Текст книги "Заказ"

– Хочешь, я тебя с Василием Иванычем познакомлю? – Вовчик явно гордился «своим» майором. – Мужик стёбный! А похож знаешь на кого? Артиста Табакова, который Олег, видел? Ну, Шелленберг из «Семнадцати мгновений»? Начальник Штирлица?.. Так вот, Василий Иваныч на него – как две капли. Только улыбнётся, и направо и налево – все девки его. Прям отбоя нет. Ну, и он их жалует… – хохотнув, подмигнул Вовчик. – В общем, что надо у меня командир. Ни разу не по делу не всыпал. Да и спортсмен – таких поискать! Азартный, как… Дело было…

– Погоди, Вовчик, – взял его за локоть Сергей.

За разговором они догнали девушек, стоявших у бокса под номером тридцать два. Дверь в бокс была открыта, и старшая ветврачиха объясняла сменщицам:

– Ну чего? Конь в порядке… Только вялый, ну, это запросто может быть после колик… Может, ещё хозяин ему что-то вколол… Не знаю. На завтра он в любом случае с соревнований снят по состоянию здоровья. А так – перистальтика нормальная, температура тридцать семь и две – тоже нормальная. Так что всё вроде… Смотреть сами будете?

Любаша шагнула в денник:

– А темно-то… Как у негра в желудке в двенадцать ночи после чёрного кофе! Фонарика ни у кого нет?

Уловив шестым чувством, что это говорилось специально ради него, Серёжа выхватил у Вовки так кстати принесённый фонарик – и устремился в денник:

– Давай посвечу!

– Помните анекдот? – немедленно захихикала Люба. – Генерал решил заняться любовью и велит денщику им с девушкой посветить…

У Сергея подпрыгнуло сердце: желтоватый луч фонарика выхватил из темноты изящную лошадиную голову. Она казалась очень знакомой… Но чтобы однозначно, чтобы наверняка… У Заказа ведь не было ни уникальных отметин, ни даже клейма: пожалели когда-то слабенького малыша-недокормыша… на свою и его беду пожалели… Конь стоял отвернувшись в угол и понуро опустив шею. Он не обращал на людей никакого внимания. Ни малейшей реакции даже на свет…

– И вот он так и этак, и всё без толку, – продолжала трещать неугомонная Люба. – «Ну-ка, – говорит денщику, – теперь попробуй ты, а я буду светить…»

Полоска света пробежала по телу коня, по его ногам – и вернулась на голову. Большой глаз вспыхнул на свету и медленно, безразлично моргнул.

– Дай я его на всякий случай послушаю, – сказала Любаша. – Серёж, посвети-ка поближе… Ну так вот, у денщика сразу победа на всех фронтах, девица в восторге, а генерал усы расправил и гордо так говорит: «Вот что значит правильно посветить!..»

Она приложила голову к лошадиному боку и замерла, вслушиваясь в биение сердца и разные прочие звуки, по которым опытный доктор с лёгкостью определяет, что происходит у бессловесного животного в потрохах. Жеребец даже не пошевелился…

– Кузя… – тихо позвал Сергей и коснулся рукой шелковистой шёрстки на крупе. – Кузя…

Никакого ответа, никакого намёка на то, что голос, или запах, или прикосновение показались знакомыми…

– Какой же он Кузя, – засмеялась из-за двери Маринка. – Он уж скорее Сэр или Рокко какой-нибудь, раз его Сирокко зовут. А стоял бы у нас, так его наверняка бы, извините, Серёжей…

– Кузьма, – снова тихо проговорил Сергей…

И вдруг конь словно очнулся от сна. С трудом разогнал мутные облака, окутавшие сознание. Тяжело приподнял голову и посмотрел в темноту, в ту сторону, откуда его звал Серёжин голос…

Серёжа, задохнувшись, машинально почесал ему лоб, потом медленно, осторожно погладил по морде. Конь опустил шею, как будто ему тяжело было держать голову на весу, но морду от Серёжиной руки не убрал. Потрясённый Сергей продолжал гладить его, тихо приговаривая:

– Кузя… Малыш… Кузьма…

– Девчонки, что происходит? – вдруг подала голос Марина. – Какой еще Кузьма?

– Он мне… коня одного напомнил, – с трудом выдавил Сергей. Он говорил тихо, чтобы не напугать ласкающегося жеребца. – Того звали Кузя…

Услышав свою кличку, конь подёрнул ушами, будто соглашаясь, что речь идёт именно о нём. Затем вяло, как в замедленном кино, потянулся губами к Серёжиной руке – должно быть, за лакомством…

И тут Сергея осенило. Вовчик моргнуть не успел, как его хлыстик перекочевал в руку жокея.

– Кузя, держи… – Сергей поднёс рукоять хлыстика к носу коня. Тот как бы нехотя приоткрыл рот и ухватился зубами за набалдашник. Сергей отнял руку, хлыстик повис в воздухе… И вдруг конь что-то вспомнил. Что-то вновь пробилось сквозь липкий дурман, которым его накачали. Он резко приподнял голову и шлёпнул хлыстиком себя по груди. Приподнял переднюю ногу и глухо подтопнул ею по полу… Но больше ни на что сил не хватило. Блеснувшие было глаза снова заволокла сонная пелена безразличия. Знакомый голос, окликавший его, игра, выплывшая из глубины памяти, – всё это был сон, который он уже не мог отличить от реальности. Голова коня вновь отяжелела, он разжал зубы и уронил хлыстик на землю…

Серёжа оглянулся на Аню. Фонарик продолжал гореть, и девушка увидела в глазах Сергея такое яростное отчаяние, такой бешеный порыв немедленно отрывать чьи-то головы и бить во все мыслимые колокола, что её палец мгновенно взлетел к губам в повелительном жесте: «Молчи!!!»

Это подействовало отрезвляюще. Сергей дрожал всем телом, но способность трезво рассуждать начала возвращаться. Он похлопал коня по шее, наклонился поднять хлыстик… и вдруг, словно вспомнив о чем-то, требовательно попросил:

– Дай ножку!

Конь, повинуясь, безвольно расслабил запястье. Серёжа поднял ногу и посмотрел на копыто. Конь был подкован. Подкован на лёгкие самодельные скаковые подковы…

Последние сомнения улетучились. Кузьма!!! В деннике под кличкой шведской лошади «Сирокко» стоял Кузьма. Чистокровный жеребец Заказ, победитель сайского Дерби. Его Кузя…

Серёжа опустил ногу и незряче двинулся из денника. Однако, сделав шаг, крутанулся на пятке и, как бы прощаясь, на секунду обхватил ладонями храп лошади. Будто обнял… И уже затем пошёл прочь.

Конь за его спиной опять шевельнулся, запоздало отвечая на прикосновение. С трудом повернул отяжелевшую голову и печально, как показалось видевшей это Ане, посмотрел ему вслед… Дверь за Серёжей закрылась. Щёлкнул запор, и конь снова остался один.

Один в обступившей его густой темноте…

Они вернулись в машину.

– Ну что, Серёжа? Что скажешь? – спросила Любаша.

Серёжа неподвижно сидел на водительском месте, положив руки на руль. Смотрел куда-то себе на колени и молчал. Молчал вот уже несколько минут – с тех пор, как они пришли сюда и он отпер «Тойоту», двигаясь как автомат. Отпер, уселся на водительское сиденье и замер. Точь-в-точь как тот конь, оставшийся в деннике. Только на скулах гуляли нервные желваки…

Наконец он поднял голову и, уставившись куда-то через лобовое стекло ничего не видящим взглядом, сипло выговорил:

– Заказ это…

– Опаньки, – присвистнула Люба. – «Много дней дует знойный сирокко, но он слёзы мои не осушит…»

Аня молча вытащила сигареты и закурила, едва справившись с зажигалкой. Что тут говорить. Одно слово – накаркала. Высказалась «в порядке бреда», а вышло…

Одно хорошо – ни в какой Сайск он теперь не сорвётся. Останется здесь. И уж она вместе с ним в лепёшку расшибётся, чтобы коня вернуть.

Теперь, когда «бесследно пропавший» так неожиданно отыскался, она была готова поверить, что дело в шляпе. Ну там если не совсем, то по крайней мере наполовину…

Спрашивается, кто нормальный стал бы искать в Питере коня, пропавшего в городе Сайске? Искать за тысячу километров – да на крупных международных соревнованиях притом?.. Правильно говорят: где проще всего спрятать дерево? – в лесу. А коня, соответственно, на конюшне. Особенно на такой, которую очень строго охраняют от посторонних. Ещё три дня – и закончатся соревнования. И тогда ищи ветра…

Следовало поблагодарить простую российскую случайность, поломавшую похитителям весь их хитроумный расчёт. Это кто же в здравом рассудке мог предположить, что на те самые соревнования, где они будут прятать украденного коня, явится Серёжа Путятин, только что скакавший на нём и притом знающий Заказа «с пелёнок»?.. Да ещё и подойдёт к стеклянной стене ровно в тот момент, когда так называемого Сирокко будут выгружать из шведского коневоза?..

А вот вам – случилось. Россия, господа. Страна чудес…

Но чем больше Аня раздумывала, тем ясней становилось, что настоящие трудности только начинаются. Судя по застывшей физиономии Сергея, он рассуждал сходным образом. Насколько он вообще был способен сейчас рассуждать. И по-прежнему оставалось в силе всё то, что они говорили Любаше. О «несчастном случае», который Заказу обязательно устроят при первых же признаках повышенного внимания к нему. Вот и думай, как отобрать коня у мошенников – и при этом не погубить… Не воровать же его снова, действительно… Хотя, наверное, чисто технически они с Сергеем сумели бы… С волками – по-волчьи…

Аня даже усмехнулась, представив, какой разгорится скандал, если у шведа в Санкт-Петербурге на таких крупных соревнованиях вдруг выкрадут лошадь. Во шуму было бы – на всю Европу!..

Сигарета обожгла пальцы, она выбросила окурок в окошко и вновь щёлкнула зажигалкой. Руки постепенно переставали дрожать. Первое потрясение отгорело, она уже прикидывала про себя какие-то варианты. Случившееся на Сайском ипподроме, поначалу воспринятое как стихийное бедствие, разразившееся нарочно затем, чтобы похоронить её планы, обрастало конкретными обстоятельствами, за которыми, должно быть, стояли вполне конкретные люди. А раз так – с ними можно бороться! И Аня собиралась бороться. Вместе с Сергеем…

Она не ошиблась. Сергей думал примерно о том же. Нико, Будулаю и прочим благородным мстителям почему-то никогда не приходилось доказывать, что они не крали чужого, а всего лишь возвращали своё. Деятели официального правосудия (являвшиеся, что характерно, к шапочному разбору) лишь вежливо расшаркивались: «Нет-нет, не беспокойтесь, мы всё уже знаем». Ой, мамочки…

– А ты точно уверен, что это ваш конь? – снова подала голос с заднего сиденья Любаша.

– Более чем, – уже много спокойнее отозвался Серёжа. – Я же его с рождения знаю…

– Хоть бы пятнышко где какое-нибудь белое было, – продолжала Люба задумчиво. – Конь чисто гнедой. Ни отметин, ни шрамиков, ни клейма…

– А возраст?! – взорвался Сергей. – Ему ж ещё четырёх нет!.. Трёхлетку на международные по конкуру?!.

Действительно, на престижные соревнования вроде «Серебряной подковы» редко привозят коней моложе десяти лет. Юнцам – и двуногим, и четвероногим – нечего делать там, где состязаются зрелые мастера.

– Что-то я, – скептически нахмурилась Люба, – не видела, чтобы ты ему в зубы смотрел…

– Мало ли чего ты не видела, – огрызнулся Сергей. – А не заметила, как я его перед уходом за морду?.. Это я ему в рот залез. Клыков у него нет, а они, чтобы ты знала, в четыре годика режутся.

Когда есть истина, за которую готов положить голову на плаху, – всякий, кто не спешит разделить твою убеждённость, становится врагом номер один. Любаша, конечно, уловила раздражение Сергея, но всё-таки продолжала:

– А ты не слыхал, что на Западе некоторым спортивным жеребцам специально клыки удаляют, чтобы они управлению не мешали? Мы тут, знаешь ли, иногда американские ветеринарные журналы почитываем. Так, от нечего делать… И, между прочим, если клыки в раннем возрасте ампутировать, то и рубцов никаких может не остаться. Ты остальные зубы не проверял?

Сергей яростно крутанулся к ней на сиденье:

– Сейчас тебе!.. Впотьмах – и над душой целая рота стоит!

– Ладно… Бог с тобой, золотая рыбка… – Люба смотрела мимо Сергея, в зеркальце, в тысячный раз поправляя причёску. – Пойду я, пожалуй. Извини, если что не так…

– Между прочим, – проговорила Аня в пространство, – если бы не Любаша, мы сейчас всё ещё на кофейной гуще гадали бы.

Сергей с трудом перевёл дух. Стыд накатил тяжелой жаркой волной: и почему мы всегда обижаем тех, кому на самом деле всего больше обязаны?.. Он дотянулся через спинку сиденья и взял девушку за руку. Маленькая рука показалась ему слишком тонкой и лёгкой.

– Любаша… – Он так и не сказал «извини», но голос был почти умоляющим. – Ты видела там солдатика… ну, с которым я обнимался? Его Вовкой зовут, он с нашего ипподрома. Ты, если помочь надо будет, ему скажи… Он всё сделает… Только на меня сошлись обязательно и предупреди, чтобы ни звука… Он вообще-то парень надёжный…

– Замётано. – Любашины пальцы несильно сжали его ладонь, и девушка открыла дверцу «Тойоты». – Если получится, попробую до утра со светом ему в зубы залезть… Да не Вовчику твоему, а коню!..

Дверца щёлкнула, закрываясь. Стук каблучков затих в темноте.

– А ты, психованный, – сказала Аня Сергею, – давай-ка вылазь с председательского места. Ещё нам по дороге в кого-нибудь врезаться не хватало!..

Насчёт больницы вместо Пятигорска она не добавила. Во-первых, от лазарета на Руси, как и от сумы и тюрьмы, не застрахован никто. А во-вторых, было уже ясно, что ни в какой Пятигорск они в ближайшем будущем не поедут.

История с долларами оказалась дутой…

Жена бывшего главного агронома – известного в станице пьянчужки – за увольнение супруга была на Цыбулю в жестокой обиде. Столько лет её муж верой и правдой «отдавал силы и здоровье» родному хозяйству… Пока все не отдал. Лежит теперь дома несчастный. Либо пьяный, либо с похмелья. Совсем, короче, больной, – довели хорошего человека! Умеют у нас!..

Сама бывшая «агрономша» работала в бухгалтерии и всё ждала удобного повода для «справедливого возмездия». Заглядывала в каждую щёлку, прислушивалась ко всем пересудам… и вдруг однажды прознала, что директор затребовал у главбуха крупную, ОЧЕНЬ КРУПНУЮ (особенно по тем временам) сумму наличными под отчёт. И через пару недель сдал какие-то зелёные, величиной с облигацию трехпроцентного займа бумажки, якобы квитанции, подтверждавшие обмен этой самой суммы на свободно конвертируемую валюту. А ещё через полмесяца… неожиданно отправился в Англию. Ох и разговоров было тогда в бухгалтерии! Вот косточек-то перемыли!.. Криминал, бабоньки, криминал!.. Явный криминал!.. Зарвался директор. Зажрался, нахапался…

И полетела в прокуратуру жалоба, аккуратно отпечатанная на машинке, скромно стоявшей там же, в бухгалтерии, в уголке у окна. Вот только отношение к анонимкам в разгар Перестройки было уже очень прохладным. И потому, к немалому огорчению отставной «агрономши», ответ пришёл не «ночью в сапогах», как бывало когда-то, а прикатил в бежевой «Волге» под вечер жаркого и погожего дня…

Долго в тот вечер сидел с Ларионовым у себя в кабинете Василий Никифорович Цыбуля. Рассказывал, показывал бумаги – сначала финансовые, а потом и не только. За окном одинокой звездой горела та самая лампочка на столбе. Глядя на неё, легко и естественно было открывать душу полузнакомому человеку, к тому же приехавшему… по эту самую душу….

Марьяна Валерьевна полуночничала с водителем в «зале», поила парня чаем с домашним абрикосовым вареньем. По телевизору показывали детектив.

И только в первом часу ночи поехала «Нива» провожать «Волгу» к поселковой гостинице, где гостям были приготовлены апартаменты. Два номера. Каждый – с горячей водой, ванной, телевизором и телефоном. Простенько так, по-деревенски…

Наутро Андрей Николаевич проснулся часов в семь от запаха свежеиспечённых оладий. Это готовила завтрак гостям бабка – смотрительница гостиницы, постоянно при ней проживающая.

Оладьи были отменные – сдобные, пышные, со сметаной…

А в восемь часов к гостинице подкатила бессменная «Нива», и Василий Никифорович увёз заместителя прокурора на экскурсию по родному хозяйству.

Не всякому Василий Никифорович показывал свою особую гордость – породистых племенных жеребцов, отцов и дедов замечательного потомства. Коноводы едва поспевали бегом выскакивать из конюшни – могучие звери вылетали на площадку для выводки лихой размашистой рысью, играли, радовались жизни. А потом, выплеснув избыток энергии, послушно застывали в центре площадки, лишь изгибали крутые холёные шеи и – ушки торчком – тянулись заглянуть через обсаженную шиповником изгородь. Там, за цветущими кустами, далеко в залитых солнцем полях паслись со своими жеребятами красавицы матки…

– Сколько стоит кобыле свидание устроить со знаменитым производителем, имеете представление? – спросил Андрея Николаевича Цыбуля. И сам же ответил: – Пятнадцать тысяч «зелёных», это не считая дороги. А порция замороженной спермы, от которой она точно так же забеременеть может? Пятьдесят. Не тысяч, а просто. Есть разница?.. Поедем после обеда, покажу вам… всю «растрату» свою…

Обедали в совхозной столовой. Суп харчо, густой от свежей баранины. Вареники сортов шести – с мясом, картошкой, творогом, вишнями и так далее. Жареный карп… И консервированный компот из вишни и абрикосов. Всё своего, совхозного производства. Всё – невероятно вкусное и такими порциями, что под конец трапезы Андрей Николаевич натурально отяжелел. Допивая компот, он размягчённо подумал, что Цыбуля развёл у себя в хозяйстве форменный коммунизм – тот самый, с человеческим лицом, который у нас в очередной раз вознамерились строить… К лозунгам Ларионов относился спокойно, но не мог не признать, что в таком коммунизме было откровенно неплохо. Он подумал о «растрате», которую Цыбуля собирался ему демонстрировать, и по логике вещей представил себе доверчивые мордочки и трогательные хвостики недавно родившихся жеребят. Потом вспомнил дикую стихию вчерашнего табуна (наполовину состоявшего из тех самых жеребят), и сердце слегка ёкнуло, но он успокоил себя: уж в председательском вездеходе они как-нибудь…

Однако «Нива» привезла их не в поля, а всего лишь на конный двор. И на площадке для выводки Андрей Николаевич, к своему недоумению и некоторой тревоге, увидел двух осёдланных лошадей.

– Машиной туда никак, только верхом, – коротко пояснил Василий Никифорович.

– Я вообще-то… ни разу… – нервно засмеялся зампрокурора. Было чёткое ощущение, что он сам угодил в проверочку: «А не слабо?..»

– Вы, товарищ начальник, не переживайте, они у нас смирные, – сказал молодой конюх, державший лошадей под уздцы. Только тут Андрей Николаевич разглядел, что лошадки вправду отличались от утрешних жеребцов, как «Запорожцы» от иномарок. На любой выставке, где блистала слава и гордость лошадиного рода, их не подпустили бы даже к воротам: сугубо беспородных, лохматеньких, неказистых… поколениями вывозивших на безропотных хребтах всю будущность человечества…

Впрочем, в данный момент Ларионову было не до философий. Он рассматривал строевое седло, поверхность которого была примерно на уровне его плеч, и не знал ни что такое седло называется строевым, ни как в него положено забираться. Когда ухмыляющийся конюх объяснил ему, куда продевать ногу и за что держаться руками, Андрей Николаевич подтянулся и героически повис на седле животом, потом с помощью всё того же парня перекинул через него ногу… ощутил на седалище опасное натяжение брюк и перепугался, как бы они не лопнули в самом неподобающем месте.

Брюки не лопнули. И лошадка, против всех его ожиданий, не взвилась диким мустангом, сбрасывая и затаптывая всадника-неумеху. Лишь вздохнула и переступила на месте, примериваясь к незнакомому весу у себя на спине.

– Ну, поехали, – сказал Цыбуля, уже сидевший на своей саврасой Маруське. Ларионовская лошадка тронулась следом ещё прежде, чем Андрей Николаевич сообразил, где тут повод и как с ним поступать, чтобы кобыла поворачивала направо-налево… Её неспешный шаг показался ему стремительным, опасным движением, он вспотел и ухватился для надёжности за седло, но оказалось, что так ещё неудобней…

Некоторым чудом он не вывалился из седла и вообще был ещё жив, когда наконец они подъехали к табуну. Издали заметив верховых, «дикая стихия» очень обрадовалась и дружно затрусила навстречу: люди! Друзья пришли!.. Сейчас скажут что-нибудь хорошее… приласкают… а то и вкусненьким угостят…

Всадники спешились: Цыбуля – с тяжеловесной грацией малоодарённого, но очень опытного наездника, зампрокурора – со всем изяществом мешка с картошкой. После седла и стремян земля под ногами казалась шаткой и непривычной, но прислушиваться к телесным ощущениям было некогда: «дикая стихия» доверчиво обступила нового человека, со всех сторон уже тянулись любопытные морды и мордочки. Кобылы и жеребята обнюхивали ларионовские карманы, толкали его носами, вежливо пробовали на зуб края его пиджака… Цыбуля уже кормил чем-то с ладони большеглазую кобылку, ничем, на ларионовский взгляд, от прочих не отличавшуюся:

– Каринка, маленькая…

Андрей Николаевич даже не сразу заметил табунщика, поднявшегося из высокой травы, и обратил на него внимание, только когда тот уже ковылял к ним с Цыбулей. Именно ковылял: одна нога парня принципиально не гнулась в колене. Идти было далеко – шагов, наверное, сто. Парень оглянулся, подозвал свою лошадь, осёдланной пасшуюся рядом… мгновенно оказался в седле – и потрясённый Андрей Николаевич увидел перед собой того самого кентавра, чей полёт впереди табуна так заворожил его накануне…

Вторую половину дня зампрокурора провёл в конторе, за бухгалтерским столом. Он сидел и старался как можно незаметнее ёрзать на стуле: конная прогулка оставила после себя, прямо скажем, весьма ощутимые воспоминания…

В бумагах всё оказалось в порядке.

Вечером они с Василием Никифоровичем вновь ужинали вместе. Уже совершенно по-дружески. Марьяна Валерьевна даже поставила на стол запотевшую, из морозилки, бутылку со злющим перчиком, затаившимся возле прозрачного дна:

– На здоровьечко…

Наутро, встретив Ларионова на пороге гостиницы, Василий Никифорович крепко тряс ему на прощание руку.

– Эх и хорошо у тебя здесь, Василь Никифорыч, – искренне вздохнул зампрокурора. И размечтался: – Вот бы в отпуск… Рыбалка здесь, говорят…

Цыбуля отреагировал по-деловому:

– Рыбалка? А что отпуска ждать, сейчас и заедем. Полчаса для тебя, Андрей Николаич, всё равно погоды не сделают…

«Нива» помчалась вперёд, «Волга» – уже привычно – следом за ней. Вскоре показалась рукотворно-правильная линия прямоугольных прудов. На том берегу, в окружении двух десятков разноцветных пчелиных домиков, стояла сторожка. Из неё навстречу подъезжающим машинам проворно выбежал старичок в белой полотняной рубахе и сандалиях на босу ногу: этакий дед Щукарь местных масштабов.

К самой сторожке машины подъезжать не стали, остановились поодаль – пчелы всё же.

– Василь Никифорыч, здоровеньки булы! – приветствовал Цыбулю «дед Щукарь». Снял шапку и отвесил забавный полупоклон: – И вы, гости дорогие. Медку свеженького?..

– Погоди, Филиппыч, – остановил хлебосольного сторожа Цыбуля. – Удочку какую найдёшь? Да червячков пару?

– А-а, никак гости порыбачить хотят? – хитренько заулыбался «Щукарь». – Это мы враз, это у нас завсегда в наличии…

Дед заспешил к сторожке и скоро вернулся с удочкой.

– Ну, пошли… – Он многозначительно посмотрел на Василия Никифоровича и засеменил по берегу вдоль прудов, оглядываясь на шагавшего сзади зампрокурора: – Место клёвое знаю… Раз тут мы ночью сидели… – начал было он рыбачью байку, но Василий Никифорович грозно прокашлялся:

– Филиппыч, у людей всего полчаса, так что ты им зубы не заговаривай.

– Ну… – «Дед Щукарь» что-то прикинул и свернул к ближайшему прудику: – Тогда нам сюда…

Заняв позицию на берегу, он быстро размотал снасть, состоявшую из толстой лески, простого гусиного поплавка и довольно внушительного крючка. Достал прямо из кармана какую-то наживку, ловко насадил её на крючок – и протянул снаряжённую удочку Андрею Николаевичу.

Тот неуверенно взял в руки снасть, столь мало напоминавшую привычный фирменный спиннинг, и поинтересовался, наполовину ожидая подвоха:

– Куда бросать, посоветуйте?..

– А куда хошь, милок, туда и бросай. Здесь всюду клюёт…

Водитель прокурорской «Волги», обо всём догадавшийся раньше начальника, завистливо переминался в сторонке. Вот бы ему сейчас эту снасть!..

Андрей Николаевич забросил.

Шлёпнувшийся поплавок не успел даже выпрямиться, как его тут же потащило под воду.

– Подсекай!.. – азартно взвизгнул дедок.

Мог бы и не советовать. Привычные руки всё сделали сами – и на берег плюхнулся красавец карп. Этакий лапоть в роскошной тёмно-золотой чешуе, каждая с пятнадцатикопеечную монету!..

Весу в нём было никак не меньше килограмма. Филиппыч подскочил к рыбине, быстро вынул у неё изо рта крючок и вновь насадил приманку:

– Забрасывай, пока клюёт!..

Рыбачий азарт – страшная штука. Андрей Николаевич забросил не думая. И вновь поплавок нырнул, едва коснувшись воды, и через секунду по берегу заскакал второй карп – точная копия первого. Вот тут Ларионов наконец осознал, что к чему. Шальной восторг мигом рассеялся, он вернул удочку «деду Щукарю» и повернулся к Василию Никифоровичу, не зная, сердиться или смеяться.

– Это что же, – сказал он, – в качестве взятки?..

– Ага, – кивнул Цыбуля невинно. – В особо крупных размерах…

Начальство вернулось к машинам, водитель убрал в багажник «Волги» двух честно пойманных карпов, а Филиппыч, вынув из кармана оставшуюся приманку, швырнул её в воду, откуда моментально высунулось десятка три рыбьих разинутых ртов:

– Плывите, милые, с Богом…

…Марьяна Валерьевна наконец заставила мужа сесть ужинать. Но только того и добилась, что Василий Никифорович нехотя поприсутствовал за столом, ковыряя вилкой в тарелке, а съесть почти ничего так и не съел. Кусок в горло не лез.

– Вася, ты, может, рюмочку?.. – Хозяйка дома озабоченно поглядывала на супруга. – На тебе лица нет, куда ж это годится! Ты погоди, найдётся он ещё, Заказ твой. А не найдётся – так что, в петлю теперь?..

Судя по выражению лица, именно так Цыбуля и намерен был поступить. Марьяне Валерьевне стало бы легче, если бы он грохнул кулаком по столу, накричал на неё… ещё как-то выпустил пар… И она зашла с другой стороны:

– Ну подумаешь, конь!.. Вон их у тебя на конюшнях сколько гуляет. Одним больше, одним меньше…

Василий Никифорович не раскричался. Лишь поднял на неё глаза и, невесело усмехнувшись, продолжал тасовать на тарелке почти нетронутые картофелины. Вот тут Марьяна Валерьевна сама не выдержала, взяла мужа за руку и расплакалась:

– Ты не журись так, Васенька… Всё как-нибудь обойдется… Ещё жеребятки родятся… Что уж тебе, на Заказе этом свет клином сошёлся?

Цыбуля со вздохом отодвинул опостылевшую тарелку.

– Сошёлся, Марьянушка… Знала б ты, что это за конь… И вот ведь судьба какая… Беспрочее какое-нибудь два века живёт, а другой родиться ещё не успел… Помнишь, кобылу прирезали три года назад? Родами помирала?.. Так вот, это мать его, Каринка… Какая лошадь была… А теперь вот и самого… потеряли…

Марьяна Валерьевна вытерла слёзы и деловито предположила:

– Может, сглаз какой на роду их? Может, за него свечку поставить?.. – И задумалась: – Если только батюшка разрешит…

– Я ему не разрешу казаку за коня свечку поставить!.. – наконец-то обрёл былую властность голос Цыбули. – Марьянушка, если найду… честное слово, в церковь схожу и не свечку, а… ей-Богу!.. – И он искренне перекрестился, хотя до сих пор слыл человеком неверующим. – Заказ, он для меня… цель жизни… двадцать пять лет…

Эти двадцать пять лет Марьяна Валерьевна помнила ничуть не хуже супруга. Им с Василием было чуть-чуть за тридцать, когда они впервые приехали в Михайловскую. И сказать, что новый директор пришёлся в захудалой тогда «Свободе» не ко двору, – значит не сказать почти ничего.

На том самом дворе стоял тогда семьдесят третий год. Прежнее совхозное начальство плодило бумаги, вяло отбиваясь от плана, остальные жили как могли, причём каждый – сам по себе. Разводили кур, поросят. Выращивали сорго на веники, частенько прихватывая для этой цели пустующие совхозные земли. Что такое, кажется, веник? Тьфу. А на деле – на рынке оптом продашь… и, глядь, заработал если не на машину, то уж достаточно, чтобы до следующей весны спать спокойно!.. Кое-кто на дальних участках тайком сажал коноплю, благо на эту «продукцию» покупатели находились всегда. Работа в совхозе подобных прибытков не давала, и «Свобода» агонизировала. Казалось бы, что может содеять с почти уже бывшим хозяйством молодой директор, назначенный со стороны?..

Кого другого из Михайловской выжили бы в момент, но Василий Цыбуля оказался свободолюбивому местному казачеству не по зубам. Нашла коса на камень!.. Чем больше палок ему в колёса вставляли, тем крепче и задиристее становился директор. Бывало, что и кулаком доказывал свою правоту. Слава Богу, крепок был… И годков через пару уже почитай все знали, что это значит – встать у директора на пути. Не то зауважали его, не то забоялись…

Поехал как-то Василий Никифорович в командировку, вернулся через неделю – да не один. Привёз с собою девицу. На вид хрупкую, неказистую. Бабы, ясно, судачить… Оказалось – агроном новый. Сманил её Цыбуля из научного института, где она семенные сорта выводила-испытывала. Старого агронома, всем известного алкоголика, Василий Никифорович тогда же с треском прогнал. А с девкой взялся ездить вдвоём по полям с утра до ночи.

Много ли для слухов в деревне надо? Наслушалась тогда Марьяна советов… Ты, мол, мужика должна держать в строгости, не то, погоди, настанет пора – и не заметишь, как бобылихой останешься… Зря, думаешь, они это вдвоём от зари до зари по кустам шарятся?..

Что сказать, щемило порой Марьянино сердечко, но виду молодая директорша не подавала. Верила Василию, как себе…

…А весной на давно пустовавших участках полезли из земли всходы. И не третьесортные хиленькие заморыши, к которым привыкли в Михайловской, а форменные гвардейцы!.. Не боявшиеся ни засухи, ни ветров, ни проливных дождей! Элитные семенные посевы. Твёрдых сортов, да таких, что с руками оторвут не только в соседних хозяйствах, но даже за рубежом. И оторвали, притом засыпав заявками уже на будущий урожай… Вот тебе, значит, хрупенькая да неказистая! А агрономша уже примеривалась к заливным полям, собиралась рис посадить. Получилось и это…

Не зря, значит, орал Цыбуля на трактористов, не зря лично сам, с ружьём в кабине, давил колёсами «Кировца» нелегальную коноплю. И без неё появились в «Свободе» денежки. Зарплаты людям пошли, премии. Зачесал затылки народ… Детсад построили, больничку, столовую… Коттеджи затеяли для совхозных рабочих…

Той зимой повесил Василий Никифорович возле клуба объявление. «Вечер встречи старожилов станицы. Приглашаются только самые старшие представители семей. Чай с бубликами гарантирован».

Старики, как положено старикам, сперва разворчались. Чего, мол, мы в клубе этом не видывали? Не стариковское это дело – по танцулькам болтаться. На девок пялиться?

Так добро бы на девок, а то – на бабок чужих… Цыбуля сам тогда по хатам ходил, уговаривал. Дескать, посоветоваться надо, поговорить о том о сём. Гармошку предлагал захватить, частушки попеть, как когда-то принято было… Многих уговорил. Принарядились станичные деды, штаны с лампасами надели, из фуражек пыль выколотили. Бабки платки новые, цветастые, из сундуков повынимали. Снедь разную с собой прихватили, гармошки давно забытые… и потрюхали помаленечку в клуб.