Текст книги "С неба не только звезды"

Я, честно, его один и передвинуть то не могу. Но все вместе, миром, жена Петькина (вес в жене аж пятьдесят кг и субтильная, я все смотрел бы, прости Господи и моя партия), две девочки Исааковы и я – кое-как его в коридор передвинули.

А Моисеевич уж почти и закончил. Там все – ничего, прокладку поменять. Он же у нас все-таки член-корреспондент, прокладки и два ключа всегда с собой.

Да не усмехайтесь, прокладки для крана, а не для чего другого. У нас во времена СССР других и не было, по своей жене знаю. А для кранов ещё достать надо.

В общем сели у меня снова. Рахилька и Лийка, девочки, по холодцу схватили, папке сказали – мы во дворе – и были таковы.

Мы взяли. Но вот чувствую я, мой Фрумкин все на стол поглядывает, хмыкает, мемекает. Чего бы?

Я после второй, с прямотой партийца спрашиваю:

–Моисеич, что не так? Скажи, а то идти-то – идёт, и может и застрять. А коли водка застрянет, никакая прокладка не поможет, га-га-га. Смеюсь значит.

– Ладно, слушай только внимательно и не перебивай. Захочешь выпить, когда я рассказывать буду, бутылкой об рюмку не звякай, это признак, что рука у тебя как х… в стакане, трясётся.

Ха, во дает Моисеич. Я такой присказки про х… в стакане и не знал вовсе. Завтра в цехе надо употребить.

– Так вот, дорогой сосед Володя, чего это я все хмыкаю и посмеиваюсь. Хотя это не принято, в гостях, да за столом, да при такой вкусноте, критиковать хозяев. Согласись – невежливо.

– Да ты чё, я Моисеич, как английская прям королева. Мы ж свои. Соседи. И нет никово. Кака така невежливость. Говори прямо, ну что не так, я в ум не возьму.

– Да все не так, Володя. Я уже твоей Марусе маленький ликбез преподал, теперь ты послушай. Вот твой винегрет. Но почему он в алюминиевой кастрюле. И стоит вся эта «это красота» на столе. А картошка почему прямо на сковородке. Уже и засохла вся. Холодец растекается по форме, а должен быть в фаянсовой посуде.

– Дак чё ты, Исаак, мы не в ресторане, а дома. Все ж свои, близкие.

– Да в том-то и дело, что близкие. Что, раз близкие, так можно в кальсонах за стол садится? Или холодец ложкой брать?

Вот послушай, я тебе расскажу, как у нас дома было. В Москве, когда ещё мама была жива.

Праздник подходит. Да давай возьмём не праздник, а просто – субботу.

– Да, в субботу оторваться милое дело, в воскресенье уже нужно с осторожностью.

– Не перебивай, а слушай. Кстати, нашу еврейскую субботу, шабат, празднуют во всем мире, все религии. И у нас, в СССР, ведь суббота тоже празднуется. Как день отдыха. Не обратил внимание?

– Мать моя, и в самом деле, мы ж в субботу не работаем. Во, блин, вы евреи устроили. Тихо-тихо, я хоть бей в набат, а в субботу дай шабат.

– Ладно, будет тебе, ты слушать будешь?

– Да извини, но так всё интересно, давай-давай, Исаак, я даже не наливаю вторую.

– Ха, как говорят в Одессе, кто вам считает.

Так вот, берём шабат, обыкновенная суббота. Да вовсе она и не обыкновенная. Я помню, как начинались наши субботы. Шабат. Уже в пятницу в доме шла суета. Протирали посуду. В этот день мы использовали самую красивую. У меня сохранились ее остатки. Так называемый сервиз Кузнецова. Вот ты представь, Володя, большой стол, белоснежная скатерть и мама, бабушка, даже меня привлекают, расставляли этакую красоту зеленовато-сиреневого цвета. Вот ты скажи, почему стол у тебя праздничный, но клеёнка. А?

– Дак Исаак, клеёнка-то из ГДР, вся в яблоках и персиках, ты посмотри.

– Володя, клеёнка хоть из ГДР, хоть из Сингапура – все равно клеёнка. Нет, скатерть льняная, белая. Немного вышито цветов. И такая красивая посуда. Хозяйки уже расставляют тарелки – мелкие для пирожков, глубокие – для супа, бульона или тушеного блюда. Конечно, масленка, рюмочки для яиц, солонки.

И наконец, венец субботнего стола – супница. Её приносят с кухни, уже наполненную приготовленным заранее супом с клёцками. Эх, Володя, давай выпьем. За наших родителей, чтобы им земля была пухом.

Вот как ты думаешь, они нам помогают оттуда? Я уверен, что да. Хоть я и физик, и механик и даже был лауреатом. Потом, ты знаешь, всего лишили. Но уверен – все вернется на круги своя, как говорил Заратустра.

Выпили.

– Теперь слушай дальше. Вот вообрази. Ты пришёл с работы. Но не ломишься сразу на кухню, только руки сполоснул. Мол, чё у тебя, Маруся, сыпь на стол, Я голодный, как волк. Нет, ты помылся. А у вас в зале уже накрыт стол. Скатерть бежевая или сиреневая. А на ней тарелки мелкие для пирожков. (Их, вообрази, тёща к твоему приходу испекла). И глубокие стоят. И два блюда больших. На одном, большом, половина гуся тушеного с яблоками, а на Малом блюде – рябчик или цыпленок. И длинное, узкое, необычайной выделки, палевых цветов блюдо для рыбы.

А ты уже переоделся. Умылся. Вечером – легонько побрызгал себя Шипром – не шибко так – рубашку светлую надел и к столу. Марусе даришь любую ветку зелени (где уж в нашем городе цветок купить, только на гроб), а мамаше ейной целуешь руку. И – за стол! И дети!

Конечно, раньше мой папа всегда молитву читал. А теперь можно просто сказать – чтобы был у нас в сердце мир. И покой. И любили бы мы друг друга.

Тут я неожиданно заплакал. Сам не ожидал. Я ж мужик. Но нашло на меня сразу и неожиданно. Я даже извиняться не стал. Сказал, – ты, Мосеич, меня рассказам пронял. Неужели все это возможно?

– А ты попробуй. И не торопись. Маруся тебя поймёт, мама ее – почувствует, а дети должны помогать обязательно.

Ну, давай по последней, мне ещё нужно написать в исполком, как модернизировать дворницкое хозяйство. В отдельно взятом дворе.

– Ты смотри, и здесь хочешь Ленинскую премию получить. Давай по последней. А я – попробую!

Вот я распрощался с Исааком, нынче он себя называет член-корреспондент академии дворницких наук.

* * *

И не стал думать, а решил – сделать эксперимент. Мы же в цехе сколько их делали, пока до ума «кастрюлю» не доводили. Так неужели здесь не сладится. Никому ничего не стал говорить – рассказывать. И с Мосеичем больше не советовался. Только узнал у нашей библиотекарши, Эльвиры, скоко надо ножей-вилок-ложек-ложечек, вилочек, щипчиков.

Начал доставать. Потихоньку. Скатерть у нас была. Я посмотрел – ну почти «ненадеванная». Два пятна всего. Одно – от грибов, я помню. Как Евгения к моей придёт в гости, так жди грибной ураган. Не спорю, вкусные. Но – пятна. Я, правда, Маруське говорю всегда – чё ты торопишься. Чё грибки роняешь. Бери ложкой, надежней. Но куда там, чё спорить. Всегда не правый будешь.

Второе пятно тоже помню. Ирка, соседка, на нашем же заводе переводит документацию. Которую, как по секрету говорят, мы скоммуниздили где могли. Она как заболтается с моей, так всегда одно и то же. Ложечку с вареньем так изящно двумя пальцами держит, что обязательно капля другая на скатерть. Хоть газетку подстилай.

В общем, ладно. Скатерть есть. Дальше обратился все-таки к Марусе. Насчёт тарелок, тарелочек и – я даже список ей подал.

К моему удивлению, не стала базарить, а так кротко говорит: чем могу.

Вилки, ложки и прочее мне достала зав библиотекой.

Вот однажды в субботу я все и проделал. Умылся после работы, надел рубашку сиреневую. Правда Маруська сказала, чё я это я надел стиранную. Взял бы бежевую. Ну ладно, сдержался.

Предложил Марусе просто поужинать в столовой. Чё мы все время на кухне, там и повернуться негде двоим. А нас четверо и ещё мама.

И что думаете. Нет, не ожидаете. Маруся – согласилась.

– Чё, правда, только ужинать? Или кто припрется.

– Нет, никого не будет. Только мы да дети. Да твоя мама.

Вот так накрыли на стол. Ребята суетились, им в интерес. А когда мама вышла, да я ее ручку взял и на стул во главе стола усадил, тут уже начались только охи да ахи.

Мама все говорила – гляди, Маруська, счас снег пойдёт. Но меня по руке поглаживает.

Вот так мы отужинали в субботу. Тихо, никто не сгрубил ни разу. Вроде все как бы понимали, что что-то происходит. А что – пока словами выразить не могли.

Но вот когда Маруся внесла супницу, да с горячими пельменями (в заводской столовке продают всегда), то тут уж даже дети тихонько завизжали. А к ней, я начал объяснять, сверяясь со списком, помимо тарелок, ещё подаются салатники – для солений, маринадов; да селедочницу – это разбавить пельмени, и ещё приборы для горчицы, перца, уксуса, сливочник, соусник и хренница. Дети только изумлённо шептали – вот это да-а-а-а.

Закончилось все спором, кто будет убирать посуду. Хотели – все.

Уже ночью, благо завтра воскресенье, можно и не спать сразу, Марусе я все рассказал. И про Моисеевича, как мы с ним посидели, и про его семью. И про шабат.

Маруся все восприняла пылко. «Мы теперь и дети наши – мы все, выходит, шабатники. То есть по субботам мы теперь евреи», – и целует так жарко, что и думать дивлюсь, откуда что взялось. Неужели от этой субботы. Нет, значит, правда, есть в еврейской нации какое-то колдовство.

Но эксперимент я решил продолжить.

Через субботу позвал гостей. Немного. С цеха – Петьку Рахматуллина. Да учётчицу Калину – ей давно Лёха нравится. Ну и Лёху, конечно.

Все было быстро. Мои ребята накрыли стол. Зажгли свечу. Из спиртного – только портвейн. Другого красного и в помине нет. Конечно, супница. Опять пельмени. Но они хоть и из столовой, но раз от разу все вкуснее и вкуснее. И все. Сидим. Спокойно так ведем беседу. Моя Маруся, заводная, а сейчас – как на выданье. Ну, конечно, кто что видел в кино. С чтением – туго. Никто ничего, оказалась, вообще не читал.

Тут вылез мой Данилка, 11 лет уже.

– Как же так, вы чё, «Трёх мушкетеров» не читали?

Пауза. Но не напряженная.

Утром в воскресенье все гости у нас спрашивали – чё это такое было. Я и объяснял – но прикрылся Фрумкиным. Мол, так он отмечает каждую субботу.

Я думал – всё, вплоть до исключения. Но нет и нет. Понравилось, уже спрашивают, можно ли там родственников да друзей. Я намекаю, что квартира – не резиновая. И особо не боюсь. Хотя, как человек советский, опасаюсь. Чего, не знаю и сам. Вроде, через пельмени сионизм не передаётся. А что на меня за «субботы» стукнут – и сомнения нет.

Но вот что дико. Тишина. Я уж к Лёльке на телефонную подъехал. Как, мол, меня на прослушку не взяли. Лёлька смеется – взяли, взяли. Меня назначили старшей, так что ты с женским контингентом цеха – не очень-то.

Да, давно мы ухаживались. Было, да сплыло. Как говорится, любим одних, а женимся совершенно на других. Кто объяснит этот феномен. Я знаю кто – наш Фрумкин.

* * *

А по двору, конечно, новости расползаются. Но принимают идиотский оборот. Кто-то из баб предложил назвать дом наш – «дом субботней культуры».

Исаак мне сказал прямо, как дворник – не валяйте дурака. Загремите все, сионисты российского разлива. Мне-то бояться нечего, «я – Исса Файзюлла, дворник, моя русский хорошо не говори». И долго смеялся.

Дальше всех в этом еврейском вопросе пошёл Лёха. А чё, он бывший десантник, чё ему бояться. И сделал себе, ну, конечно, в поликлинике – обрезание. Хохотал. В цеху рассказывает:

– Со своей Веркой просыпаюсь утром. Она и говорит: Лёш, я чё-то не пойму. Ты вроде русский, а обрезанный. А я отвечаю – у меня двойное гражданство. Дак она со мной день не разговаривала. Все думала, понять не могла, что к чему. И не шпион ли я вообще. Я ещё больше разозлил. Говорю, шпион я, шпион, я уже фотку твоей жопы в Израиль отослал. Ну – цех потешается.

* * *

Прошло несколько лет. Мы на работу ходим. Изделие – выпускаем. Стали немного другие благодаря Фрумкиным субботам, но это вроде никого не беспокоит. Дети растут, мы стареем и вдруг! Бах. Нам по радио объявили, что государства советского больше нет. Нет и все. Есть Гайдар, Чубайс, Ельцин. Горбачёв есть. Примаков, Черномырдин. А вот государства – нет.

Я все ожидал, что вызовут в Райком. Как в 1941-м. Автомат, два рожка и за Родину, за все политбюро.

Да ничего подобного. Исчезла партия и концов не найти. Разбежались как тараканы. А наша контора, в смысле завод №557, наивысшей секретности, закрылась немедленно.

Появилась новая дирекция и однажды утром нам объявили – общее собрание коллектива. Все по демократии. А только она, оказывается, с человеческим лицом.

На митинге нас информируют. Первое – вместо завода теперь малое предприятие с ограниченной ответственностью. Президент предприятия – членкор АН России, доктор физмех наук Фрумкин Исаак Моисеевич. Исполнительной директор – Махоткин Владимир Васильевич, ветеран бывшего завода №557. (Все ахнули и от меня отодвинулись, из уважения).

Начальник спецохраны предприятия – Алексей Барбашинский. Иначе – Лёха. Начальник отдела решения вопросов – Володя Лепель – «Шкаф».

Основная задача МПОО – изготовление продукции в исключительно мирных целях. То есть – кастрюль.

На первом совещании директоров я отметил, что кастрюли никто брать не будет. На что президент, Исаак Моисеевич, спокойно заявил – ещё как будут. Откуда он все знает. На самом деле, через 5 дней наше МПОО подписало контракт с каким-то израильским концерном. И стали мы делать маленькие кастрюльки для Израиля. Проект называется «Железный купол».

* * *

Дети наши все вдруг решили увидеть мир. Учатся Бог знает в каких странах, а фотки моих и Исаака девочек – исключительно в окружении мальчиков. Ну, скажите, какому отцу это приятно.

* * *

И последнее, очень приятное. Нашего начальника спецохраны предприятия Алексея, то есть Лёху, израильский государственный совет наградил орденом «За мужество». В указе было написано, что в условиях жесткой диктатуры (кого?) Лёха осмелился произвести обрезание. И это – в условиях тоталитарной слежки.

Мужество же Лёхи заключалась в том, что он смело демонстрировал факт присоединения к иудейскому народу. Что впоследствии подтвердила его девушка, а ныне жена и мать – Вероника. Фото ее попы было признано лучшим, среди присланных из тоталитарного лагеря. Кстати, в адрес МПОО была прислана супница. Изделие фабрики братьев Кузнецовых, 1901 год, Москва. Стоит под стеклом в музее оружия предприятия.

Послесловие

Я, Махоткин Владимир, я никогда, кроме нарядов за работы, не писал. Поэтому представляю, как народ читающий будет смеяться над моим слогом и вообще – всем.

Единственная надежда, перерастающая в уверенность, что теперь народ российский ничего не читает.

С уважением

В. Махоткин.

Антони, Франция, проездом.

2.07.2019

P.S. Уже сейчас меня знакомые спрашивают, причем здесь супница. Отвечаю. Когда мы работали в совершенно закрытом городе на секретном заводе 557, то все (сейчас можно сказать) ракеты, которые выпускались, назывались – кастрюли. А дальше шла модификация.

Так вот, самая большая межконтинентальная баллистическая ракета неограниченной дальности полёта и тому подобное (подробнее спросите у Фрумкина) получила название «Супница».

В. М.

2.07.2019

Часть вторая или десять лет спустя

Записки Исполнительного директора МПОО «Светит незнакомая звезда» Махоткина Владимира, записанные им лично и частично продиктованные стенографу Рафаилу

Вот так годы пошли-полетели. Мы и не ожидали, что вместо госзаказа теперь нужен контракт, вместо «Волги» – «Ниссан» или «Мерс», вместо – на троих – никакой вообще выпивки.

То есть, на общем собрании, это у нас стала такая демократия, на собрании вдруг наш президент объявил – ежели в пределах двух километров от завода – выпивка или пьянка (что одно и то же в конечном итоге), – увольнение сотрудника немедленно.

И чё. Трудовой коллектив поддержал. Видел, некоторые переглядывались, но! Конечно, город не выживает. Жрать, как в сороковом, нечего. И пошла у нас гулять поговорка:

 
«В сороковые – все отдали.
Нынче жрать все перестали.
Есть в продаже ножки Буша,
Жри и никого не слушай».
 

И еще одна, но ее по причине, что я – исполнительный директор – поизносить уже не имею права.

Да, наш Исаак, начали говорить профсоюзники, начал чудить. Но смотри, товарищ Махоткин, народ счас другой: у нас идет полная демократия с плюрализмом. И вы все должны быть просто лицом к народу. А не другим местом.

Забыл, идиот, как раньше было. Директора нашего 557 и не видел никто. А счас он на заслуженном. Звонил недавно, мол, «мне б поговорить с товарищем Фрумкиным».

Да чё там, жизнь так стала меняться, что никаким пером не описать.

Ведь надо же! То были парни – как парни. На танцах в горсаду могли, конечно, и подраться по молодости, ну, мы все этим грешили. Но чтоб так, с автоматами да битами да к нам на завод, на захват ево – этого даже в истории партии примера не найдешь.

Токо может на Ленских приисках, когда рабочие хотели золото купецкое к рукам прибрать.

А я, кстати, из партии не вышел. Из прынцыпа.

А-то все кричали – побежали, как крысы… И кто побежал? Да, правильно, весь обком и райком города. А вот мы, кто шестым бессменно на доске почета, вот мы и остались. Рабочая косточка.

Ну, собрал нас, руководство, Моисеевич и говори:

– Господа-товарищи, наши органы доложили мне, что готовится захват завода. И уже даже организуют сложности с поставкой металла. Поэтому прошу начальников цехов вооружить добровольцев. Кто не хочет – не заставлять, не смеяться. Жизнь, она ведь такая, то вдруг подымет высоко, то наземь бросит глубоко.

Ишь, подумал я, видать Моисеич на ночь нашего Пушкина читает.

– И еще. Наш начальник спецохраны Алексей Петрович Барабашкин настаивает – учредить охрану президента, исполнительного директора и еще трех ответственных лиц завода: главного бухгалтера, зав производством и спецотдела.

Мы согласились, хотя посмеивались: мол, как в туалет, с охраной или без. А наш Леха такой стал серьезный. Мне както сказал: я снова жить начал, вроде в спецназе, но без выходных днем и ночью.

Я сразу вопрос задаю, так, для шутки.

– Да ночью, Алексей Петрович, какая опасность-то?

А он серьезно, но шепотом:

– А жена. Она покушается на самое святое. И ночью, когда организм бесконтрольный и захватить меня врасплох она может на раз! Не может простить моего обрезания.

Ну, что здесь возразишь. Я, хоть и исполнительный директор, а понимаю, что ночью может сделать жена, захватившая тебя врасплох. Хоть ты и остался на доске почета.

В общем, с первым захватом мы справились легко.

Наши рабочие дружины просто стояли молча и не реагировали на матерные тирады «захватчиков». Иногда, когда ктото из рабочих узнавал в шкодливых «бойцах» знакомого, то шла готовая фраза:

– И ты, Васёк (например), вместе с этим говном. Смотри, в штаны не насри. Мы можем помочь.

В общем, нормальная, душевная перебранка.

По окончании набега Моисеич, по моей, кстати, рекомендации, отменил сухой закон на предприятии на три часа. Но только после шести вечера.

Ох, и хорошо было. Ребята даже говорили, хорошо бы набеги раз в пятницу. И не сопьешься, а душа отходит от стресса.

Но с нашим Лехой не забалуешь. Он начал отлавливать «претендентов» в разных местах города. Мало не казалось. Особенно когда подключался Лепель – зав. отделом «решения вопросов». Одно время городская больница специализировалась только на переломах.

* * *

А Моисеича как прорвало. Собрал нас и сказал, что, конечно, «кастрюли – кастрюлями», а искать новые направления развития завода необходимо.

А так как мы все – на нефтяной игле – то у него есть предложение. Он его обдумал и даже набросал мысли. Тут он произнес два раза: хе-хе, хе-хе. Я-то уж знаю, что это значит. Это значит – мина, торпеда и атомная – в одном флаконе.

В общем, собираем выездную сессию: математики Академии наук типа Шатуревича да Портянкина, нефтяники, может и сам Моллер приедет. В общим, готовьтесь к битве, друзья мои.

А мы чё. Нам скажут, мы – делаем. Правда, денег от израильского контракта пришло очень хорошо.

Даже мысли зашевелились. Мол, не дачный участок с 6-ю сотками, а полноценный гектар. И чтобы сортир был внутри. А баня – снаружи. Долго наши бабы разбирались, что важнее – сортир внутри или баня. Да чё – женщина, она даже при развитом капитализме – все равно остается.

Но голова кружится, глаза боятся, а руки дело делают.

Готовились мы серьезно к приезду гостей. Моисеич мне сказал – ты следи за моим выступлением, и где я буду упоминать «кастрюли», вступай.

– А как? – Привычно я спросил. На пленумах обкомов мы уж были приучены – не думай и не волнуйся – референт всегда рядом.

Здесь все пошло не так. Моисеич ничего мне не подсказал. Только намекнул, мол, твой производственный опыт тебе сам подскажет, когда и что говорить.

– Только не ляпни, как гражданин Либерзон.

– А чё он?

– Да на суде на вопрос судьи: гражданин Либерзон, вы знаете, что можете получить за дачу ложных показаний? Да знаю, – говорит, – мне обещали «Волгу».

И долго хехекал. Ой, нет, голова у Моисеича, это даже не супница.

Ну, гости приехали. Все главные. Кого не спросишь, он в ответ – я – математик. Не физик-химик, это понятно, а – математик, мать его ети, извините. Потому что до сих пор меня в дрожь, когда спросит мой уже верзила Данилка-сын:

– Пап, а, пап, корень квадратный чему равен? – И хохочет.

Правда, прячется. В него летит, что под рукой: тапок или банка с пивом голландским. Либо книга «Три мушкетера». Не могу оторваться, там ведь все про нас. И КГБ – это служба кардинала, и МВД – это мушкетеры, и наши олигархи – Портос и другие. Даже миледи – но я не определил, кто она. Иногда хотелось бы ее вместо моей Маруськи, но ненадолго. А про бедную мадам Бонасье наш Леха утверждает, что она – еврейка. Он вообще подвинулся после обрезания. Про всех гадает – кто есть кто по происхождению.

Я ему говорю, Леха, ты же так сдвинешься. Опасность, что так и до вождей докатишься.

– А чё, – кричит, – Ленин тоже наш, еврей.

Я ему, конечно, вежливо, ты чё, Леха, твою маму и всю семью, не заговаривайся. Ленин! Ленин! Кто он и кто мы. Да он де русак, как я и ты, например. А он отвечает: а его бабка, мадама Бланк, это кто? А я? Я уж далеко теперь не русак.

Тут я заткнулся. Своих-то корней дальше тещи не знаю, а тут – на самого вождя мирового, можно сказать, рабочего класса. Замахнулся Леха. Тоже мне, Карл Маркс с Нижнего Тагила. А сам подумал, может и мне тоже это самое, ну, операцию эту сделать. Вон после нее Леха как чешет. Теперь только и слышно: «наш» – «не наш». Но эти грязные мысли отогнал. Вспомнил, что за май месяц взносы в КПСС не заплатил.

Так вот, приехали эти, как их Моисеич называет, яйцеголовые. Разместили их у нас, в общаге завода, правда каждому отдельную комнату. И поставили фрукты-овощи, в смысле: яблоки (китайские), морковка (Вьетнам), помидорки (Турция), и насыпали орехов уже чищенных – ешь – не хочу. У нас их в лесах – ого-го!

Правда, начали поначалу академии и особенно, что из газонефтяной отрасли, права качать. По части туалетов. Далеко, в конце коридора. Мы не понимали. Ишь, какие, им и ссать-посрать подай сразу в номер.

Но тут Исаак Моисеевич заступился. Когда тебе, Алексей, будет, как академику Портянкину, тогда и поймешь, как я ошибся.

– Давайте исправлять. – И мы закупили за свой счет 28 переносных туалетов. Я и не знал, что это такое.

Токо теперь, когда диктую эту невразумиловку, начинаю понимать. Ох, как хорошо начинаю понимать этих академиков77
  Средний возраст академиков в РАН составлял 79 лет.


[Закрыть].

Правда, Исаак к каждому в номер зашел. Даже не к академикам. К добытчикам нефти-газа. В номерах что-то звякало, и очень симпатичные подавальщицы сновали. И сновали. И сновали.

Чувствовалось, Исаак обладал не только инженерно-математическим аппаратом. Видно, опыт МПОО (малого предприятия) не прошел даром. Утром началось совещание.

Сообщение делал Президент МПОО Фрумкин.

И вот тут все началось.

Во-первых, все, кроме академиков Портянкина и Шатуревича ничего не поняли.

А эти двое все хмыкали, что-то записывали, но ни вопросов, ни критики не было. Замечания появились, откуда не ждали. Вдруг девушка поднимает руку и говорит:

– Уважаемый Исаак Моисеевич. У вас содержательная часть алгоритма связана с синхронным формированием логики, геометрии, алгебры и семантики для каждого структурного построения. Но мне кажется, что если вы перенесете образы с одного пространства на другое, то работа приобретет более содержательный и эффективный вид.

Никто, конечно, ничего не понял. Как и ты, читатель, я уверен. Я твердо решил, сёдни вечером замажу капитально. Вызову Леху. И замажу.

А пока оглядываемся и видим, что вопросы – рекомендации задает Рахилька. То есть, Рахиль, дочка Моисеича. Вот ведь. Не побоялась, при всех тузах российской олигархии и научных прихлебателях папашке пистон вставить.

На что Исаак хмыкнул и пробормотал что-то невразумительное. Мол, рано еще яйцам учить курицу.

– Нет, вы ответьте, ответьте, – заблеял вдруг Шатуревич.

– Я отвечу с удовольствием вам, коллега, когда вы удосужитесь прочесть работы Леера, Купе и других. В общем, хотя бы немного разберетесь во французской математической школе. А пока разъяснять вам азбучные истины алгоритма самоорганизации систем у меня нет ни желания, ни времени.

Что до вас, мадмуазель Рахиль, то разъясню все вечером. За чашкой чая и ремнем погоняя.

В зале долго шло бурчание, пока газовый король Моллер не закончил дискуссию неожиданно:

– Уважаемый господин профессор. Я, честно признаюсь, не понял ни черта. Поэтому Газпром и Нефтьсбыт решили выделить вашему предприятию неограниченное финансирование для нового научного направления. Открывайте счет в нашем банке. Только не разорите его сразу.

И еще. Мы увидели всю глубину вашей стратеги и тактики. Ибо поместить нас в студенческом общежитии с одним клозетом в конце коридора могла только очень продуманная команда. Которая нам показала, что не собирается тратить деньги на мраморные ванны, бронзовые унитазы и золотые подсвечники. Как это делает Сбербанк, например. Так что – счет вам открыт и он – неограничен.

Что до мадмуазель Рахиль, то я бы просил воздержаться от ваших инвектив в ее адрес. Она у нас в Газпроме – начальник отдела новых научных направлений. Будьте поаккуратнее, пожалуйста.

– Да. Спасибо. Конечно, финансирование нам необходимо. Мы собираемся кардинально менять работу Роскосмоса, Росавиации и Росгеологии.

Что до вашего сотрудника какой-то Рахили, то она – моя дочь пока еще. А папин ремень не отменяла даже КПСС.

Зал наполнился хохотом, и все были приглашены в начале в музей боевой славы предприятия, где под стеклом находилась супница, а затем на легкий вечерний чай. Во что он превратился, не надо рассказывать. Ясно по лицам на следующий день. Кстати, два этих математика из РАН уехали, не попрощавшись. И не слив за собой содержимое горшков. Мы даже хотели послать в РАН эти два бокса, но Исаак сказал: будем выше говна. Видно было, ну не любил он этих математиков.

* * *

В общем, получил завод такое финансирование, что у многих крыша поехала. Особенно у женского персонала. В том числе – у жен.

У Лехи жена потребовала виллу, и чтобы назвать ее – «Глициния». Ну, не дура ли? Благо, у Лехи не забалуешь. Да, все просто, утром пошла в магазин. Раньше был это магазин при заводе. Там скидка для нас и все такое, в том смысле, что продать нужную бутыль могут и после 22, и даже после 24⁰⁰. Вот так были натренированы. Мы ведь уже давно были градообразующие. Так вот, теперь магазин стал называться «Магнолия Урала». Мы его в аренду передали Ашоту. Ашот Мартиросян работал хорошо. А за магазином следили двое. Наш Моисеич – чтоб не дай Бог чего-то несвежее. И Леха, как мы его называем – заслуженный еврей бывшего Союза всех. Леха потребовал, чтобы Ашот сделал в магазине отдел кошерной пищи. А когда Ашот сказал, что придется открыть и секцию халяльных продуктов, то он тут же от своего предложения отказался. Кулаки у Лехи-десантника остались десантными. И Ашот это понял с одного мига.

Так вот, отвлекся я. Конечно, попробуй с непривычки описать жизнь нашу. Совецкую – она, как земля Соловецкая. Такую присказку зеки говорили. У нас в цеху их несколько работало, разрешил лично КГБ по требованию Моисеича. Уж больно головы у них были.

И чё, кстати. Никто в этот период плюрализма не уехал, прикипели к заводу, но с Моисеичем иногда в цехах так яростно спорили, что мы все работу бросали. Прям – цирк.

Вот, коротенько, пока снова не забыл.

– Господин Фрумкин, то, что вы предлагаете, ваш идеальный самопрограмирующийся алгоритм – не что иное, как откат от структур, изложенных Гауссом и Финке. И вы скатитесь до тривиального алгоритма.

– А вы, любезный Наум Соломонович, скатитесь в болото вашей непонятной каббалы, что не может служить основой для нового научного направления.

И так час или два, с пеной, с криками, с намеками – «понаехало вас здесь» и – эх, были бы они помоложе, вот в цеху драку устроили знатную. Вплоть до увольнения.

Так вот, я отвлекся. Лехина жена, значит, хочет виллу, а утром в магазин к Ашоту пришла. Авокадо ей два, манго и ананас чтобы свежий. Ну, лучка еще, селедочки беломорской слабосоленой.

А левым боком не поворачивается. У ней там, что лицемерить, фингал под глазом.

А она и не скрывает. Смеется. Это мой Леха за виллу «Глицинию». А я еще яхту попросила. Ой, чё будет – и хохочет. Очень позитивная, я даже как-то задумался.

Но! Кулаки Лехи да скалка моей Маруси, это, я представил, меня сразу отрезвили.

Все это я к тому, что народ, когда появились «шузы»88
  Шузы – деньги (жарг).


[Закрыть], стал задумываться не только об этом. В смысле – об выпивке. Тем более, что с нашего завода, то есть, теперь МПОО, выпивка, как я говорил, ушла напрочь.

Наши бабы ведь внутри-то горячие и открытые. Это снаружи иногда стервы. А когда они откроется, то какая нежная, ну просто целуй, где хошь. Хотя мы по-прежнему больше по «Балтике». После работы – можно.

Так вот, в нашем дворе заводской пятиэтажки, они предложили бюст поставить Фрумкину. За прекращение постоянной пьянки и скрепление семьи.

Он долго смеялся. Согласился, если только бюст будет с метлой и написано: орденоносец Файзула Мошевич Фрума, заслуженный дворник всех народов.

Решили пока не ставить.

А все я к тому, что на самом деле, у народа появились запросы. Виллы, это, конечно, бабы хватили. Насмотрелись этих «Дом 2» или как еще.

А вот стало им нравиться приглашать друг друга в гости. Во-первых, все накупили сервизы. А многие и не покупали – достали с антресолей. Пыль стерли. И оказалось, что это бабушки-дедушки, что были и купцами, и меценатами, и даже, иногда, дворянами.

Стали бабы наши вспоминать. Заставляли им читать товарища Тургенева. Всплакивали об истории с Му-му. И стихи Тютчева. Раскапывали, кто с кем, когда и как. Ну, умора.

Но вот приглашает такая к себе гостей. На столе золотым проблеском тарелки.

– Ах, Нюра, шо за тарелочки у вас прелестные.

– Да это дела моего, купца всех гильдий Прозорова, по его личному заказу в Дулеве отливали.

И скромно, зараза, теребит кружева из Брабанта.

– Ах, да, конечно, французские. Какие ж еще. В наше время не найдешь. Пришлось вот бабушки моей, фрейлины, надеть, царство ей небесное.