Текст книги "Поймать балерину"

Затерянные в волнах

– И вот что я скажу вам, милочка, – тихо бормотала рыжеволосая Мадлен, – мужчины любят ласку. Понимаете? Ласку. Иногда надо себя смирить, немного потерпеть… Такая уж наша женская судьба. Вот месье Борчик, бывало, выпьет вечерком кружку-другую пива и начинает меня по дому гонять… Все ему кажется, что я то с почтальоном перемигиваюсь, то с садовником слишком долго говорю… Ревнивый такой он у меня… Был…

Мадлен неожиданно прижала руку к губам и завыла, глухо и протяжно. Я тут же обняла ее, прижалась всем телом, стараясь утешить, как до этого она меня все страшные часы, когда стало понятно, что наша лодка оторвалась от других и затерялась в волнах.

– Боже мой, Боже мой… Как же я без него? – Мадлен стискивала то мою руку, то свой спасательный жилет, плакала, судя по всему, впадая в истерику.

Я ничем не могла помочь.

Вообще, удивительно, что она так долго продержалась. Ее муж, высокий, тучный мужчина, с красным лицом любителя выпить, утонул прямо у нас на глазах.

Стоя в лодке, он пошатнулся и выпал за борт, нелепо взмахнув руками.

Без звука.

И так же, беззвучно, камнем пошел на дно.

Его и не спасали.

В нашей лодке не было матросов, да и мужчин всего несколько человек. Остальные – женщины и дети.

Все испуганные, дрожащие от холода и страха.

А за бортом плескалась темная жуткая ледяная вода.

Я оставила попытки успокоить вдову Борчек и устало откинулась на деревянную обшивку лодки.

Закрыла глаза, заново переживая кошмар этой ночи и грустно усмехаясь своей наивной вере в то, что жизнь моя поменялась к лучшему.

Нет, она просто готовила удар. Очередной.

Хотя, совсем недавно мне казалось, что все налаживается.

Каюта , которую мне предоставили в безвозмездное пользование супруги Дин, была невероятно милой и уютной.

Мне удалось буквально на следующий день после переезда в первый класс   переговорить со стюардом и решить вопрос питания. Моих скромных сбережений хватило на завтраки и обеды, а на ужины я всегда была приглашена за стол супругов Дин, оказавшихся на редкость милыми, добродушными людьми.

Мадам Дин нашла во мне компаньонку и подругу-единомышленницу в своей страсти к  театру и высшему свету. А месье Дин, похоже, был безумно рад моему присутствию уже только потому, что я отвлекала его жену и позволяла ему спокойно общаться с другими богатыми мужчинами – пассажирами первого класса. Он пропадал то в курительной комнате, то в зале для игры в карты, то просто общался на всякие важные мужские темы , стоя   или   сидя на палубе.

Мадам Дин, конечно, утомляла, но я спокойно сносила ее постоянный щебет, считая это совсем небольшой платой за прелести путешествия первым классом.

Вообще, поездка стала приносить сплошное удовольствие. Морской болезни у меня никогда не было, свежий соленый ветер только радовал, хотелось вдыхать его полной грудью, радоваться свободе и независимости. Наверно, все же, суфражистские настроения, гуляющие в свободном Париже, каким-то образом проникли в мою голову…

По крайней мере, днем я радовалась жизни и не вспоминала про Париж и все, что с ним было связано.

А вот по ночам приходили странные сны.

Какие-то жуткие переплетения сюжетов, где я танцевала на сцене Оперы, причем, почему-то «Умирающего лебедя», хотя никогда бы не согласилась делать этого наяву, потому что Павлова уже станцевала его , и любое сравнение было бы не в пользу нового исполнителя…

Тем не менее, я танцевала, летала по сцене, слышала аплодисменты, которые возносили меня буквально к галерке…

А потом оттуда неожиданно раздавался издевательский свист, выкрики про стройные ножки…

И я падала вниз, сердце обрывалось, и ветер свистел в ушах…

Меня ловили. Практически у самого пола. И держали.

Я открывала глаза и видела Артура. Он мягко , но очень больно перехватывал в области талии, и шептал, воспаленно блестя глазами:

– Ты – плохая танцовщица, Анни. Никудышная.

– Нет! – я начинала вырываться, но руки Артура становились крепче, а голос громче.

– Тебя взяли только потому, что я попросил! Ты – неблагодарная! Я столько для тебя сделал!

– Нет! Нет!

Я уже билась в его объятиях, но никак не могла выбраться! И такое негодование, такая обида поднимались из глубин души, что слезы наворачивались на глаза, и я плакала, не выдержав, горько, навзрыд.

Артур вытирал слезы с моих щек, и пальцы его почему-то были грубые. Царапали.

Я открывала глаза и вместо Артура видела… Даниэля.

Он держал, так же, как и всегда, крепко и больно. Но удивительно, боль от его пальцев казалась благословением после жестоких объятий Артура.

– Не плачь, бабочка, – спокойно говорил он, – я не дам тебе плакать. Я буду убивать за каждую твою слезинку.

Я молчала, парализованная ужасом, как всегда рядом с ним, и не могла ничего сделать.

А Даниэль все гладил, гладил меня по лицу, и глаза его, светлые, прозрачные глаза убийцы, темнели от едва сдерживаемого желания.

– Ты всегда будешь моей, бабочка, – говорил он.

Я  открывала рот, чтоб сказать «нет»…

И отвечала: «Да».

Затем Даниэль наклонялся ко мне, и сон превращался в тягучий сладкий кошмар, который я хорошо помнила и в реальности.

Я просыпалась, вся мокрая от пота, дрожащая, вставала, пила воду, пытаясь прийти в себя…

Проклятый Дикий Даниэль!

Он даже посередине Атлантики умудрялся добраться до меня!

Я выдыхала, приходила в себя и засыпала уже без снов совершенно.

Ну а днем ночные кошмары отступали, и все казалось пустой блажью.

А будущее мое – счастливым.

Мадам Дин не уставала меня нахваливать за изящность, изысканность и дороговизну нарядов, светлые волосы и красивую улыбку,  и постоянно обращала мое внимание то на офицеров корабля, то на других молодых и не очень молодых месье, явно желающих оказать мне знаки внимания.

Но я в этом вопросе была строга.

Мужчины – очень настойчивые. Им только дай малейшую возможность поверить, что ты – легкая добыча, как тут же начнут преследовать…

А мне и без того в жизни досталось от них, хотя я никогда легкой добычей не была.

У меня хватало сообразительности осознать, что в замкнутом пространстве корабля я могу быстро заполучить плохую репутацию, и это обязательно отразится на моем будущем.

Потому я вежливо улыбалась на замечания мадам Дин, но и только. В конце концов, устав от ее приставаний, обмолвилась, что переживаю личную трагедию, гибель жениха, очень достойного человека… После этого мадам Дин перестала меня сватать и начала усиленно жалеть.

Мне большего и не требовалось.

Море, приятная компания, удобства каюты, планы на будущее… Все было великолепно.

Жаль только, что недолго.

«Титаник» вышел десятого апреля из Саунтгемптона, с заходом в Шербур, вечером одиннадцатого апреля я познакомилась с супругами Динами и переселилась в каюту первого класса.

А четырнадцатого апреля, ночью,  «Титаник» натолкнулся на айсберг и затонул.

Я, как и многие пассажиры, долгое время не понимала, что происходит.

Мы как раз возвращались из музыкальной комнаты, когда раздался удар, сопоставимый с легкой волной землетрясения.

Мы с мадам Дин, рассуждая о неправильном и грубом управлении кораблем, пошли дальше, попрощались и разошлись по каютам.

Я переоделась в пеньюар, расчесывала волосы как раз, когда в дверь каюты постучали.

За порогом стоял тот самый стюарт, с которым я договаривалась о своем меню. Он выглядел бледным, но собранным.

– Мадмуазель, прошу вас собрать все самое необходимое и пройти к спасательным шлюпкам.

Я молча смотрела на него, не сразу осознав смысл слов.

– Через час-полтора «Титаник» уйдет под воду.

– Вы… уверены?

– Совершенно! Собирайте самое ценное и поднимайтесь на верхнюю палубу, к шлюпкам. И быстрее!

Он развернулся и быстро пошагал прочь, стучась в другие каюты первого класса.

Я растерянно застыла на пару мгновений, но затем быстро начала одеваться.

Самое дорогое у меня всегда было с собой, на поясе, оставалось только одеться и выйти. Я постучала в каюту мадам Дин, она вышла , уже тоже одетая.

– Ах, милочка, я уверена, что это какой-то пустяк, – она немного нервно рассмеялась, – идите быстрее к шлюпкам, а я поищу месье Дина. Встретимся наверху!

Я не успела ничего возразить, как она уже пошагала прочь по коридору.

Мне ничего не оставалось, только выполнить ее просьбу.

На верхней палубе было странно.

Везде валялись куски льда, и молодые пассажиры играли ими в футбол. Откуда-то доносился мажорный вальс.

Пассажиры в недоумении прогуливались по палубе и никуда не торопились.

Мне стало настолько не по себе от происходящего, что я даже не стала останавливаться. Торопливо пошагала в сторону шлюпок.

Там уже шла посадка, первыми спускали женщин и детей, и я обратила внимание, что многие мужчины, отправив семью в шлюпку, не спешили сами сесть, помогали другим пассажирам.

Все выглядело очень спокойно и как-то буднично.

Я спустилась в шлюпку, получила жилет, надела и села в самом уголке.

Прошло еще четверть часа…

Наша шлюпка, почему-то заполненная лишь наполовину, отчалила от корабля. Несколько мужчин, находящихся в ней, принялись грести.

Я с тревогой смотрела на другие шлюпки, от которых мы удалялись и удалялись, и вдруг подумала, что не видела ни одного пассажира третьего класса!

Они же в самом низу, в трюме! И , чтоб выйти на палубу, необходимо преодолеть несколько лестниц! Там дети, старики! Там беременные женщины!

Я вскинулась, попыталась заговорить с одним из мужчин-пассажиров, но меня никто не слушал.

Ужас этой ночи продолжал набирать обороты.

Сидящая рядом со мной рыжеволосая полная женщина, которую я не видела до этого, скорее всего, пассажирка второго класса, ругалась со своим грузным мужем, распекая его за решение поплыть в Новый Свет.

Неподалеку плакала маленькая девочка на руках у матери. Ее отец посадил свою семью в лодку, а сам вернулся помогать другим пассажирам. И не вернулся.

Вокруг была черная ночь и страшный, жуткий океан.

А затем «Титаник» начал погружаться в воду.

Это происходило настолько быстро и страшно, что все, кто сидел в лодке только молча могли смотреть на ужасающую картину.

А я не могла.

Закрыла глаза, уткнула лицо в колени и спрятала голову в руках.

Как смогла, обезопасила себя от будущих кошмаров. И старательно не думала о том, сколько человек сейчас погибает в ледяной воде.

Задыхается в тесном, переполненном трюме.

Не надо про это думать, не надо, не надо!!! Все равно ничего не изменить. Совсем ничего!

Это было малодушие, конечно, но в тот момент я словно заледенела, не могла пошевелиться.

Рядом раздался крик, я открыла глаза и успела увидеть, как грузный мужчина, муж рыжеволосой женщины, летит в воду. И моментально тонет.

– Роберт! Боже мой, Роберт!!! – его жена кинулась к краю лодки, страшно раскачивая ее и угрожая всем оставшимся гибелью.

Я схватила ее за юбку и насильно усадила рядом. И обняла.

Ее муж не был одет в жилет, тот на нем не сошелся, и мужчина просто отбросил его в сторону…

И теперь не было ни одного шанса, что его удастся спасти.

В этот момент от затонувшего «Титаника» пошла огромная волна, и нашу лодку закачало на ней, словно в девятибалльном шторме.

Дальше я ничего не помнила.

Мы сидели с рыжеволосой женщиной, обнявшись, обе плакали и держались друг за друга, словно были самыми близкими, самыми родными…

Не знаю, сколько прошло времени, когда я подняла голову, огляделась…

И не увидела в темноте ни одной лодки.

Вообще ничего.

Только чернота. Только ночь.

И мы, словно в Ноевом ковчеге, затерянные среди волн.

Спасение

– И вот, представляете, Роберт неожиданно заходит в гостиную, где я мирно сижу за вышиванием, и говорит: «Я видел тебя на улице, с молодым человеком!», а это газетчик, я просто газеты покупала к завтраку! А потом он берет подтяжки, складывает их этак вдвое… Ну, я уже ждать не стала, как побежала на второй этаж!

Бормотание Мадлен, уже успокоившейся и опять ударившейся в воспоминания о счастливой супружеской жизни с месье Борчиком, убаюкало меня, несмотря на ужас ситуации и пронизывающий холод.

Сквозь ее рассказ я слышала, как ругались мужчины, в очередной раз выясняя, в какую сторону грести, как пытались с ними обсуждать этот вопрос женщины…

Я ничего не хотела обсуждать.

Мы находились в открытом море, по моим наблюдениям, уже целую вечность, я  давно не чувствовала своих ног, и радовалась только, что пальто, купленное в Париже Диким Даниэлем, был длинным и теплым. Меховая горжетка служила исключительно декоративным целям и не добавляла тепла, но , по крайней мере, под нее не задувало. У некоторых моих спутников ситуация была гораздо хуже.

Особенно страдала от холода маленькая девочка, хотя  мать ее и прижимала к себе, стараясь согреть теплом своего тела.

Но одежда у них обеих была скудная и явно не для путешествия по волнам.

Ребенок плакал, мать ничем не могла ей помочь, она и сама посинела от холода.

Не выдержав, я неловко расстегнула пальто, выпростала из рукавов руки и прямо под ним сняла теплую блузу от дорожного костюма и теплую русскую шаль, доставшуюся мне в подарок от самого Дягилева.

Ветер мгновенно проник под распахнутые полы пальто, и я  тут же промерзла до костей. Быстро запахнув полы,  протянула блузу и шаль женщине.

– О… Спасибо вам! Спасибо!

Она начала торопливо кутать малышку, хнычущую от боли в руках и ногах.

– Разотрите ей ножки и обмотайте шалью, – посоветовала я, вспоминая, как сама мерзла зимними парижскими ночами в своей плохо отапливаемой каморке.

– Ох, добрая вы душа, Анни, – покачала головой Мадлен, – вот и мой месье Борчик был…

Я плотнее запахнулась в пальто, сунула руки в рукава и прижалась к рыжеволосой болтушке, бессовестно пользуясь теплом ее тела.

Закрыла глаза, стараясь вспомнить что-то приятное. Отвлечься от ужасающего холода, тяжелого плеска волн за бортом и мыслей о скорой смерти.

Вспоминался все тот же холодный Париж.

Правда, тогда я не мерзла. Некогда было мерзнуть.

Дягилев принял меня во второй состав, на подтанцовку к примам.

Как я радовалась, Боже мой!

Не каждая танцовщица имела возможность видеть в живую, да еще и репетировать в одном помещении с такими яркими балетными звездами, как Павлова, Карсавина, Больм, Нижинский!

Это был незабываемый опыт, непередаваемые ощущения!

У меня эти люди вызывали одновременно восхищение, страх, зависть и отчаяние.

Последнее – потому что, глядя на них, я отчётливо понимала, насколько прав Артур. Мне никогда не достичь их высот.

Это были времена счастливые и одновременно несчастные.

Артур оставил меня в покое, он , наверно, что-то пытался сделать, как-то испортить мою репутацию, но Дягилев, принимавший все решения по составу труппы, с ним не общался и не принимал во внимание его доводы.

Мне было известно про подковерную возню, затеянную моим первым мужчиной, все же артисты мало что способны удержать в тайне, и от осознания своей слабости делалось больно.

Как я могла ему поверить?

Как могла не увидеть в нем обыкновенного альфонса?

Может, потому что не считала себя никогда лакомой целью для подобных мужчин? Я все же очень плохо знала мир, проведя десять лет своей жизни за закрытыми дверями пансиона.

Только потом я поняла, что Артур меня практически воспитывал под себя. Внушал, что хотел, обучал, чему хотел. Он внушил мне, что я могу быть знаменитой танцовщицей, водил на балеты и тайком показывал чудесные и редкие даже в Париже записи выступлений русских балерин.

Он все делал для того, чтоб я считала его самым близким человеком, своим учителем, единственным, кому следовало доверять.

И он добился своего.

Следующим логичным шагом была наша любовная связь.

И она случилась в итоге. Пусть не так скоро, как того хотел Артур, но я все же сдалась.

Конечно же,  Артур был уверен в моей податливости, после всего случившегося у меня не оставалось другого выбора, только выйти за него замуж.

Несмотря на то, в Париже, а уж тем более в труппе, нравы были более, чем свободные,  в любом другом городе Франции, да хотя бы в моем родном Руане, меня бы заклеймили позором…

И потому Артур и не смог сдержаться, когда я поступила не так, как он хотел. Не оправдала ожиданий и вложенных усилий.

А уж после того, как я твердо дала понять, что не собираюсь больше быть с ним…

Да, он имел право озлобиться.

Я его понимала, но прощать и идти к нему с повинной не собиралась.

Несмотря на то, что Артур считал меня никудышной танцовщицей, все факты говорили об обратном.

Меня ценили в труппе, и постановщик балета, и сам Дягилев.

А импресарио, Сол Ёрок, напрямую говорил, что готов меня предлагать в известные балетные труппы.

Балеты «Русского сезона в Париже» шли с постоянным успехом, даже спорные постановки Нижинского в итоге потрясали публику.

Да и сама публика была совершенно иной, не такой, что приходила на выступления парижской труппы в Опере.

Я наконец-то начала понимать, каково это – выступать перед благодарными зрителями, со слезами на глазах аплодирующими в финале. И мне аплодирующими! И мне тоже!

Меня стали узнавать в лицо поклонники балета, караулить на улице у черного входа в Оперу.

Моё фото напечатали в газете с подписью : «Восходящая звезда балета».

Все шло чудесно. Настолько, что я иногда думала, будто угодила в сказку, в волшебный сон.

И все боялась проснуться.

Жизнь моя по-прежнему не была нормально устроена, комнатка за день и вечер промерзала насквозь, а зима на Париж упала холодная… Приходилось кутаться во все свои теплые вещи, как-то пришла на репетицию с насморком, разговорилась с Дягилевым о холодных парижских ночах… И он в тот же вечер, после выступления, подарил мне чудесную пушистую шаль, сказав, что такие делают только в России, в городе с труднопроизносимым названием Оренбург, из пуха местных коз.

Я была буквально потрясена его добротой и участием.

Шаль согрела меня в холодные ночи, но в остальном положение не поменялось.

Днем я пропадала на репетициях, питалась плохо, потому что совершенно некогда, затем было выступление, а после я бежала в свою комнатку и еще полчаса разводила огонь и согревала ее, чтоб суметь хотя бы пальто снять без страха обморозиться.

Платили в труппе тоже немного, едва хватало на жизнь.

Откладывать ничего не получалось.

Но это все были такие мелочи, по сравнению с тем, что я выступала! Что у меня были планы на будущее, и вполне выполнимые! Отчетливые!

Дягилев уже намекал, что мне будет предложено постоянное место в труппе, на время ее гастролей по Европе и , возможно,  в Новом Свете.

Сол Ёрок уехал в Нью Йорк подготавливать почву для гастролей труппы.

На сцене я летала, легкая, словно бабочка, постановщик балета уже начал ставить  новый балет, с моим участием не в подтанцовках, а на второстепенных ролях.

Жизнь виделась в розовом свете…

Все посыпалось в один момент.

– Милочка! Аннет! Нельзя спать! Нельзя! – громкий голос Мадлен вырвал меня из полусна, заставил разомкнуть практически смерзшиеся ресницы.

Мадлен начала меня трясти, тереть заиндевевшие щеки, приговаривая, что последнее это дело – спать в холоде. Так можно и не проснуться.

Я огляделась вокруг и ужаснулась, подумав, что, возможно, это и не самый худший вариант: уснуть и не проснуться. Менее мучительная смерть.

Вокруг нас были льды, много. Они плавали, ударялись друг о друга ужасным, выматывающим душу, скрежетом.

Неужели нас на Северный полюс занесло?

Сколько мы вообще плывем?

Лодка была окутана туманом, настолько плотным, что на расстоянии нескольких шагов ничего не было видно. Ощущение, что мы попали в молоко, и теперь барахтались в нем, беспомощные и слепые.

Мужчины уже не гребли, просто сидели, тихо переговариваясь, остальные пассажиры прижимались друг к другу, в поисках хотя бы крупиц тепла.

Положение было безвыходным.

И тут откуда-то из тумана раздался громкий гудок.

Он разнесся над волнами так громко, что все, кто сидел в лодке вздрогнули.

Начали озираться.

Гудок раздался ближе.

– Это корабль! Корабль!

Все тут же повскакивали со своих мест и принялись кричать, свистеть и даже махать руками, чтоб привлечь невидимый в тумане корабль.

Я сидела, до боли вглядываясь в туман, все еще опасаясь надеяться на лучшее…

Люди с корабля могли нас не услышать, могли пройти мимо…

Но  когда,  через четверть часа примерно ,  прямо перед носом лодки показалась черная громада корабля, меня,  словно воздушный шарик, подбросило вверх.

Забылись боли в практически отмороженных ногах, печальные мысли о смерти.

Не будет ее, смерти!

Все будет хорошо! Конечно, все будет хорошо!

Галифакс

Галифакс бурлил.

Это было видно невооруженным взглядом даже издалека.

Огромное количество действующих пирсов, постоянно причаливающие корабли, как пассажирские, так и грузовые.

На берегу, как рассказывал капитан Бренсен, было множество увеселительных заведений, мастерских, торговых предприятий и прочего, без чего невозможно представить себе популярный  порт.

Как раз в тот момент, когда мы причаливали, производил высадку огромный трансатлантический корабль, похожий на затонувший «Титаник», как брат-близнец.

Даже мороз по коже пробегал от чувства «дежавю».

На пирсе перед кораблем стояла целая толпа встречающих, постоянно сверкали вспышки фотографов, и вообще было шумно и бестолково.

Неудивительно, что скромный норвежский сейнер с гордым именем «Норд» остался незамеченным.

Он причалил в стороне от основной портовой жизни, да и то лишь на пару минут.

Чтоб высадить неудачливых пассажиров затонувшего «Титаника».

Усталые и измученные, мы выбрались на деревянный настил пирса, попрощались с матросами и капитаном сейнера и двинулись прочь, стремясь поскорее достичь твердой земли.

Лично я буквально бежала, кутаясь в пальто от неприветливого канадского ветра и не обращая внимания на то, что мои ботинки не приспособлены для такой нагрузки. Они и без того, бедные, столько перенесли…

Но мне настолько хотелось побыстрее ощутить под ногами твердь, что ни на что другое не обращалось внимания.

Рыжеволосая Мадлен с трудом поспевала за мной, пыхтя и возмущаясь беспардонности капитана Бренсена, высадившего нас вместо Вест-Сайда, Нью Йорк – в Галифаксе , Канада!

– Вот ведь хитрые морские крысы, – болтала она, ускоряясь, чтоб прихватить меня под локоть, – они не поплыли в Вест-Сайд! И теперь нам самим добираться туда, а это, скажу я тебе, Аннет, не самое простое путешествие!

– А зачем нам в Вест-Сайд?

Я мало что понимала, поглощенная идеей скорее добраться до земли, потому что деревянный настил тоже не внушал доверия. Так же, как и темные волны под ним. Озноб продирал до самых костей, я плотнее куталась в пальто, прятала ладони в рукавах.

– Как это зачем? – возмутилась Мадлен, – нам необходимо попасть в офис страховой компании! Мой месье Борчек, упокой Господь его душу, был очень предусмотрительным человеком! Он всегда страховал нас перед путешествием. И нас, и багаж! А ты разве не застрахована, Аннет?

– Нет… Я как-то не подумала об этом…

– Напрасно! Они обманули нас, рассказав, что «Титаник» – непотопляемое судно. А он – утонул! И столько людей, столько людей… И месье Борчек… Ах, Боже мой…

Она притормозила, доставая платочек и трагически прикладывая его к уголкам глаз.

Я не стала останавливаться.

За четыре дня крайне неудобного путешествия на сейнере мне ужасно надоело утешать Мадлен, и к тому же я знала, что это уныние – минутное, и очень скоро она опять придет в бодрое , боевое расположение духа.

Надо только не мешать ей.

Я и не собиралась.

Деревянные  доски стучали под каблуками, побуждая двигаться еще быстрее.

Наконец, мы достигли твердой земли.

И, о Дева Мария! Это ощущение было сродни блаженству! Экстазу, какого я не испытывала даже после самых удачных партий!

Никогда, готова поклясться чем угодно, никогда я больше не ступлю на борт корабля!

Только наземный транспорт! То, что не может в любой момент затонуть или взлететь в воздух!

Лучше – вообще лошади. Животные – это прекрасно…

– А знаешь, почему они нас тут высадили? – не умолкала уже успокоившаяся Мадлен.

– Почему же?

На самом деле, мне было абсолютно не важно, почему капитан сейнера «Норд» принял решение не везти нас в Соединенные Штаты, а высадил в Канаде.

Когда он объявил об этом, я готова была на любой порт, даже на Гренландию, черт ее возьми! Только бы побыстрее!

– Потому что они – контрабандисты! – торжественно открыла Мадлен тайну , понятную с первого взгляда  на корабль и его команду любому здравомыслящему человеку.

– И что?

– Как что? А то, что их могли в Вест-Сайде арестовать! А здесь никому до них дела нет! Хитрые морские крысы! А нам теперь из Канады до Нью Йорка добираться!

– Ну ничего… Доберемся как-нибудь, – пожала я плечами.

– Ах! Но это время! Время! Хорошо еще, что у меня документы с собой! У тебя, Аннет, надеюсь, тоже?

– Да, конечно…

– Ну, тогда не стоит медлить. Если я правильно запомнила, месье Борчек застраховал нас на серьезную сумму. Пожалуй, я смогу на эти деньги приобрести дом в хорошем районе Нью Йорка. И жить на них безбедно до того времени, пока вновь не выйду замуж. И уж здесь, поверь мне, Аннет, я буду очень избирательна… Больше никаких ремней, плеток и криков… А то, может, вообще не выйду замуж!

Тут Мадлен замолчала, сама пораженная степенью своего фрондерства, и у меня появилась возможность перевести дыхание.

Мы попрощались со своими товарищами по несчастью, предоставив им самостоятельно решать, в какую сторону направятся, и нырнули в пеструю грязноватую толпу.

Я была настолько утомлена, настолько хотела теперь просто куда-то приткнуться, в тепле, сытости и безопасности, что не возражала, когда в какой-то момент мадам Борчек взяла на себя руководство нашей маленькой группой.

Миновав шумный порт, мы наняли экипаж и отправились в «приличную», как приказала кучеру Мадлен, гостиницу.

Нам нужно было прийти в себя, отогреться, отмыться, пересчитать финансы и принять решение о дальнейших действиях.

В гостинице в приятным названием «У дороги» в самом деле было чисто, на двух скромно одетых женщин смотрели без интереса, явно посчитав меня путешествующей дамой, а Мадлен – моей компаньонкой.

Я порадовалась, что мы с ней нашли друг друга и поддерживаем в трудную минуту, потому что одинокая женщина всегда привлекает ненужное внимание, а вот две женщины – вполне обычное дело.

На столе в номере гостиницы лежали свежие газеты, и на первых полосах… Было мое фото.

Я торопливо схватила газету и принялась читать.

В статье была ретроспектива событий, происходивших на Большой земле, пока нас мотало по волнам сначала в спасательной шлюпке, а затем на борту пропахшего рыбой норвежского сейнера.

О том, что «Титаник» затонул, стало известно утром пятнадцатого апреля, но до самого появления в порту «Карпатии», спасшей оставшихся в живых пассажиров злосчастного корабля, сведения были крайне противоречивые. Вплоть до того, что «Титаник» не затонул, а поврежден и сейчас его буксируют  в Галифакс.

Но в свежем номере была уже достоверная информация.

«Карпатия» выгрузила в Вест-Сайде около семисот оставшихся в живых пассажиров «Титаника», и уже были опубликованы списки погибших. Я в этих списках значилась. И Мадлен Борчек – тоже.

Но появлению своего фото на первой странице газеты я была обязана… Мадам Дин!

Она спаслась, ее муж тоже. И мадам Дин стала одной из первых пассажирок, давших развернутое интервью про ужасы ночи четырнадцатого апреля. В числе прочего она упомянула, что путешествовала вместе с известной балериной Аннет Вьен… И что бедняжка утонула в океане.

Мое фото, скорее всего попавшее в руки газетчиков от парижских коллег, украсило статью. Да, приятно помещать в газете симпатичное личико, это повышает интерес к новости, хотя и без того, как мне кажется, отсутствием внимания она не страдала.

– О, это же ты, Аннет! – Мадлен, уже успевшая ополоснуться и заказать ужин в номер, беспардонно заглянула мне через плечо, – что такое? Погибла? Ах! Как же быть теперь?

– Ничего страшного… – я сложила газету пополам и отправила ее обратно на стол, – обо мне некому плакать.

Ушла в ванную комнату и там долго смотрела на себя в зеркало.

Интересно, дойдет эта статья до Европы? Увидят ли ее мои товарищи по труппе?

Увидит ли ее Даниэль?

И что он при этом почувствует?

Это эгоистично, но  в тот момент мне очень хотелось, чтоб он скорбел.

Почему-то я испытывала удовольствие от мысли, что он, возможно, смотрит сейчас на мое фото… И жалеет о том, что со мной сделал.

И думает обо мне.

Почему-то мне хотелось, чтоб он думал обо мне.