Текст книги "От добермана до хулигана. Из имен собственных в нарицательные"

В 1492 году произошло важное событие в мировой истории – Христофор Колумб открыл новую часть света. Оттуда потекли неслыханные богатства. Награбленное золото инков и ацтеков не пошло Европе впрок. Обесценилось в больших количествах ходившее по европейским странам серебро. Благосостояние очень многих купцов и ремесленников пошатнулось. Пошатнулась и власть большинства европейских властителей. Повод для войны витал в воздухе, во многих странах шла Реформация. Вспыхнула Тридцатилетняя война, ставшая для тогдашней Европы бедствием, сравнимым с чумой.

Матросы Колумба завезли в Европу неизвестную болезнь, передаваемую половым путем. Эта болезнь скоро распространилась по Старому Свету. Тем более что все не стихали войны, и солдаты, никогда не упускавшие случая пограбить и понасиловать, пересекали свои и чужие земли во всех направлениях. Новую болезнь называли сперва «испанской», а потом «французской». После того как в начале XVI века итальянский врач Д. Фракасторо написал поэму о пастушке Сифилусе, наказанном Венерой и Аполлоном за неуважение к ним болезнью половых органов, эту болезнь стали называть сифилисом.

Именно оттого, что сифилис был новой болезнью для европейцев, его поселение в организме кончалось, как правило, летальным исходом, и к тому же очень быстро. Косила эта болезнь людей не хуже чумы. Церковь, естественно, объявила сифилис божьим наказанием за понятно какие грехи. Врачи же в меру сил пытались его излечить или хотя бы воспрепятствовать распространению. В Страсбурге есть квартал, который называется «Маленькая Франция». Но не потому, что там устроили какой-нибудь Версаль в миниатюре. Все гораздо прозаичнее. Здесь находилась первая в Европе лечебница для страдавших «французской болезнью». Одним из распространенных в то время методов лечения было заражение сифилитика малярией. Резкое повышение (до 40 градусов) температуры тела, вызванное малярией, убивало микроб-разносчик сифилиса. Известно, что знаменитый врач Парацельс (настоящее имя которого – Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) лечил сифилис ядами: ртутью и мышьяком. На основе мышьяка, кстати, было изготовлено в XX веке и первое действенное лекарство против сифилиса – сальварсан.

Прошло время, болезнь стала для европейцев «своей». В конце XIX – начале XX века почти 15 процентов населения Европы страдало сифилисом и разносило его по миру. Так, знаменитый художник Гоген «осчастливил» новой болезнью райский уголок в Тихом океане – остров Таити, заразив там изрядное количество таитянок.

Главным средством борьбы с новой чумой (кроме воздержания и супружеской верности) были изделия с графским именем «кондом». О происхождении этого названия спорят, но большинство версий связывают его с именем врача английского короля Карла (Чарлза) II (1630–1685). Карл II в английской истории известен как «веселый король». У него было много любовниц и внебрачных детей. Карл признал себя отцом 14 детей и всем дал герцогские и графские титулы. Королевский врач полковник Кондом (а может, Кондум, Кондон или Контон) предложил королю пользоваться противозачаточным средством, изготовленным из тонких бараньих кишок, смазываемых маслом). Вероятно, благодаря этому простому, но действенному средству, число пэров Великобритании увеличиваться перестало. Более того, законный брак Карла II с дочерью португальского короля Екатериной потомства не дал. Так что после смерти Карла следующим королем, Иаковом II, стал его брат.

Споры об имени королевского врача-изобретателя шли еще и потому, что фамилия его звучала совершенно не по-английски. Вполне возможно, что он был уроженцем Гаскони, дворянские роды которой исправно поставляли слуг королям двух соседних держав, Испании и Франции. Одного такого гасконца при дворе французского короля, героя романа А. Дюма, знают все. Но д’Артаньян с таким же успехом мог проявить себя и при дворе короля испанского, сверни он на одном из перекрестков не направо, а налево.

Наверное, когда-то один дворянин из гасконского городка Кондом пересек Ла-Манш и стал слугой короля Англии, Шотландии и Ирландии. Городок Кондом и ныне процветает в провинции Гер (французский департамент Средние Пиренеи), заманивая туристов не только старинным собором и фирменным крепким напитком «Арманьяк», но и дорожным указателем на въезде, который уже не раз исчезал в качестве сувенира.

«Сандуновские бани, как и переулок, были названы в начале прошлого века в честь знаменитой актрисы-певицы Сандуновой. Так их зовут теперь, так их звали и в пушкинские времена», – сообщает В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи». Когда-то один знакомый уверял меня в том, что знаменитые московские бани были основаны грузином по происхождению, купцом Сандуновым, настоящая (не переделанная на русский лад) фамилия которого была Зундукелия. А Гиляровскому призывал не слишком верить. Правда, как всегда, оказалась посередине.

Русского актера Силу Николаевича Сандунова (1756–1820) в детстве звали Силован Зандукели. В юности он начал службу в Мануфактур-коллегии. Но попав однажды в театр, понял, что это – его дорога. В 1776 году его приняли в труппу театра Медокса. Этот театр (его еще называли Петровским театром, потому что стоял он на улице Петровка) был тогда главным театром города. После нашествия Наполеона и пожара Москвы на его месте построили Большой театр. Став актером, Зандукели и превратился в Сандунова.

У Силы Николаевича были роли комические. В 1783 году он «пошел на повышение»: его перевели в Санкт-Петербург, в придворный театр. В 1794 году произошел, наверное, самый важный поворот в его судьбе, закончившийся женитьбой и возвращением из Петербурга в Москву.

В 1794 году Сила Николаевич всерьез задумался о женитьбе. И возраст был солидный, и сердечная привязанность имелась: оперная певица Елизавета Семеновна Семенова (1772–1826). Впрочем, к тому моменту была она уже не Семенова, а Уранова. Новую фамилию и перстень даровала актрисе императрица Екатерина II. Она же спасла свою «крестницу» от приставаний канцлера А. А. Безбородко, способствовала свадьбе ее с Сандуновым, одарила молодых деньгами и отправила от греха подальше обратно в Москву. Кстати, канцлеру Безбородко пришлось подарить Лизе бриллиантовый гарнитур – в возмещение морального ущерба.

Вернувшись в Москву, Сандунов не проиграл. Он стал любимым московским комиком. На деньги, полученные от императрицы в качестве свадебного подарка, был куплен большой участок земли на берегу реки Неглинки. Сперва актер хотел построить там дом, усадьбу в московском стиле. Но – как говорят, не без совета жены – решил вложить деньги в выгодное предприятие, и на Неглинке были построены публичные Сандуновские бани.

Эти бани ни в какое сравнение не шли с тогдашними московскими избушками для помывки, которым был утыкан берег той же Неглинки. У Сандунова воду из реки не надо было таскать – по проведенному водопроводу она сама поступала в краны. Залы были просторные, с диванами, коврами и зеркалами. Благородные посетители получали серебряные шайки. Еще одно новшество было введено: мужчины и женщины теперь мылись отдельно. Таким образом, мытье из разряда семейного ненавязчиво переводилось в разряд клубный. В самом деле, Сандуны довольно скоро стали своеобразным клубом, где встречались богатые и знатные москвичи. Доходы от бань восполнили дыру в бюджете, возникшую, когда Сила Сандунов в 1810 году оставил сцену.

Семейный бизнес процветал, сама же семья Сандуновых развалилась. Причиной тому была супружеская неверность Силы Николаевича. При разделе имущества бани, поскольку они были построены на средства жены, отошли к Елизавете Урановой, хотя и продолжали называться Сандуновскими.

После смерти Урановой в 1826 году у бань поменялось несколько хозяев. В конце XIX века обветшавшее здание снесли и на том же месте построили новые бани. С прежним названием. Даже не бани – термы. Это античное слово как нельзя лучше подходило к открытому в 1896 году новому зданию Сандуновских бань. Роскошные залы, отделанные мрамором и гранитом, новейшие инженерные решения: вентиляция, электричество, водопровод с фильтрованной водой. Посещать Сандуны стало престижно. В дорогих кабинетах побывало немало знаменитостей.

После Октябрьской революции прославленные бани стали обычным банно-помывочным комбинатом. При реконструкции в 1944 году подлатали помещение и вернули подобие блеска царских времен. Сюда опять стали стекаться важные персоны и знаменитости (на этот раз советские), а вслед за ними – инженеры и служащие. Поход с друзьями в баню превратился в весьма распространенную и поощряемую форму досуга. О московских Сандунах узнали по всему Советскому Союзу.

Те, кто слышал песни В. Высоцкого (а кто с ними не знаком?), знают, что есть в Москве местечко со странным названием Канатчикова дача, а там размещается сумасшедший дом.

 
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, —
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
 

«Безумная больница» – это московская психиатрическая клиническая больница № 1. А как Канатчикова дача она известна потому, что построена на земле, принадлежавшей когда-то московскому купцу Канатчикову. Там же, неподалеку, находится станция Московской окружной железной дороги – Канатчиково. В советское время Канатчикова дача имела еще одно название: больница Кащенко. У Высоцкого в другой песне про «безумную больницу» упоминается эта фамилия:

 
Если б Кащенко, к примеру, лег лечиться к Пирогову —
Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал…
 

Петр Петрович Кащенко (1859–1920) был известным русским психиатром. Принадлежал он к тому поколению российской молодежи, которому сильно испортило жизнь чтение и почитание Чернышевского. К тому же поколению принадлежал и знаменитый селекционер Лев Симиренко, которого за революционные настроения сослали в Сибирь. А Кащенко с третьего курса медицинского факультета Московского университета угодил на два года в тюрьму; потом его выслали в родные края, в Ставрополь. (Петр Петрович родился в Ейске). В 1885 году Кащенко получил диплом врача, доучившись на медицинском факультете университета в Казани. Психиатром он был отличным. В 1889 году молодой врач организовал земскую психиатрическую больницу в Нижегородской губернии. За 15 лет его руководства больница стала одной из лучших в России. Больных здесь не мучили и почти не ограничивали их свободу. Одним из первых Кащенко начал применять в своей больнице трудотерапию (это весьма соответствовало его народническим идеалам).

С 1904 по 1907 год П. П. Кащенко был главным врачом на той самой Канатчиковой даче. Тогда эта больница называлась Алексеевской и была самой большой по тому времени психиатрической лечебницей в России. А в 1907 году он основал психиатрическую больницу под Петербургом и заведовал ею до 1917 года. Благодаря его руководству Петербургская больница, как и Московская, стала образцовым медицинским учреждением. Так что имя Петра Петровича тоже было достойно увековечивания. Но только не «экспроприаторским» же способом! А именно так и поступили власти Москвы, переименовав в 1922 году Алексеевскую больницу в больницу имени П. П. Кащенко. Сам Петр Петрович, будь он жив, наверняка протестовал бы против такого переименования.

Бывший московский городской голова Николай Александрович Алексеев (1852–1893) вряд ли имел шансы попасть в пролетарские святцы. Он принадлежал к семейству купцов первой гильдии Алексеевых, одному из богатейших семейств в Москве. Улицы возле Рогожской заставы, где жили Алексеевы, так и назывались – Алексеевские. Здесь же находилось главное семейное предприятие, золотоканительная фабрика, основанная в 1785 году. Алексеевым же принадлежали суконная мануфактура, камвольная фабрика в Подмосковье и химический завод в Харькове. Двоюродным братом Николая Александровича был выдающийся актер К. С. Алексеев, более известный нам по сценическому псевдониму Станиславский.

С 1885 по 1893 год Н. А. Алексеев занимал пост московского городского головы. Это было время бурного роста города; при молодом, энергичном Николае Александровиче Москва из большой деревни превратилась в современный европейский город: были построены городской водопровод и канализация, разбиты скверы и бульвары, возведены два замечательных здания – Исторический музей и Городская дума, преобразился разбитый у кремлевской стены Александровский сад.

На строительство психиатрической больницы собрали полтора миллиона рублей – сумму по тем временам огромную. Стройку затеяли с размахом, но ее окончания Николай Александрович не увидел. В марте 1893 года в рабочем кабинете его застрелил (ирония судьбы!) какой-то умалишенный.

Вскоре после Октябрьской революции Алексеевские улицы стали Коммунистическими, Большой и Малой. Алексеевская золотоканительная фабрика в скором времени превратилась в завод «Электропровод». В здании Московской городской думы («большой красивый красный дом, похожий на дворец») в 1924 году организовали музей В. И. Ленина.

Алексеевскую больницу тоже переименовали. И только в 1994 году она снова стала Алексеевской. Но «Кащенку», наверное, москвичи еще долго будут упоминать в разговорах, покручивая пальцем у виска.

Каждый год в конце февраля Лос-Анджелес, всю Америку да и значительную часть мира охватывает предпраздничная суета. Многие ждут церемонии вручения наград американской киноакадемии. Если это и не самая престижная награда, то уж точно самая известная. К вручению «Оскара» приковано поистине всемирное внимание.

Лауреатам вручают статуэтку высотой 34 сантиметра и весом 3,85 килограмма. Статуэтка сделана из сплава олова с медью, который называется британиум, и позолочена. Только во время Второй мировой войны в целях экономии металла статуэтки «Оскаров» делали из дерева.

Статуэтка изображает рыцаря с мечом, стоящего на бобине с кинолентой. А вот почему она называется так, единого мнения не существует. По одной версии, в 1929 году, когда вручали первую статуэтку, тогдашний библиотекарь академии, а затем ее исполнительный директор Маргарет Херрик (Margaret Herrick) назвала ее именем своего дяди, Оскара Пирса (Oscar Pierce). Сторонники другой версии отдают предпочтение сотруднице академии Бетт Дэвис (Bette Davis) и утверждают, что статуэтка ей напомнила чем-то ее мужа Хармона Оскара Нельсона-младшего (Harmon Oscar Nelson, Jr.), из-за чего и получила это прозвище.

Папа Рацци, мама Рацци

До 31 августа 1997 года, злосчастного для британской королевской семьи дня, не слишком многим было известно это слово: папарацци. Только знаменитости вздрагивали, услышав его, и торопились укрыться в лимузине с затемненными стеклами, чтобы не угодить под фотовспышку какого-нибудь отчаянного фотографа.

Нахальные фотографы начали преследовать знаменитостей в надежде получить снимок (лучше, если пикантный, скандальный – это стоит гораздо дороже) чуть ли не с самого возникновения фотодела. А когда фотоаппарат из громоздкого ящика превратился в портативную камеру, их количество резко возросло. В конце 1950-х годов в Риме образовался целый класс таких ребят, которые «паслись» в районе римской улицы Виа Венето. Здесь находились самые роскошные ночные клубы и рестораны, здесь был центр столичного бомонда. Уличные фотографы появлялись в самом неожиданном месте и в самое неподходящее время. Вспышка, еще одна – и наглец прыгает на мотороллер подъехавшего друга. Знаменитости в те годы еще не обзаводились, словно премьер-министры, охраной. Назавтра весь Рим и вся страна уже знают, кого с кем «застукал» этот… как его… вот тут, внизу фамилия… Секкьяроли.

Тацио Секкьяроли (Tazio Secchiaroli; 1925–1998), паренек с римской окраины, взявший в руки фотоаппарат в 1944 году, через 11 лет стал самым известным фоторепортером Италии. Он первым нарушил неписаные правила и занялся «атакующей» фотосъемкой, без всякого стеснения влезая в частную жизнь своих фотожертв. Многих из них он попросту провоцировал, заставляя оказываться в очень эффектных, но не слишком приличных позах. Некоторые из якобы репортажных фотографий Секкьяроли были, как потом оказалось, постановочными. Однако это не навредило имиджу фотографа.

В 1958 году Тацио познакомился с Федерико Феллини. Знаменитый режиссер снимал фильм «Сладкая жизнь». Главный герой, которого играл Марчелло Мастрояни, – «потребитель» этой самой сладкой жизни на Виа Венето; его друг, фотограф по фамилии Папараццо, кормится тем, что делает репортажи, выплескивая пикантные подробности о бомонде на страницы римских таблоидов. Многие эпизоды «охоты» пройдохи-фотографа были попросту взяты из практики Тацио Секкьяроли. Более того, Феллини даже предложил ему самому сыграть роль Папараццо. Секкьяроли отказался, и роль сыграл профессиональный актер Вальтер Сантессо. Сыграл хорошо. Слово папараццо, а затем форму множественного числа папарацци стали широко использовать, называя так всякого бесцеремонного фотографа, гоняющегося за сенсационными снимками знаменитостей.

Революция, которую французы назвали великой, снесла вместе с королевскими головами и королевскую власть. И вдруг оказалось, что монархия была своеобразным цементом, скреплявшим множество несхожих людей и народов на огромной территории. Монархии не стало, и, чтобы страна не рассыпалась, нужно было придумать новое «крепление». Тогда-то и возникла французская национальная идея. Корни единения стали искать в общей истории и в общем языке. Общий язык существовал уже лет двести. Отдельное спасибо за это следовало сказать кардиналу Ришелье, основателю Французской академии, одной из главных задач которой было определение норм французского языка. Помянуть добром следует и Жана Нико – того, чье имя получило вещество никотин. Нико не только внедрил в жизнь французов табак, но и составил один из первых словарей французского языка, «Thresor de la langue franсoyse tant ancienne que moderne» («Сокровище французского языка с древних времен до наших дней»).

А вот историю пришлось бы изрядно переписать. Ведь едва ли не от Карла Великого история Франции была историей королей (то есть, по новой терминологии, тиранов) и их войн. Со свержением короля войны не прекратились. Появлялись новые герои. К примеру, выдвинулся артиллерист Наполеон Бонапарт. Он провозгласил себя императором, дерзнул на завоевание всей Европы и в этом почти преуспел. Дух Наполеона и после его смерти продолжал витать над Францией, напоминая всем о былом величии страны.

Наполеоновских солдат, прошедших большие войны, после реставрации династии Бурбонов отправили в отставку. Но убрать их из памяти и из истории государства было невозможно: старые солдаты и капралы в общественном мнении выглядели героями, которые ни здоровья, ни жизни не жалели ради величия Франции. Образ солдата – ветерана и патриота – уже был готов родиться. И он родился. Одна за другой начали появляться истории о добрых крестьянах – бравых солдатах. Авторам было совершенно ясно, какое имя должно быть у их героя: Никола, имя простонародное, распространенное у крестьян. Примерно так же, как в прежней России крестьянскими именами были Василий и Кузьма. Да и фамилия Шовен к герою приклеилась не случайно. В тех краях, куда его «приписали», в окрестностях Рошфора, это была фамилия довольно распространенная. Как в России, скажем, фамилия Крючков где-нибудь на Рязанщине.

Итак, вот что получилось.

Никола Шовен (Nicolas Chauvin) был простым деревенским парнем. В 18 лет его призвали на войну, и он честно служил отчизне, за солдатскую доблесть получил боевую награду и пенсию в 200 франков. Возвратившись в родную деревню, ветеран с жаром и достаточно простодушно рассказывал односельчанам о боях, о солдатской жизни. В его лице словно бы сам народ объяснялся в любви к милой Франции. И хотя речи Никола Шовена немного смешны, он все же настоящий герой. И патриот.

Простак-солдат, честный, бесхитростный, пришел также на театральные подмостки и имел там большой успех. В 1830-х годах прошло несколько водевилей известных авторов, главным героем которых был Никола Шовен, личность уже почти реальная. Изъяснениями в любви к родине и угрозами посчитаться с любыми врагами-иноземцами были наполнены эти и другие подобные водевили. Слова со сцены звучали, может быть, и смешно, однако они соответствовали тогдашним настроениям французского общества, в котором поднималась волна оголтелого национализма. Слово шовинизм появилось раньше даты официального рождения Шовена. Этой датой можно считать появление его первой «биографии» в 1845 году. С тех пор ее несколько раз переписывали и дополняли, – и настолько в этом преуспели, что сейчас уже надо перелопатить много документов, чтобы доказать: никакого Никола Шовена не было.

«Но если обезьянам попадался в руки больной волк, или раненый тигр, или медведь, они мучили слабых и забавы ради бросали в зверей палками и орехами, надеясь, что их заметят. Они поднимали вой, выкрикивая бессмысленные песни, звали Народ Джунглей к себе на деревья драться, заводили из-за пустяков ссоры между собой и бросали мертвых обезьян где попало, напоказ всему Народу Джунглей». Это из «Маугли» Р. Киплинга.

Все-таки неправы те, кто спорит с Дарвином. Можно представить, что было бы со стариком, окажись он в каком-нибудь захолустном американском городке – хотя бы в том, который Марк Твен описал в своем «Томе Сойере», – и пусти кто-то среди почтенных горожан слух: этот Чарлз Дарвин, остановившийся в местной гостинице, утверждает, будто человек произошел от обезьяны, а не был создан Господом по своему образу и подобию.

Вряд ли кто-нибудь, кроме местного шерифа, удержал бы добрых протестантов от справедливого гнева. Линчевали бы почтенного ученого, как в «Приключениях Гекльберри Финна» линчевали двух мошенников: «…глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, – то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в смоле и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка. Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов; я подумал: никогда больше их злом поминать не буду. Прямо смотреть страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу».

Линчевание – это расправа без суда и следствия (обычно убийство) над человеком, подозреваемым в преступлении или в нарушении общепринятых правил поведения. Этот обычай называют еще судом Линча, по довольно распространенной в Англии и Америке фамилии Линч. Настолько распространенной, что нет единой версии по поводу того, суд какого из Линчей оставил «отметину» в истории.

Согласно одной из версий, проживавший в Вирджинии фермер капитан Уильям Линч (William Lynch; 1742–1820) 22 сентября 1780 года встретился со своими соседями-фермерами. Все они были возмущены ростом преступности в округе. Судебные власти находились далеко и не всегда могли поймать и осудить местных воров и разбойников. По инициативе Линча соседи составили и отправили письмо судье штата. «Нарушители закона, которые до сих пор не схвачены гражданскими властями, наносят нам большие и нестерпимые потери» – так начиналось это письмо. В постановляющей части «закона Линча» говорилось: «Мы условились, что если преступник или преступники не будут воздерживаться от своих злых намерений, мы сами накажем его или их в соответствии с совершенными преступлениями или нанесенным ущербом». Правда, как говорят, узаконенный таким образом самосуд ограничивался менее суровыми наказаниями, нежели повешение преступника.

Вполне возможно, что «закону Линча» дал свою фамилию другой Линч, тоже из Вирджинии. Полковник Чарлз Линч (Charles Lynch; 1736–1796) отличился в ходе американской войны за независимость. Кроме военных подвигов он стал известен и своей бескомпромиссностью. Захваченных мародеров полковник вешал прямо на месте преступления.

Возникновение и укоренение в американской жизни такого явления, как линчевание, можно объяснить. И даже оправдать – как меру чрезвычайную. Но беда в том, что укоренившись, «суд Линча» довольно быстро превратился в обычное и весьма отвратительное явление, в массовое действо. Что-то вроде публичных казней на площадях средневековых городов, куда за неимением иных развлечений народ валом валил. А когда появилась фотография, линчеватели начали фотографироваться на фоне повешенных ими «преступников» и гордо рассылали снимки своим родственникам и знакомым в другие города и штаты. В виде сувенирных открыток!

Этих дикарей даже палачами назвать нельзя. Ведь в отличие от линчевателей профессиональным палачам садистские наклонности были не свойственны. Палач не имел права выступать с инициативой, а только выполнял приказ – работа как работа. В средневековом городе палач был муниципальным служащим с не очень высоким жалованьем. Чаще всего платили ему сдельно, а поскольку казни производились не каждый день, палач по совместительству выполнял и другие не вполне чистые работы: чистил нужники, занимался отловом бродячих животных, присматривал за публичными домами. Знаменитый потомственный парижский палач Шарль Анри Сансон пишет в своих воспоминаниях: «С незапамятных времен исполнители криминальных приговоров не имели иного жалованья, кроме права, называемого правом горсти, которую они изымали из всех продовольственных товаров, которые доставлялись в город для продажи».

Нередко палачам приходилось заниматься и врачеванием. Так, данцигский палач излечил будущую русскую императрицу Екатерину II от болей в спине. И то сказать, человеческое тело эти специалисты-практики знали куда лучше иных докторов медицины.

Несмотря на презрительное отношение к палачам, некоторым из них удавалось прославиться. Были опубликованы воспоминания палача Ш. А. Сансона, известного тем, что он обезглавил французского короля Людовика XVI. А лондонский палач Томас Деррик (Thomas Derrick) вписал свое имя, как это ни покажется странным, в историю техники.

Первоначально Деррик был солдатом в английских войсках, которые под командой Роберта Деверье брали в 1596 году испанский порт Кадис. Здесь его поймали при попытке изнасилования и приговорили к повешению. Иногда приговоренным предлагали самим стать палачами. На счастье Деррика, была свободная вакансия, и он стал палачом в Тибирине. Ныне это вполне приличный район Лондона, недалеко от Гайд-парка (в том месте, где возведена Мраморная арка), а тогда здесь было поле, на котором стоял эшафот с большой виселицей. В Тибирине Деррик казнил более 3 тысяч человек. В числе прочих был и его благодетель, Роберт Деверье, граф Эссекс, обвиненный в заговоре против королевы Елизаветы I. Похоже, что именно от Деррика вошло в английский язык слово «вздергнуть». Он придумал специальное устройство для казни, которое поднимало тело над землей с помощью системы блоков. Палач при этом находился в стороне и вращал ворот. Неудивительно, что новая виселица получила имя изобретателя – виселица Деррика. А позже, в XIX веке, когда появились подъемные краны, британские инженеры назвали дерриками и их. Когда-то в детстве это слово врезалось мне в память при чтении стихов С. Маршака о строительстве Днепрогэса:

 
Рапортует
Правый берег.
Каждый молот,
Каждый деррик,
Каждый кран
И каждый лом
Строят Солнце
Над Днепром!
 

Со сдержанным британским юмором может поспорить только жизнерадостный юмор французов. Устройство для обезглавливания, предложенное врачом Жозефом Иньясом Гийотеном (Joseph Ignace Guillotin; 1738–1814), они назвали «мадам Гийотен»; довольно быстро закрепилось название гильотина (guillotine).

Создание машин для совершения казни, будь то виселица Деррика или гильотина, совсем не преследовало цели продлить муки казнимого, как раз наоборот. Опытный палач стремился сделать свое дело быстро, и длительная предсмертная агония обреченного только мешала ему в этом. Деррик недаром начал «вздергивать» осужденных: при таком способе жертва сразу же теряла сознание и через несколько минут отходила в лучший мир. По той же причине анатом и врач, депутат Учредительного собрания Гийотен в 1791 году предложил народным избранникам унифицировать процесс смертной казни в стране: Приговоренных к смерти следует казнить одинаково – всем отрубать голову. До того времени во Франции, как и во многих других странах, отсечение головы считалось казнью «привилегированной», на которую могли рассчитывать только дворяне. Простолюдинов вешали, сжигали, четвертовали, колесовали. В общем, было достаточно способов помучить преступника напоследок. Чаще всего наиболее милосердными в таких случаях оказывались именно палачи, приканчивавшие свою жертву в самом начале «сеанса».

Но и отрубание головы у неопытного палача могло растянуться надолго, что было не только неэстетично, но заставляло толпу, собравшуюся поглазеть на казнь, начать сочувствовать жертве. Поэтому Гийотен предложил использовать для казни специальную машину, которая ускорит казнь и сделает ее (как считалось) безболезненной. Сам Гийотен не был конструктором гильотины. Ее по просьбе Учредительного собрания сконструировали хирург Антуан Луи и немецкий механик Тобиас Шмидт. Консультировал их парижский палач Ш. А. Сансон. В обсуждении проекта принял участие даже король, которого тогда еще считали не врагом народа, а народным руководителем, первым среди равных. Людовик XVI предложил сделать падающий нож не с полукруглым лезвием, а с прямым, но скошенным под углом 45 градусов. «Шеи ведь у всех разные», – резонно заявил он. И менее чем через два года испытал предложенное усовершенствование на себе. 21 января 1793 года он, уже несомненный враг народа и республики, был гильотинирован. 16 октября того же года казнили и его жену, бывшую королеву Марию-Антуанетту.

У гильотины оказался стервозный характер. В годы революционного террора эта дама словно с цепи сорвалась. За несколько лет французской революции было обезглавлено 18 613 человек. Доктор Гийотен тоже был заключен в тюрьму за содействие семье врага народа, графа де Мер. От встречи с гильотиной его избавили только арест и казнь Робеспьера.

Гийотен пережил вождя революционного террора почти на 20 лет. С возрастом, как это часто бывает, его взгляды изменились, к концу жизни он стал религиозным. Гийотен еще успел попросить у Наполеона переименовать гильотину, чтобы она не ассоциировалась у людей с его фамилией. Сделано этого не было, и тогда поменяли свою фамилию потомки доктора.