Текст книги "Гайджин"

Неоценимую помощь в карьере Алекс оказало то обстоятельство, что она была воспитана таким образом, что не могла встать из-за своего письменного стола до тех пор, пока не выполняла всю свою домашнюю работу. Другие шифровальщицы, недавние выпускницы колледжа, являлись не более чем жертвами современного прогрессивного образования. Преподаватель должен был сделать работу интересной или – Господи, помоги нам – полной смысла. А если этого не было, то виноват преподаватель, и, следовательно, нечего стараться.

Алекс уставала или впадала в отчаяние не меньше других, но она никогда не опускала руки, что частенько делали другие. Их шеф, унтер-офицер, приятный мужчина небольшого роста, начинал ходить вокруг них и упрашивать продолжить работу. Так войны не выиграешь. Никто не упрашивал Алекс. Никто.

* * *

Саймон поцеловал ее в щеку и посмотрел мимо нее. Алекс обернулась и проследила за его взглядом. Это прокладывала свой путь среди закусывающей публики Молли, с модной курчавой прической, в очень открытой красной шелковой блузке, багги-джинсах и на каблуках-шпильках; за ней тащилась мрачная Эрика. Алекс расцвела одной из самых своих очаровательных улыбок. Но не для Эрики и Молли, а для человека, идущего за ними.

Алекс протянула руки.

– Иди сюда, маленький, страшный итальяшка.

Они обнялись. Его голова едва доходила ей до плеча.

Это был Джозеф Д'Агоста, для краткости Даг, отставной нью-йоркский детектив, ныне теневой делец. Он был близким другом Саймона и его «набойщиком», то есть человеком, который выбирал места краж. Алекс он нравился, потому что он мог смело возразить Саймону и без колебаний отказаться от намеченной цели, если она казалась ему слишком рискованной. Даг всегда стоял на своем, что не так легко, особенно когда споришь с Саймоном. Это Д'Агоста настоял на том, чтобы Саймон считал себя профессионалом, а не каким-то там пуэрториканцем, тайком наполняющим пластиковый мешок для мусора в супермаркете.

– Работай головой, – говорил Даг, – люди должны говорить о тебе: «Смотрите, вон он пошел», а не «Этот дурак похоронен где-то здесь».

Д'Агосте было под пятьдесят, это был кряжистый мужчина с тяжелой челюстью, огромными залысинами, образующими на его голове всегда промасленный «вдовий кок», и с дикцией собаки, грызущей кость. Даг, будучи полицейским, был способен на суровое геройство. У него было больше чем достаточно наград за проявленное мужество и храбрость; он выучился играть на скрипке, постиг тайны французской кухни и знал, насколько важно для мужчины выслушать женщину до конца.

Его уязвимым местом, и немалым, по мнению Алекс, являлась приверженность католической церкви. Из-за этого Д'Агоста продолжал состоять в браке, лишенном всякой любви, более половины своей жизни, отказываясь покинуть пьющую и психически ненормальную свою жену. У них был ребенок, девятнадцатилетняя дочь, обреченная на раннюю смерть от рассеянного склероза.

То, что он пришел сегодня в клуб, означало, что у него и Саймона было какое-то дело, требующее обсуждения.

Саймон высвободился от Эрики, обнял Алекс на прощанье, сказав, что машина ждет ее внизу и отвезет на аэродром, откуда рейс на Вашингтон. Алекс сказала, что позвонит Саймону из Вашингтона, и, быстро взглянув на Д'Агосту, добавила, чтобы он был осторожен.

– Обещаю, – ответил он.

Но Алекс не покидало чувство, что ей было бы гораздо безопаснее на Гавайях вместе с Саймоном.

В лифте Алекс повернулась, чтобы помахать рукой Саймону. Но все, что она увидела, была его спина, его и Д'Агосты: они шли в офис клуба, Даг что-то говорил Саймону, а тот очень внимательно слушал.

Молли стояла перед зеркалом, сложив руки на животе, и любовалась собой. Только Эрика увидела Алекс и помахала ей рукой. Алекс подумала, не помахать ли ей в ответ, но решила, что не стоит. Может быть, в другое время. Возможно, Эрика и любовь сына на всю его жизнь, но она любви к Эрике не испытывала.

Глава 7

Стейтен-Айленд

Июль 1983

Этой ночью, когда каждую секунду мог полить дождь, Саймон Бендор висел на руках на ветке вяза в парке Вон-Брейзен. Из парка открывался чудесный вид на нью-йоркскую гавань и огни Манхэттена в пяти милях на том берегу. Вяз рос всего в сотне ярдов от дома, который Саймон собирался ограбить. Только три четверти миллиона могли привести его на этот остров обшарпанных домишек, крутых, обрывистых холмов, забегаловок-пиццерий и грязных дорог.

Полчаса назад дом погрузился в темноту. Саймон прятался в кроне вяза, ожидая, когда заснут обитатели дома. Теперь он выпустил ветку из рук, мягко спрыгнул на землю и пригнулся. Замерев, он прислушался, не обнаружил ли кто-нибудь его присутствие. Нет, ничего. Кроме морских чаек, пронзительно кричащих в покрытом тучами небе, да бакенов, грустно трубящих в темноте гавани.

Он был одет в черное. Лыжная маска, рубашка с длинными рукавами, брюки, теннисные тапочки и кожаные перчатки. Черная водонепроницаемая сумка висела у него на правом плече. Две ультракоротковолновые рации были прикреплены к поясу. Одна была настроена на частоту местной полиции, что позволяло Саймону слушать все переговоры полицейских, другая служила для связи с его шофером, ожидавшим его в машине с северной стороны парка.

Машина с шофером была единственной возможностью спокойно улизнуть. Пустая машина, припаркованная в неположенном месте непременно привлекла бы внимание полиции. Они прокручивали номера через компьютер, а если машина была еще тепленькой и копы чувствовали что-то неладное, они устраивали засаду и хватали первого попавшегося. Даг говаривал, что стоит припарковать машину рядом с «работой» – и можешь смело сказать «здравствуй» «гостинице» и десяти годам шитью мешков для почты. Будь профессионалом. Паркуй всегда на некотором расстоянии, а на «работу» ходи пешком. Да не забудь, где оставил машину.

Стоя в тени вяза, Саймон оглядел поросший травой подъем к дому. Красивый трехэтажный дом, построенный в девятнадцатом веке владельцем почтовых линий и заводов по производству кирпичей, стоял на крутом обрыве, фасадом к нью-йоркской гавани. Он находился прямо внутри парка Вон-Брейзен и выходил на мост Веррациано и Бэттери-Уид, растянувшейся во все стороны старой крепости на Стейтен-Айленд; сейчас там помещался музей.

Хозяином дома был Ирвин Тукерман. Преуспевающий адвокат, специализирующийся на делах легального бизнеса и делах по укрывательству от налогов, за что Даг называл адвокатуру организованной преступностью". Сегодня ночью Тукермана не было дома, он «гулял», празднуя двадцать седьмую годовщину свадьбы, для чего и отправился с женой в Атлантик-Сити поразвлечься и поиграть в азартные игры. Кроме драгоценностей миссис Тукерман, Саймона еще интересовали и двадцать ворованных штампов для авиабилетов, которые использовали для подтверждения действительности билетов на двадцати авиалиниях.

– Мы говорим о двадцати авиалиниях, парень, – сказал Даг.

Ирвин Тукерман также собирал бейсбольные открытки. Черт его побери! Он был фанатиком. Он обладал Джипси Куин и Олд Джадж Сигарет – сериями, выпущенными до 1900 года, на многих открытках были автографы игроков того времени. У него были серии, выпущенные Буше Голд Коин Сигаретс, Крэкер Джэкс, Боумэн Пасифик Лиг – 1949, а также лучшее, что выпустили Флир и Топпс Гам, начиная с 1920 года. До тех пор, пока Даг не ввел его в курс дела, Саймон и не предполагал, что эти маленькие кусочки картона могут стоить так дорого.

– Ты должен подломить его только на шесть открыток, – сказал Даг. – Только на шесть. Мы говорим с тобой только о самых ценных открытках в мире. Гонус Вагнер играл за Питтсбург Пайрийтс в 1910 году. Сигаретная компания выпустила открытку, а Вагнер не курил, поэтому сразу полез в бутылку. Сказал, чтобы компания прекратила их печатать, или он подаст в суд. Они остановились. Но кое-что уже ушло на рынок. Немного, вот почему они такие редкие. Только девятнадцать из этих малышек выжили. У Тукермана их шесть. Сейчас они по двадцать тысяч за штучку. У меня есть парень, коллекционер, он готов выложить полную стоимость. Половину мне, половину тебе. Накладные расходы за мной счет.

Ну, что ж! Это справедливо. Нужно отдать должное Дагу. «Набойщик» – ключевая фигура в воровстве. Без него, который может сплавить ворованный товар, вор просто зависает с барахлом, не зная, как от него избавиться. А барахло означает «гостиницу», если с ним застукают. Такой набойщик, как Даг, который мог связать работу и скупщика, который знал полицейскую рутину и меры безопасности, у которого до сих пор были кое-какие связи в полиции, стоил дорогого.

На каждое дело для Саймона Даг поставлял машину и шофера. Сегодняшним шофером была Марша, без фамилии; она молча вела машину, рядом с ней сидел доберман, злобно уставившийся на Саймона. Марша была высокой, тихой чернокожей девушкой не больше двадцати лет, которая, по словам Дага, играла на классической виолончели и продавала кожаные ремни ручной работы праздно шатающейся в обеденное время публике на Парк-Авеню. Она вела машину уверенно, зная, куда ехать, и не донимала попытками познакомить со своим доберманом.

Самые большие расходы в этом деле были связаны с горничной Тукермана. Она рассказала Дагу о драгоценностях миссис Тукерман и о бейсбольных открытках. Ее звали Секора Элизондро, она была низенькой темной жизнерадостной доминиканкой лет девятнадцати. В Санто-Доминго на ее попечении было трое ее незаконнорожденных детей. Три дня назад она вернулась в Доминиканскую республику, сказав Тукерманам, что едет повидаться со своими детьми. Тукерманы и не подозревали, что Секора больше не вернется.

Это было предложение Дага, чтобы она уехала и не вернулась. Ирвин Тукерман не был дураком. После ограбления он мог спокойно сесть и все обдумать, наверняка связав Секору и кражу. Даг позаботился о том, чтобы она уехала не с пустыми руками. Она вылетела из аэропорта Кеннеди с цветным телевизором «Сони», микроволновой печью, чемоданом, набитым обувью и видеоиграми, а также с 8 000 долларов за корсетом. И – что было немаловажно – с обещанием Дага навестить ее, если ему когда-либо придется побывать в Санто-Доминго.

Даг встретил Секору в баре Куинз, расположенном неподалеку от дома, где жили родственники его жены. Бар был местом сборищ латиноамериканцев, слушателей вечерней школы. Дага не интересовали слушатели мужского пола – повара забегаловок, посыльные, вахтеры, мальчики, катавшие тележки с тряпками в магазинах одежды. Он интересовался женщинами – горничными, которые ходили в вечернюю школу подучить английский. Горничными", работавшими у людей, располагавших вещами, которые могли заинтересовать Саймона. Женщины из Доминиканской республики, Колумбии, Мексики, Кубы, Сальвадора. Женщины, которым очень мало платили, которые всегда нуждались в деньгах и которые всегда знали, что составляет главную заботу хозяев.

Саймона восхищал способ, с помощью которого Даг это все обделывал. Он не болтался по латиноамериканскому бару, выпивая и скармливая четвертьдолларовые монеты в музыкальный ящик. Нет, вместо этого Даг, по примеру женщин, ходил в Куинз-колледж, записавшись на вечерние курсы бальных танцев, искусствоведения и испанский для начинающих. После этого он себя чувствовал вполне уверенным в предстоящем успехе. Все, что ему оставалось делать – это ждать своего часа и выбирать подходящую женщину. А выбрать, как говорил он Саймону, можно по тому, что пуэрториканки носят на ногах.

Саймон знал Ирвина Тукермана только понаслышке. Ублюдок. Тщеславный, жадный до денег, с отвратительным характером. Подлый, как змея, но зато уж умен, как десять профессоров. Ходатай по темным делишкам, который наскирдовал свое состояние, не брезгуя ничем и взимая гонорары в любой форме: наличными, акциями, недвижимостью, вертолетами, драгоценностями, живописью и автомобилями. «Клубничкой» тоже, как говорил Даг. Секора получала лишние пятьдесят долларов, каждый раз «поиграв в прятки с колбаской» Тукермана.

– "Шурика" Тукермана, – говорил Даг, – даже после его смерти бейсбольной битой не уложишь.

Тукерман начинал с Мейером Лански и прочей еврейской братвой. У него до сих пор крепкие связи с людьми Лански, которые обретаются в казино Лас-Вегаса и Атлантик-Сити, он дружит с этими мудрыми ребятами, асами ростовщичества. Его знакомство с итальянцами восходит к сороковым годам, когда Фрэнк Костелло взял верх после того, как Лаки Лучано посадили, а Вито Дженовезе выслали в Италию. За все это время адвокат ни дня не провел за решеткой. Неудивительно, что они называют его «мистер Тефлон». Ничто не прилипает к этому человеку.

* * *

Стоя в тени вяза, Саймон вглядывался в темный дом. Живущая в доме пара, которая готовила для Тукермана, явно, как говорил Даг, не относилась к разряду полуночников. Наступает десять часов – теплое молочко, вставные зубки в стаканчик с водичкой – и бай-бай.

Саймон взглянул на небо. Ни луны, ни единой звездочки. Прекрасно. С луной было бы хуже. Когда она на небе, трудно найти место, чтобы спрятаться.

Он вытянул руку в перчатке. Тверда – не дрогнет. Каждая частица тела безупречно повиновалась ему. Он почувствовал прилив жизненных сил. Черт, он может сделать все, что захочет. Любая хреновина в его силах. Он глубоко вдохнул соленый воздух. Здесь гораздо лучше, чем на западном краю острова, где ежедневно сваливают десятки тонн мусора на самую большую городскую свалку. И лучше, чем в любом другом месте острова, где, как говорил Даг, водятся четырехфутовые черные ямайские змеи.

Последняя радиопроверка перед взломом. Полицейские переговоры слышны громко и ясно, и ничего о чем-то подозрительном около дома Тукермана. Прекрасно. Тукерман проявлял заботу о местных полицейских, поэтому патрульная машина каждую ночь подъезжала к его дому. Если они не замечали ничего подозрительного, они даже не выходили из машины.

Следующее – Марша. Она вышла на связь без промедления.

– Никаких проблем, – сказала она. – Все тихо.

– Пока «вольно», – дал он ей команду и отключил рацию.

Еще один взгляд на парк, на темный, затихший дом, на выбранный туда подход.

Время. Пора.

Низко пригнувшись к земле, короткими перебежками от тени к тени, используя как прикрытия деревья, пни и кусты, он продвигался вперед, пока не достиг низкой сложенной из камня ограды позади дома. Там он бросился на мокрую траву и прислушался. Запах моря, мимозы, и рододендронов – и ни звука из дома.

Саймон встал на колени, расстегнул молнию своей черной сумки и вытащил очки ночного видения. Надев их, он поднялся. Фантастика. Почти как днем, вот что значит инфракрасное видение.

Все вокруг Саймона было четким и выпуклым. Маленький садик между каменной оградой и домом. Выложенная плитками дорожка вела от ограды к дому. Тачка, шланг для поливки и грабли валялись на дорожке. За этот прибор ночного видения Саймон заплатил восемь тысяч долларов – он стоит этих денег.

Он шел по дорожке, старательно обходя тачку и инструменты, оставленные садовником, затем, наступив на мягкую почву, подошел к подвальному окошку. Невероятно! Кругом такая преступность, а у людей такие поганые средства охраны. Даг давно ему говорил, что в девяноста процентах случаев охранная сигнализация ненадежна или минимально надежна. Например, на подвальном окошке Тукерманов не было решетки, потому что миссис Тукерман считала их уродливыми и ненужными в таком тихом местечке, как у них. Ни на окне, ни внутри никаких датчиков охранной сигнализации, которые могли бы сработать от вибрации. Нет даже чашки звонка сигнала, увидя которую, вор мог бы остановиться и задуматься. Глухо.

Внутри Тукерман установил кое-что для защиты: звонки охранной сигнализации, детекторы движения, фотоэлементы. Естественно, у него со всем этим сразу же возникли проблемы. Все, кто обзаводится этим хламом высокой технологии, сразу же обзаводится и проблемами. Сигнализация сработала несколько раз без перерыва. Дважды она включалась, когда Секора пылесосила, один раз перепуганная мышь наделала шуму, а однажды Тукерман катал шары для гольфа по полу, один из них укатился под кушетку, задел за провод сигнализации и – «прошу прощения, офицер».

Детекторы обнаружения движения часто срабатывали от двух далматинов Тукермана. Из-за собак фотоэлементы в доме пришлось перенести с уровня пола на уровень роста собак. На достаточную высоту, чтобы животные могли проходить под лучом, не пересекая его. Более чем достаточно для взломщика, чтобы проползти под ним, не затронув. Хорошие собачки.

Три ложные тревоги означали штраф или отключение всей сигнализации. У Тукермана их было больше, но такому краснобаю, как он, пошли навстречу й ничего не отключили. Он заплатил штраф, внес дань в пару полицейских благотворительных фондов и был прощен.

Его далматинов звали Трумен и Рузвельт. Рузвельт проглотил иголки и находился в ветеринарной лечебнице, поправляясь после операции на горле. Трумен теперь бродил до дому один, но чаще спал у двери в спальню Тукерманов или, пригревшись у плиты, на кухне. Как утверждала Секора, собаки были совсем не злые, милые и забавные, но им было уже по десять лет, и у них были свои причуды. Так что в отношениях с Труменом Саймон должен был действовать сообразно обстановке.

Саймон постучал в подвальное окошко. Это было для блага самого Трумена: на случай, если собака забрела в подвал. Ответа не последовало. Расстегнув свою сумку, Саймон достал ролик черной липкой ленты и оторвал два шестидюймовых куска. Он бросил ролик в сумку, застегнул ее и прикрепил полоски липкой ленты крестообразно к оконному стеклу. Сжав кулак, он ударил по стеклу и разбил его. Прилипшие к стеклу полоски липкой ленты удерживали разбитое стекло на месте.

Потянув за ленту, Саймон вытащил осколки битого стекла, опустился на одно колено и вырыл рукой ямку во взрыхленной почве. Он бросил в вырытую ямку склеенные липкой лентой осколки, тщательно выбрал оставшиеся в раме и все это закопал. Рама осталась пустой. Без стекла, она при беглом осмотре могла сойти за застекленную.

Просунув руку, он открыл единственную на окне задвижку, потом вытащил два длинных гвоздя, соединяющие верхнюю и нижнюю половинки окна. Гвозди были вставлены для того, чтобы снаружи окно не могли открыть, это была неплохая идея, но этого было явно не достаточно. Закопав гвозди, Саймон поднял нижнюю половинку окна, толкнул ставни и спрыгнул внутрь на бетонный пол.

Он закрыл окно и ставни и оглянулся. Кругом была кромешная темнота, но для Саймона, благодаря его очкам ночного видения, было светло, как днем, только из-за того, что снаружи было светлее, чем внутри дома, пришлось немного отрегулировать их. А так больше никаких трудностей.

Прямо перед ним была лестница, ведущая на кухню, а слева от лестницы находилась дверь в винный погреб. Адвокат устроил целую газетную сенсацию, когда заплатил за бутылку Шато Лафита Ротшильда 1929 года девятнадцать тысяч долларов.

Саймон на цыпочках прошел наверх по деревянной лестнице, стараясь держаться ближе к стене: там ступени лестницы меньше скрипели. На верхней площадке он лег на живот и прополз через открытую дверь под бледным лучом фотоэлемента на кухню. Здесь он встал и оглянулся вокруг.

Просторная кухня. Два холодильника, морозильная камера, две кухонные плиты, несколько наборов висящих на крючках кастрюль и прочей кухонной утвари, а также три больших разделочных стола. Саймон подошел к ближайшему холодильнику, открыл дверцу, на мгновение зажмурившись от неожиданно яркого света, и, порывшись среди овощей, вытащил особенную головку салата-латука. Он закрыл дверцу, подождал, пока его глаза снова привыкнут к темноте, затем начал, тщательно изучая, вертеть головку салата-латука туда-сюда. Наконец он нашел то, что ему было нужно. Крышечку. Головка салата-латука была сделана из винила пустой внутри для хранения драгоценностей.

Саймон вытряхнул драгоценности себе на ладонь. Теперь посмотрим. Бриллиантовые подвески, браслет с бриллиантами и одно очень интересное колечко. Все это стоило больших бабок. Особенно колечко. Саймон давно не видел такого красивого кольца. Платина и золото, усыпанные синими сапфирами и рубинами. Первоклассная работа. Он засомневался, сможет ли Даг расстаться с этим «ребенком». Неудивительно, почему миссис Тукерман хотела, чтобы оно все время было у нее под рукой вместо того, чтобы положить его в банковский сейф. Ну что ж, мистер Т., у меня для вас есть хорошие новости и плохие. Хорошая новость – это та, что салат-латук содержит мало калорий и витамин А. Плохая касается колечка, которое вы очень любили.

Саймон положил драгоценности в свою сумку, потом закрыл отверстие в фальшивом салате-латуке и положил его обратно к другим овощам. Дальше морозильная камера. Больше драгоценностей не было. Так же, как наличности и наркотиков. Только пластиковый поднос с кубиками льда, два пакета мороженой кукурузы и недоеденная пинта диетического клубничного мороженого. Вытащив тарелку с нарезанным языком и ливерной колбасой из холодильника, он закрыл дверцу и пошел к выходу, но вдруг остановился и заглянул в короткий проход, ведущий в гостиную. Он был узким и темным. Обе стены были украшены образцами вышивок по канве миссис Тукерман. Что-то, было еще в атом проходе: фотоэлемент в конце его. Ну что ж, начнем сначала. Саймон лег на спину.

Он пополз под лучами фотоэлементов по полу коридора, придерживая рукой на груди тарелку с нарезанным холодным мясом. Лучше уж запах полироли, чем мяса: Саймон был вегетарианцем и не выносил мяса. Никаких трудностей с фотоэлементами не было. Они находились на расстоянии двух-трех футов от пола. Пустая трата денег. Хвала Трумену и Рузвельту!

Спустя мгновение Саймон был уже в гостиной и на ногах. Глаза его чуть было не выскочили из орбит. Впечатляюще! Он стоял в огромной комнате с высокими потолками и мешаниной из красного дерева и натуральной кожи, представлявшей собой мебель викторианской эпохи. Там были три венецианских шандала, ручки которых скрывали искусно выполненные подвески из драгоценных камней, портреты каких-то благородных джентльменов девятнадцатого века с седыми бакенбардами и руками, заложенными за борт сюртуков, а также огромный камин, увенчанный украшенной позолотой каминной доской.

Саймону было интересно, подходил ли Тукерман когда-либо к полкам с книгами в массивных переплетах с золотым тиснением. Заинтересовала его и коллекция адвоката фарфоровых клоунов и маленьких глазурованных шкатулочек, в изобилии покрывавших столики у центрального окна. Наверняка стоят на меньше нескольких тысяч. Забудь об этом. Хватай барахло только суперкласса и делай ноги отсюда.

Слева от Саймона был рояль, над которым висели фотографии в дорогих рамках. Одна была Тукермана и его жены, цветная, они были сняты на теннисном корте.

Она была маленькой, симпатичной женщиной под пятьдесят в панамке от солнца, белом брючном костюме и солнцезащитных очках. У него была улыбка той, которая уже когда-то была счастливой. Тукерман стоял слева от нее, это был большой краснорожий мужчина в белом костюме для тенниса, с длинной головой, длинным носом и редеющими волосами. У него был вид высокомерного ублюдка. Ракетка была у него поднята высоко над головой, и держал он ее с таким видом, будто хотел ею, как топором, завалить бычка. Ни тени улыбки на этом тонком, как проволока, рту. Точно там никого не было, с кем бы ты хотел трахнуться.

Работать. Саймон нашел телефон там, где и говорила Секора, на маленьком столике под настенным аквариумом. Он поднял трубку и послушал гудок. Тукерман доплачивал за сигнальную линию, она была частью охранной сигнализации, используемой банками и ювелирными магазинами. Прерви линию – и сигнал пойдет в полицейский участок или в охранное бюро. Саймон не собирался прерывать линию. Он просто хотел убедиться, что не сработала сигнальная линия и предупредительный сигнал не идет от телефона. Все нормально. Обыкновенный чистый телефонный гудок.

Не вызывал опасения и щит охранной сигнализации. Он был над входной дверью, поэтому его можно было вообще не принимать во внимание. Так же, как и всю сигнализацию внизу. Отключены были детекторы движения и сенсорные датчики давления, которые Тукерман просил разместить под ковриками у входных дверей в гостиную. Домашние любимцы, типа Трумена и Рузвельта, делали все это сложное устройство охранной сигнализации полностью бесполезными. Охранное устройство, с которым Саймону придется поработать, находилось на втором этаже, где была спрятана большая часть драгоценностей и штампы для авиабилетов.

Но сначала бейсбольные открытки. Тукерман хранил их в альбомах и металлических коробках на полках стенного шкафа, расположенного около французских дверей, ведущих на веранду. Он настаивал на том, чтобы коробки и альбомы дважды в неделю доставались с полок и слегка протирались губкой, смоченной в растворе теплой воды и спирта. Эта работа обычно занимала несколько часов, и никто из прислуги не любил ее. Тукерман был помешан на чистоте. Он не выносил грязи и пыли, один только вид таракана, как говорила Секора, мог ввергнуть его в буйное помешательство.

Подойдя к книжным полкам, Саймон встал на цыпочки и вытащил с самой верхней полки черный альбом. Первый справа, как предупреждал его Даг. Ребята типа Тукермана, которые любят, чтобы каждая вещь знала свое место, делают жизнь гораздо проще.

Саймон открыл альбом и медленно перевернул страницы. Все открытки лежали на черной бумаге и для сохранности были переложены целлофаном. Не надо было быть экспертом, чтобы догадаться, что Тукерман хранил здесь не самое плохое из своей коллекции. Игроки из бостонской команды Американской лиги и питтсбургской команды Национальной лиги, которые в 1903 году разыграли первый чемпионат мира. Сай Янг из бостонской «Рэд Фокс» идеально сработал на подачах в той игре 1904 года: девять подач, двадцать семь прорывов – и никто не добежал первым. Невероятно.

Ти Коббу восемнадцать лет, его первый год с «Детройт тайгерз». Другая открытка с Коббом и его количество побед за всю жизнь: 367. За всю жизнь. Здесь были открытки 1912 года, первого года, когда «Бостон брайвз» сыграли под этим названием, а ниже, на этой же странице, открытки, когда бостонская команда играла под названиями «Бинитерз», «Довз и Раслз». И подумать только! Вот страница с шестью открытками Гонуса Вагнера. Джон Питер «Гонус» Вагнер. «Летающий датчанин». Саймон аккуратно вырвал всю страницу, бережно положил ее в сумку, а альбом поставил назад на полку.

Все еще с тарелкой с нарезанным мясом в одной руке он на цыпочках поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Последняя дверь справа. Хозяйская спальня. Он фыркнул в отвращении. Мясо раздражало его своей вонью. Как только люди могут есть эту гадость.

Но он был доволен тем, что захватил мясо с собой. Минуту назад Трумен лежал перед дверью в хозяйскую спальню. Теперь же он стоял и пристально изучал Саймона, который застыл, стараясь дышать как можно тише. Никаких резких движений. Спокойствие. Лицо под лыжной маской горело и зудело, рубашка намокла от пота. Но он даже пальцем не шевельнул, чтобы почесаться или вытереть пот.

Ворам всегда досаждают собаки, собаки любого размера. Лучшие друзья человека могут тебя изжевать или лаять до тех пор, пока не вывалятся внутренности или кто-то не придет посмотреть, из-за чего весь этот шум-гам. Присутствие Трумена представляло для него единственную опасность в его сегодняшней работе, но Саймон все-таки решил ни перед чем не останавливаться. По словам Секоры, собака не была злой. Раздражительной и старой, возможно, но не злой. Семьсот пятьдесят тысяч долларов стоили того, чтобы попробовать пройти мимо нее.

Саймон медленно нагнулся – никаких резких движений – и протянул тарелку далматину. Трумен подбежал и понюхал. Потом понюхал еще. Саймон затаил дыхание. Момент истины. Три четверти миллиона долларов и, может быть, свобода Саймона зависели от того, что сделает собака в ближайшие несколько секунд. Чертовский азарт. Саймон любил его. Он сам выбрал эту жизнь и отвечал за это сам. А жизнь, выстроенную по правилам, написанным кем-то другим, можно послать куда подальше.

Трумен зарылся в мясо. Саймон свободно вздохнул. Его сердце успокоилось. Он поставил тарелку на пол и погладил далматина по голове. Сейчас вам официант принесет карту вин. Трумен вилял хвостом, не поднимая головы.

Саймон разогнулся и подошел к зеркалу слева от входа в хозяйскую спальню. Как и все в доме Тукермана, зеркало было искусно сделано и богато украшено. Большое, в половину роста Саймона, в толстой позолоченной раме, украшенной лебедями, сатирами и херувимами. За ним также скрывалась охранная сигнализация, подсоединенная к стенному сейфу в спальне, расположенному как раз за этим зеркалом.

Саймон размял пальцы, глубоко вздохнул и стал снимать зеркало со стены. Урони он эту конфетку – и семь лет ему обеспечено. А скорее всего десять или двадцать. Сигнализация не сработала.

Но она была точно включена. Об этом говорила маленькая горящая красная лампочка. Саймон поставил зеркало на пол и повернул ключ сигнализации. Красная лампочка погасла. Зажглась белая. Сигнализация была отключена. Никаких сообщений и по полицейскому каналу. Это значило, что сигнализация молчала. Ну что ж, пусть не оставляет удача. Он посмотрел на Трумена, который, наклонив голову, медленно жевал на левой стороне, как будто у него болели зубы. Что, приятель, старость не радость?

Саймон повернул ручку двери и чуть приоткрыл ее. Он не думал, ито там кто-то есть, но осторожность не помешает. Сегодня в пять часов дня Даг позвонил з Атлантик-Сити и выяснил, что Тукерманы остановились в одной из самых лучших гостиниц в казино в Бордволке и собираются пробыть там, по крайнем мере, до понедельника.

Саймон оставил дверь приоткрытой. Пусть Трумен зайдет, если захочет. Если оставить его снаружи, он может лаять и скрестись в закрытую дверь, чтобы быть рядом со своим только что обретенным новым другом.

Спальная была прекрасно обставленной и просторной. Стиль Новой Англии. Потолки в балках, камин, прялка, кресло-качалка, двуспальная кровать с четырьмя столбиками и пологом, покрывала в оборках. Акварели и оловянные кружки на стенах. Натертый пол с разбросанными там и сям ковриками. Эркеры, выходящие на берег залива. Саймону не требовалось большого воображения, чтобы представить, что эту комнату населяют привидения и прочая другая нечисть.

Он шагнул чуть-чуть влево, чтобы посмотреть поближе на акварель, где были изображены дети в шерстяных шапочках и бриджах, катающиеся на коньках по замерзшему пруду Новой Англии. Саймон поставил картину на пол, достал маленький ломик из своей сумки и рукой в перчатке ощупал контур сейфа, спрятанного за картиной. Ничего особенного. Приходилось встречаться с такими раньше, и никаких затруднений. Маленький, не больше фута в длину и шесть дюймов в высоту. Грубо говоря, не больше буханки хлеба.