Текст книги "Вечный шах"

Выждав несколько дней, его пригласили на беседу в отделение милиции. Кольцов явился в назначенное время, вел себя спокойно, правда, сначала валял дурака, мол, столько хлопот, что все дни сливаются в один, отнекивался, как мог, но это запирательство вполне объяснимо, ибо частный извоз – не то занятие, о котором ты с гордостью расскажешь сотруднику милиции.

Узнав о пропаже Федосеевой, Кольцов тут же сообщил, что действительно на днях подвозил с проспекта Народного Ополчения до мединститута какую-то девушку. В дороге они мило поболтали, он вспомнил о прекрасных годах учебы, обрисовал нынешнее положение своих дел, не жалея черной краски, и посоветовал девочке сразу выучиться на узкого специалиста. Работа в любом случае тяжелая, но хоть не придется вникать в перипетии судеб подотчетных бабок. Лариса призналась, что мечтает стать ЛОР-врачом и работать обязательно в стационаре, Кольцов пожелал ей удачи, на том и расстались возле входа на территорию мединститута с набережной. Подъезд, мягко говоря, не парадный, но Лариса сказала, что так ей ближе до аудитории, а ему было удобнее развернуться, поэтому к главному зданию он не поехал. Высадил Ларису и отправился бомбить дальше.

Что ж, звучало складно. Родители подтвердили, что Лариса и правда хотела стать ЛОРом, значит, они с Кольцовым действительно мирно общались хотя бы какое-то время.

Вход на территорию со стороны набережной – действительно глухое место, там нет ни пропускного пункта, ни вахтера, до дверей в ближайшую клинику метров семьдесят. На другой стороне улицы трамвайная остановка, но она тоже расположена не ровно напротив. Спрашивать всех подряд, не видел ли кто неделю назад машину с красным крестом? Ну так извините, медицинский институт, тут все машины такие. Глаз не зацепится.

Кольцов любезно позволил осмотреть свой автомобиль. На подголовнике пассажирского сиденья обнаружился длинный темный женский волос, но он ведь и не отрицал, что Федосеева ездила в его машине, а больше ничего подозрительного не нашлось, кроме огромной аптечки, укомплектованной на все случаи жизни, даже с проволочной шиной Крамера, явно похищенной с работы или самим Иннокентием Михайловичем, или его верной супругой.

Неловко задерживать человека на основании таких хлипких улик, поэтому Кольцова отпустили и взяли в плотную работу медицинский институт. Опрашивали преподавателей, студентов и даже пациентов, обшарили все подвалы и подсобки, пустили собаку… Ничего. Ни тела, ни одного даже самого косвенного свидетельства, что Лариса в день своего исчезновения доехала до института.

Тогда следователь вдруг сообразил, что Кольцов просто идеально подходит под психологический портрет маньяка, созданный Петровским. Совпадение буквально по каждому пункту. Приличный несудимый мужчина средних лет – да, трезвенник – да, с хорошим образованием, исполнительный, но вялый и безынициативный работник – да, да и еще раз да. И тут не надо даже идти к главврачу за производственной характеристикой. Если мужчина до сорока лет проторчал в участковых докторах, не поднявшись хотя бы до заведующего отделением, значит, он действительно не лучится умом и трудовым энтузиазмом. Кольцов, безусловно, являлся и примерным семьянином. Женился сразу после окончания института, и за двенадцать лет брак не распался, несмотря на отсутствие детей и на гораздо более внушительные профессиональные успехи супруги. Пока Кольцов пользовал старушек, Жанна Александровна доросла до должности начмеда крупной городской больницы. Когда жена настолько успешнее мужа, в семье неизбежно возникают ссоры. Тут и ущемленное достоинство самца, и банальные бытовые конфликты, когда у жены после тяжелого трудового дня просто не хватает сил варить борщи. Но друзья и знакомые утверждали, что Кольцовы жили очень дружно. Уж не потому ли, вдруг озарило следователя, что Иннокентий Михайлович сбрасывал накопившуюся злобу, убивая девушек? Правда, юные стройные жертвы были совершенно не похожи на грузноватую Жанну Александровну, но что с того? Может, он специально выбрал в жены женщину диаметрально противоположного типа внешности, чтобы ему не хотелось ее убить?

Опять-таки, у него есть личный автомобиль, что существенно облегчает охоту за девушками и сокрытие тел.

Следователь присмотрелся к кандидатуре Иннокентия Михайловича повнимательнее – и вот, эврика! Оказалось, что Кольцов работает врачом на участке, где проживает семья Василисы Барановой. Он, конечно, не педиатр и саму Василису не лечил, но к взрослым членам семьи мог приходить на дом и познакомиться с девочкой.

Следователь снова поручил «поставить ноги» за Кольцовым, и снова ничего. Скучная жизнь скучного человека. Работа – дом. Когда утренний прием и мало вызовов – несколько часов частного извоза. Оперативники надеялись взять его с поличным, но Кольцов подвозил всех подряд, а не только девушек, и никаких подозрительных движений не совершал. Что тоже объяснимо: Иннокентий Михайлович, конечно, не производил впечатления гиганта мысли, но надо быть полным идиотом или одержимым, чтобы убивать, зная, что ты попал в поле зрения милиции.

Ирина догадывалась, почему работа с Кольцовым велась так неспешно и деликатно. Активность следователя несколько сдерживала грозная фигура Жанны Александровны. Все же начмед крупного стационара – не последний человек в городе, лучше не обижать понапрасну столь влиятельных граждан. Но с другой стороны, игнорирование такого явного подозреваемого тоже ни к чему хорошему не приведет.

Поколебавшись, следователь все-таки выписал постановление о производстве обыска в квартире Кольцовых, и смелость его была вознаграждена. В самом дальнем углу кладовки за старыми чемоданами обнаружился сверток с бюстгальтерами, явно не соответствующими статям хозяйки.

Трудно через столько лет опознать белье фабричного пошива, но мать Марины Москаленко вспомнила, что пришивала дочери медные крючки взамен сломавшихся, и на одном лифчике действительно нашлись такие крючки. Матери других девочек сомневались, все же те были уже достаточно взрослые и сами покупали себе белье.

Кольцов затруднился объяснить происхождение странной находки, его жена тоже пребывала в изумлении. Терапевта задержали, но он долго строил из себя дурачка.

Девочку подвез и высадил живую и невредимую, а откуда лифчики – понятия не имею. И вообще, это не я должен доказывать свою невиновность, а вы – мою вину.

Следователь приуныл, потому что, кроме шести лифчиков, из которых только об одном можно было осторожно утверждать, что он принадлежал жертве преступления, у него, в сущности, ничего не было. Завтра Жанна Александровна заявит, что это ее бельишко, хранится как память о временах, когда она была юная и стройная дева, и обвинение рассыплется. Невозможно будет доказать, что это не так.

Тут на помощь пришел Петровский. Он несколько часов беседовал с задержанным, после чего Кольцов начал давать показания. Он признал свою вину в двенадцати убийствах, сообщив еще о трех девушках, которые числились пропавшими, но не рассматривались как жертвы маньяка.

Отрицал он только свою причастность к убийству Василисы Барановой. Да, дома у них бывал, но только после исчезновения девочки, лечил мать от гипертонии, развившейся от стресса, а саму юную художницу никогда в жизни не видел, не трогал и не убивал. Наверное, Кольцов понимал, что хоть на весах закона каждая жизнь весит одинаково, все же Василиса была любимицей ленинградцев, ее смерть отозвалась в сердце каждого как личная утрата, которой ему не простят. Если по остальным эпизодам остается крохотный шанс сохранить жизнь, то за Василису ему точно назначат расстрел. А может быть, проснулась профессиональная гордость, и Кольцов не захотел, кроме всего прочего, прослыть еще и злостным нарушителем клятвы Гиппократа, утверждавшего, что в любой дом можно входить только для пользы больного. Так или иначе, но тут Иннокентий Михайлович уперся, зато по остальным эпизодам, раз начав признаваться, делал это добросовестно и обстоятельно.

Рассказал, что действительно доставил Ларису Федосееву к месту назначения, но потом убедил, что кататься на машине гораздо интереснее, чем сидеть на лекции, отвез ее в заброшенный пригородный парк, там убил, надругался над телом и спрятал в старой воронке от снаряда, забросав ветками и листьями.

Подробности Ирина решила опустить, тем более что Дубов любезно отметил, что описание Кольцовым своих действий полностью соответствовало ранам, обнаруженным на теле Ларисы. Также Кольцов точно сообщил координаты захоронения, а в дальнейшем на выезде достаточно уверенно его показал.

То же и со студенткой института физкультуры. Рассказ Кольцова о том, какие раны он ей нанес, совпал с результатами судебно-медицинской экспертизы, и место он указал именно то, где девушку нашли.

Тела Марины Москаленко и еще двух девушек были найдены в указанных Кольцовым точках, и судебно-медицинская экспертиза установила, что характер повреждений совпадает с тем, что говорил Иннокентий Михайлович.

Аккуратно убрав листочки в пластиковую папку, Ирина открыла дубовский блокнот. В заметках не содержалось ничего особо нового. Показания потерпевших, судебно-медицинская экспертиза, судебно-психиатрическая, признавшая Кольцова вменяемым, продавщица из молочного магазина… Жена Кольцова не явилась на заседание, но правосудие решило, что и без нее прекрасно обойдется.

Нет, тут не придерешься, обвинение доказано убедительно. Конечно, без признательных показаний Иннокентия Михайловича оно никогда не собралось бы в кучку и до суда не дошло, пришлось бы еще долго следить за терапевтом, чтобы взять с поличным, выстраивать сложные оперативные комбинации. Ирина всегда относилась с некоторым подозрением к делам, где фундаментом доказательной базы являлась явка с повинной или чистосердечное, но в данном случае это хорошее, подкрепленное фактами признание, а не то что «я работал на английскую, немецкую и японскую разведку». Да, к сожалению, хоть сталинские времена давно миновали, все еще бывают случаи, когда человека побоями и угрозами заставляют взять на себя вину, но здесь это исключено. Даже если ты очень жестокий оперативник, устанешь бить, пока заставишь подследственного подтвердить то, чего ты сам не знаешь. Есть, конечно, такой печальный анекдот, как археологи нашли древнеегипетскую гробницу с мумией, затруднились ее классифицировать и пригласили советского милиционера, чтобы он применил дедуктивный метод. Милиционер зашел в гробницу, провел там час, выходит и говорит: «Рамзес четвертый, родился в таком-то году до нашей эры, правил с такого-то по такой-то». Археологи в шоке: «Как ты узнал?» – «Так он сам признался». Народный юмор не рождается в вакууме, а отражает, к сожалению, объективную реальность, данную нам в ощущениях, так что вообще никогда нельзя исключать возможность самооговора, а в современной жизни – особенно. Но здесь Кольцов убедительно подкрепил свое признание фактами, которые никому, кроме него, не были известны. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы на телах жертв обнаружили какие-то биологические следы, по групповой принадлежности совпадающие с группой крови Кольцова, но увы… Он все-таки был медицинский работник, знал, как соблюсти стерильность и не оставить на месте преступления определенного рода улики. Да и времени прошло порядочно.

Может показаться странным, что из двенадцати наспех прихороненных трупов за столько лет обнаружили только один, но это как раз дело житейское. Кольцов рассказал, что заранее изучал пригородные лесопарки и намечал укромные уголки, которых у нас, слава богу, в избытке. Даже здесь, в большом дачном поселке, в хоженом-перехоженом домашнем лесочке, не надо долго искать подходящую траншею, расщелину, воронку от снаряда или болотце. Кинул тело, забросал ветками и листьями, и все. И не найдут, потому что искать не будут. В лес ходят за грибами и ягодами, а рыться в земле никому не надо. А если заметят вдруг что-то подозрительное, то восемь из десяти предпочтут сделать вид, что им просто померещилось, потому что черт его знает, сообщишь в милицию и сам первым подозреваемым и окажешься. Потом, может, правда и восторжествует, но слушок пройдет, на работе начнут на тебя коситься, и в той же милиции запомнят, что живет на свете такой гражданин Иванов, который то ли сам украл, то ли у него украли, в общем, была там неприятная история. Нет, лучше мимо пройти.

…Проснулся Володя, позвал маму, Ирина подхватила его на ручки и будто очнулась от тяжелого сна, вынырнула в свою жизнь, такую радостную и теплую. И такую хрупкую… Как ни оберегай свой мирок, а есть силы, против которых не защитишься и которые не предупреждают об атаке, нападают внезапно. Но единственный способ противостоять им – это ценить каждую счастливую секунду, что отмерила тебе судьба.

– Сюсю. Пене. Тяй! – сказал Володя сурово, и Ирина повела его вниз, умываться и пить чай с сушками и печеньем, каковое занятие сын очень уважал после дневного сна.

Ирина полагала, что урок шахмат давно закончен, но мама с Егором все еще сидели за доской, а Гортензия Андреевна, закончив шапочку, уже вывязывала ей в тон крошечные пинетки.

Все были так увлечены своими делами, что не обратили на вошедших никакого внимания, и Ирина с Володей тихонько пробрались в кухню.

Посаженный в детский стул Володя увлеченно катал машинку по столешнице, печенье, купленное в лавочке на станции, уютно пахло молоком, а дождь все лил, и тучи все прибывали, раньше времени погружая дачный поселок в сумерки, и, кажется, сквозь шум закипающего чайника Ирина расслышала вдалеке раскаты грома.

В сердце вдруг воцарилось какое-то древнее первобытное чувство, будто она укрылась в пещере со своим племенем и пережидает разгул стихий. Воет ветер, бегают мамонты, а у них вход надежно укрыт камнем, горит, потрескивая, костер, и ничего плохого не может случиться. По крайней мере прямо сейчас. А что будет завтра, о том пока нечего беспокоиться.

«Надо научиться, входя, заваливать свою пещеру камнем, чтобы никакие чудовища не могли проскочить внутрь, – улыбнулась Ирина, – раз уж мне выпала судьба иметь дело с человеческим злом и человеческим горем, которое это зло причиняет, надо хотя бы в свой дом его не впускать. Не проваливаться, сидя рядом с маленьким сыном, в омут чужих страданий… Впрочем, это утопические мечты, часть мозга все равно занята рабочими проблемами, а если я усядусь в председательское кресло, то работа будет покидать меня только во сне, да и то, наверное, станут являться приговоры, как Менделееву – таблица».

Рассудив, что в такую погоду всем будет приятно выпить горяченького, Ирина быстро накрыла чайный стол и выглянула на веранду.

– Чай готов, идите пить!

Гортензия Андреевна тут же отложила вязанье, а Егор с мамой, похоже, даже не услышали ее призывов, азартно стуча фигурами по шахматной доске.

– Ну как это! – воскликнул сын, хватаясь за голову.

– Да, Егорушка, зевнул ты слона, – засмеялась мама, – но не тушуйся, со временем появится видение доски, и уже кони так внезапно из засады на тебя выскакивать не будут.

– Думаешь, у меня получится?

– Ну конечно! Главное – играть, а там, как знать, может, еще чемпионом мира станешь. Каждый шахматист должен к этому стремиться, а что не у всех получается, это уже второй вопрос.

Ирина ухмыльнулась про себя, отметив, что это какое-то новое слово в воспитании и, похоже, годится такая методика только для мальчиков. Девочке сразу надо сообщить, что она лентяйка, неряха и неумеха, ибо кто знает, до чего могут довести слова одобрения и поддержки! Сама Ирина точно не знает, потому что никогда не слышала от родителей подобных слов. Хотя нет, папа иногда говорил, но мама с пеленок внушила дочерям, что папа – человек слишком добрый и мягкий, а точнее слишком добренький и мягкотелый, поэтому у него не хватает мужества делать им справедливые замечания, а все его похвалы ничего не стоят, ведь он смотрит на своих детей сквозь розовые очки.

* * *

В разные периоды своего долгого существования человечество имело разные отношения с судьбой, и обычно чем темнее бывали времена, тем ниже люди склонялись перед нею. Бывала она и верховным божеством, и главной силой, определяющей жизненный путь, но, развиваясь, умнея и наглея, человечество предпочитало видеть себя всадником на коне судьбы, а не пылью под его копытами. Вообще, жизнь полнее догм, и в ней можно найти яркие примеры и того и другого, но на своем опыте я убедилась в одном: если судьба и существует, то она в лучшем случае поступает с тобой так же, как коллеги на твоем юбилее, – дарит что-то дорогое, но абсолютно тебе не нужное. Правда, коллеги в отличие от судьбы не могут отобрать у тебя то, к чему ты стремилась и что составляло единственный смысл твоей жизни. И еще они смеются над тобой у тебя за спиной, так что ты об этом догадываешься, но точно никогда не знаешь. Судьба же веселится открыто, так что порой от ее хохота закладывает уши.

Впервые судьба посмеялась надо мной в день моего зачатия, соединив генетический материал родителей в крайне неудачной комбинации. Наверное, могло быть хуже, и даже много хуже, но ирония в том, что папа и мама – красивые люди, а я не унаследовала ни одной их привлекательной черты.

Говорят, что нет некрасивых женщин, есть те, которые не хотят быть красивыми. Так вот я скажу вам, что пословица эта верна с точностью до наоборот. Когда у тебя жидкие волосы, тяжелые икры, на которые не действует даже недельное голодание, маленькие глаза и длинный нос, то ты страшная не потому, что это твой сознательный выбор. Ты просто не в силах ничего изменить.

Нет, кое-что можно было бы поправить, подчеркнуть немногие достоинства красивой одеждой и грамотным макияжем, но судьба распорядилась так, что я родилась не только в материально бедной, но и в духовно богатой семье. Страсть к вещам – это боже какой ужас, пошлость, мещанство, моральное падение! Маникюр? Все работают, а ты сидишь, ноготочки полируешь? Дрянь, лентяйка!

После того как бабушка чуть не отправилась в больницу от вида моих розовых ногтей, помаду и тушь для ресниц доставать я, конечно, не рискнула. В принципе я и так не собиралась, ибо у нас дома был в ходу такой стишок: «Пришла курица в аптеку и сказала кукареку, дайте пудры и духов для приманки петухов». Думаю, бабушка успела бы мне его продекламировать до начала сердечного приступа, если бы увидела меня с накрашенными губами.

Жизнь показывает нам множество примеров, когда умные, порядочные, трудолюбивые и добрые люди остаются бедны, а у нас дома считали, что верно и обратное. Раз мы бедны, то мы автоматически являемся умными и далее по списку. Поэтому обноски от старших членов семьи я должна была носить гордо, как родовые доспехи, показывающие всем мои высокие достоинства. Интересно, что эта установка намертво въелась в подсознание, как, впрочем, и все, что закладывается туда в детстве, ибо теперь, в дни отчаяния и безнадежности, я стараюсь одеваться как можно хуже, и вовсе не потому, что все деньги идут Лиле. Нет, своим убогим видом я хочу показать, что я все еще хороший человек. Умный, порядочный и далее по списку.

Дома меня убеждали, что скромность хороша еще тем, что надежно убережет меня от неудачного замужества. Вульгарные девки (как я поняла, это понятие включало всех, кто хорошо одевался и пользовался косметикой) привлекают только недалеких примитивных самцов, а о тех мальчиках, которые обращают внимание на то, какие вещи носит девушка, нечего и говорить. Бездуховные прагматики, конченые люди. Нет, необходимо жить по принципу «полюбите меня черненькой, а беленькой меня всякий полюбит» и ждать того прекрасного принца, который разглядит мою прекрасную душу за скромной внешностью.

Что ж, я поверила и стала ждать, но жизнь показала, что предписываемая родителями стратегия надежно уберегает не только от неудачного замужества, но и от замужества вообще.

В старших классах девочки уже вовсю целовались с мальчиками, а меня даже ни разу не пригласили на медленный танец. Нет, я не была изгоем в школе, наоборот. Меня вечно выбирали сначала председателем совета отряда, потом – дружины, хотели сделать секретарем школьного комитета комсомола, но я уступила эту должность однокласснику, потому что общественная работа отнимала много времени, а мне предстояло серьезно готовиться к поступлению в медицинский. Все у меня, короче говоря, было хорошо, кроме одного – в качестве объекта романтических чувств я представляла собой пустое место.

Одноклассники и даже некоторые учителя завидовали моей сообразительности, я побеждала на олимпиадах, организовала в дружине сбор макулатуры так, что мы заняли первое место по району, за что получила почетную грамоту и свой первый поцелуй, которым меня одарил секретарь районной парторганизации при ее вручении. Все это, и особенно поцелуй, я бы без малейших колебаний обменяла на одно романтическое свидание.

Да я бы с удовольствием скатилась на голые тройки и пошла учиться в ПТУ, лишь бы только испытать настоящую первую любовь, то возвышенное чувство, о котором снимают фильмы, поют песни и пишут книги.

Вместо этого я получила золотую медаль и толстую стопку грамот.

Дома это приняли как должное, во всяком случае, к медали отнеслись гораздо спокойнее, чем к тому, что я не почистила картошку на обед. Смешно, что в глазах родителей картошка в плане предсказания моего будущего оказалась гораздо значительнее и прогностически вернее золотой медали, и скандальчик вышел знатный. Несколько дней меня стыдили и предрекали мне жалкое существование безалаберной лентяйки и конченой эгоистки.

В защиту предков хочу сказать, что тогда было так принято. Девочка должна помогать маме, это базис, остальное – надстройка. У нас в классе училась Люся Варнава, талантливая скрипачка. Не знаю, насколько велико было ее дарование в глазах специалистов, но мне нравилось, как она играет на школьных концертах, притом что я вообще не очень уважаю классическую музыку.

Мастерство даром не дается, бедной Люсе приходилось каждый день несколько часов посвящать музыкальным упражнениям, но если вы думаете, что учителя и наши родители ставили нам ее в пример, то вы сильно ошибаетесь. В первую очередь Люся была белоручка, которая «трусов себе не постирает», а одаренной и трудолюбивой скрипачкой далеко потом. Ее родителей дружно осуждали за то, что они балуют и портят свою дочь и растят ее неприспособленной к жизни. «Девочке придется трудно» – был общий вердикт мамаш, скрепленный ритуальным покачиванием голов и поджатием губ.

Действительно, Люськины родители были довольно странные персонажи. Мама работала фельдшером на скорой, а папа трудился терапевтом в городской больнице, и дома у них всегда бывало подозрительно весело.

Когда мы готовились к тому эпохальному сбору макулатуры, который принес мне, можно сказать, международное признание, в школу зашла Люсина мама и попросила освободить ее дочь от трудовой повинности, потому что ей надо беречь руки. Я нашла этот аргумент вполне резонным и разрешила Люське вообще не приходить, а если ей хочется быть с отрядом, то можно поставить ее учетчицей. На мой взгляд, проблема не стоила выеденного яйца, но нет. Прибежала Елена Ивановна, наш завуч по воспитательной работе, и, потрясая толстым пальцем с заусенцами (видно, тоже надеялась привлечь одухотворенного мужчину), объяснила, что перед макулатурой все равны, настоящий пионер не имеет права отлынивать от общественно-полезного труда, а председатель совета дружины, который покрывает такого пионера, просто преступник.

Тут, кстати, судьба моя сделала забавный финт. Как я уже говорила, в жизни меня по-настоящему волновало только замужество, а к учебе и общественной работе я относилась с прохладцей и не сильно боялась, что мою карьеру собьют на взлете, поэтому дала Елене Ивановне отпор. В демагогии я тоже была далеко не дура и заявила, что Люська играет на скрипке не для себя, а для всего советского народа и для достижения этой благой цели тратит достаточно времени и сил. И вообще принцип коммунизма – от каждого по способностям, вот и надо Люськины способности холить и беречь, а не равнять всех под одну гребенку. Озадаченная Елена Ивановна потащила меня на педсовет, где я продолжала развивать сей тезис. Это оказался хороший жизненный урок, я поняла, что иногда наглость реально помогает – люди думают, что, раз ты полез в драку один против всех, значит, за кустами у тебя притаилась конница или другие силы, которые лучше не злить. Мои доводы признали, Люське разрешили больше никогда не ходить на всякие тяжелые работы, и странным образом после того педсовета я не получила больше ни одной четверки, хотя далеко не всегда знала на пять. А самое главное, что Люськин папа через много лет вспомнил, как я защищала его дочку, и пропихнул меня на руководящую должность.

А ведь если бы я мечтала о карьере, то не осмелилась бы возражать Елене Ивановне, наоборот, в стремлении выслужиться заставила бы Люсю таскать самые тяжелые тюки, папа Варнава затаил бы злобу, и трубить бы мне ординатором до самой пенсии.

Вот почему верны пословицы «бойся своих желаний» и «мечта сбудется, когда забудется».

Когда сильно чего-то хочешь, сконцентрирован на своей цели, то ты не видишь ничего вокруг. Ты будто идешь, глядя в подзорную трубу, не зная, что у тебя прямо под ногами.

Чем сильнее чего-то хочешь, тем больше прогибаешь, подтягиваешь реальность под себя, но факты, которые ты игнорируешь, не исчезают, а, наоборот, крепчают и только и ждут, чтобы на тебя наброситься из укрытия, которое ты сама любезно им создаешь.

Особенно жестоко это работает на нас, женщинах, мечтающих о замужестве. Если в карьерных мечтах реальна хотя бы цель, то в поисках личного счастья мы способны исказить и ее, наделив своего избранника качествами, которыми он отродясь не обладал. Еще мы очень хорошо умеем не замечать то, что бросается в глаза. Оно, конечно, беспокоит, не дает спать, как горошина под сотней перин, но мы умеем убедить себя, что никакой горошины нет. Реальность – не наш конек, увы…

Медаль позволила мне без проблем поступить в медицинский институт, но радость от того, что я стала студенткой одного из лучших вузов страны, сильно омрачалась сознанием, что у меня до сих пор нет парня и в ближайшей перспективе не предвидится. Все повторилось в точности как в школе. Я отлично училась, стала старостой группы, а вскоре и потока, и, хоть на первых курсах мы изучали академические предметы, я чувствовала, что не ошиблась с выбором профессии. Но снова все свои успехи готова была отдать за предложение руки и сердца. Дай мне судьба возможность выбирать – замужество и отчисление или одиночество и успешная учеба, я без колебаний остановилась бы на первом варианте.

Но жизнь упорно подсовывала мне безальтернативный второй. Никто не проявил ко мне даже мимолетного романтического интереса.

К концу первого курса со сплошными «отлично» в зачетке я впала в настоящее отчаяние. Девчонки с курса вовсю встречались с ребятами, выходили замуж, беременели и брали академку, а я максимум куда могла выйти – так это в кино с подружками.

Сознание собственного одиночества и невостребованности сводило меня с ума, сделалось тугой серой пеленой, сквозь которую ко мне не пробивалась ни одна радость. Отличные успехи, похвалы преподавателей, предложения заниматься в СНО – да, лестно, но что мне с того, если я не замужем?

Даже Нобелевская премия не поднимет старую деву до уровня семейной женщины, а дают ее все же реже, чем регистрируют браки, поэтому я решила сосредоточиться на устройстве семейной жизни, но вскоре убедилась, что лично для меня шансы получить Нобелевку и выйти замуж примерно одинаковы.

Это было даже смешно. Вокруг крутились однокурсники, с которыми у меня были великолепные дружеские отношения. Подруги знакомили меня со своими братьями и друзьями. В конце концов, многие девочки встречали свою любовь случайно, в метро или трамвае, и иногда из этого выходили очень крепкие браки.

Получая повышенную стипендию, я купила себе новую юбку и приобрела немного косметики, но быстро убедилась, что если ты не начала краситься в школе, то в более зрелом возрасте не научишься делать это хорошо.

Я уже была согласна выйти за кого угодно, лишь бы выйти, заявить широкой общественности, что я не хуже других, не обсевок, но и в этой скромной просьбе судьба мне отказала.

Пребывая в глубокой тоске, на втором курсе я забрела на заседание студенческого научного общества по психиатрии не потому, что интересовалась, а просто сил не было проводить вечера дома в одиночестве.

Я тогда мало что понимала в этой области, но в целом предмет показался любопытным. Взяв в библиотеке учебник, я за неделю прочитала его и на следующее заседание пришла уже малость подкованной. Задавала вопросы, которые не показались праздными руководителю кружка, вызвалась сделать небольшую техническую работу для аспиранта. Ему нужно было составить список иностранной литературы, а я окончила английскую школу и умела красиво писать (тогда машинки с латинским шрифтом были в большом дефиците и ссылки на иностранные источники разрешалось вносить от руки).

Так началась самая волнующая пора в моей жизни…

* * *

В понедельник Ирина первым делом заглянула к Дубову, чтобы вернуть его записи. Анатолий Иванович был занят важным делом – заправлял свою любимую перьевую ручку чернилами.

Ирина затаила дыхание. В первом классе Егора тоже заставляли писать такими ручками, и она прекрасно знала, что тут одно неосторожное движение, и будешь отмывать от чернил весь дом, а неаккуратно закрутишь, не дотянешь, и прощай портфель со всем содержимым. Иногда ручки проливались, несмотря на все меры предосторожности, так что Ирина была счастлива, когда детям разрешили писать шариковыми. Правда, мама возмущалась, что легкая шариковая ручка испортит ребенку почерк, но в студенческие годы это все равно происходит. Когда ведешь кучу конспектов, не до каллиграфии.

Дубов закрыл чернильницу и улыбнулся:

– Ну как, Ирина Андреевна, помогли вам мои записки?

Положив бумаги ему на стол, Ирина энергично кивнула.

– Ничего не насторожило?

– Ну что вы, Анатолий Иванович.

– Нет, вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Критика сверху и критика снизу – дело хорошее, но критика от равного – самое лучшее.

– В таком случае… – Ирина замялась, – даже не знаю, как сказать.

– Без страха и сомнений.

– Меня несколько смущает… То есть я вижу, что вина убедительно доказана, но все доказательства получены только благодаря признанию Кольцова.