Текст книги "Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860‑е гг."

Нельзя не упомянуть, насколько ярко весь колорит и все парадоксы эпохи, а также ее социальные типажи, отражены в произведениях Эмиля Золя, летописца Второй империи, показавшего ее в своем многотомном романе-эпопее «Ругон-Маккары» сквозь призму повседневной жизни различных социальных групп: наряду с живущей многовековыми укладами деревней, практически не ощутившей перемен, Париж и виднейшие индустриальные центры являют собой локомотив будущего: биржевые спекулянты, банкиры и торговые центры, железные дороги, шахты, заводы, вызывающая роскошь столицы, развлечения и бурная артистическая жизнь. Депутат-бонапартист Эжен Ругон, финансовый воротила Саккар, директор роскошного парижского дома мод Октав Муре, куртизанка Нана, непризнанный художник Клод, лишившиеся работы шахтеры, честные скромные буржуа семья Шанто и доктор Паскаль – вот лица Второй империи, зеркало, отразившее все политические и социальные перемены эпохи. «Новая Франция», феномен, отраженный в одноименной книге современником Империи публицистом Л. Прево-Парадолем[80]80
  См.: Prevost-Paradol L. La France nouvelle. Paris, 1868.


[Закрыть], была, бесспорно, детищем Наполеона III.

Внешнеполитическая программа также составляла важную часть бонапартистской идеи. Внешняя политика Наполеона III в первые 10–15 лет его правления вновь вознесла Францию на высоту могущественной, влиятельной державы на мировой арене. Безусловно, амбиции императора диктовались стремлением к реваншу за прошлые поражения, к возвращению эпохи славы его великого дяди, к признанию империи соседями: ведь престиж Франции сильно пошатнула революция 1848 г., не говоря уже о том, что после унизительных решений Венского конгресса 1815 г. реваншистские настроения в той или иной степени присутствовали среди французской политической элиты. В начале своего правления Наполеон III выдвинул внешнеполитический лозунг: «империя – это мир», подразумевая под этим дружественное сосуществование с другими державами. Кроме того, император был горячим сторонником идеи независимости и самоопределения наций и формирования государств по национальному принципу, чем в немалой степени объяснялось упрочение националистических и шовинистических концепций в самой Франции. Однако реальные действия правительства были далеко не столь миролюбивы, как было заявлено императором.

Для подъема национального самосознания и укрепления престижа Франции на международной арене значительную роль сыграла победа в составе антирусской коалиции в Крымской войне 1853–1856 гг. Экспансионистские устремления империи наглядно проявились в колониальных захватах, в упрочении французского господства в Алжире (где в 1850-е гг. велась ожесточенная война с непокорным местным населением) и Индокитае; были установлены прочные дипломатические отношения с Китаем и Японией, туда неоднократно совершались торговые и научные экспедиции. Победы Франции возвысили ее авторитет в глазах европейских монархов; как писал Жюль Симон, «государи, напуганные европейскими революциями 1848 г., отдали честь этому выскочке: когда они увидели его силу, они признали его легитимным»[81]81
  Archives Nationales. Fonds Simon. 87 AP-20.


[Закрыть]. Собственно, именно к этому и стремился Наполеон III.

Самым смелым проектом наполеоновского правительства стала экспедиция в Мексику 1862–1867 гг. с целью водворения на мексиканском престоле выгодного для Франции монарха (им должен был стать эрцгерцог Максимилиан, брат австрийского императора Франца-Иосифа) и предоставления новых выгод финансовой олигархии. Экспедиция окончилась провалом, в ходе мексиканской революции монархия была уничтожена, Максимилиан – расстрелян, что всколыхнуло недовольство французской буржуазии и общества в целом. Осуждению подвергалась и начатая в 1859 г. Итальянская кампания, предлогом для которой стала помощь Пьемонту в борьбе против Австрии, реальной же целью было получение Савойи и Ниццы в качестве «награды» за помощь. Противники этих войн осуждали их за лицемерие и откровенную жадность, полагая, что истинный престиж империи – в мирном сосуществовании с соседями и проведении прежде всего справедливой социальной политики[82]82
  Ollivier E. Démocratie et liberté. Paris, 1867. P. 25–41.


[Закрыть]. Внешнеполитические действия империи ничуть не укрепили ее престиж, наоборот, подорвали его в глазах общественности. Опасным соседом империи становилась Пруссия, чья мощь и агрессия возрастали в войнах за объединение Германии, тем более, что она воспрепятствовала присоединению Францией Люксембурга. Видные политические деятели предупреждали императора об опасности конфликта со столь сильным соседом; более того, резкому осуждению подверглись антипрусские настроения бонапартистов как неуважение к правам и свободам немецкого народа, как грубое вмешательство в его внутреннюю политику, как эгоистический, воинствующий шовинизм, противоречащий исходному постулату Наполеона III о поддержке национально-освободительных движений в Европе, о праве каждой нации на свое государство: «Германия… не обязана жертвовать своими интересами в угоду нам и обрекать себя на жалкое существование, чтобы доставить нам радость господства»[83]83
  Ollivier E. L’Empire libéral. Paris, 1899–1912. Vol. 9. P. 181.


[Закрыть]. Иными словами, результаты внешнеполитических действий Франции накануне реформ были весьма неоднозначными.

Если наполеоновскому правительству удалось добиться значительных успехов в экономике, то ситуация во взаимоотношениях государства и общественных институтов была далеко не столь благополучной. Прежде всего эти сложности были связаны с характером политического режима Луи Бонапарта. Историки и современники, высоко оценившие экономические, социальные и внешнеполитические достижения Второй империи, тем не менее считают наиболее уязвимым и спорным ее моментом именно внутриполитическую систему и обеспечение политических свобод граждан[84]84
  См.: Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. СПб., 1903. Т. 5; Delord T. Histoire du Second Empire. Paris, 1869–1875; Du Camp M. Souvenirs d’un demi-siècle. Paris, 1949; Girard L. Napoléon III. Paris, 1986; Plessis A. De la fête impériale au mur des fédérés. 1852–1871. Paris, 1979; Tudesq A. La démocratie en France depuis 1815. Paris, 1971; Dufreigne J.-P. Napoléon III: Un empereur qui rêvait… Paris, 2007.


[Закрыть].

Наполеон III полагал, что для упрочения своей власти и предотвращения новых беспорядков он может применить только метод своеобразного лавирования: сохранить фундаментальное достижение революции 1848 г. (всеобщее избирательное право), но при жестком контроле за деятельностью представительного органа и общественной жизни и практически неограниченных полномочиях исполнительной власти. Император прекрасно понимал опасное состояние общества в конце 1840-х гг.: набирающий обороты конфликт буржуазии и социалистов, заброшенность и бедственное экономическое положение крестьянства, обремененного налогами и при этом не участвующего в политических событиях. Ни социалистические, ни прежние «орлеанские» либеральные лидеры так и не завоевали доверия широких масс. Такая «свобода» грозила только новыми разочарованиями и бессмысленной жестокостью. Поэтому неудивительно, что произнесенное Луи Бонапартом слово «порядок» произвело в обществе столь магический эффект.

Император был убежден, что «свобода никогда не способствовала основанию прочных политических зданий, она венчает их, когда время их уже упрочило»[85]85
  Грегуар Л. История Франции в XIX в. М., 1894. Т. 3. С. 563.


[Закрыть]. В этом и была заключена программа деятельности бонапартистского правительства в первое десятилетие существования империи. Несомненно, император руководствовался одновременно рационалистическими и популистскими соображениями: прошедшая революция необратимо изменила французское общество, задала высокую планку в отношениях с государством, активизировала социальные движения и требовательность гражданина к правителю, который отныне мыслился как подотчетный гражданам. Пойти против интересов общества означало самоубийство власти. По словам императора, «Франция не желает ни возвращения к старому порядку, ни погружения в опасные и сомнительные утопии революции»[86]86
  Цит. по: Girard L. Napoléon III. Paris, 1986. Р. 39.


[Закрыть]. Луи Бонапарт был избран президентом на демократических выборах подавляющим количеством голосов; его политическая система была поддержана, опять же, народным референдумом в 1852 г. Это укрепило убеждение императора в том, что его власть основана на доверии народа. Чтобы поддержать это доверие и одновременно контроль за общественной жизнью, власть сочла необходимым сохранить в обществе элементы демократии. Поэтому было сохранено всеобщее избирательное право – важнейшее достижение революции. Оставалась в силе Конституция и сохранялись представительные органы. Преамбула Конституции 1852 г. декларировала традиции французской демократии в их первозданном виде – «признание, утверждение и гарантия великих принципов, провозглашенных в 1789 г., которые являются основой публичного права всех французов»[87]87
  Le Moniteur. 10 Janvier 1852.


[Закрыть]. Такая формулировка подчеркивала «народный» характер конституции, отражавшей интересы не какой-либо узкой политической группы, но всей французской нации: равенство всех граждан перед законом, равенство в избирательном праве, неприкосновенность частной собственности, свобода слова[88]88
  См.: Plessis A. De la fête impériale au mur des fédérés. 1852–1871. Paris, 1979.


[Закрыть]. Император, желая лишний раз укрепить свою социальную базу, ввел в практику систему референдумов (точнее возродил, ибо его дядя также прибегал к ним); до конца своего правления он был убежден, что для власти нет более прочного гаранта, чем народ при прямом к нему обращении: «народ – единственный суверен, которого я признаю»[89]89
  Archives Nationales. Fonds Bonaparte. 400 AP-54. Correspondance avec Persigny.


[Закрыть], – заявлял император.

Но в действительности роль вышеназванных институтов оставалась марионеточной, а громкие заявления были лишь декором для легитимации авторитарного и, в сущности, узурпаторского режима. Ведь уступки и реформы в интересах потенциально опасных социальных сил мыслились самим императором всего лишь как «увенчание здания»[90]90
  Ollivier E. L’Empire libéral. Paris, 1899–1912. Vol. 10. P. 199.


[Закрыть], основа которого – строгий порядок, сильная исполнительная власть и успокоенное, удовлетворенное, в то же время устрашенное этой властью общество. Власть в свое первое десятилетие взяла курс на пресечение любых проявлений оппозиционности, что затронуло даже всегда осторожные либеральные идеи, вследствие чего многие из «людей 1848 г.» вынуждены были эмигрировать. В прессе существовала жесткая цензура и прямой контроль правительства путем «специального разрешения» на издание того или иного журнала: «журнал, посвященный политическим и социально-экономическим вопросам, может быть основан только с санкции правительства… журнал может быть закрыт по решению министерства внутренних дел, если оно сочтет его содержание опасным для власти»[91]91
  Archives Nationales. Fonds Rouher. 45 AP-1. La loi sur la presse. 1863.


[Закрыть]. В сущности, ограничения были наложены на важнейшие демократические свободы, которые при этом декларировались в Конституции.

Предвыборные собрания и агитация кандидатов оппозиции были запрещены, равно как встречи оппозиционных кандидатов с избирателями. Голос народа не мог быть услышан даже посредством представительных институтов – Законодательного корпуса, который, хотя и избирался всеобщей подачей голосов, не имел законодательной инициативы, она исходила от стоявшего над ним Государственного совета, члены которого назначались императором; парламент имел право только обсуждать представляемые ему готовые законопроекты без внесения в них поправок. Депутаты были лишены права избирать председателя своей палаты, вводился запрет на публикацию отчетов о заседании палаты. Отсутствовала выборность мэров. На парламентских выборах открыто поощрялась поддержка официальных кандидатов – ставленников правительства. По свидетельству современника, республиканца Э. Пеллетана, «министр передает имя кандидата префекту, тот передает его супрефекту, который передает его мэру; мэр передает его начальнику сельской полиции, который распространяет это имя по всей деревне. А сельская коммуна обнаруживает, что депутат, на которого она в своих мечтах возлагала столько надежд, на самом деле – парижский финансист, о существовании которого сельские жители даже не знали»[92]92
  Archives Nationales. Fonds Rouher. 45 AP-1. La loi sur la presse. 1863.


[Закрыть]. Министры не были ответственны перед парламентом, им запрещалось совмещать свои полномочия с должностью депутата и баллотироваться на выборах. Многие современники, критически настроенные по отношению к режиму, характеризовали этот период как время безнаказанности бюрократии и попрания политических прав граждан, которым избирательное право предоставлялось лишь в качестве «подаяния»[93]93
  См.: De Chambrier J. Second Empire. Entre l’apogée et le déclin. Paris, 1908. P. 24; Delord T. Histoire du Second Empire. Paris, 1869–1875. Vol. 5. P. 18; Ollivier E. L’Empire libéral. Paris, 1899–1912. Vol. 9. P. 410.


[Закрыть], ибо правительство было занято сооружением «здания». В сущности, единственная полноценно реализуемая свобода, которой обладал французский народ, заключалась в предоставлении ему избирательного права и выражения своего мнения на плебисците. «Когда народ лишен возможности говорить, или говорит настолько тихо, что его голос скорее напоминает молчание, то как можно распознать общественные настроения?», – писал Э. Пеллетан[94]94
  Archives Nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. E. Pelletan. Le Manifeste.


[Закрыть]. Формально независимые или оппозиционные кандидатуры не были запрещены, но во время выборов им чинились многочисленные административные препятствия вплоть до фальсификации результатов выборов; по воспоминанию современника, «префект обладает достаточными полномочиями для того, чтобы подтасовать свободно выраженные мнения в пользу официальных кандидатур. Мэр может осуществлять манипуляции, натравливая друг на друга разные социальные слои, жителей деревни и города, вселяя в буржуа ненависть к рабочему. Судья подливает масло в огонь этого конфликта, пугая народ призраком революции. Священник манипулирует народом, проклиная со своей кафедры свободу мысли. Университетский профессор, которому надлежит быть примером просвещенности и нравственности, клеймит свободу и попирает обязанности честных и свободных граждан»[95]95
  Le Progrès. 26 Décembre 1863.


[Закрыть]. Как отмечал республиканец Анри Рошфор, «во Франции судом является не правосудие, но месяцы тюремного заключения и тысячи франков штрафа для тех, кто выступает против грабительских налогов, против надзора полиции за прессой, облавы на демонстрантов, против незаконных арестов и расстрелов на улицах в случае неповиновения…»[96]96
  La Lanterne. No. 55. 1869.


[Закрыть]. Либерал Эмиль Оливье, признавая успехи Франции в экономической и внешнеполитической областях, тем не менее призывал власть задуматься над политическими свободами: власть дошла до той критической точки, когда жесткие меры и контроль над обществом уже неэффективны и перерастают в тиранию, тем самым дискредитируя монарха[97]97
  Ollivier E. L’Empire libéral. Paris, 1899–1912. Vol. 9. P. 199.


[Закрыть].

В итоге в либеральных кругах начала все громче звучать критика бонапартистского режима. Ведь, по сути дела, в первые десять лет многие из них прощали бонапартизму его узурпаторский характер исключительно по причине тех важных экономических, социальных и внешнеполитических достижений, которые действительно имели место и изменили выгодным образом внутреннее и международное положение страны. Еще в начале XIX в. один из патриархов французского либерализма Б. Констан писал: «Во Франции, где революционные бури привели к власти непросвещенный класс и абсолютно обескуражили класс просвещенный, новое вторжение „варваров“ имело тот же результат, но только не столь длительного действия, поскольку диспропорции между силами были не столь ощутимы. Человек, возжелавший узурпировать власть в нашем обществе, вынужден на некоторое время сойти с дороги цивилизации. Он опустился до уровня непросвещенных народов, до уровня предшествующих веков – вот куда отбросило его его же превосходство. Не сумев вернуть центр Европы к невежеству и варварству, он повел европейцев в Африку, а затем, для поддержки собственного авторитета, приложил все силы, чтобы заставить отступить Европу»[98]98
  Констан Б. Об узурпации // Антология западноевропейской классической либеральной мысли. М., 1995. С. 209.


[Закрыть]. Эти слова, адресованные изначально Наполеону I, в глазах либеральной общественности могли быть отнесены и к его наследнику. Ибо ситуации были весьма схожими: глоток свободы революции, а затем шаг далеко назад, к насильственному захвату власти и попранию гражданских свобод.

Быть может, ситуация сложилась бы не столь критично, если бы Наполеон III воспринял британский вариант «социальной монархии», в которой король является отцом народа и символом нации отнюдь не с помощью рычагов исполнительной власти, а путем торжества закона и народного представительства. К сожалению, этот компромисс был не свойственен французской политической традиции, она так и не сумела ни извлечь уроков из прошлого опыта, ни воспользоваться ценным опытом соседей. Во Франции монарх не может быть символом, он – действующая сила. Именно этим расхождением можно объяснить конфликт монархии и парламента на протяжении всей Реставрации, когда, согласно Хартии, отрицалось божественное обоснование власти монарха и он становился подотчетен народному представительству, но на деле король в той или иной форме пытался вернуть себе все абсолютистские привилегии.

Однако в конце 1850 – начале 1860-х гг. проблема взаимоотношений общества и власти еще не стала столь острой и не угрожала стабильности империи: республиканцы были загнаны в подполье, либералы, как уже было сказано, готовы были оправдать бонапартизм благодаря его эффективным мерам по устранению революционной ситуации. Пока что не существовало серьезных причин для массового недовольства: власть покоилась на экономических достижениях и международном признании, авторитет императора среди народа был высок, конъюнктура для торговли и промышленности была как никогда более благоприятной. Все это до поры до времени компенсировало нерешенность некоторых внутриполитических вопросов.

2. Кризис и новые либералы

Отсутствие гражданских свобод не представлялось бы обществу и политическим деятелям столь роковым, если бы ситуация не была утяжелена экономическим кризисом. Он не был внезапным. В начале 1860-х гг. он начался как циклический мировой кризис, затронувший внутреннюю и внешнюю торговлю всех развитых стран; но в 1865 г. он особенно остро отразился на Франции. Финансовая и банковская сфера, монополизированная крупной буржуазией, пережила обвалы, не выдержав спекулятивных операций, по сути делавших деньги из воздуха, отнюдь не всегда обеспеченные реальной экономикой. Разоряются банки и акционерные общества. Сокращаются обороты внешней торговли; соответственно, снижение доходов предприятий ведет к их разорению и массовым увольнениям рабочих. Темпы инфляции возрастают и опережают рост заработной платы рабочих, и в середине 1860-х гг. Францию потрясают повсеместные забастовки, названные современниками «забастовкой миллиарда». Государство сокращает объем помощи рабочим, ибо основные финансовые ресурсы брошены на спасение банков, предприятий и, конечно же, железнодорожных компаний. Катастрофа затрагивает даже крупнейшее кредитное учреждение империи, казавшееся непотопляемым – «Crédit mobilier», возглавляемый братьями Перейр. От разорения едва удалось спасти Трансатлантическую компанию, еще одно детище Перейр. Сельское хозяйство переживает беспрецедентно низкий за всю историю империи урожай. Многие текстильные предприятия подрывает так называемый хлопковый кризис, связанный с неурожаем хлопка в Америке, снижением его поставок в Европу. Огромные деньги, вложенные в экспедицию в Мексику, сгорают из-за ее провала – поднимается возмущение среди крупных промышленников и финансистов, инвестировавших в эту авантюру и надеявшихся на получение прибыли; резкое осуждение общественности вызывает обострение отношений с Пруссией, которая к тому времени становится серьезным соперником на европейской арене, причем не только политически, но и в промышленной сфере – Германия по темпам экономического роста вскоре займет второе после Англии место в Европе. Франция устала от войн, благополучие империи зависило и от ее внешней политики: «Ваши финансы покоятся на увеличении ваших доходов, а доходы зависят от поддержания мира», – говорил в одной из парламентских речей либерал Адольф Тьер[99]99
  Tiers A. Discours sur les libertés politiques. Paris, 1865. P. 17.


[Закрыть]. «За эру чудес империя расплатилась трудностями 1860-х гг., – отмечал он. – Изнанка декора была продемонстрирована обществу, которое отныне стало все более недоверчиво относиться к правительству»[100]100
  Цит. по: Girard L. Napoléon III. Paris, 1986. Р. 409.


[Закрыть]. По свидетельству префекта полиции Ж. Пьетри, ситуация в стране действительно становилась угрожающей: «Повсюду наблюдаются оскорбительная критика, недоверие, тревожные настроения… В какую сторону ни посмотреть – всюду ситуация далека от удовлетворительной; массы все еще верны императору, но требуют от него ответа: какие меры он предпримет?»[101]101
  Archives Nationales. Fonds Rouher. 45 AP-19. Rapports du préfet de police.


[Закрыть]

Экономический и внешнеполитический кризис ведет к подрыву авторитета режима Второй империи: его неуязвимость и мощь впервые поставлены под серьезное сомнение, общественность, как замечает Э. Оливье, «требует от власти исправления ее ошибок и внимания к нуждам народа»[102]102
  Ollivier E. L’Empire libéral. Paris, 1899–1912. Vol. 9. P. 200.


[Закрыть]. Основные силы государства были брошены на обеспечение экономического могущества страны, но в забвении остались вопросы политических свобод, которые в период кризиса особенно обострились: «Власть установила свободный обмен товарами, но запретила свободный обмен мыслью»[103]103
  Archives Nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. E. Pelletan. Le Manifeste.


[Закрыть], – писал Э. Пеллетан, тем самым обозначая суть проблемы. Картина прояснялась: экономическое процветание и военная мощь – факторы преходящие и быстро меняющиеся, а потому и являющие собой слабые основы для политического режима; истинную устойчивость могут обеспечить только гражданские свободы.

Всесторонняя критика режима стала благоприятной почвой для активизации оппозиционных движений. Пошатнувшееся экономическое и внешнеполитическое благополучие страны обнажает социальные язвы и хрупкость фундамента, на котором зиждилась относительная стабильность предыдущего десятилетия. Теперь это затрагивает интересы всех слоев общества, которое начинает переосмысливать достижения предыдущих лет, выявлять их ошибки и слабые звенья. Франция нуждается в новом базисе для своей внутренней политики, в новых концепциях социальных отношений, в пересмотре принципов взаимодействия власти и общества. Назревает необходимость поиска нового пути развития страны. По воспоминаниям современника, бонапартиста Гранье де Кассаньяка, на арену политической борьбы выходит новое поколение, для которого авторитарный режим – атавизм, унизительный пережиток, не имеющий будущего и загоняющий Францию в тупик: «Поищите среди амбициозных молодых людей тех, кто следует консервативному пути – и вы не найдете их. Оппозиция захватывает всех, объединяет всех»[104]104
  Granier de Cassagnac A. Souvenirs du Second Empire. Paris, 1881. P. 317.


[Закрыть]. Новые оппозиционеры отнюдь не всегда были политическим деятелями радикального толка; в основном это были просто прогрессивно и свободно мыслящие люди, для которых приоритетным было гражданское общество со всей полнотой его функций, а не принцип авторитета и могущества монарха. Такой принцип мыслился ими как возвращение к идейным основам «старого порядка». Годы революций и смены политических режимов способствовали взрослению и росту самостоятельности французского общества, не говоря уже о все возраставшей активности и роли буржуазии, среднего класса в общественной жизни. Этот класс пережил период стабилизации и обогащения в 1850-е гг.; но финансовое благополучие позволило ему «отдышаться» и задуматься над социально-политическими основами своего существования, и наращивание материального капитала уже не было его главной целью. Авторитарный режим начал восприниматься как несоответствующий потребностям нового общества. Франции, по сути, грозила «революция сытых». Франсуа Гизо, некогда бросивший в лицо республиканцам, обвинявшим правительство Луи-Филиппа в завышенном имущественном цензе, фразу «обогащайтесь, и вы станете избирателем», возможно, упустил из виду, что богатый избиратель – это прежде всего просвещенный избиратель, чья воля может свергнуть корону (что и доказал 1848 г.).

Оппозиционные политические силы к тому времени были распределены преимущественно между двумя группами – республиканцами и либералами. Во главе республиканцев стояли яркие лидеры (Л. Гамбетта, Ш. Делеклюз, Ж. Симон, Ж. Ферри, А. Рошфор), но у них не было возможности свободно и вовсеуслышание высказаться – их печатные издания подвергались суровой цензуре, их сторонники в основном скрывались за границей. К тому же, в начале 1860-х гг. среди республиканцев образуется и начинает активно действовать группа социалистов, виднейшим из которых становится Шарль Делеклюз, издававший журнал «Le Réveil» – французский рупор идей Первого интернационала. Социалисты, выступавшие в защиту интересов рабочего класса, стали ярким свидетельством глубоких изменений структуры французского общества: на политическую арену вышел новый класс, требующий внимания власти к своим проблемам. Тактика и целевая аудитория республиканцев и либералов в значительной мере отличались: если первые привлекали мелкую городскую буржуазию, ремесленников и рабочих, то вторые отражали чаяния средней и крупной буржуазии и интеллигенции. Тем не менее в начале 1860-х гг. у обеих групп существовала общая твердая политическая платформа: критика политики императора и необходимость проведения реформ институтов гражданского общества.

Либеральная оппозиция на тот момент находилась в более благоприятных условиях, поскольку она не призывала к свержению авторитарного режима, ее взгляды оставались умеренно-реформистскими, она готова была идти на сотрудничество с властью. Поэтому и возможности ее деятельности были шире. Либералы начали свой политический путь задолго до кризиса: их первая победа – парламентские выборы 1857 г., когда в Законодательный корпус были избраны пятеро депутатов-либералов, так называемая пятерка, «Le Cinq». Это были Эмиль Оливье, Альфред Даримон, Жюль Фавр, Жан-Луи Энон и Эрнест Пикар. Наиболее яркой и деятельной фигурой среди либералов был Э. Оливье (1825–1913), которому суждено было сыграть ключевую роль в политических реформах последних лет Второй империи. Сын адвоката из Марселя, во время революции 1848 г. принявшего сторону республиканцев, Оливье начинает карьеру адвоката в Париже, где становится сторонником республиканских идей и приветствует падение монархии Орлеанов. Бонапартистский переворот укрепляет его убеждения, однако позднее он, по его собственному признанию, начинает понимать, что новый император способствовал возрождению Франции в гораздо большей мере, чем старая монархия и республиканское правительство[105]105
  Ollivier E. l’Empire libėral. Paris, 1899–1912. Vol. 10. P. 326.


[Закрыть]. Поэтому Оливье прощается с идеями восстановления республики и, в сущности, занимает ту же позицию, что и традиционные либералы: монархия согласно Хартии, курс на реформизм. В 1860-е гг. Оливье берет на себя инициативу пропаганды идеи политических реформ и делает все возможное, чтобы власть прислушалась к голосу оппозиции.

Официального программного документа либералов не существовало, однако по их парламентским выступлениям мы можем определить их идеи и выдвинутые требования: свобода слова, печати, собраний, предоставление законотворческой инициативы парламенту, введение ответственности министров перед Законодательным корпусом. Эта программа подразумевала возвращение стране основных гражданских свобод, поскольку невнимание к ним таит в себе главную опасность для империи. Э. Оливье подчеркивал, что за десять предыдущих лет власть обеспечила себе стабильную социальную базу, теперь же настало время укрепить эту стабильность свободой: «Управлять страной – это искусство уступать, прислушиваясь к законным требованиям народа. Когда уступки делаются слишком рано, это вызывает чрезмерные волнения… Когда общественное мнение не способно ждать и не готово к первым затруднениям, оно не заслуживает внимания. Но когда уступают слишком поздно, к гневу добавляется презрение. Для империи пришло время уступок»[106]106
  Ollivier E. l’Empire libėral. Paris, 1899–1912. Vol. 10. P. 322.


[Закрыть]. Таким образом, Оливье пытался сделать исконные либеральные ценности – свободу слова, печати, собраний, расширение законотворческих полномочий парламента – фундаментом, который укрепит наполеоновский режим.

В глазах сторонников реформ свобода – это не только «движущая сила, которая в 1789 г. открыла буржуазии дверь и позволила ей взойти к управлению государством», но и «основа социального и технологического прогресса нашего века», – пишет Э. Пеллетан[107]107
  Archives nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. E. Pelletan. Le Manifeste.


[Закрыть]. Экономический кризис мыслился как следствие ущемления политических свобод всех классов: «свобода – основа торговли, дохода, образования и труда, она поддерживает союз рабочего и буржуазии»[108]108
  Ibid.


[Закрыть]. Свобода отныне понималась и как залог внешнеполитической репутации страны: она способствует национальному единству, она поднимает авторитет Франции в глазах европейских соседей и примиряет их, она – символ «цивилизованного» и «гуманного» государства[109]109
  Ollivier E. l’Empire libėral. Paris, 1899–1912. Vol. 10. P. 324.


[Закрыть]. Ранее миром была империя, теперь же мир – это свобода. Решающим для либералов стал 1863 г., когда они одержали новую победу на выборах в парламент: им отдано 1 954 000 голосов избирателей, в то время как бонапартистские кандидаты получают 5 308 000 (для сравнения: в 1857 г. либералы получили 665 000 голосов, бонапартисты – 5 471 000)[110]110
  L’Opinion nationale. 30 Mai 1863.


[Закрыть], что сокращает разрыв между правительством и оппозицией и свидетельствует о нарастании недовольства властью. Оформившиеся требования либералов и понимание ими текущих проблем отражены в предвыборном манифесте Оливье, который выдвинул свою кандидатуру от департамента Вар: «Я призываю вас распрощаться с мрачными воспоминаниями революции и вступить вместе с нами на путь согласия, гуманизма, прогресса, цивилизации и свободы… в наши дни свобода должна трансформироваться, а не повторяться, определяться справедливостью, но не гневом; она должна предпочесть идеи фразам, реальность химерам, частичные улучшения – тотальным реформам; нужно следовать свободе, а не переворотам, прогрессу, а не революциям»[111]111
  Pays. 28 Février 1863.


[Закрыть]. Собственно, в этих словах отражено новое понимание свободы либералами, их новая риторика и терминология. В это же время «ветеран» либерального движения Адольф Тьер выступает со своей знаменитой «речью о политических свободах», которую можно считать первым манифестом либеральной оппозиции, предъявленном императору; в этой речи Тьер доказывает, что авторитарный режим изжил себя и обществу необходима новая основа для стабильности и мира – политические свободы. Мы видим, что в 1860-е гг. либералы уже начинают открыто и уверенно говорить о необходимости реформ и становятся пусть немногочисленной, но сплоченной и решительно настроенной политической силой.

В Париже, в отличие от всей страны, беспрецедентную победу одержали республиканцы, за которых проголосовало 63 % избирателей и которые получили 17 депутатских мест в парламенте, в то время как либералы получили 15[112]112
  Le Pays. 28 Février 1863.


[Закрыть]. Начинает оформляться территориальный расклад оппозиционных сил, недовольство режимом проявилось ярче всего в столице: она была наиболее чувствительна к новым политическим веяниям и идеям, лучше ориентировалась в политической ситуации и могла эффективнее формировать и выражать свои требования. Сыграла роль и высокая концентрация в столице рабочих масс, которые стремились туда за более высокой заработной платой и которых привлекали туда более широкие возможности трудоустройства. В столице республиканцы имели намного больше возможностей для агитации, в то время как провинция, преимущественно сельская, оставалась верной консервативным ценностям порядка и монархии. Для противостояния республиканцам либералы формируют союз с независимыми депутатами – орлеанистами, которых возглавлял Адольф Тьер. Образуется так называемая третья партия, противостоящая и бонапартистам, и республиканцам. Впрочем, в то время традиционный, восходящий еще к Июльской монархии раскол между либералами и республиканцами не был столь драматичным – они стояли на общей прочной платформе: реформах. Так, например, Л. Гамбетта открыто поддержал «пятерку» и Тьера в их требованиях политических свобод. Успехи оппозиции воодушевили реформаторски настроенных общественных деятелей; итоги выборов расценивались как существенный прорыв и еще одно доказательство скорого крушения старого режима: «однажды блестящая оппозиция “пятерых“ заронила уголек свободы в парламент, теперь же она утвердила право французского народа на свободу выбора и дебатов», – пишет Э. Пеллетан в брошюре, посвященной выборам 1863 г.[113]113
  Archives Nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16.


[Закрыть]. Другой политик, герцог де Морни, представлявший лагерь бонапартистов, констатирует разделение страны на две противоборствующие партии: «остаются лишь две силы – император и демократия. Силы демократии непрерывно растут, их требования необходимо удовлетворить, если мы не хотим быть сметенными ею»[114]114
  Цит. по: Plessis A. De la fête impériale au mur des fédérés. 1852–1871. Paris, 1979. Р. 210.


[Закрыть]. Растущее влияние оппозиции сказывается даже на убежденных бонапартистах, которые пытаются внушить императору мысль о необходимости преобразований хотя бы ради спасения авторитарной власти (например, сторону реформаторов принимает двоюродный брат императора принц Наполеон). Среди депутатов-бонапартистов появляются «диссиденты», которые признают справедливыми и разумными требования либералов и даже готовы идти на союз с ними; они осторожно говорят о реформах как о «мудром прогрессе наших институтов»[115]115
  Le Moniteur. 18 Janvier 1866.


[Закрыть]. В деятельности Законодательного корпуса либеральная оппозиция становится все более требовательной; так, в начале 1864 г. со стороны «третьей партии» исходят предложения поправок к законам об официальных кандидатурах и свободе собраний – впервые оппозиция выступает с инициативой законопроектов, при этом выражая протест против существующей системы: «свобода выборов, важнейшая из политических свобод, не признается и нарушается официальными кандидатурами. Мы требуем отмены этой системы… Закон об общественной безопасности нарушает свободу индивида. Мы требуем отмены этого закона»[116]116
  Archives Nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. Amendement sur le projet de l’adresse.


[Закрыть]. На фоне обострившейся политической борьбы яростным противником реформ и сторонником порядка как залога социального мира выступает герцог де Персиньи, сенатор, самый давний и преданный сподвижник Наполеона III, бывший рядом с ним еще в период Второй республики. Он полагал, что сейчас, после всех пережитых революций, идеи истощились и общество обрело покой, новые идеи ему просто не нужны. Нынешнее общество объединяет всех – даже консерваторов, либералов и республиканцев: все борются за одну цель – социальное благосостояние, но вооружившись разными лозунгами, средствами достижения и подходами[117]117
  Archives Nationales. Fonds Persigny. 44 AP-16. Correspondance avec l’Empereur.


[Закрыть]. Переписка Персиньи с императором показывает, что в середине 1860-х гг. император оставался верен консервативному курсу, полагал, что общество еще не готово к дарованию ему расширенных свобод и предпочитал сосредоточиться на экономических и международных проблемах, нежели уделять внимание «разным программам, которые пишутся за моей спиной»[118]118
  Ibid.


[Закрыть]. Император полагал, что в настоящее время «нам еще не нужны свободы, нам нужна стабильность… свободы будут тождественны анархии»[119]119
  Ibid. Réponse de Sa Majesté à l’amendement sur la loi de la presse.


[Закрыть].