Текст книги "Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности"

Основным источником для этой работы стала «Энциклопедия колдовства и демонологии», созданная американским историком Расселом Хоупом Роббинсом, в которой приведено и систематизировано огромное количество материалов, связанных с преследованиями колдовства: сведения о судебных процессах и протоколы допросов; выдержки из демонологических сочинений и памфлетов; письма современников и практические руководства для палачей; а также редкие иконографические материалы. По признанию самого автора «Энциклопедии», в ней собрана квинтэссенция более чем из тысячи первоисточников. Приверженность Р.Х. Роббинса тем или иным гипотезам или концепциям уступает место строгому изложению фактов и максимально точному воспроизведению архивных первоисточников.

Пристрастность же самого Р.Х. Роббинса проявляется прежде всего в его позиции историка и человека, переживающего этот «величайший позор западной цивилизации», и в его стремлении «…показать современному читателю, сколь велика опасность фанатизма и ограниченности мировоззрения и сколь необходимо движение мысли во всех сферах человеческой культуры» (Роббинс, 1996, с. 7).

Слово историкам и очевидцам

Ведьмы не канули в Лету, а «…снова появились… Горе и несчастье всем нам! В городе их уже почти 400… Здесь, очевидно, и многие люди Его милости, князь-епископа, которые должны быть казнены: клирики, советники и врачи, должностные лица города, судебные исполнители… …из более чем сорока студентов… которые должны были вскоре стать священниками, 13 или 14 объявлены колдунами. Несколько дней назад был арестован декан. Нотариус… очень образованный человек, вчера был арестован и подвергнут пытке… вовлечена, наверное, третья часть города. Самые богатые, самые привлекательные, наиболее известные из духовенства уже казнены. Неделю назад была сожжена девушка девятнадцати лет, о которой говорили, что она была самой прекрасной во всем городе и считалась девушкой исключительной порядочности и чистоты. Через семь или восемь дней… последуют другие, лучшие и наиболее привлекательные. Такие люди идут в пламя, надев чистую одежду и не испытывая страха…Напоследок скажу о 300 детях, 3-х и 4-х лет, которые говорят, что имели связь с дьяволом. Я видел семилеток, отправлявшихся на смерть, и храбрых маленьких школьников… Существуют личности более высокого положения, которых вы знаете и которыми восхищаетесь и едва ли поверите в правдивость происходящего с ними, но суду виднее».

Из письма канцлера архиепископа Вюрцбурга, август, 1629 год

Долгое время охота на ведьм представлялась наследием «темного» средневековья, следствием засилия невежества и суеверий. Известный отечественный медиевист и историк ментальности А.Я. Гуревич отмечает, что парадоксальным образом дело обстоит совсем не так. Самый большой подъем демономании и гонений на ведьм приходится на период Позднего Возрождения и начала Просвещения. Именно тогда начинается качественно новый этап ведьмомании, который нельзя рассматривать как прямое продолжение более ранних преследований (Гуревич, 1987, с. 12–13). Ведьмы преследовались не более, чем остальные еретики, и только в конце XVI века они превратились в объект маниакальной охоты и репрессий.

Размах репрессий, начавшихся во второй половине XVI века, уничтожение светскими и церковными карательными структурами своих же собственных сограждан и прихожан неимоверны не только для того времени, они поражают и нас, перешагнувших в XXI век и искушенных своей кровавой историей.

Питер Брейгель. Правосудие (1559–1560). Гравюра. Фрагмент

Преследования еретиков начались еще в XII веке и обрели силу закона, когда в 1184 году папой Луцием III была введена епископская инквизиция. Вначале эти преследования только косвенно могли затронуть тему колдовства. Еретиками считались вальденсы, катары, альбигойцы, а также все те, кто позволил себе усомниться в католической догматике, но отнюдь не деревенские ведьмы. Хотя обвинения в вероотступничестве в адрес конкретных еретиков порою могли наряду с другими провинностями упоминать и обвинения в колдовстве.

Более века инквизиция искореняла еретические секты и процветала, конфискуя имущество еретиков. Но успешное искоренение ереси подорвало ее же источники финансирования. В 1375 году инквизитор Оймерик писал: «В наши дни не осталось богатых еретиков, так что принцы, не ожидая получения больших денег, не хотят вводить себя в расходы, очень жаль, что столь полезному учреждению, как наше, следует быть столь неуверенным в будущем» (Роббинс, 1996, с. 12).

В XIV веке успешно искоренили еще одно «зло» – изгнали из городов евреев, которые в течение нескольких столетий были виновны то в засухе, то в чуме, то в порче. Лавина еврейских погромов началась в 1348 году после большой вспышки чумы. К концу средневековья евреев в Европе почти не осталось (Groh, 1987).

Для социально-психологической атмосферы XIII–XIV–XV веков свойственны повышенная тревожность населения, коллективные фобии, страх перед жизнью, полной боли и лишений, страх смерти, страх перед загробным воздаянием… Страхи порождали образы «пляски смерти», пророчества скорого конца света, а также представления о силах зла, которые постоянно вмешиваются в жизнь человека. Трансформация представлений о соотношении сил добра и зла в картине мира людей той эпохи, смутные страхи, поиск инквизицией новых врагов, а также двойственное отношение к колдунам в народной культуре – все это могло стать благоприятным социально-историческим фоном для изменения отношения к ведьмам (Гуревич, 1987).

Идея приравнять занятия колдовством к ереси впервые, может быть, была высказана в 1258 году, когда инквизиция запросила папу Александра IV, «следует ли принимать во внимание чары и колдовство». Тогда, в середине XIII века, понтифик не дал прямого согласия, но оговорился, что преследованиям подлежат те чародеи, чье искусство вступает в противоречие с догматами веры. Позже суеверный папа Иоанн XXII, одержимый мыслью, что его пытаются околдовать, в булле от 1326/27(?) года признал реальность преступлений ведьм и призывал к борьбе с ними. Но и эта булла, и другие обращения Иоанна XXII к инквизиторам мало что изменили в отношении церкви к колдовству (Роббинс, 1996, с. 12, 181, 190–191, 220). О кардинальных изменениях в оценке колдовства свидетельствует поддержка Базельским собором и понтификатом папы Феликса V инквизиции против колдовства.

Немецкий исследователь В. Берингер показывает, что первые локальные волны преследований ведьм, прослеживающиеся уже в конце XV века, тесно связаны с эпидемиями чумы и другими социальными кризисами[1]1
  По последним данным, более ранние свидетельства о процессах против колдунов на юге Франции начиная с 1320 года оказались фальшивкой. Сообщения же о подобных процессах, проходивших около 1400 года, в настоящее время квалифицируются как обратные проекции хронистов, писавших в более позднее время (см.: Шверхофф, 1996).


[Закрыть]. При этом многие зачинщики преследований были одновременно реформаторами церкви, так что поиск виновников всех бед и несчастий происходил под знаменем борьбы против примесей «суеверия» в христианской вере (Шверхофф, 1996, с. 310). С позиций христианства, ведьма представляла собой воплощение древних языческих традиций и являла «предельный случай нонконформизма» (Томас, 1982, с. 98–99).

Ведьмы, вызывающие бурю. Из книги Ульриха Молитора «De Lamiis» (1489) (перепечатка из: Роббинс, 1996)

Но ни эти ранние преследования ведьм, ни упомянутые папские буллы не имели непосредственной связи с тем пожаром, который охватил Европу во второй половине XVI века. И дело не только в массовости репрессий или количестве смертных приговоров. На первых ранних процессах выдвигались обвинения во вредоносном колдовстве, но и речи не было о ведьме как о пособнице дьявола. Пособницей дьявола ведьма станет значительно позже, к тому времени, когда в корне изменится само отношение к дьяволу. Если на протяжении всего средневековья дьявола просто страшились, он строил козни и обманывал людей, но был «обезьяной Господа» и мог действовать лишь в «очерченных божьей волей пределах», то к концу XV – в XVI веке Сатана уже мыслится как «Князь Тьмы», «всесильный соперник Бога», Антихрист (Гуревич, 1987, с. 21).

Однако основные положения колдовства как ереси вызревали еще около столетия, и главным среди них была идея союза ведьмы и дьявола.

Вехами в разработке идеи еретического колдовства, идеи, которая владела умами на протяжении почти что трех веков, были булла папы Иннокентия VIII от 5 декабря 1484 года и брошюра «Молот ведьм» (первое издание – 1486 год), сочиненная инквизиторами Яковом Шпренгером и Генрихом Крамером (латинизированное Инститорис). Именно в этих документах древние легенды о черной магии соединяются с церковной догмой о ереси. В них оформляется идея колдовства как договора с дьяволом.

Булла от 5 декабря 1484 года документально закрепила переворот в христианской теологии: ранее вера в колдовство рассматривалась как язычество и, с этой точки зрения, была элементом ереси, что было отражено в Епископском каноне начала Х века; теперь же факт существования колдовства признается и оно квалифицируется как ересь (Роббинс, 1996, с. 189, 208–210).

Раннее изображение дьявола (1484) (перепечатка из: Роббинс, 1996)

«Не без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях Германии… очень многие лица обоего пола пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами, инкубами и суккубами и своим колдовством… насылают порчу… …сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дерзают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, к оскорблению Божеского величия и к соблазну для множества людей» (Булла, 5 декабря 1484 года) (цит. по: Лозинский, 2001, с. 26). В связи с этим церковь встает на защиту веры, и инквизиторам вручаются чрезвычайные полномочия: «Но мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов… …дабы названные местности не остались без должного обслуживания инквизицией, мы, нашей апостольской властью, постановляем: да не чинится никакой помехи… инквизиторам, да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершивших указанные преступления, как если бы в полномочной грамоте были точно и поименно названы округа, города, епархии, местности, лица и преступления» (там же, с. 27).

Булла Иннокентия VIII была взята Яковом Шпренгером и Генрихом Крамером в качестве предисловия к «Молоту ведьм». В «Молоте ведьм», наряду с дальнейшим обоснованием гнусности ведовства именно в силу его связи с дьяволом, содержится «практическое руководство», как бороться с разными видами колдовства, как возбуждать суды против ведьм, как добиваться от них признаний…

Но ни буллу, ни «Молот» историки не связывают напрямую с дальнейшими еще более ужасающими преследованиями ведьм. Напротив, к концу XV века число процессов сократилось. В первой половине XVI века отмечены лишь отдельные случаи преследования ведьм (Шверхофф, 1996, с. 310). «…Момент появления папской буллы и „Молота“ отделен целым столетием от времени, когда развернулась массовая охота на ведьм. Иными словами, теоретическая подготовка преследователей ведьм на несколько поколений опередила эти преследования» (Гуревич, 1987, с. 35).

Понадобилось более века, чтобы идея еретического колдовства обрела энергию «запала» европейского масштаба.

С 1550—60-х годов количество процессов начинает расти, преследования ведьм обретают черты массовых репрессий и террора.

Историки Робер Мюшембле, Кит Томас и Алан Макфарлен связывают это с нарушением традиционного уклада жизни в западноевропейской деревне XVI–XVII веков: обострение антагонизма сельской зажиточной верхушки и бедноты; желание отвлечь внимание крестьян от имущественных и социальных противоречий; распад традиционных отношений взаимопомощи; кризис мировоззрения в связи с активным наступлением христианства на народную культуру и народную трактовку веры в Христа. Тогда суть массовой охоты на ведьм «можно трактовать как один из актов длительной борьбы церкви против народной культуры» (Гуревич, 1987, с. 41–45; Шверхофф, 1996, с. 320).

Для основной массы крестьянства в обстановке серьезных социальных потрясений ведьма, по замечанию А.Я. Гуревича, оказывается удобной фигурой, на которую можно возложить ответственность за все неурядицы и страхи. То есть деревенская колдунья оказывается тем «козлом отпущения», наказание которого создает иллюзию восстановления порядка (Гуревич, 1987, с. 42).

В. Берингер считает, что питательной средой для всплеска ненависти к ведьмам стал «общий кризис» конца XVI века: изменение климата привело к аграрным кризисам; стихийные бедствия и неурожаи сами по себе объявлялись результатом колдовства, к тому же они вели к росту заболеваемости и смертности, что в свою очередь тоже приписывалось ведьмам (см.: Шверхофф, 1996, с. 311). В. Берингер утверждает, что есть четкая связь между неурожаями, ростом цен и вспышками преследований ведьм. Однако Алан Макфарлен, проанализировав 500 судебных дел по ведовству, проходивших в графстве Эссекс в 1560–1680 годах, пришел к выводу, что никакими экономическими факторами невозможно объяснить преследования ведьм. Непосредственной связи между охотой на ведьм и увеличением давления населения на экономические ресурсы нет (Макфарлен, 1982, с. 129–130).

Как бы то ни было, на сегодняшний день нет исчерпывающего объяснения причин охоты на ведьм.

Только Германии охота на ведьм обошлась в 20 000 человеческих жизней. Немецкие историки рассматривают это как «…самое крупное после Холокоста не связанное с войной уничтожение людей в Германии» (Шверхофф, 1996, с. 311).

Сохранившиеся свидетельства современников и цифры говорят сами за себя. Реестр ведьм только из одного бенедиктинского аббатства Св. Максимина (Трир), обладавшего юрисдикцией над десятью деревнями, содержит сведения о 306 осужденных за колдовство с 1587 по 1594 год, чье разоблачение привлекло к ответу еще 1500 человек. Известный судья Никола Реми на первой же странице своего демонологического трактата хвастается, что с 1581 по 1595 год он сжег в Лотарингии за колдовство 900 человек. Одно из самых больших сожжений состоялось в 1589 году в Кведлинбурге (Саксония) – в городке с населением 1200 человек в один день были казнены 133 ведьмы (Роббинс, 1996, с. 109, 370–371, 447).

В курфюршестве Майнцском только в XVII веке было послано на костер более двух тысяч человек. В маленьком княжестве Эльвангене за 1611–1618 годы было осуждено более четырехсот человек (Шверхофф, 1996, с. 311, 313).

Вюрцбургское и Бамбергское епископства прославились в веках расправами над ведьмами.

С именем князя-епископа Филиппа Адольфа фон Эренберга связаны самые массовые казни в Вюрцбурге. За годы своего правления, с 1623 по 1631 год, он сжег 900 ведьм. Примерно с 1629 года колдовская истерия пошла на убыль. Р.Х. Роббинс склонен объяснять это тем, что в водоворот репрессий был втянут единственный наследник князя-епископа, его юный племянник – студент Эрнест фон Эренберг. Дело было организовано окружением Филиппа Адольфа, сам же он, очевидно, не захотел расставаться с репутацией бескомпромиссного борца с ересью и лично подтвердил приказ о казни племянника. Этот поступок не прошел для князя-епископа бесследно – введены были поминальные службы по жертвам ведовских процессов.

Личная ли трагедия стала причиной спада волны репрессий или это результат стечения многих обстоятельств – до конца неясно. Примерно в это же время к Вюрцбургу подступила шведская протестантская армия, что временно отвлекло внимание от ведьм и приостановило казни (Роббинс, 1996, с. 96–99). В 1630–1631 годах вышло распоряжение императора, запрещающее судам присваивать имущество жертв (там же, с. 13). И это в свою очередь могло отразиться на рвении судебных чиновников. Экономическое же положение населения нисколько не улучшилось, эти годы, особенно 1628-й, были неурожайными.

Что было пусковым механизмом репрессий и что стало главной причиной их спада, так и остается неясно даже в пределах одного Вюрцбурга.

В это же время пошли на убыль репрессии в Бамберге, где правил двоюродный брат Филиппа Адольфа – «ведьминский епископ» Годфрид Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхейм (1623–1633). С 1626 по 1629 год в этом городе в среднем сжигалось ежегодно по 100 человек, в 1630 году – 24 человека, а в 1631-м – ни одного (там же, с. 47–49).

Что было причиной столь резкого изменения? Что именно могло переломить отношение к казням: от одобрения к ужасу и протесту?

Общая глобальная картина охоты на ведьм в XVI–XVII веках при более пристальном рассмотрении предстает в виде локальных всплесков репрессий и очагов преследований. Роль отдельных личностей в этих локальных гонениях на ведьм нельзя недооценивать.

Очень частный, но показательный пример. В деревне Рейнбах (около Бонна) до 1631 года не было ни одного случая смертной казни заключенных. Но все изменилось с появлением в этой местности известного охотника на ведьм Франца Бюирмана. Во время его визитов в 1631 и 1636 годах в Рейнбахе и двух соседних деревнях из 300 жителей 150 человек было сожжено живьем. Герман Лоэр, судебный чиновник Рейнбаха, и еще двое других чиновников безуспешно пытались ему противодействовать[2]2
  Сам Лоэр с семьей едва спасся, бежав в Амстердам. Там он написал книгу, в которой описал подноготную судебных процессов над ведьмами и судей-убийц, в частности Ф. Бюирмана. Опасаясь репрессий, Лоэр не публиковал свою книгу, пока ему не исполнился 81 год (Роббинс, 1996, с. 53—254).


[Закрыть]. Бюирман же вошел во вкус. Он даже обнаружил по ходу следствия в Зальцбурге в 1636 году, что его собственный палач – колдун. Бюирман немедля сжег и палача (Роббинс, 1996, с. 68–70).

Те «поборники справедливости и наказания порока», что неотступно следовали канонам своего времени и искореняли ересь, играли роль катализаторов в преследованиях ведовства.

Другие, чье милосердие и здравый смысл оказались сильнее, чем всеобщая демономания, как могли, препятствовали репрессиям, временами даже успешно.

Одним из первых, кто усомнился в справедливости охоты на ведьм и встал на защиту жертв, был личный врач герцога Вильгельма Иоганн Вейер (1515–1588). Благодаря его авторитету Клевское и Юлисбергское герцогства были относительно свободны от колдовской истерии (там же, с. 82–84).

Известный теолог, почетный профессор Трирского университета Корнелиус Лоос (1546–1595), пытаясь остановить поток судов и казней, писал письма гражданским и духовным властям, выступал в защиту осужденных. Дважды К. Лоос сидел в тюрьме, подвергался пыткам, дважды коленопреклоненно публично отрекался от своих убеждений, умер в ссылке и был похоронен, согласно его воле, в маленькой часовне под фигурой Христа, несущего свой крест[3]3
  В историю К. Лоос вошел как автор трактата, осуждающего демономанию и обосновывающего несостоятельность охоты на ведьм. Этот трактат в 1592 году был уничтожен инквизицией прямо в типографии. В течение трехсот лет эта работа считалась погибшей (пока не была в конце XIX века частично обнаружена), но все годы о ней помнили, на нее ссылались, с ней полемизировали. Одна лишь память о трактате К. Лооса вела войну с мракобесием (см.: Роббинс, 1996, с. 250–251).


[Закрыть].

Один из самых громких протестов против безумия охоты на ведьм прозвучал из рядов самих гонителей. Фридрих фон Шпее (1591–1635), иезуит, профессор теологии, всю жизнь провел в эпицентре немецких судов над ведьмами; в течение нескольких лет его обязанностью было исповедовать перед казнью обвиненных в колдовстве, и милосердие взяло верх над догматами веры. Его трактат «Предостережение обвинителям», в котором он предельно откровенно описывает беззаконие судов, обреченность жертв, садизм и ужас пыток, а также теологическую несостоятельность теории колдовства, стал вехой в борьбе с ведьмоманией. Сам же отец Шпее подвергался гонениям, сидел в тюрьме. Умер, заразившись чумой в Трире, будучи приходским священником у прокаженных (там же, с. 512–517).

Перечень имен можно было бы продолжить. Судьба каждого заслуживает самостоятельного исследования. Путь их прозрения, их противостояние общепринятому пониманию богоугодности, добра и зла – все это сквозь века перекликается с самыми болезненными темами нашего времени. Они скорее готовили будущее, проторяли ему дорогу, чем влияли на окружающую действительность. Хотя последнее вовсе не исключает их вмешательства в решение отдельных судебных процессов.

Каждую локальную вспышку преследований можно более или менее рационально объяснить исходя из конкретных исторических (микроисторических) обстоятельств: неурожай, война, нашествие улиток, саранчи, мышей, рецидив чумы или же личное участие какого-нибудь облаченного властью лица. Но эти выводы нельзя обобщить и понять причины охоты в ее глобальном масштабе. Наличие вышеназванных причин в совокупности с самыми рьяными инквизиторами вовсе не обязательно приведет к вспышке охоты на ведьм. Причинно-следственная связь, кажущаяся прозрачной и очевидной в одном случае, в другом – отсутствует. В сходных ситуациях одни города и деревни приглашали к себе «выдающихся специалистов» по поиску ведьм, а другие – выражали свое недоверие обвинителям и противодействовали преследованиям.

Далеко не всегда неурожаи и бедствия вели к паническому поиску виновных. Также неоднозначно и с военными действиями: когда реальный враг у стен города, ведьмам уделяется мало внимания и число их резко сокращается, но сама атмосфера войны и жестоких расправ питает всевозможные страхи, разоряет население и в свою очередь заставляет искать виновника несчастий.

Каждый сюжет в истории охоты на ведьм, каждая вспышка имеет подъем, пик, спад, независимо от того, длится ли она месяцы или годы. Так было и в течение годового разгула знаменитого генерал-охотника за ведьмами Мэтью Хопкинса. Со своими подручными он колесил по дорогам Англии, выискивая и разоблачая ведьм. Его умением восторгались, ему верили, его приглашали как эксперта и знатока в различные графства. В какой-то момент (точнее, с апреля 1646 года) его популярность резко упала, судьи заинтересовались его честностью и доходами, некий священник Джон Гоул осмелился выступить против него с проповедью. Хопкинс вынужден был отойти от дел (Роббинс, 1996, с. 481–484).

Возмущение населения, вызванное повальными арестами, с одной стороны, понятно: неужто все жители – ведьмы; с другой же стороны, в нем есть нечто совсем не очевидное. Какое количество ведьм приемлемо, а какое заставляет усомниться в обоснованности самой ведьмомании? Кого приемлемо видеть колдуном/ведьмой, а кого недопустимо? От чего зависит последнее, от социального статуса, от личных качеств, от общего накала репрессий?

Все в том же Бамберге были осуждены и сожжены канцлер князя-епископа, пять бургомистров, большинство городской знати, в том числе те, кто пытался препятствовать процессам. Все это происходило на фоне медленно растущего недоверия к инквизиторам и жалости к жертвам. Сходная картина в Трире, Вюрцбурге и некоторых других городах. В Норлингене только в 1590 году были сожжены 32 женщины, известные, уважаемые, занимавшие высокое положение. Тюрьмы не вмещали обвиняемых, но волна репрессий продолжала нарастать. А в 1594 году арест некой Марии Холлин, владелицы таверны «Корона», вызвал протест. Спустя 11 месяцев, пройдя через 56 пыток (зарегистрированный максимум, когда жертва выжила), не признав вины, М. Холлин была освобождена. Это стало переломом, и гонения на ведьм в данной местности приостановились (там же, с. 239–241).

Весьма показательно описание колдовской истерии каноником трирского собора Иоганном Лиденом: «Все настолько поверили, что продолжающийся в течение многих лет неурожай вызван ведьмами по наущению Дьявола, что вся страна поднялась, чтобы уничтожить ведьм…От суда до суда, по городам и деревням всей епархии стремительно передвигались специальные обвинители, инквизиторы, нотариусы, судьи, присяжные заседатели, констебли, тащившие на пытки и суд существа обоих полов и сжигавшие их в огромных количествах. …Безумие людской злобы и судов, алчущих крови и добычи, распространилось так широко, что едва ли остался кто-либо, не затронутый подозрением в этом преступлении. …Пахари и виноградари терпели банкротство, вследствие чего снижалось производство продуктов. Едва ли суровая чума или самый безжалостный захватчик смогли бы подвергнуть такому разрушительному воздействию территорию Трира, как данная инквизиция и преследования, не знающие границ. …Подобные преследования продолжались несколько лет. Наконец… население впало в нищету, были введены законы и усилены ограничения стоимости расследований и доходов инквизиторов, и неожиданно, как будто их боевой пыл вдруг иссяк, жажда преследований сошла на нет» (Роббинс, 1996, с. 447–448).

Жизнь стала хуже, разорившихся и нищих еще больше, а охота пошла на спад. Причем спад этот был во всех слоях и сословиях, иначе ограничения не вводились бы в юридическом порядке или имели бы место самосуды и расправы.

Возникает ощущение некой пропорции добра и зла, жестокости и милосердия, грубое нарушение которой заставляет снова выровняться чаши весов, восстанавливая это никому не ведомое соотношение.

* * *

Так все же почему и как традиционно настороженное отношение к ведьме из общих религиозных и социальных установок переросло в руководство к действию и террор?

Каким образом колдовство из нежелательного народного суеверия стало превращаться в самый страшный для христианина грех – в ересь? Ведь церковь мирно уживалась и взаимодействовала с народной культурой и пережитками язычества на протяжении многих веков.

Как ренессансная культура с ее интересом к человеку, к просвещению, к научным знаниям о мире могла породить такой всплеск охоты на ведьм, какой был в конце XVI – первой половине XVII века?