Текст книги "Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале"

Работая наборщиком, я написал заметку для «Сиднейского утреннего вестника», и газета купила ее. Я не понимал, насколько это странно, что «Вестник» платит человеку без журналистского образования, но то же самое со мной случалось и в Великобритании.

Переезд в Сидней дался нелегко. Впервые в моей жизни на просьбу дать двадцать сигарет продавец вытащил двадцать пачек. Я не мог заставить себя называть большую кружку пива «скунер». Это звучало как шутка, как детский лепет, поэтому я всегда просто тыкал пальцем в бокал и говорил: «Мне один такой». Целый год в ответ на вопрос «Как дела?» я предоставлял собеседнику подробную информацию о своем самочувствии. Я никак не мог привыкнуть говорить «Увидимся!» людям, которых больше никогда не увижу. Прошло очень много времени, прежде чем я осмелился носить шорты на публике.

Я любил Австралию и ни на секунду не забывал, как мне повезло, что я оказался именно здесь, и как мало времени давала мне годичная трудовая виза. Мои приятели уже уехали – Гай обратно в Англию, Крис нашел невероятную работу бухгалтера на Соломоновых островах. Мало-помалу мы потеряли связь с туристами и завели знакомства с австралийцами и новозеландцами. Познакомиться с ними было несложно. Они все путешествовали самостоятельно, имели тайские палочки и курили гашиш, жили в сырых спальных районах на Глочестер-роуд и не интересовались, кто ты и откуда.

Мне хотелось узнать Австралию так же, как я знал Англию. Я читал книги, старые журналы и газеты, общался с незнакомцами в пабах. Есть ли в Австралии скинхеды? А хулиганы или панки? Есть ли здесь беспорядки после футбольных матчей? Отправляют ли солдат в Азию? Объявлялась ли здесь всеобщая мобилизация во время войны? Кто местные бандиты? А наемники? Где они выпивают и кончают свою жизнь? Я узнал о Святых, Недде Смите, Томе Домикане, «Малярах» и «Докерах», Сэлли Хакстеп, Го Уитхеме, Джефе Фенече, Клиффе Харди, полицейской коррупции и о Вьетнаме.

Я учился тому, что было необходимо для работы редактором мужского журнала.

Глава 3,
в которой я женюсь, работаю над журнальной почтой и смотрю порнуху

Австралийский «Плейбой» был местным вариантом американского журнала, основная задача которого заключалась в том, чтобы дать читателям возможность представить себя сексуально успешным щеголем, одетым в смокинг, пьющим мартини, курящим сигару и придерживающимся либеральных взглядов – в сочетании с удовольствием от мастурбации над фотографией шестнадцатилетней девушки, лежащей возле бассейна. Я читал об «Имении Плейбой» с его кроликами и минеральными источниками; это не имело никакого отношения к моей жизни, однако давало богатую пищу для фантазии.

Нам довелось набирать австралийское издание «Плейбоя» для издателя Мейсона Стюарта. Оба южноафриканца Джима и я устроили небольшую потасовку по поводу того, кому его читать. Хью Хефнер начал издавать «Плейбой» в США в 1953 году. Хефнер работал на издателя обычного глянцевого журнала, в котором публиковались стандартные по тем временам плакаты с девушками в бикини с приподнятой рукой и нудистами, играющими в волейбол на солнечном берегу. Он усмотрел перспективу для более откровенных изданий и купил права на серию фотографий обнаженной Мэрилин Монро, которые и появились на первых обложках его нового журнала, обеспечив ему потрясающие объемы продажи. Существуют Десять Непреложных Правил Издания Журналов, правило номер три гласит: «Обнаженные знаменитости продают журналы».

Фотографии отличались мягкими тонами и ярким вазелиновым вуайеризмом. Чтобы придать своему изданию и распущенному образу жизни легитимный статус, Хефнер оседлал сексуальную революцию. Он представил «Плейбой» как часть культуры либерального общества, чем, в частности, способствовал возникновению первой волны феминизма. Кроме этого, он печатал рассказы лучших писателей США: Трумэна Капоте, Джона Апдайка и Саула Белова, а также длинные-предлинные интервью с политиками, спортсменами и людьми искусства – от Мухаммеда Али до Мальколма Икс, от Джона Леннона до Фиделя Кастро, от Гора Видала до Теда Тернера. (Это дало возможность всем поклонникам журнала прибегнуть к столь популярному теперь оправданию своей к нему привязанности: «Я покупаю его только ради статей».)

АПО выпустило первое австралийское издание «Плейбоя» в 1979 году, но Керри Пэкер быстро охладел к этому проекту, и лицензию перекупил издатель Мейсон Стюарт. У него никогда не было денег на издание такого дорогого журнала, его компания соглашалась довольствоваться малым. Дело шло дешево, но сердито, американский материал скупался оптовыми партиями, а местный компонент постепенно обеднялся.

В США более откровенный «Пентхаус» втянул «Плейбой» в «войну причиндалов». По мере того как ноги малышек из «Пентхауса» раздвигались все шире, отставание от «Плейбоя» по объемам продаж становилось все менее значительным. «Плейбой» предпринял робкую попытку соответствовать степени гинекологической достоверности «Пентхауса», но быстро понял, что ввязывается во влагалищный Вьетнам – войну, которую не мог выиграть. Та же битва разворачивалась на полях Австралии, где самым мощным оружием «Пентхауса» стали малые половые губы его крошек, но и содержательная часть не отставала. Пошлая проза жизни низших слоев Австралии была лучшим из всего, чем располагал «Плейбой».

Из-за постепенного падения прибыли обложка журнала со временем скатилась по качеству печати до уровня цветного ксерокса, в результате чего некоторые из моделей выглядели как больные желтухой. Издание печаталось в дешевых типографиях Гонконга, где цвета подбирались людьми, которые никогда не видели обнаженную белую женщину и не понимали, что ее кожа должна быть розовой, а не белой. Однажды они попробовали добавить оранжевой краски.

В мире есть только две группы людей, которые берут «Плейбой» в руки только ради чтения, первые – это корректоры вроде меня, которые никогда не видят фотографий, вторые – слепые, читающие издание при помощи азбуки Брайля.

Дизайнерская компания, где я работал, хотела избавиться от своего подразделения наборщиков. Я чуял запах угрожавшей нам продажи, он сильно напоминал запах новых компьютеров «Макинтош», которые должны были совершить переворот в издательском деле. Компания регулярно соблазняла менеджеров открыть печатную мастерскую, а затем попробовала продать им все дело. Менеджеры увольнялись или спасались бегством. При новом руководстве оба южноафриканца Джима исчезли. Вскоре мне невероятно повезло: я получил распоряжение переквалифицироваться в наборщика. Печатать я не умел, но очень старался.

Мастерскую возглавил симпатичный мужик по имени Боб, который вернулся на родину из Англии. Он был вежливым, коммуникабельным начальником, с бородой, напоминающей лишайник, и кровью, сильно разбавленной пивом.

Основной объем работы выполнял коллектив из пяти персонажей, коими являлись Боб и его друзья – какой-то старик-китаец, молчаливый абориген, жирный ирландец и я. Мы проводили целые дни в поисках удачной шутки, истощая национальные запасы разливного пива и трубочного табака. В мои обязанности входило сопровождать всех их в паб в обеденное время и поздно вечером. Основная масса посетителей паба собиралась в три часа дня, когда заканчивалась смена у докеров и таксистов, к восьми вечера паб пустел.

Спустя год моя рабочая виза закончилась. Боб обещал отправить меня в Англию в служебную командировку как оператора «Эппл-Макинтош». Его (да и меня тоже) не смущало, что я понятия не имел, как эта машина работает. На решение финансовых вопросов должно было уйти три месяца, поэтому мы с Джо договорились провести свободное время на островах южной части Тихого океана.

Мы полетели на Соломоновы острова и провели там несколько дней в компании Криса. После этого отправились на Фиджи, Тонга и Самоа, затем вернулись на Фиджи, рассчитывая получить мою визу, но выяснилось, что прошение было отклонено.

И тогда Джо подарила мне Австралию во второй раз. Она родилась на базе Королевских ВВС Австралии в Квинсленде, ее семья переехала из Австралии на Мальту, когда Джо было шесть недель. Мы не знали, что это автоматически делает ее гражданкой Австралии, пока не прилетели туда и пограничник не спросил, почему она, гражданка Австралии, воспользовалась рабочей визой. Я также имел право получить австралийское гражданство, потому что проживал вместе с австралийской подданной в течение восьми лет, но на то, чтобы доказать это, потребовались бы месяцы. Я спросил сотрудницу австралийского посольства, что надо сделать, чтобы вернуться в Австралию как можно быстрее. Она ответила: «Женитесь».

Мы с Джо попросили ее быть нашим свидетелем на свадьбе.

Свадьба состоялась на эстраде для оркестра в парке. Сначала мы хотели устроить традиционную фиджийскую церемонию, во время которой жених носит рыбу, привязанную к голове, но остановили свой выбор на гавайском платье для Джо и на рубашке бола, юбке сулу и сандалиях для меня. День выдался чудесный, немного испортил церемонию только алкаш, спавший на нашей сцене. Он попал на некоторые свадебные фотографии.

Джо вернулась в Австралию к своей работе социального служащего. Я слонялся по Сува в ожидании новой визы с твердым намерением воспользоваться имевшимся у меня временем для того, чтобы стать лучше. Я бросил пить, стал бегать по утрам, ел только вегетарианскую пищу, ходил в спортзал и каждые выходные брал уроки вождения автомобиля. Когда мне было восемнадцать лет, дед выдал мне денег на курсы вождения. Я любил дорогу как утка квантовую физику и бросил эту затею после четырех занятий, а оставшиеся деньги потратил на пиво. Дед не обиделся, потому что у нас не было машины, он тоже не умел водить и тоже тратил все свои деньги на пиво.

Моим инструктором стал тощий, как рычаг переключения передач, фиджиец индийского происхождения по имени Малик. Каждое утро он подъезжал к гостинице на своей маленькой красной машине и гудел изо всех сил. Я залезал в автомобиль, поворачивал ключ в замке зажигания, и мотор глох.

– Почему ты не можешь нормально завестись? – сердито спрашивал Малик. – Почему ты все время глохнешь?

Его брови хмурились, он обращал свой взор к небу, очевидно ожидая божественного откровения, и в результате ежедневно приходил к одному и тому же выводу:

– Это потому, что ты идиот.

На тихих улицах столицы Фиджи я умудрялся совершать все ошибки начинающего водителя: рвал рычаг переключения передач, как будто хотел унести его с собой; терял контроль над рулем; припарковавшись, забывал поставить машину на ручник; когда нужно было сдать назад, ехал вперед.

– Почему у меня не получается? – спросил я у Малика.

– Просто ты глупый, – сказал он. – Попробуй еще раз.

Пока мы колесили по улицам, Малик постоянно болтал. Он спросил, как живется в Австралии и сколько я буду там зарабатывать. Когда я назвал сумму, он был потрясен: «И это при том, что ты такой дурак…»

После первых десяти уроков я мало-помалу освоился с машиной. Я по-прежнему глох, но уже мог плавно переключить передачу. За городом на широкой пустынной дороге, бегущей вокруг всего острова Вити-Леву, мне удавалось придерживаться относительно постоянного курса и довольно спокойно объезжать редкие встречные машины. На Фиджи не действовали правила парковки и был только один светофор. Мне было комфортно и приятно.

Малик отказывался признать мои успехи. Вместо этого он начал нападать на меня, при каждой ошибке стискивая мою ногу своими длинными костлявыми пальцами, и вопить: «Глупец! Идиот! Дурак!»

В день экзамена он отвез меня в экзаменационный центр – комплекс пыльных зданий за городом.

Экзаменатор сказал, что все европейцы, которые сдавали у него, всегда делали это успешно.

Я начал заводить машину и заглох. Попробовал снова, но мотор снова заглох. Я предпринял третью попытку, после чего машина судорожно дернулась вперед и выехала за ворота – прямо в толпу куриц, горделиво переходивших дорогу, что, как известно, является их неотъемлемым правом. Я резко повернул вправо, чтобы объехать куриц, и направил машину прямо на тротуар, где гуляли школьники. Экзаменатор перехватил руль и спас их невинные жизни. Я попробовал начать заново. Разогнавшись до двадцати километров в час, я попытался переключить передачу, машина издала звук, напоминавший хрип великана, прочищавшего глотку. Вторая попытка вызвала такой звук, как будто лев ел паровоз. Мой экзамен должен был продолжаться один час, в действительности же он окончился ровно через десять минут, когда стало ясно, что я не знаю, как переключить передачу. Только тогда я понял: в машине Малика было двойное управление и он постоянно мне помогал.

В фиджийском экзаменационном бланке было пятнадцать позиций. По каждой из них следовало отметить «неудовлетворительно», «удовлетворительно» или «хорошо». Мне поставили «неудовлетворительно» по шести пунктам (в том числе за поворот, управление автомобилем, торможение и переключение передач) и только одно «хорошо» – в графе «погодные условия».

Я сказал экзаменатору, что права мне нужны для того, чтобы начать новую жизнь в Австралии.

– Так вы не будете водить машину на Фиджи? – спросил он. – Надо было сразу сказать мне об этом. Приходите завтра, и все будет в порядке.

Но я вернулся в Австралию женатым и без водительского удостоверения. Боб снова взял меня на работу наборщиком, но через несколько недель сократил. Я бросил пить в обеденное время и вместо этого начал посещать спортивный зал, поэтому от меня больше не было никакого толку. Я с радостью вернулся бы к работе корректора, если бы мне разрешили – в конце концов, за всю жизнь у меня была только одна нормальная профессия, и я пока не овладел другой.

Без особой надежды я разослал резюме во все газеты. Мое сфабрикованное досье выглядело недостоверно и фальшиво. Я боялся, что нам придется вернуться в Англию: мы основательно потратились на юге Тихого океана, в запасе оставалась только пара месяцев.

В 1992 году я поступил на должность помощника редактора в журнал «Пипл», который считал совершенно непристойным изданием. Дэвид Нейлор, во время собеседования сказал, что у меня недостаточно опыта работы, но предложил взять на испытательный период в «Пикчер». Я отказался. Я был готов пить собственную мочу, чтобы остаться в Австралии (ведь пил же «Фостерз» – а это не многим приятнее), но скорее стал бы безработным, чем порнографистом.

Шесть недель я проработал упаковщиком книг, потом проводил телефонные опросы, пока не нашел работу в небольшом издательстве «ПОЛ», которое выпускало «Австралийский путь» – бортовой журнал «Австралийских авиалиний». Вместо собеседования всем претендентам раздали тест на знание редакторского дела. Я помнил систему корректорских исправлений, не пропускал опечатки и всегда мог втиснуть каламбур в заголовок. Я был вторым, но журналист, который меня опередил, уволился через несколько дней, и его место автоматически перешло ко мне.

Женщина, которую я замещал, была помощником главного редактора. Главный редактор хотел, чтобы я отбросил слово «главный», но я вцепился в него, как бродяга в бочку пива. Приходилось работать на журналы «Австралийский путь», «Меридиан» (журнал «Мидланд-Банка», выходивший четыре раза в год) и, наконец, на «Директор компаний», название которого говорило само за себя. В «ПОЛ» за мной сразу закрепилась слава веселого, беззаботного и изобретательного парня. Все сотрудники были одной большой компанией, и все вместе пили в «Пчендарри», где аборигены отоваривались пивом на всю неделю, а в задней комнате играли самодеятельные группы. Я скучаю по этому пабу. Он по-прежнему работает, но паб – это прежде всего люди, а они все пропали.

Я очень много учился, хотя и старался не выглядеть слишком усердным ботаником. Редактор Мэгги Олбек – красивая женщина лет пятидесяти – разрешила мне написать пробную статью для «Австралийского пути». Я был невероятно рад, что наконец-то мог работать журналистом, делать то, о чем всегда мечтал – выбирать нужные слова и ставить их на нужное место.

Ко мне приехал брат. Мы собирались отправиться на Большой Барьерный риф и понырять с аквалангом, но у меня случился приступ астмы и пришлось нырять с обычной трубкой. Целью поездки был малоизвестный Навозный риф, расположенный за Большим Барьерным.

Брат был счастлив. Он ходил в школу дайвинга в Англии, на Северном море, а это напоминает ныряние в ледяную ванну с черным ведром на голове. Он никогда не видел под водой ничего, кроме собственной руки. Подводные сады Навозного рифа для него были роскошными коралловыми джунглями.

К нам присоединились американский рыбак, несколько молодых финнов и пара женщин в возрасте около двадцати лет. Капитан выглядел как заправский моряк: красная, как у креветки, кожа, фуражка, скрывающая от солнечных лучей прищуренные рыбьи глаза. На завтрак у него всегда было пиво. Стены его каюты сплошь покрывали фотографии обнаженных женщин, захваченных врасплох на палубе его посудины во время предыдущих плаваний. Инструктор по плаванью глядел на всех нас как несомненный психопат или, по меньшей мере, как человек, относящийся к себе крайне серьезно. Он провожал пары ныряльщиков под воду, я остался на палубе.

Капитан попробовал в шутку порыбачить и немедленно вытянул марлиня размером с небольшого ребенка. С радостными воплями он втащил рыбу на палубу и закричал юнге:

– Принести девственницу в жертву! Попробуй ее! Убей ее!

Тогда до меня дошло, что он был совершенно пьян и безумен.

Марлинь бился о палубу и дышал как астматик, пока юнга не забил его до смерти клюшкой для гольфа. Потоки крови хлынули за борт.

Мой брат, Джо и все остальные всплыли, переполненные скучными историями об удивительных красотах не очень-то удивительных глубин океана: в Коралловом море, вопреки его названию, не было кораллов. Мы подняли якорь и отправились к месту следующей стоянки. Стало темнеть. С марлиня содрали сначала шкуру, а затем и мясо, которое было тут же обжарено на огне, и мы все уселись, чтобы насладиться замечательным рыбным ужином. Все, кроме капитана, у которого на ужин было пиво. Кто-то пошел за двумя девушками, но их скамейка оказалась пустой.

Их не было на палубе. Их не было в душе, в туалете. Их не было на катере. Вскоре все поняли ужасную истину: мы оставили их в открытом море четыре часа назад. Если называть вещи своими именами – мы их утопили.

Инструктор по дайвингу немедленно перевоплотился в инструктора по изворотливости и попытался защититься при помощи весьма непоследовательной лжи. Он клялся:

– Я не видел, как они входили в воду. Они нырнули, не предупредив меня.

Этот тип ничем не хотел помочь в поисках девушек. Вместо этого он забился в каюту и истерично повторял, постоянно меняя, свое алиби:

– Я ничего не видел… Я видел, как они вернулись на борт… Наверно, они потом снова нырнули.

Капитан запросил по радио поисковый самолет. Но, как оказалось, они не вылетают по ночам, потому что в темноте на море ничего не видно. Кто-то потребовал вернуться обратно тем же путем. Капитан предположил, что теперь девушки уже должны были далеко отплыть (он хотел сказать, что не представлял, как можно найти тот же путь в потемках). Как только он заявил это, американский рыбак немедленно взял дело в свои руки. Он быстро сверился с картой и объяснил, что нам нужно поменять курс, чтобы покрыть максимальное расстояние – так будет больше шансов найти людей. Эта идея никогда не пришла бы в голову капитану. Казалось, он не мог понять, что именно ему предложили сделать.

Было уже совсем темно. Двигатель катера издавал грохот, который неминуемо заглушил бы крики о помощи, поэтому нам приходилось время от времени выключать его и вслушиваться в темноту. Финны звали девушек по именам. Вода становилась все холоднее, с каждым часом шансы найти их живыми уменьшались. Американский рыбак полностью распоряжался всем происходящим на катере, он отдавал приказы капитану, игнорировал инструктора и тщательным образом изучал карту, пока не удостоверился, что мы достигли того самого места, где недавно ныряли.

Финны сообщили, что слышат отдаленный свист.

Все поспешили на нос катера, крича: «Вы где?»

В ответ донесся слабый отголосок, но казалось, что это просто эхо, а свист был эхом работавшего двигателя. Однако свист продолжался и после того, как двигатель заглушили. Мы направились в сторону, откуда доносились звуки. Голоса стали громче.

При помощи прожектора нам наконец удалось найти в воде двух женщин, позабытых в безбрежном море, обнимавшихся, как влюбленные в час расставания. Поразительно, что мы смогли отыскать их после того, как они дрейфовали в открытом море в течение семи часов. Девушки находились в сорока метрах от рифа, от неминуемой гибели их спасло только то, что пассажир нашего катера знал о море больше, чем капитан.

На палубе парочка говорила не слишком много. Каждая из них уже успела рассказать другой историю всей своей жизни, поведать все самые сокровенные тайны. Поняв, что их забыли, девушки надули спасательные жилеты и сбросили груз для ныряния. Инструктор сделал им выговор, практически угрожал подать на них в суд. Они сказали, что хотели бы продолжить занятия и что надежда не оставляла их ни на миг.

Мой брат все еще работал в том же фотомагазине, куда он устроился сразу же после школы. На поездку в Австралию он копил три недели. После возвращения в Англию, он был уволен.

В «ПОЛ», я познакомился с Ди. Она была старше меня, но благодаря магическим чарам выглядела на двадцать лет. У Ди были рыжие волосы, и я влюбился. Мы стали любовниками, и вся моя жизнь превратилась в непрерывную неприкрытую, вопиющую ложь. Я хотел покинуть Джо и жить с Ди, но не мог бросить жену. Именно благодаря Джо я оставался в Австралии. Мне всегда казалось, что я жил за ее счет, даже когда уже сам зарабатывал, а доход от продажи дома был полностью растрачен.

Я был социалистом, потому что верил в справедливость. Мне казалось, что рабочие должны получать честную долю произведенных ими благ. Я думал, что белые не должны мешать жить неграм. Я полагал, что школы, больницы и университеты должны работать на основе честных принципов, чтобы никто не мог купить себе преимущество. Я был уверен, что людям следует относиться друг к другу с добротой и пониманием, потому что единственный урок всей нашей жизни, единственное назидание искусства – это всеобщее равенство. Я думал, что бросить Джо было бы неправильно, что это было бы нечестно.

Впервые за последние четыре года мы с Джо планировали съездить в Великобританию и жили только на половину зарабатываемых денег, а остальное откладывали на поездку домой. Мы планировали полететь туда через Китай, Корею, Японию, Канаду, США и всю Европу.

Я не мог сообщить Джо, что ей придется ехать одной. Я пообещал Ди, что скажу жене все, что должен сказать, а затем вернусь в Австралию. Ди ответила, что будет ждать ровно один год. Не знаю, верил ли хотя бы один из нас в эти слова.

Я позвонил Ди из Бангкока спустя два с половиной месяца, после путешествия по Вьетнаму, Камбодже и Лаосу. Она сказала, что старается не ненавидеть меня, но еще очень не скоро захочет увидеться со мною. Она освобождала меня от обязательств и не чувствовала себя связанной своими собственными. За десять недель, прошедших с момента моего отъезда, ее карьера пошла в гору, она нашла работу журналиста, а потом еще одну – редактора журнала. И она не собиралась тратить свою жизнь впустую, страдая в одиночестве и ожидая человека, который находится где-то на другом конце света со своей женой. Она не желала становиться святой мученицей и попрощалась. Моя душа стонала.

Я твердо решил никогда не рассказывать Джо о случившемся, чтобы не сделать ей больно, но не утерпел и выложил все, когда мы сидели в кафе на Хао-Сан-роуд. Джо рассмеялась, потому что она не могла поверить в то, что слышала, а затем мы орали, орали и орали. Я понятия не имел, что мне (или нам) теперь делать. Мы решили продолжить путешествие и полетели в Канаду, но не смогли прекратить орать друг на друга, не смогли бросить курить. Мне было необходимо повидаться с Ди и сообщить ей, что я не тот, кем она меня считала. Никто со мной так не разговаривал – как будто я пустое место – по крайней мере, со школьных времен.

Я верил в справедливость, верил, что если ты наполняешь мир болью, то она множится внутри каждого, кто с ней соприкасается. Когда отец бьет сына, сын бьет всех, кто меньше него. Если сын повернется против отца, отдаст то, что получил сам, и заберет то, чего лишился, то порочный круг замкнется, и все будет кончено. Я верил, что месть – долг, что каждый, кого ударили, должен ударить в ответ с удвоенной силой, в противном случае череда обид будет продолжаться вечно. Ди хотела сделать мне больно, я никак не мог отбросить эту идею. Я любил ее, но она первой стала нападать, мне хотелось убить ее.

По дороге в Ванкувер, прекрасный, дружелюбный Ванкувер, где я разбил сердце Джо и полностью переродился, мне встретились скинхеды в одежде защитного цвета и высоких ботинках «Доктор Мартине». Я хотел налететь на них, пинаясь и толкаясь, заставить их ударить меня, запинать меня до смерти, вышибить из меня дух.

Я не мог смириться с тем, что был собой. Мой мозг постоянно покрывала испарина. Я чувствовал, как он наливается пузырями и они лопаются. Сердце словно сдавила чья-то невидимая рука, в горле был кулак, а в желудке – огромная опухоль. Я зациклился на своей боли. Мы перекусили в придорожном кафе, Джо стошнило. Спустя неделю мы расстались, расстались так же, как мои родители: без криков, мордобоя, злобы, только с невыносимой болью. Я сел на самолет до Сиднея, не зная, как долго пробуду в Австралии – выходные или всю оставшуюся жизнь.

Крис встретил меня в аэропорту. Мне нужно было излить душу, но он уехал на выходные с девушкой, с которой познакомился в пабе, и оставил меня одного в своей квартире. У меня было с собой несколько пачек сигарет из беспошлинного магазина, я курил сигареты одну за другой, одну за другой, одну за другой, дышал никотином, как кислородом. Сперва Ди отказалась разговаривать со мной, но потом назначила мне встречу в «Розе и Короне» на Гленмур-роуд. Она сказала, что я ей неинтересен, что все кончено, она не хочет меня знать.

Я вернулся в квартиру Криса. Позвонила Джо, я сказал, что лечу в Канаду, но тогда были выходные, у меня не было кредитной карточки, и я не мог купить билет до понедельника. Она ответила: «Дорогой, я так счастлива».

Я не ложился всю ночь, курил, пил, звонил друзьям в Англию и исповедовался каждому из них. Наверно, они перестали меня уважать. На следующее утро после пивного завтрака я отправился выпить с одной знакомой. Она выслушала мою историю с любовью и терпением, успокоила меня, а затем сказала, что ей нужно домой, потому что она чувствует себя не очень хорошо – вчера ей сделали аборт.

На автоответчике меня ждало сообщение от Ди. Она говорила, что передумала и что, пожалуй, между нами еще возможны какие-нибудь отношения. Опустившись на колени, я прослушивал сообщение снова и снова.

Ди пришла ко мне, и я остался с ней. Спустя пару недель мы съехались и стали жить вместе в квартире на Шальмерс-стрит в Редферне. Я так и не перезвонил Джо. Никогда.

Она сказала «Дорогой, я так счастлива» – я не мог сообщить ей, что не приеду в Ванкувер.

Я задушил что-то внутри себя. Иногда, когда я сплю один, то просыпаюсь от ощущения, как будто чьи-то пальцы сдавливают мое горло.

Следующие три года каждое утро я просыпался с мыслью о самоубийстве, мое сердце буквально разрывалось. Обычные приспособления – пожарный выход, душевая кабинка – манили меня соблазном суицида. Я останавливался посреди улицы, вставлял себе пальцы в рот и нажимал воображаемый курок.

Я не мог поверить в то, что сотворил собственными руками: я бросил жену, которая никогда не приносила мне ничего кроме радости, и стал жить с Ди, которая, казалось, ненавидела меня.

Джо сказала: «Ты был светом в моей жизни, но теперь этот свет погас», и я рыдал без остановки, потому что жил с ней с девятнадцати лет, мы знали друг друга, как облупленные, делились всем, что имели, при этом большую часть из того, что мы имели, приобрела она. Джо была прекрасным, добрым, понимающим, доверчивым человеком, а я трахался за ее спиной и бросил ее в чужой стране.

Я не знал, кем я был.

В первую ночь, которую я провел вместе с Ди, мы смотрели телевизор. Я никогда не смотрел телевизор, но Ди хотела, чтобы ее мужчина делал это, и мы слушали писательницу-феминистку Андре Дворкин, которая вела передачу под названием «Против порнографии». Главная мысль Дворкин была в том, что порнография является формой насилия, что она разрушает души мужчин и жизни женщин. Она рассказала о бывшей модели, которая сперва занималась сексом с мужчинами и женщинами, а затем – с собаками и змеями. Потом она родила ребенка и использовала его на съемках порнографического фильма, а затем изнасиловала своего ребенка змеей.

Когда этой ночью я лежал в одной постели с Ди, до меня дошло, кем я был: тем самым человеком, который будет заниматься порнографией.

До этого момента я ничего не знал о порнографии и даже не подозревал, для чего она нужна. В юности я собрал небольшую коллекцию ворованных журналов: номер «Хастлер», номер «Свиш» и журнал под названием «Проуб», который у меня украли на перемене.

На стене моей спальни посреди черно-белых плакатов «Клэш» и «Дэмд» и некролога Сида Вишеса висела фотография порнокоролевы Дороти Страттен, которая скончалась на бандажной машине. На ее плакат я приклеил слово «умерла», которое вырезал из газеты. Я не знал, что такое бандажная машина (и не знаю до сих пор) и как она может убить кого-нибудь, но мне нравился плакат – казалось, что он был «панковым» (такие же картинки были на стенах у героев телевизионной версии альбома «Шэм-69» «Зэтс лайф», а в фильме «Грубиян» Рэй Гранж работал в секс-шопе).

В детстве я каждое лето возвращался на неделю к своему отцу в Лидс. Оставаясь дома один, когда он и его вторая жена уходили на прогулку, я немедленно бежал в их спальню, раскрывал все шкафы и комоды, залезал на антресоли, отодвигал чемодан, доставал припрятанные там журналы – «Вибрация» и «Личная жизнь» – и несся с ними в свою комнату.

Я ничего такого не делал. Я читал рассказы и таращился на картинки, стараясь понять, кто же такие эти женщины. Я решил, что эти журналы использовались в качестве стимулятора перед сексом, для усиления эрекции перед свиданием с настоящей женщиной. Когда в школе ребята шутили о слипавшихся в их журналах страницах, я не понимал, что они имеют в виду.