять-таки воеводе. – Князю передай, что приду к нему ровно в полночь, пусть не спит и ничего в рот не берёт. А ты до того возьми три дубовых полена, с бережением сожги, а угли положи в серебряный рассольник и накрой крышкой, дабы тлели. Возьми также серебряную четвертину и налей в неё чистой ключевой воды. И чтобы четвертина эта вместе с тем рассольником с углями к полуночному часу стояла в покоях у князя. И смотри, боярин, всё сделай сам, исполни с отменной точностью и с усердием, не передоверяй никому. От сего зависят жизнь и здоровье князя. А мне вели истопить мыльню да распорядись насчёт холодного кваса. И пусть это будет квасок имбирный…

Полночь

Этим вечером болезнь, словно предчувствуя схватку со знахаркой, взялась за князя основательно. Его мучительно трясло, ломало суставы, какие обиды – мысли-то в разные стороны разлетались, а глаза на белый свет не смотрели. Сидя у протопленной печи, он дрожал, как с лютого мороза, и временами помышлял о приходе смерти. Однако княжеское достоинство обязывает – Любомир по-прежнему держался с достоинством и твёрдостью. Не желая встречать знахарку в постели, босой, в рубахе и портах, сидел за шахматной доской. Двигал точёные фигуры, вроде бы играл сам с собой, а на самом деле пытался повернуть время вспять, плохое ли, хорошее, – всё вспоминал, что в жизни было.

А что, он неплохо прожил свою жизнь, словно по радуге прошёл. Был и мужем, и отцом, и братом, и воином суровым, и беспощадным судьёй… Миловал, карал, вершил справедливость, забирал чужие жизни и честно ставил на кон свою. И никогда не предавал, не покрывал себя позором, постыдно не кривил душою на потребу зла. Смело может он взглянуть в глаза и своим воинам, и любимым некогда женщинам, и малым детям – совесть его чиста. Пусть является смерть, жалеть ему не о чем…

…А всё равно подскочил, когда скрипнула дверь. Но не смерть явилась его забирать – вошёл боярин Кремень.

– Извини, князь, что побеспокоил. Вот, знахарка наказала, угли дубовые да вода родниковая.

Положил на стол берёзовый торец, на него поставил серебряный рассольник, рядом утвердил запотевшую четверть. Мельком посмотрел на князя, вздохнул, сурово нахмурился и вышел.

Эх, боярин, боярин… Ты всегда был для своего князя и другом, и наставником, и добрым отцом. А ведь верно говорится, не приведите, боги, пережить детей своих…

– Благодарствую, боярин, – еле слышно пробормотал князь.

Посмотрел на шахматную доску, поднял взгляд на поставцы. На верхней полке стояли заморские, в виде четырёхугольной башни часы. Стрелка стояла неподвижно, по оси ходил цифровой круг, и сейчас он как раз замер в положении «полночь». Звонко начал бить крохотный колоколец, замахал крылами орёл на вершине башни, и дверь в палаты князя подалась, пропуская женщину в короткой рубахе. Она была боса и простоволоса, а в руке держала кожаный мешок.

– Здравствуй, князь, – быстро поклонилась Властилена и кивнула на шахматную доску. – Что, никак любишь со смертью играть?

В той стране, откуда происходила игра, её ещё называли «смертью правителя».

С приходом ведуньи в хоромине повеяло лесом, травами, вольной свежестью нехоженых боров… и крепким, полным жизни женским естеством. А голос у Властилены был звонкий, раскатистый, похожий на журчание ручья. Хотелось подойти к ней поближе, ощутить всем телом её тепло, заглянуть поглубже в глаза. Обнять… да так и остаться с нею навеки.

– Здравствуй, Властилена, – кивнул князь, глянул изумлённо, смешал фигуры на доске и сказал: – Играй не играй, а последнее слово всегда будет за ней. Её небось не обманешь.

Голос прозвучал хрипло. Таких красавиц он никогда в своей жизни точно не видел и не увидит… и не важно, что рубаха у ней без опояски…

– Ну это ещё, княже, как посмотреть!

Властилена хмыкнула, подошла к столу и принялась развязывать свой мешок. Вытащила снадобья, корешки, глубоко, не пожалев стола, всадила булатный нож. Потом достала золотую мису, налила в неё из четвертины воды и, сбросив крышку с рассольника, где тлели угли, стала раздувать их с приговором. Полетели искры, затрещало, потянуло едким дубовым дымком… А Властилена бросила горсть снадобья в рассольник, и в негромком голосе её прорезался металл:

– Раздевайся, князь!

В воздухе уже колыхалась синеватая завеса, пахло конопляным маслом, чемерицей, девясилом, прострел-травой… Клубящийся туман дурманил, пьянил, путал все мысли и даровал лёгкость душе. Казалось, всё происходило не наяву.

– Раздеваться? – Князь поднялся, стянул рубаху и взглянул вопросительно, взявшись за штаны. – Хм?

– Ну да, сымай, сымай, ничего нового небось не увижу, – кивнула Властилена. Взяла серебряный, о четырёх свечах подсвечник, подошла поближе. – Эко же тебя, князь…

Перед ней стоял могучий, широкий в кости мужчина с хорошо прочеканенными мышцами и царственным разворотом плеч. Однако тяжёлая болезнь успела на нём сказаться. Любомир страшно исхудал, осунулся, тело испоганили болячки и сущая короста лишаев. Ох, не жилец!..

– А это давно ли у тебя? – изменившимся голосом спросила вдруг Властилена. В глазах её вспыхнули огни. – Ведаешь ли, что это такое?

Пальцы её гладили, ласкали кожу на груди князя. Там, чуть пониже правой ключицы, проступала странная отметина в виде звезды с острыми лучами. Язва не язва, лишай не лишай…

– И знать не желаю. Мало ли болячек у меня, – равнодушно пожал плечами князь, мрачно вздохнул, переступил, как на морозе, с ноги на ногу. – Помоги, Властилена… и проси чего хочешь. Злата, серебра, каменьев… Сколько душе угодно. Всё постыло, жизнь в тягость… Богами заклинаю – помоги!

Выговорил и сам себе удивился. Давненько же он никого ни о чём не просил.

– Не надо мне, князь, ни серебра, ни злата, – рукою всколыхнула Властилена пьянящую завесу, укоризненно качнула головой. – О плате потом поговорим. А сейчас, – и снова в её голосе прорезался металл, – дай мне руку и смотри не отнимай!

Молнией сверкнул булатный нож, вспарывая живую плоть. Любомир не отшатнулся, не дрогнул, только нахмурился. Из ладони ручейком заструилась в золотую мису кровь. Ключевая вода сделалась розовой, красной, ярко-красной, рубиновой…

– Руда, стой, как лёд стоит. Из раны руда не бежит. – Одним движением пальца остановила кровь Властилена, снова воткнула в столешницу нож и жестом отпустила князя. – Иди приляг, только не спи.

А сама щедро плеснула из мисы на угли и что-то зашептала – быстро и непонятно, словно в горячке. Как ни прислушивался Любомир, различить удалось лишь отдельные слова: «сгинь», «исчезни», «пропади», «провались», «навеки отцепись». Чтоб тебя самого и мяло, и корчило, и раздувало, и сушило… А в тумане, поднимавшемся к потолку из рассольника, при этом чудилось движение, неясные тени, словно бы далёкие огни… Чувствовалось, там происходило нечто запредельное, не подвластное ни разуму, ни обычным органам чувств. Наконец Властилена умолкла, туман рассеялся, казалось – всё, наступил конец. Однако князь вдруг вскрикнул, судорожно выгнулся и стал кататься на постели – со стороны казалось, будто его сжимает огромная невидимая рука. Так сжимает, что ещё чуть – и внутренности наружу.

– Повелеваю, сгинь! – звонко выкрикнула Властилена.

Нож со свистом рассёк воздух, и князь обмяк, вытянулся блаженно и бессильно – рука, выдавливавшая из него по капле жизнь, ушла. Не осталось ни боли, ни муки, ни чёрных мыслей, ни жуткого ощущения конца… только невероятная усталость да душевная пустота.

– Ох… – Он с трудом сел, кое-как разлепил глаза. – Неужто всё?.. Да что же это было-то?

А в голосе слышался другой вопрос: никак готовиться к продолжению?

– Правда твоя, князь, было, – кивнула Властилена. – Вернее, были. Уроки злые, призоры чёрные, примолвления недобрые… Эрбидейские волшебники руку приложили, навели на тебя порчу. Да не простую, а обманную, поди распознай… Может, эрбидеям нужно что от тебя, а?.. Да не на таких напали: я ту напасть завязала наузом-узлом и обратно отправила – словно плетью-семихвосткой стеганула, не то что шкуры – головы злодейской не пожалела… И поделом за чёрную-то волшбу… Ну всё, князь. Отдыхай. Утро вечера мудренее.

Её рубаха была насквозь мокрой и плотно облепляла тело, волосы свисали космами, потухшие глаза ввалились. Чувствовалось, победа над эрбидейской волшбой далась ей нелегко.

– Да и тебе, погляжу, отдохнуть бы не помешало, – упёрся в неё взглядом князь, жадно сглотнул, ощутив давно уже не посещавшее его мужское желание. – Как в парной побывала!

Хоть на месте убей, не мог оторвать глаз от того, что перестала скрывать мокрая рубаха. Чудо… сказка… дивное диво…

«Ох, мужики, мужики. Что князь, что холоп…» – улыбнулась про себя Властилена и плавно повела рукой:

– Разговор сейчас не обо мне, а о тебе. Так что, – она властно повысила голос, – спи…

Женская ладонь мягко опустилась князю на глаза, и тот, подчиняясь неведомой силе, опрокинулся навзничь. Тело вытянулось на постели, ресницы сомкнулись, дыхание сделалось свободным и лёгким – измученную душу взял под крыло сон.

– Вот и ладно, – улыбнулась Властилена и погладила князя. По тому самому месту, где виднелся знак, формой напоминающий звезду.