Текст книги "Александра и Курт Сеит"

Мария Вильчинская
Александра и Курт Сеит

Пролог
Предсказание

1914 год, январь

– Ну как, видишь суженого? – Ниночка нетерпеливо заглянула сестре через плечо.

– Не вижу. – Шура честно попыталась всмотреться в глубину зеркала. – Никого там нет, кроме нас с тобой.

Она поежилась и поджала босые ноги. Не очень-то уютно сидеть в одной сорочке, хорошо что они хотя бы дома это затеяли, а не в бане, как собирались поначалу.

– И не увидит, – авторитетно заявила Таня, листая толстенную книгу. – Написано же: «Гадание на суженого-ряженого по зеркалам надо проводить в чистой рубашке без пояса, с распущенными волосами, в полночь…»

– Как раз полночь.

Но Таня только возвысила голос, отметая робкие Ниночкины возражения:

– «…в одиночестве!» А нас здесь четверо.

– Все равно это глупости и деревенские суеверия, – пренебрежительно сообщила Валентина, и тоном, и всем своим видом демонстрируя, что уже переросла подобные детские забавы. – И мама была бы против, такие гадания не одобряются церковью, а уж образованные люди и вовсе не должны…

– Какая ты скучная, Тиночка, – прервала ее Таня. – А как же Пушкин? И Жуковский! Татьяна Ларина гадала на суженого, Светлана тоже.

– И чем для Светланы это закончилось? – насмешливо парировала Валентина и процитировала: – «Глядь, Светлана… о творец! Милый друг ее – мертвец!»

Слушая их перепалку, Шура только вздыхала. Почему-то все время так получалось, что придумывала всякие затеи Таня, а отдуваться приходилось ей. Вот и сейчас – они все вместе решили погадать на будущего жениха, достали зеркала, зажгли свечи, положили тарелку, а потом вдруг выяснилось, что Валентина слишком взрослая для таких «глупых игр», а Таня, видите ли, вообще не собирается замуж, а хочет стать актрисой.

Хорошо, что мама ее не слышала – пусть Таня им и родственница, но после такого заявления ее и в гости бы приглашать перестали. Вдруг она на самом деле пойдет на сцену, она может, у нее такой характер…

Шура вновь вздохнула. Ей бы такой характер! Почему она не умеет отстаивать свою точку зрения, как Таня? Может потому, что она самая младшая и ее все равно никто не слушает?

Плохо быть младшей – тебя всегда считают самой маленькой и глупой и все стремятся тобой командовать. Валентина ведь старше нее всего на год, а Таня на два, но обе ведут себя так, словно они уже взрослые, а она – неразумный ребенок. А ей, между прочим, уже тринадцать, сто лет назад в этом возрасте можно было замуж выходить!

Хотя чем бы она отговорилась от гадания? Как Ниночка – что из зеркала высунется черт и даст ей пощечину? Ох, бедная Ниночка, она в их семье самая старшая, но после того, как переболела менингитом, превратилась снова в малое дитя…

А тем временем спор о гадании уже перешел в литературный диспут, и Таня с Валентиной наперебой цитировали балладу Жуковского о Светлане, выбирая места пострашнее. Закончилось это, конечно, тем, что они насмерть перепугали Ниночку.

– За Светланой правда пришел мертвый жених и утащил ее в могилу?

Шура поспешно обняла сестру и вытерла ей слезы:

– Не бойся, Светлане просто приснился страшный сон. Потом к ней приехал жених, живой и здоровый, и они поженились.

Валентина и Таня, видимо, слегка устыдились, во всяком случае они прекратили спорить, и совместными усилиями им вскоре удалось успокоить Ниночку. Шура уже надеялась, что и с гаданиями на сегодня покончено, но не тут-то было.

– Татьяне Лариной, кстати, тоже после гадания приснился страшный сон, – заметила Таня, возвращаясь к литературному спору.

– Но зато в нем был Евгений Онегин. – Валентина задула свечи. – Шура, убери зеркало, не надо, чтобы слуги знали, чем вы тут занимались.

А она сама, конечно, как всегда ни при чем! Впрочем, если Шура, как обычно, промолчала, то Таня не преминула ангельским голосом поправить:

– Чем мы все четверо занимались, Тиночка. А что касается сна Татьяны Лариной, то Онегин-то ей приснился, но она же не вышла за него замуж. Нет, сны будущее не предсказывают, они говорят совсем о другом. В Австрии есть такой доктор Фрейд, он лет десять назад написал книгу «Толкование сновидений», так вот он утверждает, что сны… – Она как-то странно хихикнула, посмотрела на Шуру и Ниночку и вновь приняла серьезный вид. – Я тебе потом об этой книге расскажу, не при детях.

– Я не ребенок! – возмутилась Шура. Но ее никто даже не слушал. «Евгений Онегин» интересовал Валентину и Таню гораздо больше.

– У Пушкина описано другое, более надежное гадание. – Таня обвела всех загадочным взглядом и продекламировала:

 
Чу… снег хрустит… прохожий; дева
К нему на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
– Как ваше имя? Смотрит он
 
 
И отвечает…»
 

– «Агафон», – ехидно закончила Валентина. – Надежнее некуда.

– Вот именно. – Таня словно не заметила насмешки. – А как звали мужа Татьяны Лариной?

Этот вопрос поставил всех в тупик, что было довольно неожиданно. Дело в том, что Юлиан Матвеевич, отец сестер Верженских, был большим поклонником Пушкина. Можно даже сказать, что жизнь и творчество Александра Сергеевича являлись единственной темой, которую он вообще обсуждал с дочерьми. Прочие его интересы сводились к делам службы, политике и охоте, но эти вопросы в любом случае не годились для дамского общества.

Жена же его, в свою очередь, нисколько не интересовалась Пушкиным и считала, что и так достаточно потакала увлечению мужа, согласившись назвать младшую дочь Александрой в честь великого поэта.

Вот и получилось, что сестры выросли большими знатоками творчества Пушкина, и уж, конечно, знали имена всех его героев. Поэтому вопрос насчет имени мужа Татьяны Лариной и вызвал такую растерянность в их рядах.

– Ну что, не знаете? – Таня победно оглядела подруг. – А я уверена, что его звали Агафоном! Пушкин не зря упомянул это имя. Это намек!

– Глупости, – неуверенно отозвалась Валентина. – Этому нет никаких доказательств.

Шура, понимая, что сейчас литературный спор пойдет по очередному кругу, поспешила вмешаться:

– Так что ты говорила о надежном гадании?

– Ах, да. – Таня прижала палец к губам и страшным шепотом поведала: – Самое надежное гадание – это выйти после полуночи на перекресток и узнать имя первого, кто тебе встретится. Это и будет имя твоего будущего мужа!

Валентина пожала плечами:

– Кто вообще там окажется в такое время? Все спят.

– А вот и нет! – Таня вскочила и накинула на плечи шаль. – Святки! Сейчас многие гуляют. Ну что, идем?

– Куда? – удивилась Валентина.

– На перекресток, конечно!

Шура по-наполеоновски скрестила руки на груди и твердо сказала:

– Я никуда не пойду!

Но это, конечно, оказалось совершенно безнадежно. Переспорить Таню ей никогда не удавалось, а уж если ту поддерживали сестры – тем более. Она, правда, попыталась возражать, говорить, что они обязательно попадутся и мама будет ругаться, но Таня в ответ выдвинула железный аргумент: тогда они скажут отцу, что это было практическое исследование творчества Пушкина, и их сразу простят.

Валентина неожиданно тоже высказалась за «эксперимент», так что в конце концов Шура сдалась, оделась потеплее и уныло поплелась вслед за остальными через черный ход, заваленный снегом сад и дырку в заборе, к дороге, ведущей из поместья в деревню. Чуяло ее сердце, что «исследование» опять придется проводить ей.

И действительно, недалеко от перекрестка Таня остановилась и сказала:

– Шура, мы подождем здесь, а ты иди на перекресток и спроси имя у того, кто первым пройдет мимо.

– Почему опять я? – хмуро поинтересовалась Шура, понимая, что все равно не отвертеться. – Не пойду.

– Ты же знаешь, я замуж не собираюсь, Ниночка боится, а Тина в гадания не верит. – Таня взяла ее за руки и умильно заглянула в глаза. – Шурочка, душа моя, мы ведь уже пришли. Тебе всего лишь надо несколько минут постоять на перекрестке, вот и все. Тебе же интересно знать, как будут звать твоего суженого? Ну пожалуйста! Смотри, луна скоро зайдет за деревья. Если до того как она скроется, никто так и не придет, мы просто вернемся домой.

– Хорошо. – Легче было сдаться, чем еще полчаса спорить, а потом весь день терпеть обиженные взгляды. – Но только пока луна не зайдет.

– Я знала, что ты просто дусечка. – Таня поцеловала ее в щеку и подтолкнула к перекрестку. – А мы подождем здесь, для чистоты эксперимента.

Шура вышла на перекресток и остановилась, кутаясь в шубку. Холодно. Хорошо хоть ветра нет. И так тихо. Только время от времени доносятся лай собак и скрипучие голоса каких-то лесных птиц.

Она оглянулась на видневшуюся на пригорке деревню. Дым из труб поднимается строго вверх и тает в кристально чистом небе. Черном-черном, но таком прозрачном, что, казалось, можно разглядеть каждую звездочку, даже те, что обычно не видны. А когда луна скроется за лесом, звезды засияют еще ярче.

Может, какая-нибудь из них упадет? Ждать путника бесполезно, вон, в деревне ни одного проблеска света, все уже спят, хоть и Святки. А если упадет звезда, можно будет желание загадать. Надо только придумать какое, чтобы не терять времени.

Шура, конечно, знала, что звезды не падают, это метеориты, у всего есть научное объяснение, но… Все-таки Таня права, из них четверых только ей имеет смысл гадать, потому что только она продолжает верить в чудеса.

И вдруг, словно в ответ на ее мысли, яркая полоса прочертила бархатное черное небо. Падающая звезда! И Шура даже успела загадать желание – любовь! Настоящую, большую и на всю жизнь! Сколько людей живут и умирают без любви, но с ней-то этого точно не случится. Она обязательно встретит свою любовь, звезда в такую ночь не могла упасть просто так.

Шура вдруг почувствовала чей-то взгляд, резко обернулась и едва удержалась от смеха.

Боже, какое падение с небес на землю. Она себе такого нафантазировала, что почти ожидала увидеть прекрасного принца, а это оказалась… собака! Серая дворняжка – вот кто встретился ей на перекрестке! Достойный финал сегодняшних глупых гаданий и ее детских выдумок!

Она хотела окликнуть сестер и Таню, но тут собака подняла голову, и слова в буквальном смысле замерли у Шуры на губах. В лунном свете глаза «собаки» блеснули желтым огнем. Она несколько секунд смотрела прямо на Шуру. Умным, внимательным и словно насмешливым взглядом. Как будто видела ее насквозь. А потом повернулась и тихо исчезла за подступающими к дороге кустами.

А вслед за ней исчезла и луна – нырнула за деревья, и все вокруг резко погрузилось в темноту. Шура медленно отступила, не решаясь повернуться спиной к тому месту, где еще недавно стояла «собака». Воздух комом застыл у нее в горле, мешая издать хотя бы звук.

– Рассказывай, Шурка, как будут звать твоего жениха? – Она едва не подскочила на месте, услышав над ухом веселый голос Тани. Валентина и Ниночка дружно рассмеялись. Видно, они устали ждать и сами подошли, как только спряталась луна.

– Наверное, Шарик. Или Тузик, – весело предположила Таня. – А что, имена не хуже других!

Шура покачала головой. Ей было не до смеха. Им не понять. А она не сможет объяснить.

– Пойдемте домой. – Она первая зашагала по тропинке, ведущей назад, в поместье.

Таня нагнала ее:

– Ну что ты, Шурочка, неужели сердишься? Мы же пошутили!

Шура оглянулась на перекресток. Сможет ли она забыть след от падающей звезды на черном небе и внимательные желтые глаза? И хочет ли она это забыть?

– Не смейся, Таня, если твое гадание верное… мой суженый – волк.

Глава 1
Офицер

1916 год, декабрь

Первый бал. Что может быть важнее для девушки? Мужчинам никогда не понять, как много он значит. Это все равно что первый бой для офицера. Боевое крещение.

Но попробуй скажи такое кому-нибудь – засмеют. Заявят, что это глупые девичьи фантазии, а любой мужчина еще непременно добавит, что смешно даже сравнивать бал и настоящее сражение.

Что бы они понимали!

Для того чтобы выйти под перекрестный огонь взглядов, прошагать сквозь строй пожилых дам, разглядывающих тебя через лорнеты, и не споткнуться на глазах барышень, желающих тебе упасть и стать всеобщим посмешищем, нужно не меньше храбрости, чем у солдата на передовой. И это не шутка – большинство девушек скорее предпочли бы пасть, сраженными пулей, чем опозориться на своем первом балу.

Не то чтобы Шура тоже боялась смерти меньше, чем насмешек, – все-таки почти семнадцать лет, проведенных в компании такой сестры, как Валентина, очень закаляют. Но все же она очень-очень боялась. Особняк Бобринских на Галерной улице ослеплял огнями, оглушал музыкой, льющейся из окон, притягивал и зачаровывал. А какие дамы поднимались по парадной лестнице – Шура глядела на их изящные фигуры, окутанные шелками, элегантные прически, сверкающие драгоценности и казалась самой себе неуклюжим серым воробушком рядом с райскими птицами. Ну кто обратит внимание на неуклюжую провинциалку в белом платье дебютантки, когда на балу, наверное, собрались все красавицы Петрограда?

– Александра, не смотри на все такими круглыми глазами и не выражай своего восторга так откровенно! – раздался у нее над ухом привычно-назидательный голос Валентины. – И вообще, держись спокойнее, увереннее. Не надо всем демонстрировать, что ты первый раз на балу. Это выглядит смешно и глупо. Учись быть сдержанной.

Шура с легкой обидой взглянула на сестру. Неужели она не понимает, как ей страшно? Или это ее способ поддержать в трудную минуту?

– Хорошо, буду ходить с таким же надменным видом, как ты. – Она вздернула подбородок повыше и скорчила презрительную гримаску.

Валентина изумленно захлопала глазами и изящно передернула плечами.

– Я тебе удивляюсь!

Шура и сама себе удивлялась. Видимо, она так перенервничала, что стала куда более дерзкой, чем обычно.

– Не слушай ее, моя дорогая, – пришел ей на помощь отец. – Это твой первый бал, вполне естественно, что тебе все кажется интересным. А ты, Валентина, лучше вспомни себя два года назад – не ты ли перед своим первым балом всю ночь уснуть не могла?

Валентина смущенно рассмеялась и взяла младшую сестру под руку.

– Хорошо, обещаю больше не надоедать своими нравоучениями. Но смотри, Шурка, теперь тебе придется самой за собой следить. Я умываю руки!

Шура тоже рассмеялась, но не совсем искренне. Чем ближе они подходили к дверям бальной залы, тем тревожнее ей становилось. Словно какая-то струна в груди натягивалась – сильнее и сильнее, так что трудно стало даже дышать, не то что говорить.

Сейчас, вот сейчас, еще несколько шагов, лакеи распахнут перед ними тяжелые двери, и произойдет что-то важное! Может быть, самое важное в ее жизни…

* * *

Мысль представить Шуру обществу на балу у Бобринских принадлежала Екатерине Васильевне Верженской, твердо решившей, что ни война, ни их собственные семейные неприятности не должны стать помехой в устройстве судьбы ее дочерей.

Валентину она успела вывести в свет самолично. Произошло это событие в конце 1914 года, когда все были окрылены первыми победами русской армии, верили в скорый конец войны и потому не стеснялись веселиться и праздновать.

На первый бал Екатерина Васильевна привезла дочь в Москву, где в то время проживал ее старший брат. К тому же общество там было более патриархальное, чем в Петрограде (только что на волне патриотизма переименованного из Петербурга) и куда более снисходительное к ошибкам дебютанток.

Предполагалось, что Валентина наберется там лоску, а потом можно будет съездить и в столицу. Но так вышло, что сначала они задержались в Москве – один бал следовал за другим, было из чего выбирать. А потом пришло письмо, что Юлиан Матвеевич тяжело заболел, и им пришлось срочно возвращаться домой.

Увы, с тех пор семье Верженских надолго стало не до светских развлечений. Болезнь Юлиана Матвеевича прогрессировала, и он вынужден был смириться с тем, что скорее всего ему недолго осталось. И хотя Екатерина Васильевна, будучи женщиной сильной духом, помогала мужу во всем, поддерживала его, всем говорила, что не теряет надежды, практический склад ума подсказывал ей, что надо быть готовой ко всему.

К счастью, будущее Валентины было почти устроено – еще в Москве она познакомилась с Константином Петровичем Клодт фон Юргенсбургом. На следующий год он приехал в Кисловодск, лечиться после ранения, и перед отъездом обратно на фронт попросил ее руки. Юлиан Матвеевич дал свое согласие, и хотя официальной помолвки еще не было, все вокруг открыто говорили о них как о женихе и невесте.

Константин Петрович происходил из обрусевшего курляндского баронского рода, был внуком знаменитого пейзажиста, имел неплохое состояние и большие перспективы на службе. То есть жених он был хоть куда.

Конечно, Валентину привлекли другие его достоинства, а именно приятная внешность, легкий характер и умение отлично танцевать, но как бы то ни было, их будущий союз радовал не только их самих, но и Юлиана Матвеевича с Екатериной Васильевной.

С двумя другими дочерьми Верженских дела обстояли далеко не так радужно. Как-нибудь устроить судьбу старшей дочери, Нины, особых надежд не было. Перенесенный ею в детстве менингит дал тяжелые осложнения на мозг. Врачи испробовали все, что могла предложить современная медицина, но, несмотря на долгое и дорогостоящее лечение, некогда живая умная девочка навсегда осталась с разумом семилетнего ребенка. Увы, приходилось смириться с тем, что Нина никогда не сможет выйти замуж и зажить собственным домом.

Оставалась младшая дочь, Александра. Ей недавно исполнилось шестнадцать, и при других обстоятельствах родители не спешили бы с устройством ее судьбы. Тем более что младшие дети в семье очень часто взрослеют позже своих ровесников, и Екатерина Васильевна не могла не замечать, что Шура, как называли девушку близкие, немного инфантильна и в душе все еще остается ребенком. Однако болезнь Юлиана Матвеевича заставляла торопиться.

Верженские были достаточно состоятельной семьей, чтобы Екатерина Васильевна не боялась остаться в бедности и безвестности после кончины мужа. К тому же у нее было неплохое собственное приданое.

Но хотя они не слишком зависели от жалованья Юлиана Матвеевича, его казенного выезда и льгот, которые им приносила его служба в железнодорожном ведомстве, именно он был не только главой, но и центром их семьи. Через него осуществлялось почти все их общение с остальным миром. В путешествиях они останавливались у его родственников, отдыхали летом в поместьях его друзей, он умел поддерживать знакомства одновременно с десятками приятных и полезных людей.

Не говоря уж о его успешных деловых предприятиях, в которых его жена и дочери не понимали ровным счетом ничего и которые уже теперь приходилось понемногу сворачивать, слишком уж они много требовали сил и здоровья.

Так что Екатерина Васильевна прекрасно понимала – надо выводить Александру в свет сейчас, пока Юлиан Матвеевич еще жив и может поддерживать свои дружеские и деловые связи. Дай Бог, она с ее красотой и свежестью быстро найдет хорошего жениха. А если ее подтолкнуть в правильном направлении (к счастью, характер у нее куда более покладистый, чем у Валентины), то жених будет не только хороший, но и обладающий достаточной деловой хваткой, чтобы Юлиан Матвеевич мог передать ему заботу о своих предприятиях.

Для этого она прежде всего написала в Петроград своей сестре Надежде Васильевне, супруге генерала Богаевского. Сестры были не то чтобы очень близки, семейными тайнами никогда не делились, но о родстве всегда помнили. Поэтому Надежда Васильевна вскоре откликнулась и прислала длинное письмо, в котором обстоятельно перечислила всех, по ее мнению, подходящих для племянницы женихов.

И первым в списке был хорошо знакомый Юлиану Матвеевичу сын его старого друга, Петр Андреевич Бобринский. Блестящий молодой человек из аристократического рода, с огромными связями, умный, высокообразованный, но одновременно вполне светский и с репутацией порядочного человека.

По словам Надежды Васильевны, Петр Андреевич обладал всеми задатками для того, чтобы сделать большую политическую карьеру, но, будучи младшим сыном, не имел для этого достаточных средств. Поэтому родители уже давно присматривали для него подходящую невесту и хорошим приданым. Конечно, богатых невест в Петрограде много, но графы Бобринские – потомки Екатерины Великой, они не женятся на дочерях каких-нибудь выскочек.

Екатерина Васильевна навела о Петре Андреевиче все возможные справки и осталась очень довольна результатом. Идеальный будущий муж. Порадовало ее и то, что он, будучи поручиком конной артиллерии, недавно подал в отставку по причине серьезного ранения, не позволяющего продолжить службу.

«Целее будет», – практично подумала Екатерина Васильевна. На дворе не 1914 год, угар ура-патриотизма уже давно прошел, зато давно стало понятно, что, обручившись с военным, можно стать вдовой прежде, чем женой.

В конце концов, Екатерина Васильевна решительно заявила мужу:

– Мы непременно должны познакомить Шуру с молодым Бобринским.

– С Петей? – удивился Юлиан Матвеевич. – Они же знакомы. Он гостил у нас в Кисловодске… Дай-ка вспомнить, кажется, как раз после войны с Японией.

– Вот именно – почти девять лет назад! Вряд ли он ее вообще помнит. Да и не важно это. Кому интересны детские знакомства? А вот когда он встретит нашу красавицу Шуру, увидит ее голубые глаза, золотые кудри… – Она мечтательно вздохнула, но закончила совершенно практичным тоном: – Конечно, на все воля Божья, но если она ему понравится, я буду очень рада.

– Надо еще, чтобы он ей понравился, – напомнил Юлиан Матвеевич.

Но на это у Екатерины Васильевны уже был готов ответ:

– Я показывала ей его фотографию, она сказала, что он стал очень симпатичным. Уверена, если он окажется таким же любезным и обходительным, как его отец, он придется Шуре по душе. – И чтобы предупредить возможный спор, добавила: – Я нисколько не собираюсь ее неволить. Но ты же сам понимаешь, долг родителей – знакомить дочерей с хорошими молодыми людьми. Бог знает, с кем они будут знакомиться сами, если дать им волю!

– Хорошо, – сдался Юлиан Матвеевич. – Доктор Янковский советует мне поехать в Петроград, к профессору Егорову, говорят, его новая методика творит чудеса и ставит на ноги самых безнадежных больных. Девочек возьму с собой. Действительно, пора уже Шуре выходить в свет, да и Валентина из-за моей болезни мало где успела побывать. Заодно могу написать Бобринским, спросить, можно ли девочкам будет погостить у них, если мне придется лечь на операцию – неприлично незамужним барышням жить одним, а твоя сестра наверняка, как всегда, будет в разъездах.

– Отличная мысль! – одобрила Екатерина Васильевна. – И надо торопиться, Бобринские дают благотворительный бал в пользу госпиталя Федоровского городка в самом начале декабря. Было бы очень хорошо, если бы Шура дебютировала в свете именно там. Так можно будет сразу ненавязчиво познакомить ее с Петром Андреевичем, он же будет встречать гостей вместе с родителями. К тому же балов из-за войны сейчас дают мало, нельзя ни одного упускать.

Юлиану Матвеевичу оставалось лишь вновь согласиться с планом супруги. Однако он все же счел нужным ее предупредить:

– Только об одном тебя прошу, душа моя, не пытайся заранее убедить Шуру, что молодой Бобринский – отличная для нее пара. Ты ведь знаешь современную молодежь. А вдруг она не захочет знакомиться с ним из чувства протеста?

– Наша Шура?! – возмутилась Екатерина Васильевна. – Наш ангел во плоти?

Юлиан Матвеевич вздохнул:

– А вдруг они просто друг другу не понравятся?

Выражение лица Екатерины Васильевны яснее любых слов сказало, что она думает о таком предположении. Но она все же решила не расстраивать больного супруга и пообещала не давить на дочь и не пытаться заранее повлиять на ее мнение. Тем более она утешала себя мыслью, что в случае неудачи с Петром Андреевичем в списке есть еще почти десяток подходящих женихов.

Поэтому ее дочери отправились на бал к Бобринским без всяких задних мыслей. Для них это был просто дебютный бал Александры и первый петроградский бал Валентины.

* * *

Бал обрушился на Шуру волной огней, звуков и ощущений. Она не ахнула от восторга только потому, что прилагала все усилия, чтобы быть сдержанной. А может быть потому, что предусмотрительная Валентина крепко сжала ее руку, входя в бальную залу.

Хотя сказать по правде, Валентина тоже чувствовала себя вовсе не так уверенно, как хотела показать. Бобринские явно привыкли жить на широкую ногу, и она мысленно признавала: этот бал превосходил все, что она видела в Москве.

Шуре же сравнивать было и вовсе не с чем – прежде она бывала только на музыкальных вечерах, где если и танцевали, то всего несколько пар, готовых потерпеть тесноту небольших комнат.

Здесь же перед ней предстала огромная зала, залитая светом. Под высоким потолком висели великолепные хрустальные люстры, в подвесках которых переливались и мерцали огоньки, а на стенах между окнами и зеркалами сияли электрические светильники. Оркестр помещался на большом специальном балконе, и лившаяся оттуда музыка свободно летела по всей зале, маня молодежь бросить досужие разговоры и закружиться в танце.

Из залы вело несколько распахнутых настежь дверей, за одной из которых виднелся зимний сад, где почтенные пожилые дамы отдыхали от бальной суеты, а за другой – раскинутые карточные столы, за которыми отцы семейств могли скоротать время, пока их дети развлекаются танцами и флиртом.

Когда вошли сестры Верженские, оркестр как раз заиграл бойкую кадриль, и на паркет одна за другой выходили пары, выжидали нужных тактов и вступали в танец. Мелькали обнаженные плечи и руки дам, цветы в волосах, жемчуга и бриллианты, шарфы и меха. Кружились розовые, голубые, кремовые, сиреневые шелка, среди которых скромно прятались белые платья дебютанток и притягивали взгляды яркие туалеты светских львиц.

Калейдоскоп легких и нежных, словно весенние цветы, дамских нарядов разбавляли черные фраки и разноцветные парадные мундиры. Мужчин в форме на балу было гораздо больше, чем гражданских, и, пожалуй, это единственное, что на этом празднике жизни напоминало о войне.

Впрочем, офицеры, вырвавшиеся в отпуск в столицу, пока на фронтах царило временное затишье, явно не были настроены вспоминать об ужасах, оставленных ими в окопах. Глаза их сверкали ярче, чем эполеты и ордена, а беззаботный смех звучал как вызов скоротечности человеческого бытия. Здесь, в залитой светом зале танцевали с прекрасными дамами те, кому удалось ненадолго обмануть смерть, и они собирались в полной мере насладиться радостями жизни.

Шура словно в тумане услышала, как с ней здороваются хозяева дома, машинально присела в реверансе и произнесла положенное по этикету приветствие. У нее кружилась голова от непривычно яркого света, пестрого многоцветья нарядов, громкой музыки и легкого гула толпы, в котором слышались обрывки фраз, смех, шелест платьев и вееров, шуршание обуви по паркету и даже звон бокалов, раздающийся откуда-то из-за приоткрытой двери в соседнюю гостиную.

– Это ваш первый бал? – Елена Петровна Бобринская снисходительно улыбнулась, оглядела Шуру проницательным взглядом и обернулась к ее отцу. – Юлиан Матвеевич, как вам не совестно было так долго скрывать от нас своих прелестных дочерей?

Она выслушала приличествующие случаю дежурные фразы о делах и здоровье, не позволяющих уделять достаточно времени светским развлечениям, и отмела их поистине королевским жестом красивых рук, затянутых в белые перчатки:

– Нет-нет, это не оправдание. Вы просто обязаны оставить их в Петрограде на весь сезон.

– Я был бы счастлив, графиня, – ответил Юлиан Матвеевич. – Но, боюсь, это невозможно. Я рассчитывал, что они поселятся у Надежды Васильевны, их тетушки, но она скоро уезжает к дочери в Москву, а оставлять двух юных девиц без женского присмотра…

Он не стал упоминать о своей болезни и необходимости лечь в госпиталь, говорить на балу на подобные темы было не совсем прилично, но Елена Петровна и так все поняла – несомненно, она тоже навела справки об их семье и была заинтересована углубить знакомство.

– Мы будем счастливы пригласить их погостить в нашем доме, – заявила она. – И я сама буду вывозить их на балы, как если бы это были мои собственные дочери. Кстати, – она повернулась к подошедшему молодому человеку во фраке, – позвольте представить вам моего сына Петра. Петя, познакомься, это Валентина и Александра Верженские.

– Я уже имею честь быть знакомым с сестрами Верженскими. – Молодой человек изящно поклонился и так тепло улыбнулся, что Шура сразу почувствовала себя увереннее. – Но в моей памяти остались маленькие девочки с косичками, а сейчас передо мной две прекрасные феи.

– Наши косички превратились в косы, а неуклюжий подросток – в настоящего светского льва. – Валентина протянула Петру Андреевичу руку и одарила его самой любезной из своих улыбок.

Шура с легкой завистью выслушала шутливый ответ сестры. Сама она, когда ей говорили комплименты, только смущалась, и ей никогда не удавалось так легко и быстро придумать какую-нибудь остроумную фразу.

Хотя, вообще-то, ей и комплименты приходилось слушать не слишком часто, ведь до сих пор она числилась ребенком, а не светской барышней, как Валентина. Может, со временем она все-таки приобретет достаточно лоска, чтобы не смущаться, когда к ней обращаются.

Тем временем в дверях появился хорошо знакомый Шуре молодой человек в парадном мундире, и она затаила дыхание в радостном предвкушении того, что сейчас увидит. Вот он подошел, поклонился хозяевам, легко коснулся руки Валентины… Та обернулась, и глаза ее засияли.

– Костя! – Впрочем, ей удалось тут же взять себя в руки и церемонным тоном произнести: – Петр Андреевич, позвольте представить вам Константина Петровича Клодт фон Юргенсбурга.

– Мы знакомы с бароном. – Молодые люди обменялись рукопожатиями, и Петр, проявив неожиданную для Шуры осведомленность, добавил: – Вы разрешите поздравить вас с приближающимся событием, – он бросил выразительный взгляд в сторону Валентины.

Она залилась румянцем, став от этого еще красивее, а Константин, с обожанием поглядывая на невесту, сообщил, что официальное оглашение помолвки будет сделано в ближайшее время.

– Возможно, мы чересчур торопимся, но мой отпуск скоро закончится…

– Вы правильно делаете, – согласился Петр Андреевич. – Когда идет война, не стоит тратить время на формальности. Жизнь слишком непредсказуема.

Валентина подавила вздох, и Шура вспомнила, как та вчера во внезапном порыве откровенности, так непохожем на ее обычную скрытность, призналась, что больше всего на свете ей хотелось бы вообще обойтись без помолвки, а пожениться побыстрее. И даже сказала, что жаль, мол нельзя просто зайти в первую попавшуюся церковь и обвенчаться, приходится выполнять все положенные формальности, выжидать несколько месяцев помолвки, готовить приданое.