Текст книги "Скрытый источник сознания: В поисках природы субъективного опыта"

4
Что есть переживание опыта?

Обязательно ли нам осознавать то, что мы воспринимаем и усваиваем, чтобы воспринять и усвоить? Исходя из здравого смысла, наверное, мы ответим «да». Философы-эмпирики на этот вопрос тоже отвечали утвердительно. Но на самом деле это не так.

На основе идеи эмпиризма сложилась классическая нейроанатомическая картина, в которой восприятие (и оставляемые им следы в памяти) являются основным компонентом сознания. Но теперь существует большое количество научных данных, свидетельствующих о том, что мы воспринимаем информацию и обучаемся по большей части бессознательно. Восприятие и память не являются безусловно сознательными функциями мозга. В этом отношении здравый смысл заблуждается. Как выясняется, все, что делает наша психика (за одним исключением, как мы увидим позже), может неплохо осуществляться на бессознательном уровне.

Эта догадка, как ни странно, заслуга Зигмунда Фрейда.

Хотя Фрейд всю жизнь придерживался кортикальной теории сознания, он был одним из первых нейробиологов, поставивших под сомнение взгляды своего учителя Мейнерта, различавшего «психические» и «непсихические» области мозга{122}122
  Подробное обсуждение разногласий Фрейда с Мейнертом и современниками-нейропсихологами см. в статье: Solms and Saling (1990). Впервые свои раскольнические взгляды он высказал в неопубликованной рукописи книги (Freud, 1887), в печатном виде книга вышла в 1888 г. (Freud, 1888). Он возвращался к этой теме в своей работе «К пониманию афазий» (Freud, 1891) (рус. изд.: Фрейд, 2017b) и далее развивал ее в статье 1893 г. (рус. изд.: Фрейд, 2016) и, наконец, в письме Флиссу от 6 декабря 1896 г.


[Закрыть]. Исследовав имеющиеся данные, он в 1891 г. пришел к выводу, что взглядов «Мунка и других исследователей, которые придерживались позиции Мейнерта… мы больше не можем придерживаться»{123}123
  Freud (1891) (рус. пер. с нем.: Фрейд, 2004). Фрейд писал, что «неоднократно посещал» лабораторию Мунка в Берлине (Freud, 1886, p. 14). Расположение нервных путей в стволе мозга было центральной темой собственных анатомических исследований Фрейда в 1880-е гг.


[Закрыть]. А именно он не обнаружил четкого анатомического различия между выделяемыми Мейнертом волевыми и рефлекторными путями. Он также продемонстрировал (подсчитав количество задействованных нервных волокон), что кортикальные образы памяти возникают только через ряд промежуточных звеньев между ними и сенсорной периферией. Эти звенья, по его мнению, располагались в областях мозга, считавшихся непсихическими, в результате чего на каждом этапе сокращалось количество передаваемой информации. Фрейд предположил, что эти подкорковые звенья должны как-то влиять на поступающую от органов чувств информацию, которую они обрабатывают. Обратите внимание на его любопытную метафору, ведь она была придумана еще в докомпьютерную эру:

Здесь для нас принципиальным является то, что после прохождения через серое вещество волокна, достигающие коры головного мозга, все еще имеют отношение к телесной периферии, но больше не могут дать топически верное отображение последней. Они содержат в себе телесную периферию, как… какое-нибудь стихотворение содержит в себе алфавит, в измененном порядке, служащий совершенно другим целям, во всем многообразии связей различных топических элементов, одни из которых могут быть представлены многократно, другие же не проявятся вовсе{124}124
  Freud (1891) (рус. пер. с нем.: Фрейд, 2004).


[Закрыть].

Если кора связана с периферией тела не напрямую, а скорее через промежуточные подкорковые звенья, то образы памяти, отложенные в коре, не могут быть точными проекциями внешнего мира. Они должны быть конечными продуктами многоступенчатого процесса обработки информации. Поскольку на выходе этот процесс дает кортикальные образы памяти, подкорковая его стадия должна в каком-то смысле порождать предварительные версии образов памяти. Следовательно, подкорковые звенья должны обеспечивать тот компонент психической деятельности, который мы называем апперцепцией. Фрейд доказывал, что бессмысленно проводить искусственную границу между подкорковой и корковой стадиями обработки информации и утверждать, что только конечный ее продукт «психический»:

Правомерно ли нервные волокна, которые на протяжении своего долгого пути были подчинены только физиологическим структурам и модификациям, в конце этого пути окунать в сферу психического и нагружать их там представлениями или образами памяти?{125}125
  Там же (англ. пер. М. Солмса). Кроме того, Фрейд поставил под сомнение анатомические и физиологические основания разграничения, которое Мейнерт и другие проводили между апперцептивной и ассоциативной стадиями обработки информации в коре (там же.


[Закрыть]

Поскольку Фрейд, как и все его современники, считал сознательными лишь кортикальные процессы, это привело его к мысли о том, что восприятие и обучение должны включать бессознательные предварительные стадии, природа которых столь же «психическая», как и сознательных стадий. То есть подсознательные (подкорковые) следы памяти должны быть такими же психическими, как и кортикальные следы, – они тоже выполняют функцию, которую мы определяем как память, пусть они и бессознательны. В письме к Вильгельму Флиссу Фрейд сделал следующий вывод: «Таким образом, принципиальная новизна моей теории заключается в утверждении, что память наличествует не просто один-единственный раз, но предполагает повторения, что она записывается, фиксируется (niederlegt) с помощью различных знаков»{126}126
  Письмо Вильгельму Флиссу от 6 декабря 1896 г. (Freud, 1950a, p. 233) (рус. изд.: Фрейд, 2019а).


[Закрыть].

Он выделил пять последовательных стадий обработки информации: восприятие, знаки восприятия, бессознательное, предсознательное и сознательное (рис. 8). Решающее различие между стадиями состояло не в том, что бессознательная была телесной, а предсознательная психической, но скорее в том, что предсознательный тип обработки воспоминаний был воспроизводим в сознании, тогда как бессознательный – невоспроизводим{127}127
  Таким образом, бессознательная и предсознательная системы, описанные Фрейдом, совпадают с современными понятиями недекларативной и декларативной долговременной памяти, а его сознательная система совпадает с современным понятием кратковременной памяти. Первая и последняя из пяти стадий Фрейда (восприятие и сознание) – это, скорее всего, состояния нейронов, чем «следы».


[Закрыть]. Иными словами, психика лишь частично сознательна.

В 1895 г. Фрейд высказал сходную мысль в отношении нервных путей, исходящих изнутри организма. И в этом случае, отмечал он, не имеет смысла говорить, что исходящая изнутри тела информация становится «психической» только тогда, когда достигает коры. Поскольку эта информация (передающая такие ощущения, как голод и жажда) создает запросы на работу психики вследствие связи последней с телом, в картину психики нам следует вписать и эти запросы. Даже если вы не осознаете своих биологических влечений (в терминологии Фрейда), они, безусловно, являются составной частью вашей психики.

Как мы говорили в главе 2, Фрейд дошел до предположения, что телесные потребности обеспечивают «движущую силу психического механизма» и что передний мозг (кора которого создает образ внешнего мира) просто «симпатический ганглий». Иными словами, он пришел к выводу, что и сознательные, и бессознательные образы формируются «симпатически» в соответствии с нуждами организма и мы получаем чувственное представление и знание о мире лишь постольку, поскольку нам нужно удовлетворять в этом мире свои биологические потребности.

Рис. 8. Первая схема систем памяти по Фрейду, которую он приложил к своему письму к Вильгельму Флиссу (W [от нем. Wahrnehmungen] = восприятие, Wz [Wahrnehmungszeichen] = знаки восприятия, Ub [Unbewusstsein] = бессознательное, Vb [Vorbewusstsein] = предсознательное, Bew [Bewusstsein] = сознательное)

К этому представлению о мозге современная наука добавила множество деталей, о которых Фрейд и не подозревал, и мы внесли в его концепцию ряд важных поправок. Тем не менее его основной вывод современная нейробиология в целом разделяет: мозг выполняет широкий спектр психических функций, не затрагивающих сознание. Эту мысль исчерпывающе выражает название обзора литературы по данной теме, составленного современным ученым-когнитивистом Джоном Кильстрёмом, которое так и звучит: «Восприятие без осознания воспринимаемого, научение без осознания изучаемого» (Perception without awareness of what is perceived, learning without awareness of what is learned){128}128
  Kihlstrom (1996).


[Закрыть]. В другом известном обзоре, подготовленном Джоном Баргом и Таней Чартренд, современное состояние вопроса изложено под более поэтическим названием – «Невыносимый автоматизм бытия» (The unbearable automaticity of being):

Наша ежеминутная психологическая жизнь по большей части должна осуществляться, если уж она осуществляется, бессознательными средствами. ‹…› Сознательное и волевое регулирование собственного поведения, оценок, решений и эмоциональных состояний требует значительных усилий и протекает достаточно медленно. Более того, оно, по-видимому, требует некоего ограниченного ресурса, который быстро расходуется, поэтому сознательные акты саморегулирования могут осуществляться лишь экономно и в течение короткого времени. Напротив, бессознательные, или автоматические [психические процессы…], непреднамеренны, не требуют усилий, отличаются высокой скоростью и во многих случаях способны протекать в любой момент. Важнее всего именно то, что они не требуют усилий, они происходят непрерывно, обеспечивая повседневную безопасность индивида{129}129
  Bargh and Chartrand (1999), p. 476.


[Закрыть].

Однако современное признание вездесущности бессознательной психической деятельности основано не на теориях Фрейда. Наука пришла к нему совершенно независимо, на основании новейших данных неврологических исследований и экспериментальных свидетельств. Поворотным моментом стал случай пациента Х. М., информация о котором была опубликована в 1957 г. В результате хирургического удаления гиппокампа (участка коры, отвечающего за кодирование декларативной памяти, из-за которого пациент страдал приступами эпилепсии) он полностью утратил воспоминания о событиях, имевших место после дня операции. Вместе с тем нейропсихологи, непрерывно наблюдавшие его с того времени (1953 г.) вплоть до его смерти в 2008 г., заметили, что с годами он выполнял психометрические тесты все лучше и лучше, что явно свидетельствовало об успехах тренировки. Он научился справляться с тестами, хотя не мог сознательно припомнить, как он их выполнял прежде{130}130
  Squire (2009).


[Закрыть].

Подобные наблюдения ранее были сделаны Эдуардом Клапаредом, хотя он не оценил их значения. Он описал случай женщины с амнезией, которая каждый день пожимала ему руку, словно никогда прежде с ним не встречалась (как и мой пациент С.). Клапаред решил спрятать у себя в ладони канцелярскую кнопку, чтобы узнать, захочет ли она, уколовшись, в следующий раз здороваться с ним за руку. После этого опыта она отказалась пожать ему руку, хотя у нее не было осознанных воспоминаний о боли. Когда он спросил ее, почему она не хочет пожать ему руку, она дала лишь уклончивые объяснения, вроде такого: «Разве у дамы нет права не подавать руку мужчине?»{131}131
  Claparéde (1911).


[Закрыть]

Было доказано, что аналогичная бессознательная обработка информации происходит и в процессе самой апперцепции. В те дни, когда экспертные советы еще не проверяли этичность протоколов медицинских исследований, Роджер Сперри описал случай женщины, которой хирургическим путем разделили полушария коры в целях борьбы с неизлечимой эпилепсией. Когда ее изолированному правому полушарию предъявляли порнографические картинки, она краснела и хихикала, несмотря на то что ее (вербальное) левое полушарие не могло сознательно «заявить» о том, чем обусловлены ее чувства. Объяснить свое смущение она могла лишь с помощью косвенных утверждений вроде: «Ну и машинка у вас, доктор Сперри!»{132}132
  Galin (1974), p. 573.


[Закрыть]

Здесь важно отметить, что бессознательный психический процесс не ограничивается подкорковыми структурами мозга. Например, в случае, описанном Сперри, пациентка не могла осознать смущающую ее сенсорную информацию, которую получила, обработала и распознала кора ее правого полушария.

То, что кора способна выполнять подобные функции без участия сознания, неопровержимо доказали результаты многих экспериментальных исследований. В ходе одного из них участникам эксперимента в течение пары секунд демонстрировали слова с позитивной и негативной окраской – этого времени было недостаточно, чтобы люди вообще могли осознать, что им что-то показывали. Тем не менее в их дальнейшем поведении отчетливо прослеживалось влияние слов, которых, по их утверждениям, они не видели: например, после того, как негативно окрашенные прилагательные предъявлялись одновременно с фотографией лица А, а позитивно окрашенные – лица B, испытуемые проявляли явное предпочтение в отношении лица B, хотя не могли объяснить, почему выбрали именно его{133}133
  См.: McKeever (1986).


[Закрыть]. Это показывает, что они, по всей вероятности, увидели, прочитали и поняли оценочные слова бессознательно. Поскольку понимание прочитанного – исключительно кортикальная функция, то есть такая функция, которую классические анатомы считали по своей сути психической, можно лишь сделать вывод, что функции коры не обязательно сознательны.

Это общепринятое современное представление в когнитивистике: сознательность не является неотъемлемым свойством психики, понимаемой как образы памяти (сейчас они называются «репрезентации»). Та часть мозга, которая порождает «содержимое» сознания («сознание как переживание»), – кора – может делать абсолютно то же самое в отсутствие сознательного опыта. Но если это так, то почему ее бессознательные функции являются психическими? В чем разница между корой – предполагаемым органом сознания – и другими устройствами для обработки информации, например мобильными телефонами? Мы снова балансируем на грани внутреннего противоречия.

Это возвращает нас к фундаментальному вопросу, которым я завершил главу 3: если кора – не источник нашего сознания, то что тогда является его источником? И более того, если основная часть ежеминутной психологической жизни осуществляется без участия сознательного переживания, то зачем тогда вообще сознательное переживание принимает участие в психологической жизни? Почему тогда не вся информация обрабатывается бессознательно?

История когнитивной нейробиологии – это кладбище теорий, авторы которых пытались определить функцию сознания. Все эти теории объединяет постулат, что эта функция заключается в связывании множества информационных потоков, рассредоточенных в мозге, в единое целое, характеризующее наш сознательный опыт. Например, чтение, распознавание лиц, восприятие цвета и движения, распознавание объектов, восприятие пространства и тому подобное – все это происходит одновременно в далеко отстоящих друг от друга участках мозга. Как эта информация объединяется в целостные зрительные образы, привычно воспринимаемые нами, – притом что, например, цвет и движение лица обрабатываются каждый в своем собственном месте?

Мейнерт утверждал, что эту объединяющую функцию выполняют транскортикальные волокна, которые связывают друг с другом образы памяти. Более чем столетие спустя мы все еще недалеко ушли от этой гипотезы. Джеймс Ньюман и Бернард Баарс предположили, что таламус создает в коре единое глобальное рабочее пространство, благодаря которому разрозненные частицы информации становятся глобально доступными опыту. Станислас Деан и Лионель Наккаш дополнили эту гипотезу, предположив, что ассоциативные области префронтальной и теменной коры интегрируют в это рабочее пространство деятельность первичных сенсорных зон. Геральд Эдельман ввел идею таламокортикальных «петель повторного входа» как ключевой функции, благодаря которой интегрированная информация отсылается обратно на предыдущие уровни перцептивной обработки. Джулио Тонони ставил акцент на конечной «масштабно интегрированной» обработке информации, утверждая, что ключевой компонент – это степень интеграции между ее частицами; таким образом сознание является функцией того, насколько информация интегрирована. Фрэнсис Крик и Кристоф Кох предположили, что переживания объединяются и хранятся благодаря синхронизации гамма-колебаний в коре, – иными словами, что интеграция происходит скорее во времени, чем в пространстве. Аналогичное предположение высказал Рудольфо Льинас, указав на роль в этом процессе синхронизации таламокортикальной активности на частотах ниже 40 Гц. И этот список можно продолжить{134}134
  Crick and Koch (1990), Newman and Baars (1993), Dehaene and Naccache (2001), Bogen (1995), Edelman (1990), Marc and Llinas (1994), Tononi (2012).


[Закрыть].

Ни одна из этих теорий не объясняет нам, как и почему объединение информации – путем ли ассоциации, колебаний, синхронизации, повторного входа возбуждения, масштабной интеграции и тому подобное – должно непременно порождать сознательный опыт. Почему именно содержимое глобального рабочего пространства обработки информации должно переживаться осознанно? Разве объединение, хранение, синхронизация, масштабная интеграция и другие подобные процессы не свойственны также бессознательной обработке информации? Компьютеры непрерывно создают глобальные рабочие пространства и масштабно интегрируют информацию, когда они связаны друг с другом через интернет. Означает ли это, что интернет обладает сознанием?

Вызывает обеспокоенность тот факт, что из-за подобных современных теорий все больше уважаемых нейробиологов (таких как Кох и Тонони) теперь этого не исключают. Причина в том, что собственные теории обязывают их допустить эту странную возможность. Допуская ее, они обращаются к так называемому панпсихизму, начало которому положил Томас Нагель – по его мнению, все сущее, возможно (совсем чуть-чуть), наделено сознанием{135}135
  Nagel (1974). См. также: Chalmers (1995a) и Strawson (2006).


[Закрыть].

Эти теории следует оценивать в свете вышеизложенных результатов наблюдений, говорящих о том, что сознание сохраняется в отсутствие коры. Ньюман и Баарс предполагали, что глобальное рабочее пространство расположено в коре мозга, тем не менее декортицированные животные и дети с врожденным отсутствием коры проявляют признаки сознания. По крайней мере, данные в пользу того, что такие животные и дети обладают сознанием, гораздо более убедительны, чем свидетельства его наличия у интернета. К тому же взрослые с сохранной речью, у которых в результате болезни разрушены участки мозга, предположительно служащие основным субстратом для обработки масштабно интегрированной информации, сообщают, что чувство собственного «я» сохраняется и без этого субстрата. Это относится и к случаю моего пациента В., у которого полностью разрушились префронтальные доли.

Ничему из этого не стоит удивляться, если совместить подобные результаты клинических наблюдений с экспериментальными данными (обзор которых я приводил выше), свидетельствующими о том, что кора осуществляет бо́льшую часть обработки информации, такой как чтение и распознавание лиц, бессознательно.

В фактах, которые я уже представил, кроется нечто примечательное, что я хотел бы вынести на передний план. Когда пациентка Клапареда отказалась пожать ему руку, она не знала, почему это сделала. Но она, по всей видимости, чувствовала, что ей будет неприятно его коснуться. У нее должны были быть какие-то субъективные основания не подавать ему руки, пусть даже ей и была недоступна объективная причина (память о кнопке). То же относится и к пациентке Сперри: она смутилась, но не знала почему. Иными словами, она не осознавала объективной причины своих чувств (непристойных картинок), но, должно быть, осознавала субъективные чувства, связанные с ними (свое смущение).

То же самое, вероятно, наблюдалось и в эксперименте с предъявлением слов: испытуемые, вероятно, чувствовали, что им больше нравится лицо B, хотя и не осознавали почему. То же, по-видимому, произошло и с девочкой, больной гидранэнцефалией, которую мы видим на рисунке 5: она проявила субъективную радость, когда ей на руки посадили младшего братика, пусть даже она никоим образом не могла знать об объективных причинах своих чувств, так как у нее полностью отсутствовали образы, формирующиеся в коре.

Таким образом, во всех случаях, когда я утверждал, что пациенты и участники экспериментов «не осознавали» причин своих действий, в этом была определенная доля условности. Они не осознавали определенных элементов восприятия или воспоминаний – репрезентаций, – но чувства у них сохранялись. У них все еще было представление о том, «каково это» – быть собой, и они могли выносить оценочные суждения. Они осознавали свои чувства, но не происхождение этих чувств.

Это дает нам существенную подсказку в отношении того, чем, по сути, является способность чувствовать. Очевидно, что чувство – единственная из психических функций, которая обязательно должна быть сознательной. Кто когда-либо слышал о чувствах, лишенных субъективного характера? В чем был бы смысл чувства, если бы мы его не чувствовали? Даже Фрейд признавал, что чувства должны быть осознанными:

Ведь сущность чувства состоит в том, что оно чувствуется, то есть известно сознанию. Возможность бессознательности совершенно отпадает таким образом для чувств, ощущений и аффектов{136}136
  Freud (1915b), p. 177 (рус. изд.: Фрейд, 1999, с. 164). Далее он поясняет: «Все различие [между представлениями и аффектами] происходит от того, что представления являются в сущности следами воспоминаний, между тем как аффекты и чувства соответствуют процессам израсходования энергии, конечное выражение которых воспринимается как ощущение. При настоящем состоянии наших знаний об аффектах и чувствах мы не можем яснее выразить это различие».


[Закрыть].

Я понимаю, что некоторые читатели (в том числе психоаналитики) не согласятся с этим утверждением и будут настаивать на существовании бессознательных эмоций. Вскоре я еще вернусь к этой теме. А пока позвольте устранить всякие сомнения по поводу того, что я подразумеваю под словом «чувство»: я подразумеваю ту сторону эмоции (или любого аффекта), которую мы чувствуем. Я имею в виду само чувство. То, чего вы не чувствуете, чувством не является.

Выше я писал, что пациентка Клапареда, «по всей видимости», чувствовала, что ей неприятно; что пациентка Сперри, «должно быть», чувствовала смущение; что участники эксперимента с предъявлением слов «вероятно» чувствовали, что им больше нравится, и так далее. Я выразился так, потому что нейробиологи обычно не расспрашивают о субъективных переживаниях. Это единственная причина, по которой мы не знаем, что чувствовали данные объекты исследований. Напротив, я сам (как Фрейд и Сакс) крайне серьезно отношусь к интроспективным отчетам своих пациентов. Таким образом я надеюсь избежать таких ошибок, как неразличение сновидений и фазы быстрого сна.

Если сто из ста человек сообщают, что чувствуют боль, когда их ущипнули за руку, вполне разумно сделать вывод, что щипок за руку вызывает боль, пусть даже в каждом отдельном случае мы вынуждены полагаться на интроспективные отчеты. Это еще более справедливо в тех случаях, когда мы можем проверить результат на себе, имея непосредственную возможность наблюдать интересующее нас явление. Если щипок за руку заставляет меня чувствовать боль, значит, я обладаю личным опытом того, что имеют в виду другие, сообщая о боли.

Чувства трудно изучать, поскольку они по своей природе субъективны, но (при всем моем уважении к бихевиористам) это не дает нам права их игнорировать. Исключив чувства из нашего объяснения деятельности мозга, мы никогда не поймем, как он работает. Та роль, которую чувства играли в конфабуляциях пациента С., прекрасно иллюстрирует этот аспект.

Рассматривая то, что обнаруживается в нашем собственном сознании, мы отмечаем несколько общих категорий. Туда входят, разумеется, «репрезентации» внешнего мира – образы, полученные через восприятие, воспоминания и размышления о них. Этим репрезентациям философы уделяют много внимания, и эмпирическая модель сознания была разработана как раз для их объяснения. Но в сознании мы находим не только репрезентации.

Там содержатся и чувства – ощущения того, что происходит в мире вокруг нас, переживания по поводу наших мыслей об этом мире, наши (в первую очередь) самоощущения, включая те, которые, по-видимому, сообщают о состоянии нашего организма. Кроме того, существуют спонтанно возникающие чувства – эмоции и настроения, которые характеризуют наш опыт переживания окружающего нас мира и формируют наше поведение в нем. Порой они проявляются как телесные ощущения; однако многие настроения, по-видимому, нельзя объяснить ни состоянием нашего организма, ни чем-либо осязаемым во внешнем мире. Разве сознание не изобилует подобными чувствами? И тем не менее нейробиологи в поисках объяснения сознания склонны удивительным образом игнорировать их{137}137
  Например, Фрэнсис Крик и Кристоф Кох в книге «В поисках сознания» (The Quest for Consciousness) поясняли, что в аффекте задействованы «более сложные аспекты сознания» (Crick, 2004, p. xiv), поэтому они «преднамеренно игнорировали… то, как эмоции… помогают формировать нейронные ансамбли, достаточные для сознательного восприятия», и вместо этого сосредоточились на «аспектах сознания, лучше поддающихся экспериментальному изучению», таких как зрительное восприятие (Koch, 2004, p. 94). Как ни странно, они считали механизм осознанного зрения в новой коре более простым вопросом, чем примитивный механизм аффекта в стволовой части мозга, одновременно признавая, что аффект формирует нейронные ансамбли, которые (предположительно) достаточны для сознательного восприятия. В любом случае, даже если проблема аффекта более сложная, это недостаточно веское основание для того, чтобы опускать ее в наших объяснениях сознания. Представьте, что было бы, если бы из физики выбросили описания квантовых эффектов?


[Закрыть].

Просто поразительно то, до какой степени философы-эмпиристы и их научные последователи, бихевиористы и когнитивисты, игнорировали чувства{138}138
  Не хочу сказать, что они игнорировали их полностью; см., например: «Исследование о человеческом разумении» Дэвида Юма (Hume, 1748) (рус. изд.: Юм, 1996).


[Закрыть]. Бихевиористы утверждали, что все научение обусловлено вознаграждением и наказанием, при этом никогда не объясняя, что означают эти понятия. Они проводили тщательные эксперименты, из результатов которых был выведен так называемый закон эффекта. Этот закон гласит, что, если за определенным видом поведения постоянно следует вознаграждение, такое поведение усиливается, а если за ним постоянно следует наказание, оно ослабевает. Такой процесс обучения на основе опыта получил название «обусловливание».

Эдвард Торндайк, сформулировавший закон эффекта, хотел доказать, что животные обучаются методом проб и ошибок, а не с помощью мышления. Но закон эффекта Торндайка по сути представляет собой закон аффекта{139}139
  Это выражение придумал Панксепп (Panksepp, 2011).


[Закрыть], так как подразумевает, что мы (как и другие животные) повторяем те виды поведения, которые дают нам приятные ощущения, и избегаем тех, которые причиняют нам неприятные ощущения. Таким образом, закон эффекта по своей сути не что иное, как принцип удовольствия Фрейда. Но бихевиористы не могли признать существование чего-то столь субъективного, как чувство. Вспомним, например, следующее печально известное заявление Б. Ф. Скиннера: «"Эмоции" представляют собой отличный пример вымышленных причин, которыми мы обычно объясняем поведение»{140}140
  Skinner (1953), p. 160 (рус. изд.: Скиннер, 2017, с. 186).


[Закрыть].

Первоначальная формулировка закона Торндайка разоблачает эту ложь: «Реакции, дающие эффект удовлетворения в данной ситуации, повторяются в этой ситуации с большей вероятностью, а реакции, вызывающие эффект дискомфорта, повторяются в ней с меньшей вероятностью»{141}141
  Thorndike (1911).


[Закрыть]. Слова «удовлетворение» и «дискомфорт» впоследствии были заменены терминами «подкрепление» и «наказание». И вот почему:

Новые термины «подкрепление» и «наказание» используются в психологии иначе, чем в разговорной речи. То, что подкрепляет некое поведение, делает более вероятным его повторение, а то, что наказывает за поведение, снижает вероятность его повторения{142}142
  Mazur (2013).


[Закрыть].

Предлагаемое определение терминов – абсолютно пустое, да иначе и быть не может, ведь ключевые слова здесь «то, что». Это же относится и к бихевиористским терминам «положительное подкрепление» и «отрицательное подкрепление»: что делает подкрепление положительным или отрицательным, если не чувство?

По-видимому, подразумеваемый смысл вознаграждения и наказания состоит в том, что ценность заключена в самом стимуле, а не в реципиенте стимула. Если ко мне подходит конь и я даю ему кусок сахара, он (по закону эффекта) с большей вероятностью подойдет ко мне снова, а если брызну ему в морду соком лимона, он, скорее всего, не станет ко мне возвращаться. Если верить Торндайку, сахар или лимон, таким образом, сами по себе становятся вознаграждением/наказанием за поведение коня; нет необходимости обсуждать чувства, которые они вызывают, даже если такая вещь, как чувства, вообще существует. Это, разумеется, ошибочное рассуждение, которое упускает истинную причину поведения, что приводит к проблеме, на которую сетовал Сакс, – проблеме психики, лишенной субъектности. Одно дело – рассматривать мозг как черный ящик по методологическим причинам. И совсем другое – наделять реалии, находящиеся за пределами этого ящика, каузальными свойствами, которыми они на самом деле не обладают, а затем делать вывод, будто в ящике ничего не происходит.

Идея, что чувства вымышлены, имела множество губительных последствий для науки. Так, на протяжении большей части прошлого столетия, когда исследовались базовые физиологические механизмы энергетического баланса организма, бихевиористы запрещали пользоваться словами «голод» и «насыщение», так как это понятия, которые нельзя увидеть или пощупать. Исследователи поведения должны были говорить только о стимулах и вознаграждениях, связанных с пищевым поведением. Это вопрос не одной лишь семантики. Если нельзя использовать слово «голод», как мы сумеем понять его роль в регуляции питания? Что, если бы это замедлило разработку методов лечения ожирения, основанных на снижении чувства голода? В действительности пищевое поведение регулируется двумя взаимодействующими механизмами мозга: гомеостатической системой, регулирующей запасы энергии, и гедонистической системой, управляющей аппетитом{143}143
  Увлекательное описание соответствующих исследований можно найти в работе: Leng (2018), гл. 16–19.


[Закрыть]. И точно так же, как в случае с телесными аффектами вроде голода, не мог ли запрет на эмоциональную лексику типа «печаль», «страх» задержать развитие методов лечения депрессии и тревожности?{144}144
  См.: Solms and Panksepp (2010).


[Закрыть] Если чувства реальны, то у них, безусловно, есть физиологические корреляты, которые будут упущены, если мы не примем их во внимание.

В моих дальнейших рассуждениях я собираюсь полностью отойти от бихевиористских воззрений. Вслед за Панксеппом – первым нейробиологом, осмелившимся употребить слова вроде «голод» в объяснении регуляции энергетического баланса как у людей, так и у других животных, – я принимаю тот факт, что чувства существуют{145}145
  Panksepp (1974).


[Закрыть]. Я буду исходить из того, что нам известно, что значит ощущать жажду, печаль, уверенность или неуверенность, ощущать, что нас клонит в сон или что нам смешно. Эта гипотеза ничуть не менее обоснованна, чем другие научные предположения о мире природы. И ее можно проверить обычным способом, через опровергаемые предсказания.

Чувства реальны, и мы знаем о них потому, что они пронизывают наше сознание. Более того, по причинам, которые я объясню ниже, они являются источником сознания мыслящего существа, причем отнюдь не в метафорическом смысле. Беря свое начало в древнейших слоях мозга, они орошают мертвую почву бессознательных репрезентаций и наделяют их психической жизнью.