Текст книги "Солдат великой войны"

– Отец посоветовал показать ее вам. Когда я начинаю писать, где-то минут через десять теряю контроль над рукой, она начинает дрожать и болеть. Становится горячей от прилившей крови. Но в остальном все со мной вроде бы в порядке.

– Позвольте взглянуть, синьор. – Орфео взял ручку, схватил увеличительное стекло, всмотрелся в кончик пера. – Вы болван! – вскричал он. – Вы держите ручку неправильно! Левая сторона совершенно стерта, на ней не осталось золота. У хорошего писаря ручка скользит по странице. А ты, мой мальчик, ею царапаешь. Это не дело. Твоей ручке требуется новое перо. Убери ее обратно в карман. Идем со мной. Я дам тебе новую.

Алессандро покорно последовал за Орфео к низкому комоду, который стоял у окна, выходящего на север. Орфео выдвинул невероятно длинный и широкий ящик, который при этом даже не скрипнул. В нем лежали десятки, даже сотни авторучек.

– Это богатство, это сокровище, – прокомментировал Орфео, – принадлежит твоему отцу. Но он доверил его мне. Я дам тебе лучшую. Большинство как черное дерево. Но не эта. Смотри.

Он достал из ящика идеально гладкую, матово-черную ручку. Тяжелое острие блестело даже в северном свете.

– Твой отец позволил мне заказать ее в Англии. Корпус керамический… это «Уэджвуд». Ее нельзя ронять. Она идеальная, пишет гладко и ровно, прохладна на ощупь, а острие такое массивное, но при этом и гибкое, как кнут. Сейчас я наберу в нее чернил для тебя. Специальных чернил, пузырек стоит в два раза больше литра обычных. – Он наполнил ручку и вытер острие чистым льняным полотенцем, висевшем на крючке.

– Теперь за работу, – продолжал он, когда они заняли свои места. – Вот третья часть португальского контракта. Твоя копия для архива. Это не представительская копия, поэтому можешь особо не стараться, но она должна быть чистой. Приступай. Через два часа придут певцы, и работа пойдет веселее.

– Какие еще певцы? – спросил Алессандро.

– Певцы приходят за час до полудня, – ответил усатый писец, не отрываясь от работы. – Они поют, пока мы не уходим домой на ланч.

– Хорошо поют?

– Как ангелы, – ответил Орфео, глядя в потолок. – Две женщины и мужчина, голос которого эхом отражается от стен.

– Если они так хороши, почему же они поют на площади? – удивился Алессандро. – И кто им платит?

– Все просто. Они из Африки, вот почему они поют на площади, и никто им не платит, хотя они поют как ангелы и должны быть в Ла Скала. Разумеется, туда им не попасть. Они здесь уже месяц. Вероятно, покинули Африку, потому что там сезон дождей или потому что у них сдохли козы. Надеюсь, они никогда туда не вернутся. После каждой песни на площадь сыпется серебряный дождь. Вот увидишь. Из каждого окна, из каждой конторы.

В ожидании певцов они принялись за работу. Копируя португальский контракт, Алессандро обнаружил, что массивное золотое острие пера ручки «Уэджвуд» словно обладает разумом. Если требовались чернила, они поступали. Если Алессандро делал паузу, они уходили внутрь вместо того, чтобы вылиться на бумагу. В итоге перо плавно скользило по бумаге, точно фигурные коньки – по льду, выписывая буквы-фигуры. Если не считать того, что контракт был на португальском, никаких трудностей он не вызывал: речь шла о валютном арбитраже при покупке скота, соленой рыбы и масла.

Время от времени подходил Орфео, чтобы проверить работу временного ученика.

– Рука джентльмена. Летает и катается как на коньках.

– Так у вас тоже летает и катается.

– Да, но обрати внимание, всегда одинаково. Фирменный знак старого опытного писца – единообразие. Каждая буква всегда одинаковая. Джентльмены носятся на своих лошадях по полям и прыгают через изгороди, как им заблагорассудится. Писцы двигаются по трамвайным путям. И однако дисциплина приносит удовлетворение. Та же история, что с луной, всегда движущейся по одной орбите, или с танцами животных…

– Скажите, – перебил Алессандро, опасаясь, что Орфео опять начнет распинаться про светящийся сок, – если писцы так ценят единообразие, почему бы не пользоваться одним из этих новых устройств, пишущих машинок, тогда каждая буква всегда будет одной и той же?

Орфео перестал писать.

– Позволь, я тебе кое-что объясню, синьор, – с жаром заговорил он. – В этой конторе мы идем в ногу со временем. Мы используем все чудеса, которые Господь соблаговолил нам дать. Перьевые ручки, пузырьки с наворачивающимися пробками, стулья, у которых поднимается и опускается сиденье. Мы идем в ногу с прогрессом. Если бы пишущая машинка, о которой ты говоришь, приносила пользу, мы бы без колебаний пустили ее в дело. – И он откинулся на спинку стула с довольной, веселой улыбкой.

– Так пользы от нее нет?

Едва сдерживая смех, Орфео покачал головой.

– Разумеется, нет! Все учреждения, которые покупают эти машинки, обречены! Их никогда не станут использовать в конторах, никогда! Это я тебе гарантирую. Они слишком безликие. Не позволяют понять, что стоит за словами. При этом изначально все надо написать от руки. Я работаю писцом пятьдесят лет. И готов умереть на месте, если скажу хоть слово лжи. Эти машинки никогда не будут широко использоваться. Слишком непрактичные. Мне жаль изобретателя. Мне жаль пользователей. Мне жаль продавцов.

– Не знаю, – Алессандро пожал плечами. – Когда их конструкция улучшится…

– Да что там можно улучшить? – вскричал Орфео.

– Скажем, снабдить их мотором.

– Мотором? – Орфео расхохотался. – Паровым двигателем?

– Нет, электрическим мотором, чтобы лучше отпечатывались буквы.

– Невозможно! Всякий раз, как ты будешь к ней прикасаться, тебя будет бить электрическим током. А если найдут способ обезопасить тебя… скажем, оденут в резиновый костюм или закрепят на пальцах пластинки из слоновой кости, или посадят на резиновый трон, тогда электричество не будет знать, что ему делать. Как электричество может знать, что ему делать? Человеческие пальцы! Человеческие пальцы! Они созданы для того, чтобы выписывать красивые буквы, а не стучать по клавишам.

– А как же пианино?

– При чем тут пианино?

– Музыка такая красивая, а создают ее стуча по клавишам.

– Немцы – да, но не мы.

– Итальянцы не играют на пианино?

– Есть разные степени сочувствия. – В голосе Орфео слышалась паника, тело и лицо дергались. – Вдруг они ворвутся сюда, лопоча на своем варварском языке, словно мартышка, давящаяся апельсином. Иногда мне снится, что немец смеется надо мной, потому что я такой коротышка. Смотрит на меня и тычет пальцем, а его рот сворачивается, как свиток. «Ты такой низенький! – говорит он. – Какой у тебя рост, один метр?» Но я все держу под контролем. Просто не обращаю внимания. Полностью владею ситуацией. Я вижу этот сон каждую ночь. Эти люди высокие, но они безумцы. Поэтому они говорят так, будто им делают операцию без наркоза.

– Мне не кажется, что у них ужасный язык, – возразил Алессандро. – Он такой же красивый, как наш, ну, почти.

– Не отдавай Венецию этим выпивохам.

– И не собираюсь.

Орфео согнул руки, сжал кулаки.

– Будешь сражаться?

– Сражаться с кем?

– С немцами, вот с кем!

– Войны не будет.

– А если все-таки случится?

– Никаких немцев, кроме туристов, здесь никогда не будет!

– Из-за таких людей, как ты… – В голосе Орфео слышалось неприкрытое отвращение. – От Рима остались одни руины. И так уже тысячи лет.

– Почему? Потому что я не убиваю туристов?

– Нет, из-за слонов.

– Слонов?

– Римляне чувствовали себя в безопасности, потому что слоны жили по другую сторону моря, но Ганнибал оказался умнее. Он кормил слонов виноградом и медом, пока они не раздулись, как бочки, а потом в Сеуте заманил их в воду, говоря: «Давайте немного поплаваем», – и течение отнесло их к Испании, где они вышли на берег. – Он повернулся к усатому писцу. – Разве это неправда?

– Не знаю. Меня там не было, – ответил писец.

– Ах! Вы оба трусы. – Орфео покачал головой. – И вот для двух трусов два факта. Они уже покорили Италию: Милан, Венецию, Фиренцу, Болонью и Геную. Осталось только официально это признать. И люди, которые смогут их побить, – это те, кто прошел необходимую подготовку и готов сражаться до последнего.

– Это три факта, – встрял в разговор еще один писец.

– И что? Кто ты такой, чтобы придираться к цифрам? Я не могу разобрать твои пятерки: они все кажутся шестерками.

Писцы заспорили. Алессандро вернулся к португальскому контракту, думая о слонах, выбирающихся из моря на южное побережье Испании. Австрийцы, конечно, располагают боевыми кораблями в Средиземном море, впрочем, они могли бы просто спуститься из Тироля без всяких слонов, но сейчас царит мир, можно не думать о войне, никто не требует от него погибнуть во цвете лет. История осчастливила его таким подарком, и он испытывал глубокую благодарность, отказываясь даже представить себе войну. Ничто не ограничивало его свободы, и он это знал.

В одиннадцать появились певцы. Не африканцы. Не ангелы, но пели они хорошо, и время до перерыва на обед пролетело незаметно. Ровно в час дня, когда женщина закончила последнюю арию, двери и окна, выходящие на площадь, открылись, и на брусчатку посыпался быстрый и шумный серебряный дождь.

* * *

Вся жизнь Алессандро прошла в лоне семьи, и любой выход в свет был для него серьезным испытанием. Никчемные разговоры, пустая болтовня, беседующие люди, чьи глаза при этом бегают по комнате, словно у охотников на птицу, мучительная тяжесть иерархии, богатства, манер, необходимая, чтобы вечер прошел без неприятных инцидентов, утомляли и ужасали, точно битва. И хотя в битве Алессандро никогда не участвовал, он тем не менее знал, что предпочел бы ее воротнику и галстуку, стягивающему шею, танцам с уродливыми женщинами и сахарной пудре, усыпавшей брюки.

Приглашение было запечатано сургучом и перевязано шнурком, вроде тех – конечно же, более толстых, – которыми в дорогих отелях подвязывают гардины в обеденном зале. Бумага напоминала белую кожу, на лежащей внутри карточке приглашение было напечатано выпуклыми черными, золотыми и красными буквами и украшено гербом Габсбургов. Синьора Джулиани целый день боролась с собой, чтобы не вскрыть конверт.

– Что это? – спросил Алессандро.

– Вскрой, – потребовала мать.

– Позже, – отмахнулся Алессандро, которому иной раз нравилось все делать наоборот.

– Наверное, это письмо твоему отцу. Если ты его не вскроешь, это сделаю я. Наверно, тут что-то важное.

– Вскрою попозже, если позволишь, – ответил Алессандро. – Я весь день писал – португальский контракт на тридцати шести страницах – и устал. Письмо подождет до утра. Нет сомнений, там нет ничего экстраординарного.

Он вошел в свою комнату, спокойно закрыл дверь и вскрыл письмо с такой скоростью, словно в нем содержался последний глоток живительного воздуха, остававшийся на Марсе. Его превосходительство барон Золтан Кароли, полномочный представитель и чрезвычайный посол Австрийского императора, выражал желание видеть Алессандро на званом обеде через неделю во дворце Венеции, где размещалось посольство Австро-Венгрии.

Почему его?

А почему бы и нет? Если на то пошло, посол сделал правильный выбор. Многие годы Алессандро читал Цицерона и английские парламентские дебаты, не давая выхода своему ораторскому мастерству, растрачивая его разве что на других студентов, которые не могли оценить по достоинству модуляции голоса, которыми овладел Алессандро. В последнее время он еще и внимательно читал газеты и жаждал хоть какой-нибудь возможности продемонстрировать нарождающийся политический талант. Конечно же, не каждому из сотен гостей на приеме в посольстве предоставляется шанс произнести речь, но Алессандро вполне хватило бы пятнадцати минут беседы со вторым секретарем, скажем, бельгийского посольства, а уж в том, что она состоится, молодой человек не сомневался.

Ему потребовалось два дня, чтобы купить красивую почтовую бумагу, сочинить изящный ответ, по смыслу равнозначный короткому «да», и убедить Орфео написать текст с множеством завитушек, без которых сам Алессандро предпочитал обходиться. Конверт он положил в кожаный мешок, вскочил на Энрико и поехал к дворцу Венеция. У ворот стояли два гренадера, так красиво одетые, что могли дать сто очков вперед бразильским птицам из зоопарка, которые каждую зиму дохли, как мухи, потому что зимой Рим для них был все равно что Арктика.

Черные кожаные сапоги, облегающие ноги, белые рейтузы, зеленые кители, расшитые золотом, красные ленты, погоны, галуны, белая перевязь для шпаг, шапки из медвежьих шкур, плюмажи, высокие красные воротники, кушаки, медали, кожаные подсумки, шпаги в ножнах с кисточками… оставалось удивляться, что солдаты еще могли двигаться.

– Kurier fur den Botschafter[19]19
  Kurier fur den Botschafter – для господина посла (нем.).


[Закрыть], – с этими словами Алессандро протянул письмо одному из солдат.

– Grazie[20]20
  Grazie – спасибо (ит.).


[Закрыть], – ответил тот.

Отъезжая, Алессандро подумал о том, как будет стоять во дворе посольства совсем один в мире, который совершенно не знает. Два раза, пока тянулась неделя, он чуть было не дал задний ход: первый раз на примерке вечернего костюма, второй – когда полировал седло и сбрую, но все-таки, едва дыша, спешился во дворе дворца Венеция, где лакей, одетый как обезьяна, принял у него лошадь.

На дрожащих ногах он направился к парадному входу. Огни дворца, где находилось посольство, сияли так, будто кто-то научился доставать с неба зимние звезды. Из-за дверей доносилась громкая музыка, Алессандро видел, как пролетают белые платья, ведомые в вальсе черными костюмами с кушаками от плеча до бедра. Сто человек вальсировали, образовав круг в огромном белом зале, который казался пространством внутри свадебного торта, остальные толпились по углам, вероятно, пользуясь возможностью поговорить.

Один Алессандро явился на прием без кушака и медали. Бросались в глаза яркие широкие пояса слуг, ленты, украшавшие белые платья девочек в красных туфельках. Женщины сверкали тканями, плотью, драгоценностями. Кружась в вальсе, они казались привлекательными и желанными, особенно в сравнении с высохшими и согнутыми старухами в бриллиантовых тиарах, двигавшимися с величайшим трудом, чья кожа посерела от возраста и болезней.

Музыка прибавила громкости: ударник вошел в раж, имитируя звуки поющих птиц. Чем больше птиц, тем лучше. Тем более что пели они прекрасно. Огни канделябров и люстры умножались хрустальными подвесками, и зал с белыми колоннами сверкал, точно горная деревня в снегу.

Перед Алессандро возник мужчина, который выглядел как военный атташе: начищенные сапоги, алые рейтузы, белый мундир с золотым воротником, красно-белый кушак. И множество медалей.

– Извините, мне представляется, что мы не встречались, – признался атташе.

– Джулиани, Алессандро.

– Ах! – выдохнул атташе, для которого появление Джулиани стало полным сюрпризом, как если бы тот выпрыгнул из головы Зевса. – Мы так рады, что вы смогли прийти. Надеюсь, вы хорошо проведете время. Почему бы и нет? Вы тут самый молодой. – После этих слов он попытался подмигнуть. – Здесь множество незамужних женщин, и вам не составит труда увлечь любую на танец, пока их компаньонки стоят по углам и клюют носом, будто совы. Побольше кружите их. От этого они теряют голову. А потом можно и пригласить девушку прогуляться по саду.

Алессандро обрадовался, что в таком месте нашелся человек, с которым он мог говорить не таясь. Очевидно, потому, что тот был солдатом. И, поскольку Алессандро не знал ни одного из гостей, он схватил атташе под локоть и отвел в сторону.

– Послушайте, я никогда не бывал на таких приемах. По мне лучше скакать на лошади. Что мне делать?

– Когда?

– Вообще.

Атташе обдумал вопрос:

– Вы нервничаете?

Алессандро покачал головой. Теперь, когда у него появился друг, он нервничал гораздо меньше, но все равно чувствовал себя крайне неловко.

– Ни о чем не тревожьтесь. Я за вами пригляжу.

– Можно мне сесть рядом с вами за обедом?

– Гостей рассаживают согласно протоколу.

На лице Алессандро отразилось разочарование.

– Не волнуйтесь. Просто гуляйте в толпе. Возьмите бокал шампанского и найдите человека, лицо которого вам понравится. Время и естественный ход событий сделают все остальное.

– А если я встречу посла, как мне его называть: ваше сиятельство, ваша светлость, барон?

– Нет.

– А как же?

– Никак его не называйте.

– Но если мне придется обратиться к нему? – Алессандро чувствовал себя более уверенно: как-никак прошло всего десять минут, а он уже освоился в непривычной обстановке. Более того, создавалось ощущение, что все с интересом смотрят на него, но возможно, у него просто разыгралось воображение.

– Если вам придется обратиться к нему, называйте его Золтан. Это его имя.

– Меня вышвырнут за дверь.

– Вы думаете? Он обычный человек. У него сын вашего возраста. И он тоже когда-то был студентом. Называйте его Золтан.

Алессандро наклонился к уху своего друга.

– Золтан – такое странное имя. На итальянском звучит нелепо, как имя персидского бога или компании, которая изготавливает электромоторы.

– Знаю, знаю. Но почему бы вам не пройти в зал и не найти красивую девушку? Мне надо встречать гостей. Увидимся позже.

Теперь уже более уверенно Алессандро двинулся к кругу танцоров, ловко подхватил бокал шампанского с подноса, который на поднятой руке проносил официант. И в то самое мгновение, когда его пальцы сжались на тонкой ножке бокала, рядом с ним возникла огромная женщина в сверкающем платье. Как минимум на голову выше его, с челюстью, срисованной с носа триремы. Но при этом с прекрасными светло-карими глазами, длинным прямым носом и крепкими белыми зубами. Более того, хорошо сложенная, пропорционально росту. Платье с декольте в три четверти обтягивало так сильно, что можно было наблюдать не только вдохи и выдохи, но и удары сердца. В руках она держала две бутылки шампанского.

– Позволь мне угадать твою национальность. – Она прижала его к столу с закусками с таким видом, будто собиралась арестовать. Ее быстро поднимающаяся и опускающаяся грудь покачивалась на уровне его лица. Алессандро чувствовал себя человеком, вышедшим в штормовой день на вдающийся в океан мыс и чувствующим, что волна может сбросить его в воду. – Ты чех!

Алессандро покачал головой.

– Англичанин!

Он опять покачал головой.

– Ты от меня не спрячешься, я тебя нашла. – Она прижалась к нему нижней половиной тела, словно рабочий-строитель, что-то крепящий к стене. – Я не курочка, но ты полностью меня покорил. Ты со мной одной крови, болгарин.

– Я итальянец.

Она моргнула.

– Правда ли, – спросила она таким тоном, будто речь шла о политике, – что молодые итальянцы до свадьбы не занимаются любовью с женщинами?

– Занимаются, но только вверх тормашками.

Недоумение уступило место рычанию, и она наклонилась к нему.

– У женщины, которая в два раза тебя старше, – прорычала она, – может возникнуть желание несколько дней не выпускать тебя из своей постели. – Она игриво посмотрела на потолок. – Я обычно встаю в час или в два.

– Пополудни?

– Мой муж в Триесте, а я на виа Массимо, дом сто сорок.

В следующее мгновение она ушла. Наткнувшись на группу людей, которых, несомненно, видела на прошлой неделе десяток раз, приветствовала их так, будто случайно столкнулась с ними на Северном полюсе.

Алессандро вновь подумалось, что все не так и плохо, ведь он всего полчаса в непривычной обстановке, а уже обрел двух друзей. С тем и повернулся к столу, к которому его только что прижимали.

Выпив несколько бокалов шампанского, съев пятьдесят креветок и два десятка птифуров, он отправился на поиски лица, которое бы ему понравилось. Теперь он лучше понимал, как можно вести отрывочные разговоры, как мужчины могли танцевать с засохшими на корню вдовами, а женщины – с мужчинами, раздувшимися, будто бочонки с турецким оливковым маслом.

Он подслушивал, пробираясь по периметру вдоль круга танцующих. Вокруг говорили о местах, где он никогда не был, о вещах, которые он не мог себе позволить, о людях, о которых он никогда не слышал, о достижениях, в которые не верилось. Герцогини и дипломаты сплетничали, точно рабочие в таверне. Алессандро вспомнил слова отца: «Из всех людей на земле лишь купцы говорят правду, но только когда говорят друг с другом, да и то не всегда».

Слуга в парике прорезал толпу, позвякивая серебряным колокольчиком. Оркестр умолк, гости двинулись к обеденному залу.

И хотя музыканты отдыхали, ударник все не мог остановиться, продолжал выбивать на своих инструментах птичьи трели, так что гости напоминали колонну охотников, идущую где-то в густых зеленых лесах Уччелло. Двое слуг, стоявших по сторонам двери, держали большие обтянутые кожей доски со схемой стола и карточками, приколотыми к каждому месту.

К ним подошла пожилая неаполитанская пара.

– Ди Феличе, – представился старик.

– Onorevole Dottore Fabio De Fеlice[21]21
  Onorevole Dottore Fabio De Fеlice – уважаемый доктор Фабио ди Феличе (ит.).


[Закрыть]… – слуга указал место, достаточно близкое к жене посла, которая сидела у одного конца стола, – e la signora[22]22
  E la signora – и синьора (ит.).


[Закрыть]. – И указал место на другой половине стола, на расстоянии от посла, равном расстоянию мужа от жены хозяина дома.

– Джулиани, – представился Алессандро, не веря, что они помнят его фамилию и место.

– Il Signor Alessandro Giuliani[23]23
  Il Signor Alessandro Giuliani – синьор Алессандро Джулиани (ит.).


[Закрыть], – монотонно пробубнил слуга и указал на карточку по центру длинного стола.

– Здесь написано «Ди Санктис, Мария», – удивился Алессандро.

Слуга наклонился, чтобы оглядеть карточки, читая их вверх ногами. В панике произносил фамилии, напоминая растратчика, который перечисляет шаги, сделанные, чтобы замести следы.

– Er war eine Veranderung, – вмешался второй слуга, указал на карточку с фамилией Алессандро. – Pardon[24]24
  Er war eine Veranderung… Pardon – внесено одно изменение… извините (нем.).


[Закрыть].

Алессандро посадили по левую руку от посла, напротив посла Франции.

– Это ошибка, – пробормотал он.

Слуги проверили карточки.

– Нет, синьор, – ответил один. – Баронесса сама передвинула карточку.

– Это невозможно, – вырвалось у Алессандро.

Правый глаз одного слуги начал непроизвольно подмигивать, а левый уголок рта завалился внутрь.

Когда Алессандро подошел к нужному концу стола, он не слишком удивился, обнаружив, что посол – тот самый дружелюбный военный с золотым воротником в белом мундире.

Слева от Алессандро сидела Лиа Беллати. С забранными наверх волосами, в изумрудным ожерелье, а ее платье своей голубизной навевало на Алессандро мысли об Атлантическом океане. Он думал, что мир создан совсем не таким, а раз уж все так обернулась, значит, удача точно повернулась к нему лицом.

– Золтан! – произнес он приятным, сочным, твердым и уверенным голосом, но далось ему это с таким трудом, что он едва не упал со стула.

Посол пожал руку Алессандро.

– При нашей последней встрече все было иначе.

Потом он представил Алессандро французскому послу, который очень встревожился, ничего не зная о молодом человеке, который сидит напротив, наверняка принце или музыкальном виртуозе. Французский посол лихорадочно рылся в памяти, пытаясь понять, кем мог быть этот Алессандро. На ум, увы, ничего не приходило, хотя мозг уже напоминал растревоженный улей.

Алессандро повернулся к Лиа и вдруг осознал, что ему придется собрать всю волю в кулак, чтобы удержаться и не поцеловать ее. Глаза Лиа сверкали, изумрудное ожерелье и платье цвета морской волны так шли к ее лицу, что он и забыл о представителях великих государств.

– Как ты это сделала? – спросил он.

– Через брата. – Она бросила взгляд на молодого человека в военной форме Италии, который сидел по другую сторону стола, ближе к середине. Алессандро отметил, что лицо у брата Лиа доброе, но более волевое, чем у него. Возможно, причина в том, что ему пришлось пройти через более серьезные испытания. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять, что он не только отменный стрелок, но еще и из тех, кого на войне пуля обычно обходит стороной. – Он устроил приглашения, но мы понятия не имели, что ты знаком с послом. Его жена, как он мне только что сказал, вопреки протоколу, сразу посадила тебя слева от него.

– Да разве в этом счастье? – вырвалось у Алессандро.

Слуга в ливрее убрал тарелку с золотой каемочкой, на которой лежала карточка Алессандро, и поставил перед ним точно такую же. Алессандро стал ломать голову, почему слуга просто не убрал карточку.

– У этих карточек грязные углы, – пояснила Лиа, наблюдая, как меняется выражение лица Алессандро.

Столовые приборы и посуда перед ним напоминали маленький город, позади которого поднимался миниатюрный хрустальный хребет: пять вилок, три ножа, полдюжины ложек, три салфетки, четыре бокала для вина, один – для воды, бокал для шампанского. Перед каждым гостем стояло по три графина: с красным вином, белым и с водой. Так устраивала приемы императорская семья.

Когда подали суп, оркестр (перебравшийся в нишу за спиной баронессы) принялся наигрывать веселые венские вальсы, которые помогали Алессандро уплетать закуски. Он начал покачиваться, но, осознав, что музыканты всего лишь создают звуковой фон, перестал, стремясь избежать роковой ошибки. Он ощущал все большую уверенность, и облегчение, которое он испытывал, выдержав столь серьезную социальную проверку, привело его в состояние восторга.

– Что это за суп? – прямо спросил он посла. – Никогда не ел такого вкусного супа.

– В нем один особый ингредиент, – ответил посол.

– Какой же?

– Шампанское, которое вы выпили за последний час. – Он наклонился к Алессандро и прошептал, чтобы не услышал ни французский посол, ни кто-то еще. – Я ничего не пью, чтобы сохранять способность говорить о политике и не выбалтывать секреты, поэтому, с позиции трезвости, не могу признать этот суп таким уж хорошим. На армейских маневрах суп подавали получше, и все знают, что в армии не суп, а конская моча.

Алессандро подавился супом.

– Поделитесь и со мной, над чем вы смеетесь, – подал голос французский посол.

– О, нет.

– Почему же?

– Не хочу спровоцировать инцидент.

– Золтан, – повернулся французский посол к австрийскому, возвращаясь к прерванному разговору, – единственные инциденты, которых нам следует опасаться, это те, что происходят между нашими друзьями, немцами и итальянцами.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Алессандро, пользуясь тем, что в этой компании являлся самым высокопоставленным итальянцем.

– Бедные немцы, – изрек французский посол с идеальным галльским сарказмом, – жить не могут без колоний. Мы видели, как они пытались зацепиться за Северную Африку, видели, как они потерпели неудачу. И в обозримом будущем у них ничего не получится из-за отсутствия военно-морских баз на Средиземном море. Вероятно, они не станут развязывать войну в Европе ради приобретения колоний. По этой самой причине они не возьмут верх над нами, и у них нет шансов против англичан. Если они и смогут чего-то добиться, так это против вас.

– Меня?

– Италии.

– Как?

– В Киренаике и Триполитании.

– Нет, я так не думаю, – покачал головой барон Кароли. – У немцев нет интереса к тамошней пустыне. А кроме того, это вызовет наше безмерное неудовольствие.

– Сейчас, может, интереса и нет, но, если они будут прощупывать побережье, а мы – держаться за Марокко, Алжир и Тунис, точно так же, как англичане – за Египет, куда им податься?

– Но они не прощупывают.

– Немецкие военные корабли вчера прошли Гибралтар, – заметил французский посол. – Разумеется, возможно, они хотят, чтобы моряки получше загорели.

– И кто же об этом сообщил?

– Англичане. В прессе этого пока нет. Но будет. Мы и сами их заметим. Я хотел спросить сегодня, известно ли вам об этом что-нибудь, раз уж они ваши друзья.

– Впервые слышу.

– Они не собирались зайти в один из ваших портов, скажем, в Триест или Дубровник?

Посол Австро-Венгрии покачал головой.

– Я бы об этом знал.

Потрясенный тем, что оказался участником разговора, в котором мечтал поучаствовать, Алессандро вставил:

– Похоже, это инцидент, касающийся Германии и Австрии, а не Германии и Италии.

– Нет, – покачал головой французский посол. – Италия отреагирует, боясь за Киренаику и Триполитанию: слабые звенья на североафриканском побережье. Это может спровоцировать войну между Италией и Турцией.

– Турцией? – переспросил Алессандро.

– Италии придется завладеть Ливией, чтобы защитить свои интересы, – заявил барон Кароли. – Думаю, еще в этом году вы объявите войну султану.

– Не объявим, если я смогу высказаться на этот счет, – возразил Алессандро.

Возможно, потому что послы привыкли к разговорам с равными себе, они автоматически подумали, что Алессандро говорит от имени Италии. И вместо того, чтобы указать ему его место, сказав: «Но вы не сможете», – французский посол спросил: «Но почему?»

– Ничего из того, что есть в Ливии, не стоит войны, – владение риторикой плюс сильный голос наконец-то привели к тому, что все разговоры за столом смолкли.

– Это не так, – заговорил брат Лиа. – Италия многие годы участвует в развитии Ливии. Там большие месторождения полезных ископаемых, у страны огромный сельскохозяйственный потенциал, который позволит переселиться туда избыточному населению с юга Италии. Не говоря уже о нашей чести, о нашем законном праве иметь колонию в Африке, нашей истории, проблемы с доступом к каналу и абсолютной неприемлемостью немецкой военной базы у наших берегов.

Алессандро ответил, подстегнутый вниманием столь многих людей.

– Капитан, – в голосе слышалось уважение, – Ливия – территория Оттоманской империи. Мы там гости, и все наши усилия по развитию Ливии за последние десять лет вполовину меньше нового строительства на виа дель Корсо. Вы правильно упомянули о наличии месторождений полезных ископаемых, но следовало сказать, что их добыча требует особых методов, потому что месторождения находятся глубоко под землей, которые пока не созданы. Что же касается сельскохозяйственного потенциала… насчет этого есть определенные сомнения. Во всяком случае, факты говорят о том, что там ничего не растет. Если настанет день, когда итальянцы с Юга начнут покидать свою сухую и каменистую почву ради ливийского песка, тогда, возможно, война с султаном и станет мудрым решением. Но эти люди уезжают в Америку, и будут уезжать, независимо от того, начнем мы войну с Турцией или не начнем, а при таком раскладе эта самая война с Турцией становится совершенно бессмысленной. История же у нас такая, что мы не можем объявлять кому-то войну, ссылаясь на наши давнишние владения. Иначе придется воевать не только с Турцией из-за Ливии, но и с Британией, Испанией, Германией, Францией, Австрией и Карфагеном. Возможно, нам удастся предотвратить появление немецкой военной базы на юге, не объявляя войну Турции – это какой-то очень уж кружной путь, – а просто проинформировав Германию, что это casus belli[25]25
  Casus belli – формальный повод к объявлению войны и началу военных действий (лат.).


[Закрыть]. Что же касается нашей чести, то честь – дело тонкое и важное, и наилучший способ служить ей – поступать правильно.

– Лучше воевать с Германией позже, чем с Турцией сейчас? – спросил брат Лиа.