Текст книги "Титры пишутся на небесах"

Глава 8

Антоний позвонил мне, когда я еще переживала отъезд Глеба. Дети уже родились и были переданы биологическим родителям.

– Почему ты не обратилась ко мне? – спросил он.

– Не хотела уподобляться нашим одноклассникам, – ответила я.

– Ты не наши одноклассники, – твердо сказал Антоний. – Ты всегда меня поддерживала. Я выжил и не сломался только благодаря тебе. Неужели ты думаешь, что я бы не поддержал тебя?

Честно говоря, я не знала. Люди меняются. А если добиваются всемирной известности, то могут измениться очень сильно. Но у меня никогда не возникало мысли просить денег у Антония. Я вообще ненавижу у кого-то что-то просить – и обошлась и в случае серьезной трагедии в моей семье. Сама справилась. По мере возможности помогли Варька и ее коллеги.

Антоний предложил встретиться. Я согласилась. Он спросил, может ли он приехать ко мне.

– Конечно! – ответила я, а сама подумала, что наши бабки у подъезда в очередной раз «выпадут в осадок», как говорит моя дочь. Они переварили мое суррогатное материнство, но Антония в одеяниях римского сенатора или греческого философа они не забудут долго. Хотя я понимала, что он не может появиться в ресторане ни с одной женщиной. Его же везде узнают. Нам не дадут пообщаться, а потом еще у меня усложнится жизнь. Ведь меня же тоже могут узнать – как «ту самую суррогатную мать».

Но Антоний приехал в нормальной одежде – джинсах, рубашке и свитере. Волосы были спрятаны под париком с короткими каштановыми волосами, который он у меня снял, пояснив, что в нем жарко и неудобно.

– А если наоборот? – спросила я. – В смысле: парик с белыми длинными волосами. А под ним что-то типа того, что у тебя всегда было.

Антоний ответил, что он проводит массу времени в жарких странах и там в парике ходить тяжело. Он рассматривал этот вариант, но отказался от него в самом начале своего восхождения к славе.

Я смотрела на него и видела своего друга детства Тоньку, только в уголках глаз у него появились морщинки, которых там раньше не было. И на лбу пролегла глубокая морщина. Да и выражение лица стало жестким. Хотя когда он смотрел мне в глаза и улыбался мне, эта жесткость уходила.

Внутри у меня что-то шевельнулось. Что-то, что я не должна была выпускать наружу. И сердце судорожно забилось. Но я мысленно сказала себе: он теперь – известный режиссер. Всемирно известный. У него таких, как я, миллионы. Стоит только свистнуть. Да, наверное, и свистеть не надо. Сами вешаются и сами себя предлагают. Молодой, красивый, богатый, талантливый, известный мужик. Убойное сочетание!

Антоний познакомился с Калерией Юрьевной, потом с Владиком, спросил про мою маму, которую помнил, увидел ее. Алисы тогда дома не было. Прихрамывающий Прохор не отходил от меня и внимательно следил за гостем – то ли по тайному поручению хозяина, то ли по собственной инициативе.

Антоний Прохора воспринял серьезно, что Прохору понравилось, но он все равно весь вечер просидел с нами на кухне, наблюдая за развитием ситуации. Потом появился трехлапый енот Федот, тоже сидел с нами на кухне и требовал зефир. Кошка Сима то заходила, то выходила и требовала мясо. Прохор не приучен попрошайничать, но я его все равно балую и периодически даю вкусняшки. Если двое других получают, то и сторожевая собака тоже должна! Когда Алиса вернулась в тот вечер, ничего спрашивать не стала, вероятно, решила, что Антоний – клиент. Возможно, она считала, что у меня просто не может никто появиться так скоро после отъезда Глеба. Может, Алиса надеялась, что он все-таки вернется в обозримом будущем. Или что я собираюсь его ждать. Я вообще-то собиралась…

И про «появиться» говорить было еще рано.

Когда мы прошли на кухню. Антоний спросил, давно ли лежит мама, потом про мужа, про личную жизнь.

– Мне не до личной жизни, – ответила я. Зачем рассказывать про Глеба? – Когда на тебе три инвалида, а если считать животных, то целых пять…

Антоний спросил про животных. Я сказала, что Прохор пострадал, спасая жизнь хозяину, лечился у меня, да так и остался. У хозяина теперь другая жизнь. А Федот пострадал в моем присутствии – он сбежал из контактного зоопарка в элитном комплексе, где проживают биологические родители выношенных мною детей, и там же попал под машину одного из жильцов. Я его оперировала – сотрудники контактного зоопарка это сделать не могли. У меня же с собой было все необходимое. Я без своей «ветеринарной» сумки из дома не выезжаю. Мои услуги оплатил виновник аварии, но элитному зоопарку трехлапый енот оказался не нужен – и он переехал ко мне. Почему-то Владик и Алиса давно хотели именно енота.

– Я помню, как ты всегда подбирала больных животных, – печально улыбнулся Антоний и накрыл мою руку своей. От руки шло тепло. И у меня на душе стало тепло. Где он был все эти годы? Почему мы не виделись?

Антоний привез большую сумку продуктов – готовую курицу, торт из супермаркета, потом банку салата, который, по его словам, готовила его домработница, потому что магазинные он не покупает. Я тоже приготовила салат и потушила мясо.

Мы болтали, будто и не расставались на долгие годы, потом сходили погулять с Прохором (Антоний надевал парик), потом снова болтали. Уехал он уже под утро.

– Кто это был? – пытала меня утром Алиса. Дело было в воскресенье, и мы все долго спали.

– Мой одноклассник, – честно ответила я.

– А где он был раньше?

Я пожала плечами.

– В тюрьме сидел? – спросила Алиса.

– С чего ты взяла?!

– Я его бандитскую рожу где-то видела, – заявила дочь.

«Твоей маме нужен мужчина», – тут же напечатала на планшете Калерия Юрьевна.

Алиса хмыкнула и отправилась куда-то с подружкой. Владик был отправлен в центр развлечений с дядей Колей, любителем белок, и дяди-Колиным внуком.

После того как мы остались со свекровью вдвоем (не считая моей мамы и зверей), она вопросительно посмотрела на меня. Я рассказала про Антония. Она его знала как режиссера, но не знала, что мы знакомы.

«Зачем ты ему понадобилась через столько лет?»

Я пересказала то, что слышала от самого Антония – он узнал, что я стала суррогатной матерью, чтобы оплатить операцию Владику.

«Сам хочет».

– Что хочет? – не поняла я.

«Тебя нанять».

– Вы хотите сказать, что он хочет нанять меня, чтобы я теперь ему родила ребенка?

Свекровь кивнула.

– Но у него есть дочь. На полгода старше Алисы.

«Своего ребенка хочет. Только своего. Или с этим Кальвинскасом. Тебе доверяет».

Я моргнула. Мне это не приходило в голову.

Но Антоний не хотел, чтобы я рожала ему ребенка. Ему было не до ребенка. И это я поняла, когда он пригласил меня к себе домой.

Я испытала состояние шока. У меня самой три инвалида, не считая животных, но теперь мой ребенок может ходить, а свекровь не собирается сдаваться и намерена жить долго, чтобы помогать всем нам. У моих инвалидов, не считая матери, есть жизненные планы, они на сегодняшний день счастливы. И они меня любят и ценят.

У инвалидов на шее Антония надежды не было никакой. И я поняла, почему он никогда и никого не пускает в свой дом и свою личную жизнь.

Его сестра выпрыгнула из окна из-за несчастной любви. Осталась жива, но сломала позвоночник и теперь прикована к постели. Ей тридцать лет, у нее здоровое сердце, в большей или меньшей степени здоровые внутренние органы, и жить она может еще очень и очень долго. Она ненавидит весь свет и в первую очередь здорового брата – это вместо того, чтобы быть ему благодарной.

Прыгая из окна, она не подумала о том, что у нее есть сын, теперь ему семь лет, и сыном (слава богу здоровым) занимается Антоний. Мать, у которой иссяк поток любовников и в последние годы вдруг проснулась любовь к дочери (они вместе обсуждали любовников дочери, и мать давала советы на основании своего богатого опыта общения с мужчинами), слегла после попытки самоубийства Клеопатры. У нее парализованы рука и нога, но не пострадала речь. Она тоже ненавидит весь свет и беспрерывно орет. Также Антоний взял к себе своего учителя Аристарха Кирилловича, который, на его счастье, почти не слышит. Аристарх Кириллович сам катается по квартире в инвалидном кресле и, несмотря на очень почтенный возраст, остается в здравом уме. Он слаб физически, но продолжает читать и писать книги. Но говорить с ним очень сложно. Антоний сказал, что возьмет на вооружение опыт моей свекрови, общающейся с помощью планшета. Аристарх Кириллович пишет на бумаге. А Антонию очень не хватает общения с ним… Вообще общения с умными нормальными людьми. Аристарха Кирилловича в какой-то степени смог заменить Рудольф Кальвинскас, но они живут в разных странах и видятся не так часто, как хотелось бы обоим. Хотя, конечно, современная техника и технологии позволяют общаться каждый день. Но хочется личного общения…

У Антония две круглосуточные сиделки, которые выполняют роль домработниц и нянь. Обе с Украины. Раз в три месяца их сменяют их родственницы. Потом опять возвращается первая пара. И так продолжается уже не первый год и будет продолжаться еще долго.

И кто-то из наших одноклассников и учителей хотел получить с Антония деньги? И возмущался, что он их не раздает направо и налево? Я-то хотя бы примерно представляла, во сколько обходится содержание трех инвалидов, растущего ребенка и двух круглосуточных сиделок… Да и квартира в старом фонде явно обошлась в кругленькую сумму. Насколько я понимала, Антоний расселил старую коммуналку. Или ее расселили до него. А потом еще добавил звукоизоляцию, чтобы соседи снизу (квартира была на верхнем этаже) не слышали орущих мать и сестру Антония. Но теперь у каждого, включая сиделок, была своя комната.

– Понимаешь, почему я выеживаюсь? – спросил Антоний.

– Понимаю. Не понимаю, почему ты мне не позвонил.

– А ты мне?

Мы печально улыбнулись друг другу, он взял мои руки в свои и сжал. Понять человека, на котором три инвалида, может только другой человек, на котором три инвалида. И я очень уважала Антония за то, что он не кричал о своих проблемах на весь свет и ничего ни у кого не просил. Он просто закрыл от других свою жизнь и никого в нее не пускает. А попрошаек он игнорирует – и правильно делает.

Мы стали периодически общаться. Антоний приезжал к нам с племянником, который сразу же отправлялся к компьютеру Владика. Мальчишки нашли общий язык. Племянник Антония захотел собаку, енота и кота. Антоний согласился на кота, потому что гулять с собакой было просто некогда. Он не мог это взвалить на себя и заставлять своих сиделок заниматься еще и собакой. Как только я подобрала очередного кота и вылечила, он переехал к Антонию и сразу же там прижился. Кот своим хозяином выбрал Аристарха Кирилловича, у которого спит то на коленях, то на шее. Может, потому, что дед постоянно дома.

Алиса хмыкала, но с комментариями не лезла. Никакого намека на интим в наших отношениях с Антонием не было. Я не считала возможным проявлять инициативу в этом вопросе. А он не проявлял. Почему? Не знаю. Я много думала об этом, пришла к выводу, что он не воспринимает меня как женщину. Я была ему другом – всегда. Он знал, что я его выслушаю, поддержу, со мной не нужно было играть никакую роль, не нужно было выеживаться. Он мог полностью расслабиться и не думать, как бы не сказать что-то не то.

Но у нас была масса тем для разговоров! Мне никогда и ни с кем в жизни не было так легко. И я знала, что ему легко со мной. Мы обсуждали его работу, мою работу, наших общих знакомых, моих пациентов и их хозяев, артистов Антония. Он часто советовался со мной, его на самом деле интересовало мое мнение. Мы только не трогали личную жизнь. Он не упоминал моего бывшего мужа, про Глеба не знал вообще. Я не спрашивала его про отношения с Кальвинскасом, он про него не говорил, но на мероприятиях за рубежом они продолжали появляться вместе. У нас Антоний на большинстве мероприятий, которые посещал, присутствовал в одиночестве и в римских или греческих одеяниях. Но все к этому давно привыкли. Если Кальвинскас приезжал в Россию, их видели вместе в ресторанах, на каких-то тусовках. Кальвинскас всегда селился в гостинице. Антоний в его номере ночевать не оставался. Журналисты за ним следили! То есть за обоими следили. Кальвинскас не водил к себе ни женщин, ни мужчин. И Антоний в России нигде не появлялся ни с одной женщиной и ни с одним мужчиной – в смысле как с явным партнером. Отношения с Кальвинскасом муссировались во всех СМИ, но никто ничего не мог сказать точно. Не было подтверждений любовной связи!

Странно, что журналистам так и не удалось узнать, что происходит у него дома. К счастью, не было людей, которые бы им об этом сказали. Украинки держались за работу, остальные не выходили из дома. Кроме меня, вроде бы со стороны там никто вообще не бывал.

Хотя новостей, связанных с Антонием, и так хватало. Он заставлял говорить и писать о своих фильмах и спектаклях. Желающие в них сниматься и играть выстраивались в очередь. Правда, в театре был постоянный состав труппы. Но кастинги на его фильмы собирали огромные очереди – как профессиональных артистов, так и людей «с улицы». И он сумел открыть несколько талантов. Он шокировал своим внешним видом, который никто даже не пытался копировать, понимая, что копия всегда хуже оригинала. А Антоний вылезал то в новой тоге, то в новой тунике и объяснял значение вышивок. Личная жизнь отходила на второй план. Да и полно было других актеров, режиссеров и дам из этого мира, у которых личная жизнь била ключом.

А потом на Антония было совершено покушение. Но одна пуля попала в пряжку на груди, а вторая в плечо. Стреляли у его дома, когда он выходил из подъезда, чтобы сесть в машину, за рулем которой был постоянно работающий на Антония шофер. Он собирался на какую-то пресс-конференцию, и несколько журналистов дежурили у подъезда. «Скорую» вызвали мгновенно, как и полицию, Антония доставили в больницу, практически сразу же положили на операционный стол, а через час журналисты по всем каналам телевидения и радиостанциям вещали, что жизни величайшего режиссера современности ничего не угрожает.

Место, с которого стрелял снайпер, тоже нашли быстро, но там уже давно не было ни снайпера, ни оружия.

Антоний позвонил вечером.

– Как ты?! – закричала я.

– Живой и жить буду, – хмыкнул друг.

Антоний спросил, могу ли я к нему приехать. Я сказала, что готова сорваться прямо сейчас, но как мне попасть в больницу? Судя по кадрам в интернете и по телевизору, который смотрела свекровь, больница была окружена рядами поклонников и поклонниц, не говоря уже про журналистов. Никого внутрь не пускали.

– За тобой сейчас Рудольф заедет. Его пустят. И тебя вместе с ним.

– Что тебе привезти?

– Ничего. Сама приезжай. Если журналисты будут наседать, скажешь, что ты – моя одноклассница и ветеринар, и я лечусь у ветеринара, а потом уже я сам выступлю. Расскажу про ветеринарных врачей в древности.

Оказывается, в Древней Индии ветеринарные врачи относились к высшему медицинскому сословию, как и врачи, лечившие людей. Ветеринария развивалась в Древнем Китае, Персии, Египте, Месопотамии, Греции и Риме – ведь болезни животных наносили большой экономический ущерб, так что в древнем мире ветеринария получила очень широкое развитие.

Много известно про работу ветеринаров в Древнем Риме – там работали профессиональные ветеринарные врачи, отдельно – войсковые (в римской армии), существовали лазареты для больных лошадей, которые назывались veterinarium. Врачи приезжали с Востока, Малой Азии и Египта и очень неплохо зарабатывали. Римские ветеринары учились у них. Если раб (из попавших в плен) имел соответствующую квалификацию, то очень быстро переходил в категорию вольноотпущенников. До нас дошло несколько римских сочинений по ветеринарии, например за авторством Катона Старшего, Марка Теренция Варрона, лучшим и наиболее полным считается труд Публия Вегеция Рената про основы диагностики при лечении животных. Уже древнеримские врачи отмечали сходство болезней людей и животных, сравнивали их. Крупнейший врач Древнего Рима Гален, известный не только людям, связанным с медициной, оказал влияние и на развитие ветеринарии. Его настойки, экстракты и отвары применялись и для лечения животных.

В Древней Греции животных лечили в храмах, и можно сказать, что ветеринария была храмовой, или жреческой. При этом существовала и так называемая народная ветеринария. Ведь не все могли себе позволить обратиться к храмовым врачам. Ветеринарных врачей называли гиппиаторами (от hyppos – лошадь и iatros – врач), потому что в первую очередь они занимались лошадьми. От древних греков до нас дошло большое количество работ по ветеринарии, многие из которых в Х веке были собраны вместе неизвестным автором. Сборник получил название «Гиппиатрика» и включает 420 работ. И ведь «отец медицины» Гиппократ является автором старейшей теории происхождения болезней у человека и животных, только в наши дни про его интерес к болезням животных почему-то известно мало. Но учение Гиппократа на много веков определило развитие и медицины, и ветеринарии. Он говорил и о сходствах болезней, и их причин у людей и животных, делил причины на так называемые общие (климат, почва, наследственность) и личные (условия жизни, питание, возраст).

– Так почему бы мне не лечиться у ветеринара? Раз это такая древняя наука? – рассмеялся Антоний.

– Опять хочешь эпатировать публику?

– Конечно! Надо постоянно подкидывать дровишек в огонь.

Глава 9

Рудольф Станиславович поднялся в квартиру, поцеловал ручки мне и Калерии Юрьевне с европейской галантностью, потом пожал лапу Прохору и сообщил, что он большой любитель собак, в особенности борзых. В Литве, оказывается, даже есть сообщество любителей борзых, активным членом которого является режиссер Кальвинскас. Хотя самая известная порода в тех краях – литовская гончая. Это охотничья порода, специально выведенная для охоты на лису, кабана, зайца. Но он на охоту не ходит, и в любом случае ему нравятся борзые!

Я моргнула, но ничего комментировать не стала. Слово «борзые» у меня ассоциировалось с Глебом. Здесь может быть какая-то связь?

Живьем Кальвинскаса я видела впервые. На экране он смотрелся гораздо моложе. Может, сейчас был просто усталым? Я знала, что он немного старше нас с Антонием – ему то ли тридцать шесть, то ли тридцать семь лет. Его отец был каскадером и погиб молодым, но не во время исполнения опасных трюков. Рудольфа Станиславовича растил дед, тоже режиссер, прославившийся в советские времена. Про деда Кальвинскаса говорили, что если бы он родился на другой стороне Балтийского моря, то его ждала бы мировая известность. Он на самом деле снял несколько потрясающих фильмов. А если бы в советские времена не было цензуры? Дед был до сих пор жив, но уже нигде не появлялся. Вроде бы у них с Рудольфом имелся дом где-то на побережье, где старый Кальвинскас теперь сидел безвылазно. А Рудольф путешествовал по свету и, возможно, воплощал какие-то из идей, которые не успел воплотить дед. Надо отдать должное обоим Кальвинскасам, они никогда не ругали ни Советский Союз, ни Россию. Мне кажется, что Рудольф Станиславович был желанным гостем во всех странах, как и мой друг Антоний. Они были «людьми мира», только Антоний – с налетом древности, а Рудольф – исключительно современным. Но их фильмы и постановки были интернациональными, и их можно было показывать в любой стране.

Конечно, Кальвинскас приехал в пижаме, правда, и в куртке, надетой поверх нее. Пижама была велюровая, темно-синяя в тонкую белую полоску.

«Почему всегда пижама?» – напечатала Калерия Юрьевна.

– Удобно. И это теперь мой фирменный стиль. Надо отличаться от других. Надо выделяться. Мой знаменитый дед всегда любил пижаму и еще стоптанные домашние тапки. Приходил в них на съемочную площадку. И ничего, стал легендой советского кино.

Мы ехали на машине с шофером. Я не представляла, что у больницы собралось такое количество народа – интернет и телевидение не могли дать точного представления о количестве поклонников Антония, искренне переживавших о его здоровье.

Кальвинскас высунулся из окна:

– Господа! Господа! Пожалуйста, разрешите проехать. Я сделаю заявление после того, как навещу своего друга. Но мне нужно вначале его увидеть! Господа, разрешите проехать.

Когда мы вышли из машины, какой-то резвый репортер тут же схватил меня за руку.

– Вы врач? – сунул он мне под нос микрофон.

– Да, – честно ответила я.

– Какой? – перед моим носом оказалось еще три микрофона. А снимали меня, наверное, на десяток камер и несчетное количество телефонов.

– Ветеринар, – ответила я.

– Антоний Владимирович лечится у ветеринара, – во всеуслышание заявил Кальвинскас. – Антоний Владимирович знаком с Василисой Андреевной с семи лет, учился с ней в одном классе, сидел за одной партой, из его класса она была единственной, кто навещал его в психиатрической больнице, куда Антоний Владимирович был помещен насильно, как многие талантливые люди в вашей стране. Поэтому Антоний Владимирович может доверить свое здоровье только Василисе Андреевне.

«Зачем он это все говорит?»

Тем временем Кальвинскас схватил меня за руку, и мы нырнули в больницу.

Сразу же после того, как два охранника закрыли за нами дверь на засов, к нам бросился мужчина в белом халате.

– Сделайте что-нибудь! – взмолился он, обращаясь к Кальвинскасу.

– Я уже сделал, – ответил режиссер. – Я им дал информацию для размышления. Сейчас все будут названивать в свои редакции. А кто-то побежит сдавать материал.

– Уже, – сообщил один из охранников, глядя в монитор. Второй смотрел в свой смартфон и кивал.

Кальвинскас сказал, что после общения с Антонием Владимировичем он еще даст пресс-конференцию, а потом и сам Антоний Владимирович выздоровеет.

– Пойдемте, – сказал врач. – Только бахилы наденьте.

Антоний сидел на кровати обнаженный по пояс. Большая часть тела, видневшегося из-под одеяла, была забинтована. Он был очень бледен, вероятно, из-за потери крови. Палата, конечно, была одноместной. С Кальвинскасом они пожали друг другу руки, потом друг повернулся ко мне.

– Вась, поцелуй раненого воина.

«Как бы мне хотелось поцеловать его по-настоящему…»

Мы расцеловались троекратно и встретились глазами. Это были глаза моего друга со смеющимися в них чертенятами. У меня закрались подозрения…

– В тебя на самом деле стреляли? – спросила я.

– На самом деле. Ранение только одно, вторая, то есть первая пуля здорово вдавила мне в грудь пряжку, но не пробила. Синяк видишь?

Антоний приподнял бинт.

– Прикоснуться больно. Но лучше синяк, чем дырка, правда?

– С дыркой в этом месте ты бы лежал не в палате, а в морге, – заметил Рудольф Станиславович. – Может, ты теперь всю грудь пряжками обвесишь?

– И живот надо, – заметила я. – Может, ты на рыцарские доспехи перейдешь? Или хотя бы современный бронежилет будешь носить? Сейчас ведь всякие есть. Можно скрыть под твоими греческими и римскими одеяниями. И, думаю, на заказ можно сшить.

– Я подумаю, – ответил Антоний.

– Думать тут нечего! – рявкнул Кальвинскас. – Она права.

Взгляд Антония в это мгновение упал на работавший телевизор. Правда, работал он с выключенным звуком.

– Григорчука принесло, – усталым тоном объявил Антоний и включил звук.

Петька Григорчук – это еще один наш одноклассник. Двоечник, шалопай, теперь еще и пьяница, судя по роже. Ходит по ток-шоу и рассказывает про Антония. Много врет. По-моему, за деньги будет говорить все что угодно. Я не знаю, работает он где-то или нет.

– Ветеринар? Так Васька ветеринар. Они все годы с Тонькой дружили, за одной партой сидели. Оба не от мира сего. Не удивляюсь, что Васька его лечит. Слышал, что она хороший ветеринар. Наши все к ней своих животных носят. А какая разница, кого лечить – большого кобеля или Тоньку?

Я посмотрела на друга.

– Есть разница? – уточнил он у меня. – Меня или Прохора?

– Ты сказать можешь, что чувствуешь. Точно место показать. Пожаловаться на боль.

Тем временем к Петьке присоединилась еще одна наша одноклассница. Верка тоже ходила по ток-шоу, они даже где-то дрались с Петькой. Каждый пытался заработать. Но у Верки трое детей, которых нужно кормить. Все – от разных мужей, которые алименты не платят, а Петька, насколько мне известно, так и живет с мамой.

Опять всплыла история с моим суррогатным материнством – в представлении Верки.

– Я слышал про бабу, которая родила, чтобы ребенку своему операцию сделать. Так это что, Васька?! – Петька попытался оттеснить Верку от журналистов и всунуть свою толстую красную морду в объектив телекамеры. – Тонька и ей денег не дал? На операцию ребенку?

– Я сейчас все расскажу, – объявила Верка и оттолкнула Григорчука.

Они сцепились.

– Выключай, – сказала я Антонию. – Не могу я их слушать.

Я посмотрела на Кальвинскаса.

– Ваши одноклассники тоже считают, что вы должны с ними чем-то делиться?

– Я учился в элитной школе в Вильнюсе, а потом был одним из первых, отправленных на учебу за границу. В России я не учился никогда. В Англии учился, в США.

– Хуже всех тем, кто вышел из маленьких городков, – заметил Антоний. – Стал известным, разбогател, и вдруг оказывается, что «землякам надо помогать». Почему? Человек сам работал – в Питере, Москве, пробился. Или даже просто выиграл в лотерею. Покоя не будет. Ты помнишь, как нас травили?

Я кивнула. Правда, теперь мои одноклассники у меня ничего не требуют. Но разве я могла сравниться с Антонием?

В дверь постучали. Вошел мужчина, которого я раньше никогда в жизни не видела. Оказалось, что это следователь. Он уезжал то ли в Управление, то ли в какую-то лабораторию, чтобы узнать результаты баллистической экспертизы.

– Очень хорошо, что вы уже здесь, Василиса Андреевна, – улыбнулся он. – Это я просил вас пригласить, чтобы не терять время.

Я удивленно посмотрела на него, потом на Антония.

– Вы знакомы с Глебом Островским? – спросил следователь.