Книга: Памяти памяти. Романс - Мария Степанова

Оказывается, буквально все. Самое главное, что нужно знать об этой книге: она очень личная. Несмотря на то, что временами посягает на размышления о глобальных вещах. Это не исследование памяти и памятования, а сборник эссе на темы, которые Степановой кажутся связанными с этими проблемами. Для чтения подобных вещей нужен особый «коннект» с автором - некая общность не столько во взглядах, сколько в самом процессе мышления. Я надеялась, что этот коннект придет сам прямо в процессе чтения, но случилось что-то прямо противоположное.

Абсолютно чуждым оказался не столько выбор тем, сколько способ, которым Степанова на них рассуждает. Если вначале очаровываешься ее прекрасным, поэтичным языком, то уже на 15 странице понимаешь, что совершенно не видишь причинно-следственной связи между абзацами, а то и между предложениями. Только что мы говорили о фотографиях, которые автор нашла в альбоме умершей бабушки, спустя пять предложений она описывает свою поездку на еврейское кладбище, а через две страницы уже делится с нами любовью к произведениям Мандельштама. Пример не совсем точен, но суть он отражает.

Я искренне убеждена, что каждый имеет право размышлять о чем хочет, сколько хочет, и теми словами, которыми хочет, но мне не повезло кардинальным образом разойтись с Марией Степановой по всем этим пунктам. Поэтому я могла воспринимать ее текст только как неоправданно многословное самолюбование.

Своей книгой Степанова дает право на существование любой семейной истории, сколь бы «обычны» не были населяющие ее люди. И в то же время сокрушается над тем, сколь много все сейчас озабочены оставлением памяти о себе, сколь сильно соцсети забиты фотографиями, себяшками, сторисами и прочим «бесценным» контентом. Вообще всю книгу авторка столько бьется в мучительных рассуждениях по поводу того, что и в каком количестве нужно помнить, что в какой-то момент это начинает походить на оправдание. Оправдание за то, что решила вынести на всеобщее обозрение себя в таком объеме и в такой концентрации, тем самым уподобиться всем тем, кто делает однотипные селфи.

Единственный и ничего не меняющий плюс книги состоит в том, что с ее страниц мне-таки удалось понадергать интересных личностей, о чьей жизни и творчестве хотелось бы в дальнейшем узнать больше: Франческа Вудман, Шарлотта Соломон, Джозеф Корнелл. Однако, куда больше я была бы рада, если бы мне удалось узнать о них не ценой стольких скучных часов перелистывания страниц этой замороченной книги.

«Памяти памяти» Марии Степановой – книга необычная. Казалось бы, она легко вписывается в популярный на Западе жанр книг о поисках своих корней, о генеалогических изысканиях и попытке сохранить хоть какие-нибудь крупицы знания о своей семье. Автор цитирует письма прабабушек и прадедушек, других далеких или побочных родственников, описывает фотографии из своего семейного архива, а когда фактологических возможностей недостает либо отчаянно спекулирует, как все могло быть, с кем, например, могла встретиться ее молодая прабабушка в довоенном Париже, или просто описывает ограниченность своего знания, размышляет о лакунах родовой памяти. И это закономерно: если самим родным уделена в лучшем случае треть книги, все остальное занимает выработка подхода к проблеме памяти, способ найти возможность рассказать о прошлом, не обидив и не идеализировав его.

По сути перед нами художественное исследование о фикционализации прошлого. Прошлое у Степановой не просто нарядная картинка или пробел, сколько чужой, некоторое социальное меньшинство, которое является совершенно беззащитным перед настоящим. Мы фамильярничаем с прошлым, наряжаем его в самые разнообразные фантазии, находимся с ним чуть ли не на дружеской ноге, лелеем и забываем, пытаемся переписать, удержать в памяти, воссоздаем по крупицам заново, но границу нам уже не перейти, разве что в будущем мы сами окажемся за нею. В «Памяти памяти» нам представлен целый набор возможностей взаимодействия с прошлым. Например, попытки населить его собственным обликом, как в необычном фотоальбоме одного американского автора, который сделал мнимую фотогалерею своего рода, но оставил всем свои лица. Или закупорить за стекло коробки, составив своего рода творческую квинтессенцию прошедшего, чем занимался один художник. Или на основе писем попытаться выстроить общий контекст – и полностью поверить слову документа, забыв о возможных условностях, играх и недосказанностях, как это делает сама Степанова.

В качестве побуждения к размышлению оказываются не только семейные письма, но и фотографии, нотные листки, фильмы, множество вещей, которые потеряли или поменяли хозяев, но продолжают умилять нас своей инаковостью, своей сопричастностью к судьбам, о которых мы ничего не знаем. Нет ничего живописнее чужого мусора, да и сама романтическая картинка заброшенного покосившегося дома, мха среди черепиц или развалившегося крыльца впечатляет только со стороны как еще одна ипостась экзотического чужого. Так что, пытаемся ли мы удержать прошлое рядом или наоборот любуемся им издалека, между нами всегда остается четкая граница.

Возможно, граница нам нужна в первую очередь для самих же себя: они там, а мы тут. Возможно, мы чего-то боимся, и вот Степанова рассуждает о травматическом прошлом, о вине перед прошедшими поколениями, на примере Холокоста не боится коснуться самых мрачных тем и комплексов. Но граница это и новая ступенька, с которой мы можем рассматривать любое лицо, текст или событие прошлого, зная, что оно уже закончилось. Где для прошедших поколений процесс, движение и неопределенность, у нас просто жирная точка, и уже в ранних работах какого-либо художника мы видим отражение завершенности его судьбы, точный финал придает свершившемуся символическую симметричность.

У Степановой не хватает фактологического материала на целую книгу, лишь в последней части мы получаем относительно хронологическое повествование о жизни ее семьи, ранее процитированные тексты дополняются воспоминаниями и сохранившимися в семье рассказами. Но, как замечает сама писательница, книга не столько о семье, сколько о ней самой, о путях как найти и переосмыслить прошлое, деконструировать мнимые удобства памяти и, наконец, как бы кощунственно это не звучало, оставить прошлое в покое. И именно поиск этих путей оказывается наиболее увлекательным. Изначально обреченные на неудачу попытки экскурсий к незнакомым, но важным для семьи местам, дворам ли, особнякам, кладбищам или гостиницам. Сетования на отсутствие источников. Невозможность уточнить детали. Вместо истории семьи оказывается история сомнений и туманных гипотез.

Ко всем этим гипотезам и скупым крупицам фактов Степанова подходит двояко – как исследователь и как художник. От исследовательской работы в книге множество увлекательных рассуждений, сделавших бы честь не одному семинару по культурологии, микроистории и мемуаристике, солидные цитаты из солидных авторов, умение подойти к исследуемому предмету с разных позиций. От художника же – образ и объем, похороненные в земле игрушечные фигурки маленьких Шарлотт, заполнившие теперь онлайн-аукционы, прервращение сухой теории в метафору, домысливание и дочувствование, но без налета дешевой бойкости иного исторического романа или беллетризированной биографии. Степанова сдержанна, и, пожалуй, этим можно объяснить, почему некоторые критики сочли ее книгу странной, нерусской, да и на задней обложке указано, что мол «Памяти памяти» изначально находится вне общей перспективы развития русской культуры. Бог с этим утверждением, но теперь хотя бы можно сказать, что у русской культуры есть еще одна перспектива.