Текст книги "Вавилонская башня"

В светлом будущем

[4]4
  Одно из народных названий Южного кладбища в Санкт-Петербурге.


[Закрыть]

– Извини, брат, дела задержали. – Витька Бородин выглянул из окна джипа и доброжелательно кивнул Юркану. – Седай. Поехали на моём.

«Небось быстрей будет, – мысленно кивнул Юркан. – Да и не рассыплется по дороге…»

Скоро за окнами потянулись теплицы фирмы «Лето», которые, как гласили упорные слухи, собирались вот-вот пустить под бульдозер ради строительства очередного посёлочка элитных коттеджей. Покуда Юркан философски размышлял о расплодившейся элите и откуда она деньги берёт, шустрый джип домчался до пересечения с Волхонским шоссе. Скрипнув колёсами, ушёл направо и скоро встал – приехали. Южное.

Юркану доводилось промышлять не только по чердакам с Натахой и Серым. Бывало, смотрел он на мир и с той стороны прилавка, и с той стороны раздачи в буфете. Но, бывая на Южном кладбище (а кто из питерцев здесь не бывал?), вот уж никогда не думал Юркан, что однажды и здешнюю жизнь увидит с изнанки…

Не зря, ох не зря говорят умные люди: «Хочешь насмешить Господа Бога – расскажи Ему о своих планах!»

Юркан невольно вспомнил это мудрое изречение и поймал себя на том, что как-то по-новому смотрит на здания административного комплекса, на голубые ёлки, на новенькую часовню и на довольно бесталанный, зато издалека видимый монумент, олицетворяющий скорбь. Статуя эта всегда казалась Юркану духовной сестрой пресловутых «девушек с вёслами» и несчётных гипсовых Ильичей. Ну, спрашивается, чего ради посреди кладбища ставить абсолютно инкубаторскую фигуру печально замершей женщины? Чтобы народ проникался и не вздумал здесь танцевать? Наверное, примерно из таких же соображений на картонных папках с ботиночными тесёмками раньше непременно печатали аршинными буквами: ПАПКА ДЛЯ БУМАГ. Опасались, наверное, что без пояснительной надписи кто-нибудь возьмёт да решит, будто это авоська для колбасы…

Между тем Витька без особых предисловий подвёл Юркана к рифлёному морскому контейнеру, приспособленному под гараж. Здесь уже толпился разномастный, но чем-то неуловимо похожий по своим повадкам народ. Командовал парадом приземистый красномордый крепыш со взглядом, как отточенный штопор. Юркан обратил внимание, что при появлении Бородина все замолчали.

– Здравствуйте, Виктор Андреевич, – почтительно поздоровался краснорожий. И заверил: – Сейчас начнём.

– Вот, Санёк, я тебе человека привёл. Свой в доску, – отрекомендовал Витька Юркана. – Смотри не обижай, чтобы работой был охвачен.

Сплюнул, закурил сигарету и, не глядя ни на кого, пошёл прочь. Величественный, как римский триумфатор, и элегантный, как Марлон Брандо.

– Значит, в доску? Ну и хорошо, если не в гробовую, – мрачно пошутил Сан Саныч и тоже посмотрел на Юркана, не то оценивающе, не то равнодушно. – Из бомжей?

– Да нет, из хорошей семьи, – ответил Юркан. – Алиментщик.

– А, – понимающе кивнул Сан Саныч. – Всё зло от баб. – Вытащил из недр контейнера лопату, покачал её в руке и осчастливил Юркана. – Держи.

И послали Юркана на пару с тощим, словно лихорадкой иссушённым «негром» по прозвищу Дюбель рыть утреннюю «яму», то бишь могилу. Каркали вороны, припекало солнышко, лопата, чмокая, нехотя вонзалась в глинистый грунт… Вначале вкалывали молча, однако, скоро убедившись, что Юркан не сачок и не «шланг», Дюбель подобрел, разговорился и стал учить основам мастерства.

– Ты, едрёна мать, штыком-то не тычь, а кромсай. Покосее её, лопату, покосее, и ногой наступай, ногой. Оно конечно, грунт здесь хреновый, глина. Болотина опять-то, сырота…

Потом Юркан опять рыл, подсыпал щебёнку и гравий, грузил неподъёмные камни. Впрочем, трудовой процесс был здесь организован грамотно, все работали споро и даже с огоньком. Почему так – Юркан понял позже, уже под вечер, когда в негнущиеся пальцы ему вложили хрустящие бумажки. По его разумению – до хрена. Столько за день в жизни не набомбить!

Однако деньги даром не даются. Вечером, когда ехали в стонущем «Икарусе» до Московской, Юркан заснул, словно провалился в омут. Разбуженный Дюбелем, чудом залез в «копейку» и долго смотрел на ключ зажигания, начисто забыв, как с ним поступать. До дому дорулил, что называется, «на автомате». Вяло поклевал жратвы и снова залёг, вернее, рухнул на диван – уже до утра. А когда проснулся, сразу вспомнил бурлаков, гребцов на галерах и колодников в рудниках. Всё тело ломило, мышцы наотрез отказывались слушаться, на руках взбухли кровью не замеченные вчера болезненные пузыри… В целом чувство было такое, будто ночью черти от-мудохали его своими хвостами.

«Это тебе не по чердакам пыль с места на место гонять, – цинично усмехнулся внутренний голос. – Ничего! Поскрипишь, поскрипишь, втянешься. Если кишка не тонка…»

Кишка оказалась не тонка. Через две недели Юркан думать забыл о ноющих костях, о кровавых мозолях, о жалости к себе. Знай махал отточенной лопатой, резал грунт по всей науке, преподанной Дюбелем…

Тяжёлая физическая работа и мысли навевала соответствующие – всё больше конкретные и земные. Для праздного философствования как-то не оставалось ни времени, ни энергии. Копай, копай, копай!.. И при этом помни, куда попал, не забывай, что человек смертен. Все ходят под Богом. И не только под Тем, Который на небесах, но и под местным, вполне земным. Директор Южного кладбища был самодержцем, повелителем и властелином, он разъезжал на немыслимо шикарной машине, он имел деньги и связи, его, как утверждали слухи, даже сильные мира сего за глаза величали по имени-отчеству…

Архангелом же земного Бога состоял Виктор Бородин. Его Величество Землекоп.

В ведении Бородина состояли контейнеры, тракторы, надгробные камни, щебень и песок. Собственно, ему принадлежала даже лопата, которой орудовал Юркан. Однако «негры» своего архангела видели редко. Ими распоряжался краснорожий Сан Саныч. Ушлый, недоверчивый, прижимистый и злой. За тяжелый характер и увесистый кулак называли его с ненавистью, уважением и опаской Кувалдой.

– Устроил «неграм» день Африки, – с обычной усмешкой рассказывал Дюбель. Юркану всё ещё требовалось определённое умственное усилие для перевода его терминологии на привычный язык. – Навёл порядок, закрутил гайки – теперь бомжи с Говниловки и со свалки на пушечный выстрел к нам не подходят!

– А что такое Говниловка? – наивно переспросил Юркан, ибо ни один близлежащий населённый пункт подобного прозвища вроде бы не носил.

Дело происходило тёплым вечером, после «Арарата» и шашлыка, зажаренного на углях. Дюбель, душевно размягчённый отдыхом и сытной едой, рассказал следующее.

Говниловка, она же Бомжестан, она же Гадюшник, возникла сразу после основания кладбища, то есть в самом начале семидесятых. Первым, кто понял всю благодать и всю выгоду от близкого соседства с гигантской Южной свалкой и не менее гигантским Южным кладбищем, был некий бомж по кличке Клёвый. В лесном массиве Клёвый с несколькими товарищами вырыли землянку – и зажили там в своё удовольствие. Свалка в изобилии снабжала их едой, куревом и одеждой, кладбище – водочкой и вином. Потихоньку слух о клёвом житье Клёвого достиг Ленинграда. К Южняку потянулись новые поселенцы. Они тоже вырыли землянки, осмотрелись – и кайфовали, пока наступившая зима не выгнала их с насиженных мест на тёплые городские чердаки и в люки теплоцентралей. С тех пор прошло немало лет. Говниловка разрослась, превратившись в настоящее поселение. Только официального статуса и не хватало. Южное кладбище являлось для этого поселения тем, что официально называется «городообразующим предприятием». Бомжи находили здесь даже работу, с их точки зрения очень и очень приличную. Они служили «неграми», пускай и у самых неавторитетных, неуважаемых землекопов. А те, кто не желал честно трудиться, «промышлял могилами». То бишь подобно птицам Божиим клевал всё, что оставляли на могилах безутешные родственники, – конфеты, печенье, хлеб… И, естественно, водку из гранёных стаканчиков и пластмассовых стопочек, предназначенных для усопших. Находились и такие, кто, обладая артистическими способностями и храня приличие внешнего вида, пристраивался к похоронным процессиям, выдавал себя, например, за школьного друга покойного и после погребения вместе со всеми отправлялся в город на поминки – пожрать на халяву. А повезёт, так и прихватить из квартиры что-нибудь ценное на память о «друге»… Местные легенды красочно повествовали о жутких расправах, время от времени учинявшихся над изобличёнными виртуозами жанра.

Ещё бомжестановцы ходят по грибы, воруют овощи с совхозных огородов и продают дары природы на перекрёстке Волхонского и Пулковского шоссе. А вот чужаков они не жалуют. Так что на экскурсию в Говниловку лучше не ходить.

А еще Дюбель рассказывал о свалке, чьи гигантские терриконы возвышались по ту сторону Волхонки. У подножия терриконов копошились аборигены, грязные, оборванные, презираемые даже среди бомжей. Мусорное эльдорадо давало им всё: еду, одежду, курево и жильё. Они не брезговали даже чайками с вороньём – добывали птиц с помощью самодельных луков и пращей.

– Что с них возьмёшь, – говорил Дюбель. – Свалочники.

Юркан слушал его, согласно и презрительно кивая головой, но потом вдруг спохватывался: а я-то сам до чего нынче дошёл? Я-то сам, а?.. «Нет, – трезво возражал внутренний голос. – Ты здесь из-за временных трудностей и ни в коем случае не навсегда. Ты сейчас сядешь в собственную машину и поедешь в собственную квартиру. И будешь за своего среди людей, даже не подозревающих о существовании свалочников. И, если тебе вздумается зайти в богатый магазин с зеркальными витринами и дорогими товарами, тебя оттуда не выкинут. А свалочники чуть не на иловых картах живут, и воняет от них соответственно…»

Расположенные поблизости иловые карты действительно жутко воняли. Причём на километры кругом. Поскольку ил, который на этих картах вылёживался, был вовсе не то, что образуется на дне лесных озёр и чистых речушек. Это был чёрный, как чернила, липкий, как нефть, и невыносимо смердевший осадок, остававшийся после очищения городских стоков. Его складировали на означенных картах якобы для обеззараживания, а на самом деле просто потому, что никто не мог придумать, что же с ним делать. Зараза, соответственно, никуда не девалась, а, наоборот, убивала и уродовала всё, с чем соприкасалась. Реки, ручейки, зелень, произраставшую по берегам… И дальше всё прочее, входившее в пищевую цепочку. Что ни год, обширный бомжестанский фольклор обогащался сюжетами, достойными «Пикника на обочине». Только у питерских филологов всё не находилось времени изучить этот фольклор. Филологи предпочитали записывать легенды Ботсваны. А у городских властей, занятых престижными проектами и празднествами, ну хоть тресни, не находилось денег на искоренение иловых карт. Видимо, их дачи располагались совсем в другой стороне…

– Ну ты, Дюбель, энциклопедист… – проговорил Юркан. Сказал и на секунду успел решить, что «негр» чего доброго не поймёт учёного слова, но тот понял, усмехнулся и стал рассказывать про само кладбище.

Однако всласть порассуждать не успел.

У костерка, призванного отгонять комаров, появился по обыкновению хмурый Сан Саныч. Втянул носом не успевшие развеяться запахи шашлыков, сплюнул в сторону и объявил:

– Сегодня выходим в ночь. Особый тариф.

Юркан для начала по-детски огорчился: «Ну вот, а как же домой?..» Потом мысленно возликовал, согретый словами «особый тариф»: пиастры, пиастры!.. И лишь в-третьих сообразил, что, кажется, в самый первый раз оказался допущен к тёмной стороне кладбищенского бизнеса. О которой, естественно, был, как любой россиянин, премного наслышан. Но слышать – это одно…

Примерно через час они тихо, почему-то оглядываясь, собрались у контейнера и предстали пред мрачным Сан Санычем.

Тот окинул их взглядом:

– Ну что, все, что ли? – Криво усмехнулся и отпер контейнер. – Забирайте.

Два других «негра», Штык и Ливер, выволокли наружу нечто продолговатое, завёрнутое в брезент, Дюбель ухватился с другого конца, тяжело крякнул.

– Юрасик, подсоби.

Тот с готовностью подставил руки… и, тихо выругавшись, внутренне содрогнулся. Понял, что кантует человека.

– Опаньки!

Взяли, приподняли, понесли… аккуратно, не раскачивая, двигаясь в ногу. Хмурый Сан Саныч с лопатами в руках рыскал рядом, точно сыскной овчар, принюхивался, прислушивался, оглядывался по сторонам… Бдил. На угрюмом лице его было написано что угодно, кроме страха. А Юркан шагал с холодным сердцем и пульсирующими висками, осязал под тряпкой ноги, тяжёлые, уже остывшие, и поневоле проникался всей быстротечностью бытия. Сегодня ты мнишь себя хомо сапиенсом, пупом вселенной и венцом мироздания, а завтра тебя вот так же, на рогожке отволокут куда-то полупьяные мужики…

– Здесь, – наконец скомандовал Сан Саныч.

Тело опустили наземь у недавнего, ещё не забетонированного захоронения. В темпе сняли стелу, переложили венки, опрокинули стандартную раковину. Сноровисто разрыли почву, слава Богу, не успевшую слежаться. «Я?.. Неужели я ЭТО делаю?..» – как бы со стороны, молча изумлялся временами Юркан… Между тем вытащили гроб – свеженький, никакой тебе вони. Деловито углубили яму, опустили свёрток, припечатали гробом, присыпали землицей, водрузили надгробие. Уложили на место пышные искусственные веночки… Ажур! Не знавши, не догадаешься.

– Все путём, – одобрил, зорко осмотревшись, Сан Саныч. Тут же, как и договаривались, рассчитался по «особому тарифу», милостиво кивнул. И, не тратя времени даром, исчез с лопатами на плече. С очень даже довольным видом. И «негры» остались довольны, и, надо полагать, архангел Витька Бородин. А может, и кто-то повыше. Что же касаемо нравственных устоев… Странно, но особых морально-этических переживаний Юркан не испытывал. В России живём.

Первый звонок

Домой Юркан добрался далеко за полночь. По Московскому было опять не проехать из-за «северного сияния», вовсю – с перекрёстка видать – полыхавшего над башней сгоревшего института. Водители уже относились к таинственному явлению примерно как к очередной стройке или ремонту, давшему метастазы на проезжую часть. Ругались и сворачивали на Витебский. Однако и по Витебскому нынче было не проехать, только и удалось разглядеть, как за цепью милицейских мигалок ворочалась тяжёлая техника. Юркан лишь головой покачал, нутром угадав, что и эти ночные мероприятия имели прямое отношение к «Гипертеху», и мысленно прикинул ещё более дальний объезд…

В общем, пока добирался к себе самыми что ни есть «огородами», по Правому берегу и запруженной, несмотря на поздний (или уже ранний?) час набережной, Юркан заново проголодался, причём зверски. Шашлык успел превратиться в эфемерное воспоминание под общим девизом «давно и неправда»: организм, подстёгнутый серьёзной работой и стрессом, требовал дополнительных порций горючего. Юркан поставил на плиту ковшик, достал из морозилки пельмени, привычно отсчитал дюжину, мысленно махнул рукой – и вывалил в бурлящий кипяток целую пачку. Когда всплыли, щедро добавил масла, сыра, перца… И, ощутив наконец в животе приятную тёплую тяжесть, закурил и уселся у телевизора.

Специально для таких, как он, полуночников давали американский фильм. Не ахти какого высокого полёта, из тех, где поднаторевший зритель без большого труда предсказывает сюжет на три хода вперёд, – именно то, что и требуется для приятного душевного расслабления перед сном.

Фильм был про то, как не пойми какие деятели – то ли мафия, то ли секретные службы – грохнули важного мужика, но, как водится, «зевнули» случайных свидетелей. После чего принялись убирать их одного за другим. И вообще всех, кто теоретически мог что-то видеть и знать. Да не просто выслеживали и мочили: людей как бы вычёркивали из информационных баз бытия, искореняя все данные о том, что такой-то вообще ходил по земле. То ли жил человек, то ли попросту на свет не рождался!

В общем, смотри, зевай, подрёмывай на диване. Однако не тут-то было. Минут через двадцать Юркан вдруг поймал себя на том, что начал радоваться рекламе. Когда же кругом главного героя стала конкретно стягиваться тугая петля, он оглянулся в сторону прихожей и почувствовал, что досматривать, чем кончится дело, у него никакого желания нет.

Рука потянулась к пульту дистанционного управления… Покрутила его – и опустила обратно. Палец кнопку так и не надавил. Юркан понял: если сейчас он выключит телевизор, то долго потом будет вертеться в постели, прислушиваясь ко всяким шорохам и соображая, чем же завершился фильм. А когда наконец уснёт, ему, чего доброго, всё это ещё и приснится…

И в этот момент фильм прервали ради экстренного выпуска новостей.

– Ф-фух! – вслух вырвалось у Юркана. От звука собственного голоса морок вроде немного рассеялся. – Ну, что там у вас экстренного?.. Рассказывайте быстрее – и спать!

К большому несчастью, новости оказались весьма «в струе» прерванного фильма. Заэкранное измерение властно вторглось в реальность. Кто-то – неведомо кто – похитил известного депутата. Крупного бизнесмена. Видного политика… Одним словом, Анания Шкваркина.

На экране возникла самодовольная физиономия человека, давно привыкшего каждый день тратить больше, чем другие зарабатывали в течение года. И – хуже того – давно позабывшего, что где-то есть целый мир без «Мерседесов» с эскортом, личных бассейнов и VIP-залов в аэропортах.

За похищенного никто не назначал выкупа, не выдвигал требований. Диктор не говорил прямо, но определённо подразумевалось самое плохое: скорее всего похищенного попросту укокошили, а труп надёжно, чтобы концы в воду, спрятали куда подальше. Однако Ананий Шкваркин был человек настолько известный, влиятельный и уважаемый, что его друзья и подельники, то бишь коллеги по бизнесу объявили премию в десять миллионов долларов за любой конкретный результат по делу отыскания кореша. Соответственно все сыскные агентства, частные детективы, дилетанты-любители, а также лучше силы ГУВД и ФСБ (да кабы ещё не ЦРУ с ФБР в придачу…) устремились на поиски. Напоследок диктор даже позволил себе выразить уверенность, что не сегодня завтра Шкваркин – а будет на то соизволение Божие, и негодяи, его похитившие, – хоть на дне морском, а отыщутся.

Юркан тупо посмотрел на пульт у себя в руке и только тут обнаружил, что успел встать с кресла и торчит столбом посреди кухни. А по спине бегают вполне отчётливые мурашки.

Когда-то в далёком розовом детстве Юркану довелось читать – в подлиннике, между прочим! – тогда ещё не переведённый «Талисман» Стивена Кинга. Он хорошо помнил, как часа в два ночи поднял голову от жуткой и увлекательной книги и вдруг со всей определённостью понял: «Сейчас полезут…» Из какого именно угла, оставалось неясно, но что непременно полезут – это никакому сомнению не подлежало.

Дальнейшая жизнь не раз сталкивала Юркана с гораздо более реальными и грозными страхами. К примеру, в Афганистане. Или на чердачном промысле, в ту ночь, когда был найден злосчастный золотой чемодан. То, что он испытывал сейчас, выглядело очень скверным гибридом мистических киношно-книжных страшилок и вполне вещественного ощущения дула, нацеленного в затылок.

А не Анания ли, случаем, Шкваркина он сегодня малой скоростью в последний путь кантовал?.. В памяти всплыла тяжесть явно дородного тела, даже вроде бы запах дорогого парфюма, мимолётно просочившийся сквозь плотный брезент. Так вот, коли вправду Анания, значит, есть реальный шанс очень скоро с покойничком встретиться. За десять миллионов долларов не только ФБР из Америки в полном составе приедет. Так что тот, кто Шкваркина заказал, если не совсем дурак, сейчас примется рубить концы. То бишь для начала уберёт всех исполнителей. И тех, кто мочил, и тех, кто копал…

«Так-так… – Мурашки по спине сменились каким-то убийственным спокойствием. Юркан, не садясь, вытащил из кармана мобильник, хотя рядом на столе лежал городской телефон. Набрал номер „трубы“ Бородина. Столь же приятный, сколь и казённый девичий голосок сообщил ему, что абонент не отвечает или находится вне зоны действия. – Так-так…»

Юркан глянул на часы, подумал о разных вариантах недосягаемости абонента, в том числе о тонких мирах, вздохнул и с тяжёлым сердцем набрал бородинский домашний. На сей раз ему долго не отвечали. Зато уж потом ответили по полной программе. Противным женским голосом, причём с хорошей порцией визга. То, что эта дама думала о Витьке и о причинах его отсутствия дома, было полностью непечатно. Как и её мнение о некоторых его друзьях, звонящих посреди ночи.

Подробности выслушивать Юркан не стал. Нажал отбой, покурил, подумал. О том, до чего повезло Витьке с женой, и ещё о многом, более важном. Сходил умылся, опять подумал, покурил… и наконец задремал здесь же, на кухонном диване, словно в окопе между боями. Идти в комнату, разбирать постель и вообще притворяться, будто продолжается мирная жизнь, у него никакого желания не было.

Спал недолго, всего часа, может быть, два. Проснулся без всякого будильника, хоть и с тяжелой головой, но сразу, не испытывая искушения поваляться. Есть, против обыкновения, тоже не хотелось. Видно, организм предпочитал идти в бой налегке. Юркан не стал его насиловать, сварил крепкого кофе – и пошёл вниз, к машине.

Мерзкий холодок полз вдоль хребта, становясь всё сильнее, всё отчетливее, всё тревожнее…

И, как вскоре выяснилось, не обманул. Интуиция, эта записная лежебока, проснулась в душе Юркана не зря. Возле «копейки» он наклонился якобы проверить, не сдулось ли колесо, и вот тут сердце ёкнуло и не то чтобы ухнуло в пятки, – бывали ситуации и похреновее! – просто заколотилось вдвое быстрее обычного. Под передним колесом машины лежала досочка с кнопкой от звонка. Беленькая такая кнопочка, обыкновенненькая, словно на дверном косяке… От кнопочки тянулись проводки и исчезали под брюхом машины. Куда именно они тянулись, Юркану объяснять не требовалось, – в жизни видел и не такое. Наверняка к чему-нибудь типа тринитротолуолового заряда граммов эдак в двести пятьдесят, устроенному под водительским местом. Так что кнопочка эта беленькая под колесом не простая была – от звоночка в вечность…

«Ладно, гады, ладно». Юркан похлопал себя по лбу, как бы изображая забывчивость – на всякий случай, если кто смотрит, – неспешно развернулся и пошёл домой. В глубине души он чувствовал подобие обиды. «Вот ведь гниды, за полного придурка держат. Даже на заряд с дистанционным подрывом не сподобились…»

Дома он стал действовать обдуманно и деловито, особо не мешкая, но и не торопясь. Вытащил старый рюкзак, погрузил харч, бельишко, одежду, сменную обувку, ещё кое-что по мелочи, не забыл про деньжата. Потом, невольно оглянувшись, подался в ванную и вытащил из тайника пистолет, ухоженный, офицерский, в промасленной тряпице. Какой же чердачник без оружия! Да ещё нюхнувший крови в Афгане!.. Пистолет он не в рюкзак положил – сунул в карман: дорога ложка к обеду. Потом Юркан включил телевизор. Мимолётно подумал, что больше на этом диване ему перед экраном, скорее всего, не сидеть… А если и сидеть, то очень не скоро. Отрегулировал громкость так, как сделал бы, занимаясь чем-нибудь по хозяйству. Запер квартирную дверь – придётся ли отпирать? – на цыпочках спустился в подъезд – и рванул наружу. Конечно, не через парадную дверь, а через заднюю, что выходила к помойке.

На улице было вовсю утро. Дворники на помойках гремели лопатами, тявкали и грызлись бродячие собаки, урчали, визжали тросами машины спецтранса, забирая переполненные пухты. Начинался новый день. Поплутав на всякий случай дворами, Юркан вышел к метро и отправился на «Московскую». Глупость, конечно, эмоции, но ему не терпелось добраться до кладбища, увидеть Дюбеля, Ливера, Штыка, предупредить… Кореша не кореша, но всё-таки живые души, хоть и «негры», но уж точно не худшие из россиян…

На Московской площади он долго ждал «Икаруса», влез наконец в жёлтую кишку и, уже вдыхая солярочные миазмы, тоскливо глянул на часы: «Как пить дать, опоздаю…»

Действительно, когда он слез с автобуса и миновал ёлки у здания администрации, народу у контейнера Сан Саныча было уже полно. У Юркана были зоркие глаза, он отлично видел, как Ливер что-то заливал Дюбелю, а Штык прикуривал папироску у незнакомого, видно, нового «негра». Вот Сан Саныч открыл двери контейнера, начал раздавать лопаты и ценнейшие указания, и вдруг…

Юркан на мгновение ослеп. Впереди, затмевая все краски дня, полыхнул солнечный протуберанец и расцвёл огромный, выше старых деревьев, огнедышащий цветок. Потом ударил по ушам грохот, свистнули во все стороны обрывки лепестков, поднялся в воздух тяжеленный ребристый контейнер, предназначенный для морских перевозок… Чтобы, перевернувшись, гулко опуститься на то место, где полсекунды назад толпился народ…

…Юркан не впал в ступор и не ударился в панику. Спасительный инстинкт заставил его развернуться – и в хорошем темпе, но не настолько стремительно, чтобы привлечь нежелательное внимание, рвануть прочь. Он понимал: тот, кто подорвал мину в контейнере, наверняка был где-нибудь поблизости, наблюдал…

На его счастье, в этот утренний час на кладбище оказалось порядочно посетителей. Так что к выходу он бежал не один. И, что характерно, не у него одного болтался за спиной набитый рюкзак. Люди, приехавшие поухаживать за могилками, привезли с собой кто лопату, кто коробку с рассадой, кто полиэтиленовое ведро. И не таков закалённый многими бедами россиянин, чтобы чуть что пожитки бросать!

В автобус грузились не то что без паники – даже с меньшим, нежели обычно, скандалом. Юркан сначала подсаживал внутрь каких-то бабок и дедок, наконец влез сам. И поехал обратно в город чуть ли не на том же самом «Икарусе», на котором прибыл сюда.

Едва свернули с Волхонского шоссе, как навстречу с сиренами и мигалками промчалась милиция.

– Оперативно, – похвалил кто-то.

«Ага, – подумал Юркан. – Только подрывник, может, с нами сейчас в автобусе едет. Под старого дедушку переодетый…»

Домой, к гадалке не ходи, было нельзя. Не замочили с первого захода – исправятся во второй. Друзей, таких, чтобы приютили, нет. Сами с ребятишками по коммуналкам. А снимать жильё – не вариант, деньги есть, но это пока, и только на прокорм… Юркан тяжело вздохнул, глядя в окно и начиная на всём серьёзе чувствовать себя загнанным волком. Или, что прозаичней, кандидатом в обитатели пресловутой Говниловки… Потом вдруг мотнул головой и улыбнулся впервые со вчерашнего дня.

Он вспомнил о Натахе.