Текст книги "Метро 2033: Призраки прошлого"

Мария Стрелова
Метро 2033: Призраки прошлого
фантастический роман

© Д.А. Глуховский, 2018

© М.А. Стрелова, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Преступление и покаяние
Объяснительная записка Вадима Чекунова

«За все в жизни приходится платить».

Знакомая фраза, не так ли?

Порой мы так привыкаем ко всяким «расхожим народным мудростям», что машем рукой и не придаем им значения. Пока гром не грянет. И вот тогда вспоминаем – что же мы такого натворили в жизни, за что на нас обрушиваются несчастья и почему нам приходится страдать.

В случае с главным героем «Призраков прошлого», казалось бы, все просто – ему наверняка известно, в чем его вина. Бесчеловечные опыты, полное равнодушие к страданиям и мольбам людей. Послушный исполнитель злой воли ученого, которому неведома жалость. На счету Холодова – десятки загубленных жизней. Но почему он стал таким, что им двигало во время его ужасных преступлений? И сознавал ли он сам, что переступает черту?

В том-то и дело, что никаких моральных рамок у него не было. Границы между добром и злом он не видел и не осознавал. Те, кто с ним сталкивался или хотя бы слышал о нем, с полным правом считают его садистом и высокомерным выродком. Но как он осознает сам себя? И главное – что должно произойти в душе, пусть и настолько испорченной, чтобы внутренний мир злодея перевернулся? Что заставит такого человека ужаснуться содеянному?

На протяжении всей книги появляются эти вопросы. И не всякий раз Холодову удается найти ответы на них. Однако выбора у него нет – путь назад отрезан. А заслужить прощение ему нужно не только у живых людей, но и у тех, кого он лишил жизни. Ему предстоит разобраться и с самим собой, понять, может ли он простить за все это себя и имеет ли право жить дальше.

Всем нам придется внимательно следить за преображением героя, вникать в его поступки и пытаться их понять.

Ситуация осложняется еще и тем, что верить никому нельзя. Кто друг, а кто враг, понять невозможно. Все носят маски – как в прямом, так и в переносном смысле.

Вот такое будущее – жестокое, обманчивое, непримиримое, противоречивое и ищущее спасение.

В нем уже живут герои «Призраков прошлого».

А в каком будущем придется жить нам – время покажет.

Когда-то Влад жил на Фрунзенской и не желал никуда уходить. Но чтобы выжить, ему пришлось сбежать во тьму. Блуждания по едва не оборвались расстрелом на территории Ганзы, а затем судьба закинула его на заброшенную Нагатинскую.

На перегоне между Нагатинской и Тульской, всегда считавшемся безопасным, начали пропадать люди. Пришлый сталкер втягивает Влада в охоту за кровожадным мутантом. Только никто не знает, чем все обернется и кто на кого будет охотиться на самом деле…

Какая она, жизнь в 2033 году? В разных городах и странах люди ведут непрекращающуюся войну на выживание. Они ищут способ существовать в мире, который взбунтовался против них. Они ищут возможность не потерять человеческий облик в суровых страшных условиях, где слова «любовь», «культура», «сочувствие» почти потеряли смысл. Что чувствуют эти люди? Пламя их жизни угасает, становится холодным и блеклым. Все, что им остается, – бороться, верить и ждать. В своих рассказах Шимун Врочек, Игорь Вардунас, Андрей Гребенщиков, Дмитрий Манасыпов и другие авторы Вселенной Метро 2033 пытаются объяснить, как же будет выглядеть жизнь в страшном 2033 году.

Бывший цирковой артист, волею судеб оказался в новосибирской подземке в тот день, когда привычный мир рухнул. Его преследуют старые воспоминания, детские кошмары, чувство вины и чудовищная Птица с человеческими чертами. Циркач путешествует по метро и поверхности, дает отпор бандитам и страшному режиму, зарождающемуся на «Сибирской». А после и вовсе оказывается втянутым в войну между двумя крупнейшими станциями новосибирского метро.

Тихий городок Томск, расположенный посреди бескрайних Васюганских болот, никому не был интересен во время уничтожение мира. Поэтому даже после Катастрофы, отделившей его от всех остальных городов, жизнь в нем практически не изменилась – текла своим чередом, не принося людям особых неприятностей и тревог. Каждый занимался своим делом, не думая о будущем, не вспоминая прошлого. Но что случится, если обычного человека загнать в угол и поставить перед сложным выбором?

 
В подземельях зажигаю
Стеариновые свечи,
Жизнь давно уже другая,
Мир изломан, искалечен,
 
 
Перемолотый на части,
Стал врагом царю природы.
Вам не будет больше счастья,
Человечки-сумасброды.
 
 
Без оружия не к месту
Вы на выжженной планете.
Пусть другие будут вместо!
Пусть у них родятся дети!
 
 
Вы же в злом подземном доме
Рветесь горло грызть друг другу,
Как в разрушенном Содоме –
Не подать пропавшим руку.
 
 
Мир мутантам отдавайте,
Им – по праву, с новой силой!
Вы ж друг друга убивайте,
Вам метро – одной могилой.
 
 
Сквозь стекло противогаза,
Сквозь заснеженные дали
Дайте глянуть хоть вполглаза,
Что так глупо потеряли…
 
 
Мы в туннелях зажигаем
Стеариновые свечи.
Мир былой – недосягаем.
До свиданья. Нам бы в вечность…
 

Мария Стрелова

Пролог

Его спасло то, что, казалось бы, должно было убить. Потрясающее везение.

Невидящим взглядом человек уставился на тонкий лучик света, пробивавшийся откуда-то сверху, через завалы камней и перекрытий, через пелену дыма, разъедающего легкие.

Выживший закашлялся и глухо застонал от боли, нога была зажата между грудой обломков и бетонной плитой рухнувшего потолка, каждая клеточка тела, казалось, горела огнем.

Здесь, внизу, дыма было меньше, он устремлялся наверх, оставляя призрачный шанс на спасение. Воздуха не хватало, перед глазами стояла муть, хотелось вдохнуть глубже, но грудь сдавливал незримый обруч. В голове шумело, человеку казалось, что в виски вбиты гвозди – настолько это было мучительно.

На подбородке и щеках липкой коркой запеклась кровь, хлынувшая из носа и ушей, когда грянул взрыв. Что было дальше, несчастный не помнил. Как оказался здесь, под завалом, живым – тоже.

Он лежал и слушал гулкие удары сердца, казавшиеся набатом в тишине и темноте. Где-то далеко журчала вода, утекая свободным потоком из искореженных труб.

Каждое движение причиняло бесконечную боль, казалось, тело существовало отдельно от разума, чужое, бесполезное. От него хотелось избавиться и улететь далеко отсюда, сбросить груз бессмысленной оболочки из плоти и крови, который доставлял такие страдания. Мысли, одна за другой, проносились в сознании, бестолковые, странные, каждая – как осколок витража, а вместе не собрать…

Выживший молчал и боялся пошевелиться, выжидая. Откуда-то сверху на лицо упала крохотная капля, растаявшая снежинка. И вместе с ней пришло осознание: «Я жив!»

Страх нахлынул с такой силой, что в глазах снова потемнело. Погребен заживо. Замурован среди развалин – умирать долгой и мучительной смертью. Один. Один!

– Расплата… – прохрипел человек. Голос, сорванный, жуткий, эхом отозвался от стен, уходящих наверх, к свету.

По лицу потекли слезы, смывая гарь, растравляя обожженную кожу.

– Это расплата, расплата… – как безумный, шептал несчастный. – Это расплата!

Он смеялся и плакал, дико озираясь вокруг, насколько мог повернуть голову. Перекрытия рухнули друг на друга, образовав защитную пещеру среди обломков и раскрошенного бетона. Между ними был узкий лаз, и дальше вверх уходила почти отвесная стена вентшахты, которая чудом выстояла после взрыва. И там, недосягаемо высоко, была свобода.

Выживший не знал, сколько времени прошло. Он мысленно задавал себе десятки вопросов, на которые не было ответов. Зажатая нога с каждой минутой немела все больше, становилась чужеродной, словно бы не принадлежащей телу.

Страх придал человеку сил. Пленник рванулся, оставляя на щербатом бетоне капли крови, и вдруг понял – свобода. Его больше ничто не удерживало, кроме собственной боли и отчаянья.

Судьба в который раз даровала ему шанс. Если бы не каменный мешок, обожженное до волдырей тело и отчаянно гудящая голова, выжившему могло бы показаться, что мирозданье приберегло его для особой миссии, в который раз вырывая его с того света. Но воспаленный, измученный рассудок не был способен на такие размышления. Наверх, к свободе. Спастись. Думать – позже.

На одних рефлексах, на мгновения забыв про боль, человек пополз из своего укрытия, отталкиваясь ногами, сдирая ногти в борьбе за жизнь. Наверх. Неважно как. Прочь из разрушенных подземелий, лучше умереть, последний раз взглянув на мертвый город, и закончить свой путь вместе с ним, чем долго и мучительно подыхать под бетонными плитами, глядя туда, где есть свобода, но не умея взять ее.

Он подтянулся на локтях, извиваясь ужом, миновал тесный лаз между обломком плиты и стенкой вентшахты и неимоверным усилием уцепился за скобу лестницы, ведущей на поверхность.

Здесь по-прежнему было дымно, и к едкому духу паленой краски и проводки примешивался чуть сладковатый, почему-то очень знакомый запах.

Человек на мгновение замер, пытаясь поймать обрывок мысли, которая скользнула на задворках сознания, и когда пришло понимание, его вырвало на одежду, на осколки камня.

Запах сгоревших тел. Триста человек. И один выживший. Один. Из трехсот. Снова хлынули слезы, несчастный заходился кашлем и рыданиями, не в силах сдвинуться с места.

Тихий посторонний звук вонзился в мозг сигнальной ракетой. Беги. Думать позже, беги! Плиты, находившиеся в шатком равновесии, чуть сместились, и этот звук крошащегося бетона заставил человека резко подтянуться на руках. Он повис на скобе всем своим весом, молясь про себя, чтобы она выдержала.

На несколько секунд стало очень тихо, и вдруг плиты рухнули с оглушительным грохотом, троекратно усиленным узкой вертикальной норой вентшахты. В воздух взметнулся столб бетонной пыли, проникая в легкие, забивая глаза и уши, смешиваясь с дымом.

Это конец. Конец. Но впереди, пробиваясь через пелену, мерцал свет, дарующий надежду.

Человек карабкался вверх, собрав все свои силы, не думая, не чувствуя больше ничего, кроме единственного желания – выжить.

Скоба с треском вылетела из стены, не выдержав нагрузки, повисла на одном болте. Рвущийся к свободе пленник успел ухватиться, повис, тщетно пытаясь нащупать ногой опору и подтянуться.

Наверху умопомрачительно пахло снегом, ветер уносил дым и пыль. Четыре метра. Всего четыре метра вверх.

От избытка кислорода закружилась голова, перед глазами заплясали мушки. Несчастный едва не разжал руки, ощущая бессилие. Отчаянье захлестнуло его с головой. Спасение так близко – и так бесконечно далеко. Жалкие четыре метра казались длинными, как жизнь.

«Не хочу умирать. Не хочу. Не хочу!»

– Не хочу! – хриплый крик отразился от стен, закружился и устремился вверх, а следом за ним в последнем отчаянном порыве – человек.

Две ступеньки. Одна. Слишком узкая решетка вентшахты. Не пролезть, не сорвать. Все тщетно. Все кончено.

Выживший с усилием протиснул голову между прутьями решетки, надорвав ухо до крови, и карабкался дальше, обдирая обожженную кожу.

Рассудок мутился, и в какой-то момент узник подземелий перестал понимать, где он находится, что делает. Дергался вперед, сопровождая каждое движение криком боли, еще и еще, боясь потерять сознание до того, как окажется на свободе. Так близко. Рывок – и он рухнул в сугроб, проваливаясь в спасительное черное небытие.

Глава 1
Расплата

Он бредил, его мучил жар, и одновременно было очень холодно. На короткие мгновения человек выныривал из темного омута, пытался приподняться, но силы его покидали, и он снова с головой уходил в тяжкие видения.

Его звали Дмитрий, это он точно помнил. А еще память услужливо подсовывала: «Номер триста четырнадцать! Встать! Лицом к стене, руки за голову!» Цифра раскаленным клеймом врезалась в сознание – забыть свое имя, забыть, кто он есть и зачем живет, но порядковый номер помнить. Забудешь, отвлечешься – и кара настигнет незамедлительно. Сквозь сон, сквозь помутившийся рассудок – номер триста четырнадцать.

Дым из вентшахты уже почти не шел. Бункер теплоцентрали догорел, разрушенный до основания, а вместе с ним – его жители. Добрые и злые, преступники и жертвы – очищающий огонь не пожалел ни младенцев, ни стариков.

А на поверхности, в снегу, умирал последний человек этого города. Юноша, на вид не старше двадцати лет. Умное, некогда симпатичное лицо было обезображено волдырями и покрыто коркой спекшейся крови, светлые волосы обгорели и превратились в торчащий неровный ежик. Руки с тонкими изящными пальцами никогда не знали тяжелой работы, но на них отчетливо проглядывались следы недавних истязаний, ногти были обломаны до мяса. Одежда была покрыта дырами и подпалинами, на пришитом куске ткани отчетливо виднелась цифра, написанная перманентным маркером: 314. Ядовитый радиоактивный снег таял, стекал по щекам, оставляя на покрытом гарью и пылью лице светлые полосы. Несчастный был еще жив.

Он метался, измученный кошмарами и видениями, но не мог очнуться. Сугроб под ним растаял практически до земли.

– Расплата… За все расплата… За грехи… – бессвязно шептал Дмитрий.

«Перспективный юноша. Этот далеко пойдет!» – Доктор Менгеле и полковник Рябушев хвалят юного помощника ученого, имеющего талант к биологии и химии. Привилегированная каста. Лучшая еда, лучшие девушки бункера, похвалы на собраниях, при всех. Парни расступаются перед младшим товарищем, ему достаточно указать пальцем на обидчика, и тот отправляется на нижние этажи без права на возвращение. Девчата готовы выдернуть соперницам волосы, лишь бы завладеть хоть толикой его внимания. Личный помощник Доктора Менгеле, его самый многообещающий ученик, готовый на любые жертвы ради науки.

На любые жертвы… Мысль тяжко царапала сознание, тревожила и мучила. На любые жертвы – это когда жертвуешь собой. На любые жертвы, перешагивая через жизни таких же живых людей, – так не считается, это подло, Дима, подло и гадко.

Она стала правой рукой Рябушева – женщина, плод их самого успешного эксперимента. Мутант, которому удалось вернуть человеческий облик. Открытие, достойное Нобелевской премии, которую постоянно вспоминал Доктор Менгеле.

Марина Алексеева, чтоб ей гореть в аду!

Дмитрий застонал, загребая пальцами снег, с усилием открыл глаза. Медленные свинцовые тучи скрывали солнце, лениво сбрасывали на город мелкие пригоршни снега. Будет метель. Нужно найти укрытие. Нужно вставать. Холодно.

Ему казалось, что из пучины беспамятства к нему тянутся сотни призрачных рук. Он погубил их всех. Они все погибли по его вине. Алексеева, будь она проклята, все из-за нее, из-за нее!

Юношу снова затянуло в темный водоворот. Лица, лица. Искаженные болью, перекошенные от крика, умоляющие о помощи.

Вот молодой ученый раздраженно отпихивает ногой несчастного, который распластался по полу и умоляет о снисхождении. Диме противно, но по большому счету все равно. Его тезка, тоже Дмитрий, совершил проступок и должен быть наказан. Такова основа системы. Подчинение и труд – основа лучшей жизни. Из серого зала нет иного пути, только в вечность во имя науки.

– Тебе дан уникальный шанс послужить на благо всем выжившим после Катастрофы. Пусть это больно – а кто сказал, что великие дела делаются легко?

Высокие, патетические слова, в которые он сам когда-то верил. Искренне верил, с фанатичной яростью защищая право вершить человеческие судьбы. О, как это было приятно – осознавать, что он выше их, выше этих жалких людишек, которые по одному его слову окажутся в лаборатории, униженные и молящие о пощаде.

Власть – какое сладкое слово. И Рябушев, и Доктор Менгеле, и практически все обитатели красного зала знали это волшебное чувство – ощущение собственного превосходства, пусть даже и основанное на страхе.

Дмитрию подумалось, что полковник Рябушев с возрастом становится слишком отходчивым, когда начальник бункера военных помиловал его тезку и оставил в сером зале, наказав всего лишь несколькими днями в карцере.

Всего лишь! В сердце вонзилась раскаленная иголка стыда и отвращения к самому себе.

«Когда, в какой момент я оступился? Когда потерял веру в собственную непогрешимость?» – этот вопрос он задавал себе, сидя в карцере на жестком полу, уставившись в одну точку.

Никогда не голодавший, не знающий, что такое бессонные ночи, побои и унижения, молодой ученый рыдал от боли и обиды, проклиная себя, проклиная весь мир. Но сквозь страдания и слезы пробивались раскаянье и вера в то, что даже один крохотный шаг по этому пути не напрасен.

Сколько раз Дмитрий мысленно просил прощения у Жени! Это его рука держала шприц с транквилизатором, экспериментальным препаратом, итогом совместных трудов его и Доктора Менгеле. Кто, как не он, знал, что несчастный пленник испытает ужасные мучения, которые закончатся страшной смертью?

Марина встретилась с ним в тот же день, бледная, впервые заплаканная. Она вышла из кабинета Доктора Менгеле, постаревшая на несколько лет за считанные минуты, с потухшим взглядом. Ее мальчик был обречен, женщина тоже это знала. Боялась идти к нему в камеру, боялась увидеть то, что должна была.

Впервые за многие годы Дмитрий увидел в глазах человека то, что заставило его отшатнуться и вызвало желание бежать без оглядки.

Сострадание ближнему своему? Боль душевную, которая превосходит страдания тела? Что Марина сказала ему, почему после этой встречи все полетело к чертям?

Память стерла этот разговор, оставив в сердце надрывную, не прекращающуюся тоску.

Молодой ученый смотрел ей вслед, когда женщина уходила по коридору, ощущал на руке холодный влажный след ее пальцев, залитых слезами. Невидимая струна внутри лопнула, и Дмитрий знал, что вместе с этим оборвалась и его жизнь. Доктор Менгеле никогда не простит ему измены.

Безумный взгляд Жени, искусанные губы, перекошенное лицо снились молодому ученому в кошмарах. Раз за разом пленник приходил ночами, смотрел, смотрел, смотрел. Его вытаскивали под руки из бункера – умирать.

И теперь он, Дмитрий Холодов, ученый, правая рука всесильного Доктора Менгеле, умирал на холодном снегу, – так же, как пленник, погибший от его рук…

Лицо юноши заливали горькие слезы. Они застывали на морозе, тревожа ожоги. Руки, замерзшие в снегу, немели, синие и безжизненные.

«Расплата. Все мертвы, кроме меня. Почему, зачем я выжил, зачем еще существую?»

Доктор Менгеле был в ярости, когда Дмитрий бросил ему в лицо злую правду. Он загнал своего подопечного в угол и избивал ногами, рыча угрозы. Почему тогда юноше не хватило сил отказаться от своих слов?

Геннадий Львович отправил своего ученика в карцер – подумать несколько дней, прежде чем дать окончательный ответ. Живот сводило от голода, синяки по всему телу немилосердно ныли, наливаясь темной кровью, заключенному не давали спать. Стоило забыться тревожным сном, фонарь светил в лицо: встать! Раз за разом. Бесконечно.

В темноте и тишине измученное бессонными днями и ночами сознание искало оправдания, жалкие и тщетные. «Я не отдавал приказа их мучить. Я – исполнитель. Это во благо науки. Это ради выживания всего человечества!» И чем больше этих мыслей роилось в голове, тем больше Дмитрий убеждался в собственной никчемности и фальши всего спятившего мирка под началом полковника Рябушева и Геннадия Львовича.

Он знал, что наказание будет страшным, юноше было жутко до одури. Кому, как не правой руке Доктора Менгеле, знать, что может с ним сделать сумасшедший ученый?

Ровно то же самое, что делал с ними всеми ты. Эта мысль крышкой саркофага рухнула в сознание, и заключенному подумалось, что, наверное, так приводится в исполнение смертный приговор. Только в его случае – растянутый во времени на долгие дни и недели…

Выживший открыл глаза и смотрел в темнеющее перед бурей небо. Память пролистывала картины нескольких последних недель, но переживать все это вновь было слишком тяжело.

Дмитрий пошевелился, и тело мгновенно отозвалось болью. Живой. Пока еще живой. Сознание прояснилось, липкий туман бреда отступил, выпустив из своих лап несчастного пленника.

Хотелось пить. Юноша засунул в рот пригоршню снега, и вдруг улыбнулся, растягивая потрескавшиеся, искусанные губы в оскал.

– Живой. Раз живой, значит, Вселенная дала мне еще один шанс. Мы все принимали пластохинон. Что будет со мной на поверхности? Чтобы узнать, нужно идти. Нужно. Идти.

Хриплый голос, сорванный от крика и надрывного кашля. Дмитрий перевернулся на живот, стиснув зубы, чтобы не закричать. Поднялся на четвереньки и встал, с трудом держа равновесие.

«И все же Алексеева была права. За все нужно платить. Я делал страшные вещи с Женей и многими до него. Теперь мне предстоит на своей шкуре прочувствовать то, что я заставил пережить их. Трижды я был на волоске от гибели, трижды выживал.

Доктор Менгеле должен был ввести мне тот же транквилизатор, что и Жене. Мне повезло в первый раз, когда после штурма Теплоцентрали про меня забыли. На время. Брошенный в карцер умирать без еды и воды после пыток моего учителя, я единственный избежал смерти после взрыва. Когда Марина, проходя мимо моей камеры, на мгновение остановилась и шепнула мне «Прощай!», мог ли я подумать, что она говорит не о моей смерти, а о массовой казни всех, и правых, и виноватых? И только мне повезло. Повезло ли? Всю оставшуюся жизнь каяться в своих грехах и никогда не отмыться от этой страшной вины. Один шаг по дороге раскаянья уже не напрасен – так она мне сказала? Будь проклят тот день, когда Алексеева появилась в нашем бункере. Будь проклята моя душа, не вовремя разбуженная Мариной. Ненавижу, как же я ненавижу эту женщину. Но как я благодарен ей. Я сошел с ума, помешался, чокнулся. Верю, что сделал все так, как должен был, и проклинаю себя. Это моя кара и расплата – вечно винить себя в том, что совершил. Поэтому я все еще жив. Хотя хотел бы сдохнуть… Пары секунд не хватило, чтобы те рухнувшие плиты меня раздавили. Не задохнулся в дыму, даже через решетку пролез. Пусть так. Этот мир не готов меня отпустить, пока я не заслужу прощения. Только что я могу сделать, кроме как бесконечно винить себя?»

Дмитрий побрел через сугробы в сторону дороги. Его одинокая беззащитная фигура черным силуэтом выделялась на фоне белоснежных сугробов, закутавших в одеяло здания и градирни Мытищинской ТЭЦ.

К ограде теплоцентрали протянулась цепочка запорошенных снегом следов. Юноша наступал след в след, не задумываясь, зачем и куда идет. Страх ушел, оставив кристальную ясность сознания. Каждый шаг отдавался болью, мелкие колючие снежинки, казалось, вонзались в тело, как иголки.

Дима шагал по снегу, не глядя по сторонам, погрузившись в свои мысли и свою муку, она доставляла ему мрачное удовлетворение, на лице блуждала безумная ухмылка.

«Получи, получи. Так тебе и надо. Им всем тоже было больно. Ты плевать хотел на крики, отпихивал ногами молящих о пощаде. Раз за разом. Год за годом. Столько лет. Что, снегом по волдырям – ай-ай-ай? Ты испытывал на живых людях яды, от которых кожа слезала кусками. Холодно? Ты оставлял пленников на морозе на несколько суток, приходил к ним, закутанный в химзащиту и куртку, пока они, раздетые и синие, просили тебя о милосердии. Ты заботился, совершая свои эксперименты, о выживании человечества? Лжец. Твоими стараниями на тот свет была отправлена добрая сотня представителей этого самого человечества. Мучайся, получай!»

– Я сошел с ума. Я сошел с ума… – повторял одними губами юноша.

Ему вспомнилась ярмарка в заброшенном здании торгового центра на станции Мытищи. Как же бесконечно давно это было…

Ребята из бункера Метровагонмаш тогда принесли на продажу огромную стопку художественных и религиозных книг, найденных в подвале Владимирской церкви, стоявшей неподалеку от завода.

Тогда еще совсем мальчишка, Дима с пытливым любопытством листал книги с житиями святых. «Чтобы смирить плоть свою, святой старец истязал себя кнутом и останавливался лишь тогда, когда кровь струилась с него ручьем…»

Память услужливо подбросила строчку, случайно увиденную почти десять лет назад. Тогда ученик Доктора Менгеле решил, что это бред и выдумки. Ну какой человек в здравом уме будет бить себя до крови? Парень недовольно отложил книжку и устремился вслед за Геннадием, который выторговывал у автоконструкторов очередную партию колб и реторт.

И вот теперь Дмитрий с внезапной ясностью осознал то, что не сумел понять раньше. Собственные страдания приносили ему успокоение. Ему казалось, что каждая секунда боли – это крошечная капля прощения. Пусть мертвые видят. Пусть принимают горькую исповедь.

Мертвые… Юноша остановился, глядя на два тела, припорошенные свежим снегом. Он узнавал, и от этого становилось жутко. На снегу, застреленный, рядом с Мариной, лежал Женя.

– Вот мы и встретились снова, – задумчиво прошептал Дмитрий. – Неужели тебе удалось выжить? Как? Это невозможно, настоящее чудо.

Женя мертвыми глазами смотрел в небо. На его лице застыла улыбка, он уходил почти счастливым. Марина лежала у него в ногах, под ее головой замерзла в алый лед лужа крови, рука сжимала пистолет. Дима все понял.

– Ты наконец-то свободна. Покойся с миром. Я никогда не верил ни в рай, ни в ад, но теперь уже сомневаюсь. Надеюсь, ты в лучшем из миров.

Он опустился на колени возле трупов. Его терзало, мучило то, что творилось у него внутри, хотелось говорить, оправдываться. Но в этом городе в живых остался только он. А мертвые не дают советов, да юноша в них и не нуждался.

В безотчетном порыве он коснулся окоченелой руки Евгения.

– Прости меня. Я верю, теперь верю, что после смерти что-то есть, и ты видишь меня оттуда, слышишь мои слова…

Женино лицо – изможденное, с запавшими глазами и черными кровоподтеками – хранило на себе следы болезни, вызванной транквилизатором Доктора Менгеле.

– Прости… – повторил Дмитрий. – Я знал, что так будет. Знал, но все равно сделал. Когда мы с Геннадием Львовичем создали этот препарат, я был в восторге. Несколько недель упорной работы увенчались успехом, мы научились синтезировать чистое вещество из спор грибов и доводить его до нужной концентрации, чтобы оно оказывало седативный эффект. Оно работало, правда. Но в том шприце было то, что убило бы тебя, практически концентрат. Это я стал твоим палачом. По приказу Доктора Менгеле? О, нет, это было мое решение, за которое я никогда себя не прощу. Тогда мне казалось, что мы совершаем научный прорыв. Но потом я спросил себя – зачем? Мы не нуждались в результатах этого эксперимента, по большому счету. Научное любопытство ценою в одну человеческую жизнь. Сколько жизней мы погубили не во имя выживания человечества, а ради эксперимента и удовлетворения собственной жажды власти? Почему мы не проводили опыты на мышах, а ставили их на живых, разумных людях? Почему? Ты сломал меня, Женя. Я осознал и уверился в том, что свернул не туда в своей жизни. Никто не давал мне права калечить и убивать. Никакая наука не оправдывает этих средств. Прости меня, пожалуйста. Веришь ли, если бы я мог повернуть время вспять, я бы взорвал к чертям бункер военных. Но я не понимал раньше. Теперь знаю.

Юноша поднял с земли размокший от снега блокнот. Дневник Марины Алексеевой. К записям из бункера в Раменках подклеены новые листы, исписанные аккуратным женским почерком. Последняя запись – 3 января 2034. «Сегодня я взорву бункер. Бона менте, товарищ полковник!»

– Значит, все-таки ты… – задумчиво пробормотал Дима, листая онемевшими от холода пальцами мокрые пожелтевшие страницы с растекшимися чернилами.

Дневник Алексеевой. Стоило ему оказаться в чужих руках – и с теми, кто нашел его, начинали происходить поистине жуткие вещи. Его владелица, как ангел Смерти, приносила с собой разрушения и страдания. Но теперь она мертва. А ее дневник – в руках у последнего выжившего Мытищ, у того, кого спасло невероятное стечение обстоятельств, практически чудо. Круг замкнулся, и начался новый виток истории.