Текст книги "Иная. Песнь Хаоса"

– Как же, приживет он, – со скрытой злобой проскрипела Ауда. – Ох, взял ведь нас тоже молодыми. Сначала меня, потом ее, а теперь старухами обзывает. А мы еще бабы в соку.

Она самодовольно подбоченилась, а Вея прижала руки к груди и забормотала:

– И всё требовал, требовал от нас чего-то. А у самого от дурман-травы детей-то не может быть, небось.

Котя лежала на подушках, вдыхала успокаивающие ароматы. Она обдумывала, что ей теперь делать. Жены не походили на врагов, но и в союзники их принять не получалось. Ауда явно помнила, как по молодости они с Игором понимали друг друга с полуслова. Они до сих пор перекидывались тайными взглядами и шуточками. Понимала-то в чем? В беззаконных делах, не иначе. А Вея выглядела сломленной, опустошенной. Такой предстояло сделаться и Коте, превратиться в Тенку. Тень… И чем это лучше? Разрушающие убивают, от их прикосновений даже создания Хаоса рассыпаются пеплом. Но что делать, когда при жизни обрекают на смерть? Исчезнуть… Котя сдерживала слезы, сжимала зубы. Вновь сковывал бессильный гнев, но оставалось только впиваться зазубренными ногтями в исцарапанное бревно стены.

– Добрые женщины, можно ли мне куда-то уйти? Зачем я ему? – взмолилась Котя без особой надежды.

– Зачем? Ты слышала: будет пробовать в последний раз, – пожала плечами Ауда.

– А вот сбежать даже не думай, – проговорила Вея, шепнув на ухо, когда Ауда отошла к печи. – Он ведь тоже разбойник, а не купец, и напали на тебя не просто так – это лихие люди Однорукого были, у них с нашим муженьком давний спор вышел. – Она возвысила голос. – Но кто-то их подрал, ты говоришь?

– Да. Медведь, – не моргнув, соврала Котя.

– А тебя как не тронул? – заинтересовалась Ауда.

– Да я в снег упала и лежала как мертвая.

– И что же, один медведь всех-всех лиходеев разорвал? С оружием? – недоверчиво нахмурилась старшая жена.

– Да. Но я не знаю. Наверное, лишилась чувств. Я не видела.

Рассказывать про Вен Аура показалось страшным проступком, предательством его доверия. А то еще снарядили бы отряд наемников-охотников, излазили бы леса да гати, нашли бы чудесного зверя и изрубили. Котя ужаснулась своим измышлениям.

– Ох и натерпелась ты страху, – выдохнула Вея.

– Выздоравливай, – воодушевленно хлопнула Котю по руке Ауда. – Нам свадьбу еще готовить.

– А если сбежишь, так на твою деревню набегут люди Игора, разорят родную избу, заберут то, что посчитают уплатой долга, – продолжила Вея.

«Мне что такая свадьба, что разбойники. Все едино», – с горечью думала Котя. Вскоре она вновь погрузилась в сон, силы еще не вернулись к ней. Зато больше не мучили страшные видения, лицо больше не горело, руки и ноги не мерзли. Хворь отступила, ушла обратно к Разрушающим, как цепная собака, не получившая кость.

Через два дня Котя уже смогла встать, небольшие шажки получались не лучше, чем у малого ребенка, приходилось хвататься за стены. Но постепенно тело вспоминало, сколько ему лет. Никакой работы не поручали, поэтому Котя разумно пользовалась возможностью отдохнуть.

Она все еще твердо намеревалась сбежать, верила, что вновь ее найдет Вен Аур. Не бросит же! Хотя… Она не сумела превратиться в создание Хаоса, она не подошла ему. Возможно, зверь счел, что так ей лучше. Только теперь вернулся томящий далекий зов. Он то приближался, то исчезал, будто кто-то кружил возле деревни.

Неизменно все ближе придвигался черный день свадебного пира. Игор временами заходил в горницу, рассматривал невесту, спрашивал, как ее здоровье. Рядом с ней всегда находилась одна из жен. Они часто пряли, Вея сосредоточенно ткала и вышивала. Ее молчание давило, а трескотня Ауды раздражала. Но благодаря ей удалось узнать побольше о будущем злополучном муженьке.

– Он страшный? – спросила как-то несмело Котя.

В тот день она уже переоделась в зеленый повседневный сарафан, а на лавке разложили перед ней новый, праздничный, обещая, что именно в нем она предстанет на пиру.

– Страшный? Не очень. По крайней мере, нас не бьет да лихих своих молодцев не подпускает, – ответила Вея, отвлекаясь от работы.

– Если он дурман-травой людей отравляет, почему же на него не найдется управа? Неужели сюда не приезжают люди князя?

Котя отчаялась найти правду, в ее деревне все считали, что раз уж духи благословляют князя на престол, то у слуг его и следует искать справедливости.

– Приезжают, а как же, – довольно хмыкнула Ауда, увлеченно рассказывая: – И уезжают с данью не только князю, но и себе. А то, что разбойники в лесах – так кто же проверит, чьи они. Дань не мешают собирать, не грабят мытарей – и всё, никто не узнает. Игор-то за столько лет знает, кого можно трогать, а кого нельзя. Есть у него и враг, Однорукий, вот на него все и валит, если вдруг случается попутать, кого грабить.

– Но это же беззаконие какое творится! – вскинулась Котя, с трудом заставляя себя казаться покорной и спокойной.

Это помогло бы в ее побеге. Только каком? Понять, как действовать, все не удавалось. Из горницы ее все еще не выпускали.

– Творится, а что поделать. Так научились жить, по-другому не умеем, – пожала плечами Ауда.

– Откуда же дурман-трава берется? – отвлекала ее Котя, словно бы интересуясь.

– Везут с Аларгата под видом разных товаров, – охотно отвечала Ауда. – Так Игор и разбогател, а был-то никем, считай. Я же его первая жена, с юности с ним.

– И вы ему помогали во всем этом?

– Чем могла. Я-то в юности тоже была не промах! Обольщала гостей его, отвлекала на себя внимание врагов. Они как рот разинут на красу, так Игор и украдет у них, что ему нужно.

– Но это же бесчестно! За такое духи не прощают! – все не могла подавить негодование Котя. – У меня в деревне воров заживо в землю закапывали. Помню, один раз со всей семьей, сказали «сорняки вырывать с корнем надо».

– Ох и крутые у вас нравы! – поразилась Ауда, а потом продолжила, злобно сверкая глазами: – Да что ты тут! Да, бесчестно. Для тебя бесчестно. Но, знаешь, когда тебя забирает хоть кто-то из дома увеселений, пойдешь с радостью и с таким, как Игор, лишь бы быть его одной, а не общей да каждого встречного.

Котя замолчала, хотя не устыдилась ни единого своего слова. Худые люди лучше честных находят для себя оправдания.

– Неужели добрый человек не забрал бы? – отозвалась она, низко склоняя голову.

– Добрым молодцам и добрые девицы нужны. И родилась я на улице, а не в теплой избе с тятенькой и маменькой.

– У меня тоже отец ушел за Круглое Море, иначе бы не отдали…

– И все равно: посмотри на себя – ровная вся, губы алые, груди тугие. – Ауда ткнула Котю в живот. – Эх… вышел бы только толк.

– Не хочу я быть женой человека, который нажил так богатство, – прошипела сквозь зубы Котя.

Ауда сморщилась и резко хлестнула по щеке и губам, Котя отпрянула.

– Да что ж ты заладила! Будешь перечить, так он запросто отдаст тебя в дом увеселений! – с угрозой нависла над ней Ауда, но очень быстро заулыбалась: – Лучше жить в достатке да помалкивать. Теперь-то глянь, какой терем у нас. Так-то и лучше, чем на улице. Живем тихо, не в городе, не в деревне, богатство скопили. Только вот детей не прижили. – Она вздохнула и погрустнела, опускаясь на лавку. – Эх… А я ведь любила-то его по молодости. Лихой был да горячий. Бывало, обовьешь его руками, целуешь жарко, а он тебя как укусит… Ух, как зверь дикий! – От воспоминания глаза ее загорелись и вновь померкли. – Но потом все ушло куда-то. Разлюбил он меня. И я сама себя. Все думала: виновата, что богатство все это передать некому будет. В доме увеселений с девками всякое случается, больно делают, не берегут. Думала, может, и я виновата. Так я и надоумила его взять вторую-то жену.

– Тоже из дома увеселений? – шепнула Котя, озираясь на молчаливую Вею.

– Нет, наоборот! Нашел в этой деревне, – тоже негромко отозвалась Ауда. – Хорошая была девица, отдавала ее вдова хворая, совсем плоха уже была тогда. Взял без приданого. Все еще сказали, что пожалел. Да толку тоже не вышло. Уже много лет – и ничего. У других в избах тесных мал мала меньше, а у нас в тереме тишина.

Котя слушала ее и проникалась невольным сочувствием к безответной Вее. Она-то не участвовала в дурных делах, но и на такую жизнь не жаловалась, потому что другой не знала. Котя тоже не в хоромах родилась, но, наверное, слишком глубоко засел в ней дух свободолюбия, опьянили в детстве рассказы о далеких морях.

– Тоскливо мне порой, ой как тоскливо, – пожаловалась Ауда, старея сразу на несколько лет, скрываясь в тени угла у печи. – Такая печаль сердце ест. Я бы и чужого понянчила, к груди бы прижала, пела бы ему колыбельные.

Она с мечтательной нежностью схватилась за работу, смяла полотно с недоделанным узором, словно и правда качая на руках ребенка.

– Что, если духи так наказали вас? – зло сорвалось с губ Коти, с такой ненавистью, будто змея ядовитая слетела.

Самой неприятно сделалось. За это она получила новую пощечину, но сочла ее заслуженной.

– Опять ты со своей честностью, – прошипела Ауда, скаля редкие гнилые зубы. – Может, и наказали, Хаос их разберет. Но лучше бы тебе постараться. Ты молодая, крепкая. Вон и румяная вся, и руки сильные, и бедра широкие – должна справиться. Если справишься, можешь даже дитятко свое не любить, не пестовать, мне сразу отдашь, и я уж буду.

Котя ужаснулась при мысли, что ее дитя намерена отнять эта отвратительная старуха. Хотя больше страшила мысль о том, что придется до конца своих дней остаться в этом тереме.

– А если дело не во мне, а в нем? Что со мной будет? – воскликнула Котя, вспоминая слова Веи.

– Не вздумай сказать ему, что дело в нем, – предостерегла Ауда. – Я помню, как-то меньшая жена – считай, уже средняя – сказала ему. Так он ее исколотил! А как кричал! Никогда нас не бил, а здесь я его еле угомонила. Помнишь, Вея?

– Помню-помню, – выдохнула несчастная женщина.

– И что же мне делать? – спросила Котя, закрывая лицо руками.

– Живи с нами. Что еще тебе остается? – уже утешала ее Ауда. – Еды хватает, одевать тебя будет красиво. Работы немного, есть помощницы да помощники.

– Если лет через пять он поймет, что и с тобой ничего не получается, может, угомонится, – протянула Вея, заканчивая узор на полотне, рассматривая его в скупом свете слюдяного оконца терема. Горница оказалась хоть и просторной, но сумрачной.

– Да-да! Просто будем жить, – воодушевленно закивала Ауда. – Я ему говорила: давай возьмем на воспитание сиротку какую-нибудь, если уж богатство передать кому-то хочется, возьмем младенчика, так он и знать не будет, что чужой. Нет – упрямится. За такие слова уже мне попало. Все-то только свое семя посеять хочет. Но не прорастает оно ни в ком.

Так прошло еще несколько дней. Котя нашла себе привычную приятную работу: вышивала узоры. Кашель ее уже почти не бил, не нападал тяжким ударом. Вскоре она достаточно окрепла, чтобы посмотреть весь дом. Ауда охотно показала свои «хоромы». Терем в целом оказался просто избой в два этажа с несколькими сенями и комнатами. Подклеть уходила почти под землю, но там царила сырость, поэтому посмотреть ее не дали.

Ауда не замолкала ни на миг, охотно рассказывала, где и какие вещи, как получены, откуда привезены. Некоторые оказались из далеких неведомых стран, часть купленная, часть – украденная, о чем Ауда не стеснялась говорить. На нее даже прикрикивал Игор:

– Ну, старая! Это в прошлом! Теперь я торговый гость!

– Знаю я, какой ты гость, – бесстрашно смеялась ему в ответ жена, но без зла. И он так же ухмылялся ей, подмигивал, а Котю будто и не замечал вовсе. По крайней мере, заговорить с ней не пытался, чему она лишь радовалась. Она с трудом не морщилась от таких речей и прибауток про воровство. К счастью, у Игора находилось много дел, он отлучался из терема, но зато неизменными стражами оставались его люди, мрачные мужики, все с оружием. У многих оказались длинные изогнутые мечи, от жителей Ветвичей наемники отличались смуглыми лицами и горбатыми носами.

– А вот здесь-то мы уже столы скоро расставим, – показывала нижнюю горницу и сени Ауда.

Похоже, подготовка к свадьбе увлекала ее больше, чем остальных. Коте снова чудилось, словно все происходит не с ней, не по-настоящему. Две недели в бреду, полумрак верхней горницы – все выглядело дурным сном. Достаточно только открыть глаза. Но не удавалось. И далекий зов ничего не говорил, лишь жег и мучил – он как будто совсем приблизился. Котя выглядывала из всех окошек, нарочито интересуясь унылым видом на двор или на лес. Она надеялась заприметить оранжевые глаза у околицы или уже возле терема. И одновременно страшно переживала за прекрасного неведомого зверя. Возможно, он уже никогда не вернется, ведь ничего не обещал.

– Вот тут во главе стола жених с невестой сядут, – объясняла Ауда, указывая на стенные лавки.

– Почему на свадебный пир нельзя родных пригласить? – вздохнула Котя.

– Нельзя. А то узнают, чего не следует. На праздник-то съедутся все давние знакомые Игора. Все-все, кто дурман-траву ему помогает возить из Аларгата, кто продает ее по всем Ветвичам. Обещали прислать подарки. Он на праздник не поскупился, ты уж поверь, – довольно отвечала Ауда. – Вот и тебя скоро оденем в шелка да бархат. А убор тебе какой придумал! Эх, а у нас свадебка была под открытым небом, и оба в лохмотьях стояли. Посмотрели тогда друг на друга – и рассмеялись. И брачным ложем первым был у нас лесной мох.

Она вновь улыбалась воспоминаниям. Кто-то радовался и такой неправильной жизни, но Котя ужасалась, что навеки ее измажут в черной смоле бесчестных дел жениха-старика. И если бы еще привязалась к нему, как Ауда в свое время! Женское сердце непостижимое, порой принимает и беззаконие по слабости своей природы, лишь почуяв силу мужчины. Не каждая понимает, для чего эта сила – во вред ли или во благо.

– Только у вас-то он все равно любимый был, – со скрытой завистью пробормотала Котя.

Ее нараставшую с каждым днем привязанность к созданию Хаоса тоже многие сочли бы страшным преступлением, едва ли не более тяжким, чем воровство.

– А тебе постылый. Знаю, – отмахнулась Ауда то ли с сочувствием, то ли с издевкой; милосердие из нее выжгла жизнь. – Но перетерпишь и привыкнешь. Все привыкают. К чему угодно можно привыкнуть, если не думаешь об этом. Вот вроде оно есть, а ты его не видишь, не слышишь, не чувствуешь. Этому я в доме увеселений научилась. Тяжелее мне было, чем тебе, глупая. Тогда еще не запретили их, нас никто и не думал защищать.

Котя только вздохнула, не найдя, что ответить. Следующие несколько дней они почти безвылазно просидели в высокой горнице, вышивая рушники и рубахи. Царило тягучее молчание, разговоры не складывались, а красиво петь ни одна из них не умела. Ауда выглядывала в окошко и наставляла:

– О, тихо сидим в горнице. Гости прибыли. Сейчас с дурман-травой мешки сгрузят, в подклеть унесут. Носу не кажем, а то еще осерчает.

Игор улаживал перед пиром свои темные дела, получал, наверное, звонкую монету, потому вместе с гостями прибывал товар.

– Что такое дурман-трава? Страшное такое слово, – спрашивала Котя, не представляя, что же так затуманило сознание отчима в тот роковой день.

– Отчего же страшное? Дурман-трава и нужной иногда бывает, – отозвалась Ауда. – Например, когда у человека боль сильная. Он выпивает настойку и засыпает. Или когда врачевать надо. Знаешь, как кричат люди, когда им без дурман-травы приходится руку или ногу отнимать? Вот! Не знаешь! А я видела как-то. Ехали мимо деревни раз, давно еще, а там охотника медведь подрал. Нас еще тогда благодарили за чудесный настой. Охотник, правда, все равно умер, но зато спокойный и даже будто счастливый.

– Так что же, дурман-трава, чтобы умирать счастливым?

– Нет. Можно и жить. Когда совсем тоска на сердце. Только потом без нее радости уже не чувствуешь сам, – вздохнула Вея.

– Игор-то как разбогател? Продавал и продает лекарям половину, ему все благодарны. А вторую половину – уже без ведома слуг князя, – не без хвастовства продолжала Ауда. – Уже для тех, у кого тоска на сердце. В домах увеселения и харчевнях придорожных можно попросить всегда к меду сыченому или вину зеленому, если их не хватает, чтобы печаль залить. Главное – условный знак понимать.

– И все-таки это зло.

– Зло-добро… О чем толкуешь? – возмущалась Ауда. – К чему? Вон тебя саму продали ни за что, долг тот на самом деле покрыли бы твои золотые браслеты заморские. И как тебе после этого жить?

«Только кто долги-то честным людям навешивает? Кто дурман-травой с пути правды уводит?» – злилась Котя, не принимая никаких оправданий, но невольно призналась:

– Тяжело.

– Вот и вижу, что тяжело. А сколько таких, как ты? А скольких продают в дома увеселения? Или еще куда. Да и просто не все могут выдержать свою жизнь. Вот и просят сонных видений, – воодушевленно говорила Ауда, не отрываясь от споро идущей работы, но вдруг остановилась и, уставившись в пол, добавила: – Каждый имеет право умирать счастливым. Вот и подумай, дурное Игор делает или нет.

Котя сжимала кулаки, сдерживалась, но в конце концов вскочила с места, выбежала на середину горницы и закричала:

– Дурное. Совсем дурное! Люди потом еще хуже себе делают, только в видениях и живут. Или вы мне дурман-травы предлагаете?

В ней теснился бунт, хотелось выбежать прочь из терема. Она уже жалела, что ее нашли в снегах. Умерла бы или нет – природа в лесу решила бы, а теплый мех Вен Аура согрел бы не хуже шкуры убитого зверя.

– Нет-нет! Упаси духи. Ты здоровая нужна, сильная! – запротестовала Ауда. – Это нам уже все равно. Я-то старуха, как он говорит. Он со мной и не ложится уже.

Она вновь то ли утешала, то ли издевалась, задевая крайне болезненную тему. Котя изо всех сил старалась не думать о брачном ложе, уверяла себя, что до того времени что-нибудь придумает или обманет мужа в темноте. Но чем больше она силилась не представлять страшный миг, тем чаще являлся он смутным предчувствием. И Котя думала, что просто не доживет – сердце разорвется от ужаса и отвращения. Игор оказался ничем не лучше Вхаро. Среди людей не нашлось ей защитника, а среди зверей, возможно, отрекся последний.

– Да и со мной всё реже, – недовольно подала голос Вея.

– Зато с тобой, почитай, каждую ночь постарается, – вновь оскалилась Ауда.

– Совсем о нас забудет. Кто мы теперь? Вещи ненужные, – выдохнула Вея, неподвижно и безразлично глядя прямо перед собой, как неживая. – А ты его новая забава. Вон как всю увешал речным жемчугом и шелками.

Подарки Игора лежали в сундуке, Ауда же с наслаждением показывала их и примеряла на Котю, приговаривая, что в прежние годы радовалась бы столь щедрым подношениям.

– Это же из-за моря Кахи везли, из самого королевства Лагг, – восхищенно твердила Ауда, в который раз любуясь свадебным сарафаном.

Алая ткань лоснилась множеством тончайших узоров, жемчуг и яшма украшали край подола, пояс и рукава.

– А где это? Королевство Лагг, – заинтересовалась Котя.

Отец всегда говорил о землях к югу и не упоминал об этой далекой стране.

– В рассветной стороне. Ничего-то ты не знаешь, – смеялась старуха, вновь перебирая свои сладкие воспоминания. – А мы с ним по молодости весь мир посмотрели, то он матросом нанимался, то с караванами ходил. В рассветной стороне еще много-много стран лежит и островов. Ну а за ними… – Она осеклась и выплюнула с отвращением: – Отвергнутый Архипелаг, туда-то не приведи попасть. Однажды мы чуть не погорели на воровстве в королевстве Лагг, вот тогда бы нас сослали монстрам из Хаоса на съедение. Но ничего, как видишь, живые! – Она рассмеялась карканьем вороны. – Сбежали тогда, так с тех пор в Ветвичах и сидим. Спокойно здесь.

– Что будет со мной, если муж ваш попадется? – поежилась Котя.

Вен Аур, конечно, не напоминал монстров из легенд, но не просто так ходила дурная слава про те острова; все ведали, что создания Хаоса непредсказуемы. Странно было повстречаться с одним из них.

– Известно что! – с наглым торжеством продолжала смеяться Ауда. – Про мужа с женой как говорят? Две жизни – одна судьба. Скажут, что помогала тоже. Ты поняла? Никому не расскажешь?

Коте казалось, что ее мажут дегтем, окунают с головой в черную вязкую смолу, отчего она вновь сжала кулаки:

– Но это не так!

– И кто же тебе поверит? Знаешь пословицы-то? Крестьянское слово сказано – ветром подхвачено. Купеческое слово – бронзовая подкова. Только княжье золотое – тяжелое да литое, – все насмехалась старуха.

– Да уж, купеческое. Знаю я, какое оно, «купеческое», с тех самых пор, как в этом тереме живу, – впервые недовольно сверкнула на нее глазами Вея, и Ауда, как ни странно, успокоилась. – Никому не верь, девонька. Никому не верь. Люди что создания Хаоса.

– Создания Хаоса… честнее, – чуть не выдала себя Котя.

– Тебе-то откуда знать? Видела будто их? – фыркнула на нее Ауда.

Но Коте пришлось смолчать, прикусив язык. Она лишь безмолвно умоляла: «Вен, Вен Аур! Услышь меня! Вытащи меня отсюда! Куда угодно вытащи!»

– Не видела, – согласилась она, возвращаясь к работе.

– Вот и мы не увидели, – примирительно кивнула Ауда, продолжая ворковать: – Когда свадебный пир будет, ты не вздумай плакать.

– Почему?

– Не принято. Так ты оплакивала свой «переход», у своих духов прощения просила, а так ты уже у нас.

– Да уже и духи к тебе привыкли.

«О духах говорят! Да в этом месте только злые мороки водятся», – вновь подумала гневно Котя, но снова смолчала. Наверное, вот так и привыкают к самым дурным людям, закрывают глаза на их поступки и на собственное ничтожное положение.

– Просто Игор ненавидит слезы. А уж если его друзья соберутся, так и вовсе. В Аларгате на похоронах не плачут даже, не поймут, осерчают еще. Лучше улыбайся им и молчи. После пира, как на ложе поведет тебя, тоже не смей плакать. Ну а когда уже темно будет, можешь ничего не делать, он сам разберется.

– Ты отвернись потом к стене, когда он заснет, и там уже тихонько поплачешь, – с участием шепнула Вея, украдкой дотрагиваясь до руки Коти.

Хотелось бы предложить этой доброй женщине бежать вместе, да она бы уже не согласилась, смирилась. К тому же Котя до сих пор не ведала, как бежать из терема.

– Ты тоже плакала? – спросила она.

– Плакала. Не от боли, а вот сама не знаю от чего.

– Глупые вы обе! Эх, была бы я помоложе! – махнула на них Ауда. – Все вспоминаю и Аларгат, и море Кахи – степи бескрайние, волны черные. И ночи наши, без терема, да куда там… даже угла своего. И все мне кажется, что тогда-то и было счастье. Только мы в темноте и Хаос над головой.

«Хаос над головой», – эхом отозвалось в мыслях Коти. Она тяжко вздохнула, чувствуя себя неправильной: теперь она просила защиты не у десяти духов, а у создания Хаоса, обращалась к нему как в безмолвной молитве. С мыслями о Вен Ауре она и заснула в ту ночь, а наутро ее растолкала Ауда:

– Вставай, пора тебя к пиру готовить.

– Можно я на двор выйду? Воздухом подышу, – попросила Котя, сонно потирая глаза. При словах о пире все ее тело сковывало холодом.

– Только не вздумай бежать.

– Куда же я побегу? – нарочито показывала смирение Котя.

– Куда сбежишь – за все твои родные расплачиваться будут, – предупредила Ауда. – Если пойдешь к ним, так молодцы найдут тебя. Игор-то вольные мечи из самого Аларгата вывез еще. Это тоже в стороне восхода страна, за морем Кахи. И там лучшие ратники, которые никому не служат, только мошне.

– А если я не к родным пойду? Он их все равно мучить станет? – спрашивала Котя, с трудом играя глупую простушку.

Ауда уже раскусила ее после всех разговоров, ведь к тому времени они уже прожили в тереме около месяца.

– И куда же ты пойдешь? К диким зверям на поругание? – подбоченилась Ауда, улыбаясь. – Не станет, если тебя в деревне не найдет. Только идти-то тебе, я вижу, больше некуда.

Похоже, она уже не верила в серьезность слов несчастной невесты и воспринимала их как шутку. Котя же получила новую надежду: если бы выбралась просто в лес, то матушку и домашних никто бы не тронул. Только прежний дом уходил в далекое-далекое прошлое, недостижимый, затерянный среди лесов.

– Некуда, некуда, – соглашалась она. – Да я и не ведаю теперь, в какой стороне моя деревня.

– Да выпусти ты ее уже, румянее на пиру будет, – кивнула Вея. – И куда ж она сбежит? Двор-то сторожат молодцы.

– Да шутит, старая, шутит, – довольно рассмеялась Ауда. – Выходи, конечно, а то бледная стала. Только возвращайся быстро.

Настроение у старшей жены было прекрасное, она почти светилась, все больше посмеивалась, подшучивала над разместившимися на нижнем этаже многочисленными гостями. Расписная гридница наполнялась гомоном и топотом: уже сдвигали столы. Котя проходила между них бочком, стараясь, чтобы никто ее не увидел. Ее и так провели с закрытым белой накидкой лицом. Ауда сама надела на нее добротную шубу – очередной подарок Игора – и вывела на высокое крыльцо, неизменно сопровождая и украдкой давя на левое запястье.

Котя остановилась, вдыхая морозный воздух. Зима пошла на убыль, дни сделались длиннее, а ледяной наст уже не ложился на ноздреватый снег. С крыльца открывался вид на обширный двор богатого хозяйства. Все сарайчики и хлева находились с другой стороны терема, у парадного крыльца только останавливались сани. Котя впервые увидела терем снаружи: он напоминал скорее высокую избу, нежели сказочное строение, в котором живут князья. Хотя резные причелины и тонко сделанный охлупень в виде головы коня на крыше явно выделялись среди серых потемневших изб, расположившихся дальше по пригорку. Недалеко за крупной шумной деревней маячили верхушки леса. Терем стоял на холме, откуда открывался прекрасный вид даже за высокий частокол. Котя обратила взор к чернеющим стволам заснеженных деревьев.

«Вен Аур! Вен! Вен! Где же ты?! Здесь такие же разбойники, как в лесу! Только еще опаснее! У них мечи наняты из Аларгата, где бы он ни был. И две старые ведьмы наставления дают такие, от которых я в колодце готова утопиться. Мне страшно, Вен, мне так страшно. Лучше бы я обратилась тогда зверем лесным».

Она искала оранжевые глаза, всматривалась до сорванных морозом слез в далекую кромку леса, но – ничего, никого.

Только от ворот пошел какой-то светловолосый парень в теплом зеленом кафтане и алых сафьяновых сапогах. Котя недовольно посмотрела ему вслед: «Наверное, очередной лихой молодец Игора. Много их здесь, и все подсматривают, подслушивают. Не деревня, а змеиное гнездо. И сюда-то на ярмарки честные люди приезжают! Нет мне спасения! Нет…»