Текст книги "Скрытый источник сознания: В поисках природы субъективного опыта"

Главная функция центрального органа – передавать факт существования нашему «я», постепенно формирующемуся в мозговом потоке. ‹…› Если мы рассмотрим кору в качестве органа, функционирующего как единое целое, то все, что можно о ней сказать, – это то, что она обеспечивает процессы сознания. ‹…› Дальнейшие рассуждения о коре невозможны и излишни{96}96
  Meynert (1867).


[Закрыть].

Конечно, кора головного мозга у человека впечатляет своими размерами{97}97
  Если не считать того неудобного факта, что у некоторых других млекопитающих она больше (например, у слонов). Человеческая кора даже не превосходит кору иных млекопитающих по соотношению объема коры и размеров тела или объема коры и объема подкорковых структур.


[Закрыть]. На ежегодном заседании Медико-психологической ассоциации (ныне Королевский колледж психиатров) в Лондоне в 1904 г. нейроанатом и невролог Альфред Уолтер Кэмпбелл так изложил господствующую тогда точку зрения на этот вопрос:

Рассматриваемый в совокупности, человеческий мозг содержит две разновидности центров, управляющих тем, что можно назвать первичными и высшими эволюционными функциями соответственно; первые являются общими для всех животных и необходимы для выживания – это двигательные центры и центры общих и частных ощущений; вторые представляют собой те сложные психические функции, обладание которыми обеспечивает человеку превосходство над всеми остальными существами{98}98
  Campbell (1904), pp. 651–652.


[Закрыть].

Важно помнить, что сознание в рамках этих представлений состоит всецело из образов памяти, отражающих прошлый опыт восприятия внешнего мира. Поступающие ощущения всего лишь заставляют эти образы и связанные с ними ассоциации подниматься на уровень сознания. Таким образом, вибрации, исходящие от органов чувств, являются допсихическими событиями – триггерами психической активности, но не событиями самой психики. То же относится к функциям исходящих нервов, соединяющих кору с другими частями тела: в этих проводящих путях нет ничего «психического»; они просто передают результаты психической деятельности. Истинная психическая деятельность может происходить только в коре, где хранятся образы памяти.

Мейнерт описывал отношения между корой и внешним миром следующим образом:

Двигательные эффекты нашего сознания, реагирующего на внешний мир, не являются результатом сил, изначально присущих мозгу. Мозг, подобно неподвижной звезде, не излучает собственного тепла: он получает энергию, лежащую в основе всех мозговых явлений, из мира за его пределами{99}99
  Meynert (1884; англ. пер. 1885), p. 160.


[Закрыть]. Стоит, наверное, также уточнить, что, поскольку это было до Фрейда, вся психическая деятельность по умолчанию считалась сознательной. Понятия «психический» и «сознательный» отождествлялись.

Экспериментальные исследования XIX в., сформировавшие наше современное представление о сознании, проводились целиком в рамках этой философской концепции. В конце XIX в. физиолог Герман Мунк установил, что в затылочной коре локализована психическая составляющая зрения (рис. 6). Он заинтересовался поведением собак с экспериментальными повреждениями затылочной коры. Эти несчастные животные были способны видеть, но у них явно отсутствовало нормальное «понимание» того, что они видят: например, они утратили способность узнавать в лицо своих хозяев или распознавать собственные миски, хотя смотрели на них и бродили вокруг, но при этом были способны распознать их с помощью других чувств{100}100
  Munk (1878, 1881).


[Закрыть]. Мунк назвал это нарушение психической слепотой, чтобы отличать его от обычной формы слепоты, вызываемой повреждениями (подкорковых) сенсорных путей, ведущих от глаз к коре{101}101
  Анатомическим основанием для разграничения между слепотой и психической слепотой (зрительной агнозией) считалось открытие Пауля Флешига (Flechsig, 1901, 1905), что «проекционная» стриарная (полосатая) зрительная кора содержит первичные клетки, непосредственно связанные с периферией сетчатки. Эти первичные клетки миелинизированы с рождения и, следовательно, не несут образов памяти. Окружающая «ассоциативная» кора – проводник всех психических функций – миелинизируется намного позже. То же касается других модально-специфических участков коры.


[Закрыть]. Будучи приверженцем философии эмпиризма, он приравнял то, что называл психическим зрением, к способности активировать образы зрительной памяти через ассоциации, в отличие от механической задачи воспринимать первичные зрительные ощущения и запускать двигательные рефлексы. Соответственно, описанное Мунком состояние ныне именуется зрительной агнозией – то есть нарушением визуального распознавания.

Точно такие же клинические явления были вскоре обнаружены и у людей – например, в 1887 г. офтальмолог Герман Вильбранд описал случай фрейлейн Г., женщины 63 лет, перенесшей двусторонний затылочный инсульт{102}102
  Wilbrand (1887, 1892). См. также мой английский перевод исходного отчета Вильбранда, где подробно обсуждаются многие из этих теоретических положений: Solms, Kaplan-Solms and Brown (1996).


[Закрыть]:

Все окружающие считали ее слепой. Тем не менее она понимала, что не полностью ослепла: «Когда у моей постели находились люди, с жалостью говорившие о моей слепоте, я думала про себя: нельзя же быть совсем слепым, если видишь скатерть с синей каемкой, расстеленную на столе в комнате, где ты лежишь». ‹…› Когда эта – в прочих отношениях отличающаяся большим умом – дама встала [после первой потери сознания, последовавшей за инсультом], она обнаружила свое необычное состояние – неспособность видеть при отсутствии слепоты. ‹…› До сих пор она растроганно вспоминает свою первую прогулку после инсульта: каким совершенно другим и незнакомым показался ей город, как сильно огорчена и потрясена она была, когда сиделка впервые провела ее по улицам Юнгфернштиг и Нойер-Валь до городской ратуши, и как заново показывала ей здания и улицы, прежде так хорошо знакомые. Вот что она сообщает о своей реакции женщине, сопровождавшей ее тогда: «Если вы говорите, что это Юнгфернштиг, а это Нойер-Валь, а это ратуша, то, наверное, так и есть, но я их не узнаю». ‹…› Я сказала своему врачу: «Из моей болезни можно сделать вывод, что человек видит больше мозгом, чем глазами; глаз – всего лишь проводник зрения, ведь я вижу все совершенно четко и ясно, но не узнаю, и часто я смотрю на предмет и не знаю, что это такое».

Вильбранд пришел к выводу, что пациентка страдала не обычной слепотой, а потерей зрительной памяти (т. е. расстройством визуального распознавания, понимания или знания). И он заметил, что, в то время как у потерявших зрение пациентов все еще возникают зрительные образы в сновидениях, так как психические образы у них сохранились, пациенты с психической слепотой наподобие фрейлейн Г. утрачивают способность видеть сны. Он спрашивал: как могут возникнуть зрительные галлюцинации без образов зрительной памяти?{103}103
  Это наблюдение Вильбранда опирается на более раннее аналогичное наблюдение Шарко (Charcot, 1883), в котором участвовал пациент, переживавший невизуальные сновидения, откуда возникло название «синдром Шарко – Вильбранда» для неспособности в дневное время повторно представлять себе и распознавать зрительные объекты, а в ночное – видеть сны. Критическое обсуждение представлений о синдроме Шарко – Вильбранда в свете моих последующих открытий можно найти в наших работах: Solms, Kaplan-Solms and Brown (1996) и Solms (1997a).


[Закрыть]

Подобные наблюдения в отношении зрения были потом распространены на другие модальности восприятия. Так, удаление слуховой коры (у собак) вызывало психическую глухоту, ныне известную как слуховая агнозия, при которой травмированные животные больше не могли реагировать на звуки так, как от них ожидалось, хотя явно не были глухими: они реагировали на обычные шумы, но не отзывались на собственные клички. В 1874 г. невролог Карл Вернике заметил нечто похожее у людей, в результате чего сложилась его концепция приобретенных речевых расстройств, получивших название «афазия Вернике»{104}104
  Соответственно, он проводил разграничение между обыкновенной глухотой и «словесной глухотой» (афазией). Афазия Вернике, как считалось, вызывается поражениями участка коры, хранящего слуховые образы слов – воспоминания о звуках речи, в то время как обыкновенная глухота обусловлена поражением подкорковых путей, связывающих этот участок со входящими слуховыми ощущениями. Ранее Поль-Пьер Брока (Broca, 1861, 1865) описал параллельную форму афазии, вызванную повреждениями в центре моторных образов слов, то есть нарушением усвоенных программ артикуляции. По мнению ученика Вернике Людвига Лихтхейма (Lichtheim, 1885), существовали и другие формы афазии, вызванные повреждением транскортикальных ассоциативных путей, ведущих от слуховых и моторных образов слов к абстрактным идеям, которые наполняли конкретные образы значением.
  Подобным образом Генрих Лиссауэр (Lissauer, 1890) подразделял психическую слепоту на два типа: апперцептивный, вызванный повреждением самих образов зрительной памяти, и ассоциативный, вызванный повреждением транскортикальных путей, ведущих от хранящихся в памяти образов визуальных объектов к образам абстрактных идей. Не кто иной, как Фрейд (Freud, 1891), впоследствии переименовал психическую слепоту в зрительную агнозию.
  Аналогично и Гуго Липман (Liepmann, 1900) подразделял психический паралич (апраксию) на апперцептивный и ассоциативный типы – кинестетический и идеомоторный соответственно, о чем уже говорилось в этой книге.


[Закрыть].

То же самое Гуго Липман утверждал в отношении двигательной модальности – по его мнению, повреждения коры приводят к дефектам психической составляющей движения, известным как психический паралич (или апраксия). Разрушение двигательных рефлекторных путей вызывало физический паралич; нарушение коркового центра образов моторной памяти вело к утрате приобретенных навыков движения (так называемая кинестетическая апраксия), а повреждение транскортикальных путей моторных ассоциаций вело к разобщению между целенаправленным движением и абстрактными идеями, такими как символическое значение жестов рук (идеомоторная апраксия){105}105
  Liepmann (1900).


[Закрыть].

Обусловленные подкорковыми нарушениями слепота, глухота и паралич рассматривались как физические заболевания, в то время как зрительные, слуховые и моторные последствия повреждений коры считались психическими – апперцептивными и ассоциативными формами агнозии, афазии и апраксии. Таким образом, разграничение между этими двумя классами расстройств (подкорка vs кора) соответствовало (и продолжает соответствовать) дисциплинарной границе между неврологией и нейропсихологией.

Когда современники Мунка удаляли собакам всю кору, а не специализированные участки, отвечающие за отдельные сенсомоторные модальности, животные не впадали ни в кому, ни в вегетативное состояние; скорее они вели себя как бы бессознательно (в том смысле, как это понимали сторонники эмпирического подхода). У них проявлялась амнезия – то есть они утрачивали все образы памяти и, как следствие, «понимание». Поэтому Фридрих Гольц описывал их состояние как «идиотическое». Тот факт, что собаки не впадали в кому, не удивлял ранних исследователей, так как с позиций теоретических воззрений того времени они ожидали лишь, что животные без коры утратят все приобретенные знания. Эта утрата не обязательно должна была влиять на телесные ощущения и рефлексы, которые считались подкорковыми. Идея, что психическая жизнь состоит только из образов памяти, не вызывала споров. Споры в ту эпоху шли о другом – например, насколько точно можно привязать каждую психическую функцию к определенному участку коры. Никто не сомневался, что все эти функции выполняет кора.

Таким образом, когда в 1884 г. Мейнерт обобщил складывающуюся картину в своей знаменитой книге «Психиатрия»{106}106
  В предисловии он писал следующее: «Читатель не найдет в этой книге иного определения психиатрии, кроме данного на титульном листе: „Клинический трактат о болезнях переднего мозга“. Историческое значение термина „психиатрия“, то есть „лечение души“, подразумевает больше, чем мы способны осуществить, и выходит за границы точного научного исследования».


[Закрыть], он отождествил сознание с совокупностью образов памяти об объектах, порождаемых проекцией периферического отдела сенсомоторной системы на кору, а также транскортикальными ассоциациями между ними и образами памяти, составляющими абстрактные идеи. Естественно, все эти образы, ассоциации и идеи он поместил в кору – согласно вышеприведенной цитате. Он называл ее сознательной частью мозга и утверждал, что она напрямую связана с периферией тела через сенсорные и двигательные нервы. То есть он утверждал, что кора мозга связана с телом независимо от серого вещества подкорки. Он признавал, что подкорковая часть мозга тоже связана как с периферией тела, так и с корой собственными отдельными путями; но он относил эти пути к рефлекторным. Отсюда и упомянутая ранее концепция «двух мозгов», которую привлекают для объяснения поведения детей с гидранэнцефалией.

Так кора стала органом сознания, которое понималось как осознание образов памяти, а подкорковые области мозга записали в бессознательные. В результате появилось представление о том, что сознание целиком состоит из прошлого опыта, оставляющего следы, которые, связываясь друг с другом в ассоциации, формируют конкретные образы и абстрактные идеи. Остальные части нашей нервной системы – периферические сенсомоторные отделы, врожденные и подкорковые структуры, включая и те, что передают ощущения изнутри тела, считались чисто рефлекторными. Таким образом, как ни странно, философское разграничение сознания и тела совпало с анатомическим разграничением между корой головного мозга и его подкорковыми структурами.

В 1960-е гг. Норман Гешвинд, основоположник поведенческой неврологии в США, с энтузиазмом воскресил эти классические представления{107}107
  Absher and Benson (1993), Goodglass (1986). Любопытно, что Антонио Дамасио учился у Гешвинда.


[Закрыть]. Ренессанс ассоцианизма, основанного на эмпирическом подходе, в неврологии совпал с «когнитивной революцией» в психологии. Составленные когнитивистами карты информационных потоков имели заметное сходство с диаграммами, которыми пользовались классики немецкой неврологии для иллюстрации функциональных отношений между корковыми центрами, содержащими разные типы образов памяти. Но, как мы вскоре увидим, современный когнитивизм привел также к осознанию, к 1990-м гг. превратившемуся в уверенность, что многие психические функции (включая восприятие и память) все-таки бессознательны.

Примерно в то же время, когда Гешвинд вновь подтвердил, что нейропсихология верна классической кортикальной теории, основатели будущей аффективной нейробиологии (такие как Пол Маклин и Джеймс Олдс) накапливали наблюдения, свидетельствующие о том, что многие подкорковые ядра, соединяющие мозг с внутренними органами, выполняют также и психические функции. Это были такие функции, как мотивационное влечение и эмоциональные чувства.

Несмотря на эти параллельные разработки в области когнитивной и аффективной нейробиологии, о которых я еще вкратце расскажу, современные неврологи, считая детей с гидранэнцефалией лишенными сознания, опираются в конечном итоге на то самое интеллектуальное наследие – попытки неврологов XIX в. подтвердить теории философов XVIII в. Они придерживаются этого мнения, даже признавая, что старая традиция отождествлять «психику» с сознанием и корой уже списана в архив, что не вся психическая деятельность сознательна и не все сознание обусловлено корой. Иными словами, утверждение, что такое отождествление верно, что «сознание как опыт» непременно помещается в коре, основано скорее на косности теории, чем на научных данных.

Как вы, наверное, уже догадались, я не верю в обоснованность кортикальной теории сознания. Более того, я зайду еще дальше и скажу, что люди и животные могут сохранять сознание даже при полном отсутствии коры. Я думаю, что у ребенка с гидранэнцефалией есть переживание того, «каково это» – быть тем, кто он есть.

Конечно, одна из причин, почему столь непросто узнать о переживаниях пациентов с гидранэнцефалией – даже узнать, есть ли у них вообще внутренние переживания, – состоит в том, что они не могут говорить. Речь – это и в самом деле функция коры, поэтому мы не можем ожидать от людей с отсутствием коры, что они предоставят нам интроспективные вербальные отчеты. Они не могут предоставить нам именно те субъективные свидетельства, которые обычно убеждают нас, что другие люди наделены сознанием, несмотря на проблему «чужого сознания»{108}108
  Кстати, мы знаем, что пациенты, утратившие речь при поражениях коры, сохраняют полное сознание, потому что они способны сообщать о своих чувствах другими способами и делают это. Подробное описание невербальных интроспективных отчетов пациентов с различными типами афазии можно найти в работе Kaplan-Solms and Solms (2000). Если не считать некоторых первоначальных сомнений в XIX в., ученые всегда придерживались единого мнения, что утрата речи не влияет на «интеллект» сколько-нибудь значимым образом.


[Закрыть]. То же относится к животным. Однако существуют люди, которые при утрате значительной части коры тем не менее сохраняют речь. В этих случаях можно просто спросить, «каково это» – быть ими.

Нейрохирурги Уайлдер Пенфилд и Герберт Джаспер удалили под местным наркозом обширные области коры (а в некоторых случаях – даже целые полушария) у 750 человек, главным образом с целью лечения эпилепсии. Они заметили, что такие операции мало влияют на сознание, если судить по собственным сообщениям пациентов, даже непосредственно в момент удаления коры. (Операции на мозге часто проводятся под местной анестезией, и пациент может сообщать хирургу о том, что он чувствует при этом.) Пенфилд и Джаспер пришли к выводу, что иссечения коры не разрушают мыслящую и чувствующую личность, они просто лишают пациентов «определенных форм информации»{109}109
  Merker (2007), p. 65.


[Закрыть]. Я сам бывал на таких операциях, где моя обычная роль заключается в том, чтобы оценивать действие электрической стимуляции на области коры, связанные с памятью и речью, перед тем как хирург сделает разрез. При этом я наблюдал то же самое явление, о котором сообщали Пенфилд и Джаспер.

Однако не вся кора равноценна. Как раз области коры, принимающие входящую информацию от каждого из наших специализированных органов чувств, порождают квалиа[13]13
  От лат. qualitas – «свойства, качества». Термин, используемый в философии сознания для обозначения свойств чувственного опыта, возникающего при восприятии. Когда мы смотрим на объект красного цвета, в сознании, помимо всего прочего, возникает ощущение «красноты» – это и есть пример квалиа. Причем, как следует из проблемы чужого сознания, квалиа у разных людей могут быть (или не быть) разными, даже если эти люди смотрят на один и тот же красный цвет. При ложной слепоте, например, можно сказать, что у человека пропадают зрительные квалиа, т. е. ощущения, возникающие в сознании, когда человек на что-то смотрит. При этом сознание как таковое, по мнению автора, остается. Так как из-за проблемы чужого сознания невозможно представить или описать чьи-либо квалиа, кроме своих, вопрос о полезности этого термина для науки остается дискуссионным. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], связанные с этими чувствами (цвет для зрения, тон для слуха и т. д.). Однако, согласно общепринятой точке зрения, первичные ощущения можно сформировать только после того, как они станут доступны всеобъемлющему типу сознания, который составляет мыслящее «я»{110}110
  См. о различии между «феноменальным сознанием» и «сознанием доступа» у Неда Блока (Block, 1995).


[Закрыть].

Для обозначения соотношения между чувственным сознанием (т. е. простой способностью видеть и слышать) и рефлексивным сознанием (пониманием, что мы видим и слышим) используются различные терминологии. Но все они передают одну и ту же основную идею: человек – нечто больше, чем различные формы чувственной информации, которую он обрабатывает. Вот почему пациенты с повреждениями первичной зрительной коры могут ослепнуть, а те, у кого повреждена слуховая кора, – оглохнуть, но их чувство самости сохраняется. Именно это чувствующее «я» в состоянии догадаться о том, что человек видит, если он лишился зрительных квалиа при ложной слепоте. Такие пациенты утрачивают лишь определенные формы информации. Животрепещущий вопрос заключается в том, что мы можем узнать на примере пациентов, утративших те области коры, которые считаются ответственными за самость?

Существуют три возможных места локализации этой функции. Первое – островковая кора, которая специализируется на интероцептивном самосознании[14]14
  Интероцепция (от лат. interior – «внутренний» и receptio – «принятие, прием») – ощущения внутреннего состояния тела. Идея, что островковая кора может иметь отношение к сознанию, основана на том, что, с одной стороны, эта область участвует в обработке различных интероцептивных сигналов от собственного организма, а с другой – активируется, когда человек испытывает эмпатию по отношению к другим, то есть проецирует чужие ощущения на себя. Сочетание этих функций наводит на мысль, что островковая кора участвует в формировании ощущения, «каково быть собой», т. е. самосознания. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] и, по распространенному мнению, порождает ощущения, из которых складывается чувствующее «я»{111}111
  Craig (2009, 2011).


[Закрыть]. Второе – дорсолатеральная префронтальная кора, образующая супернадстройку над всеми остальными частями мозга и, как обычно считается, обеспечивающая мышление высшего порядка, в том числе осознание чувств{112}112
  Dehaene and Changeux (2005), Baars (1989, 1997). Термин «мышление высшего порядка» ('higherorder thought') взят из: Rosenthal (2005).


[Закрыть]. Третье – передняя поясная кора, активность которой наблюдается при сканировании мозга во время практически всех когнитивных экспериментов. Утверждается, что она служит проводником таких функций, как осмысление информации о самом себе и воля{113}113
  Qin et al. (2010), Mulert et al. (2005).


[Закрыть].

Рассмотрим эти три участка мозга по очереди.

Вот фрагмент разговора Антонио Дамасио с пациентом, островковая кора которого была полностью разрушена в результате вирусного заболевания – герпетического энцефалита{114}114
  Нижеприведенный диалог взят из устного доклада об этом случае, представленного на XII Международном конгрессе по нейропсихоанализу (2011) в Берлине. Впоследствии описание этого случая было опубликовано в работе: Damasio, Damasio and Tranel (2013).


[Закрыть]:

ВОПРОС: У вас есть ощущение себя?

ОТВЕТ: Да, есть.

В: А что, если я скажу вам, что вы ошибаетесь?

О: Я бы сказал, что вы ослепли и оглохли.

В: Вы думаете, что другие люди способны управлять вашими мыслями?

О: Нет.

В: А почему, как вы считаете, это невозможно?

О: Надеюсь, человек сам управляет своими мыслями.

В: А что, если я скажу вам, что ваше сознание – это сознание кого-то другого?

О: Когда мне сделали трансплантацию? Я имею в виду, пересадку мозга?

В: А если я скажу вам, что я знаю вас лучше, чем вы знаете себя?

О: Я бы счел, что вы ошибаетесь.

В: А если я скажу вам, что вы осознаете, что я тоже осознаю?

О: Я бы сказал, что вы правы.

В: Вы осознаете, что я осознаю?

О: Я осознаю, что вы осознаете, что я осознаю.

Этого пациента, обозначенного как Б., группа Дамасио изучала на протяжении 27 лет (он заболел в возрасте 48 лет и умер в 73 года). В опубликованном описании его случая приводится множество нейропсихологических данных, касающихся его способности к чувствам и эмоциональным реакциям. Вот основные выводы:

Пациент Б., у которого полностью разрушена островковая кора, переживал как телесные, так и эмоциональные ощущения. Он сообщал, что чувствует боль, удовольствие, зуд, щекотку, радость, грусть, опасение, раздражение, симпатию и сострадание, и вел себя в соответствии с теми чувствами, о которых сообщал. Он сообщал также об ощущениях голода, жажды, позывах к мочеиспусканию и дефекации и вел себя соответствующим образом. Он искал возможности играть в разные игры, например в шашки, с радостью ожидал прихода гостей, прогулок и выказывал явное удовольствие, когда этим занимался, а также разочарование и даже раздражение, когда ему в этом отказывали. ‹…› Учитывая обедненность его воображения, существование пациента Б. было практически сплошной «аффективной» реакцией на его собственные телесные состояния и скромные запросы со стороны окружающего мира, без вмешательства когнитивного контроля высшего порядка. ‹…› Согласно Крейгу (Craig, 2011), явным признаком самосознания является способность узнавать себя в зеркале, способность, которая, как он пишет, «может обеспечиваться только функциональной, эмоционально значимой нейронной саморепрезентацией». Пациент Б. систематически проходил этот тест. Короче говоря, эти данные противоречат гипотезе, что человеческое самосознание, как и способность чувствовать, полностью зависят от островковой коры и тем более ее передней трети (Craig, 2009, 2011). В случае отсутствия островковой коры нам требуются альтернативные нейроанатомические объяснения того, на чем основывается способность Б. чувствовать и мыслить{115}115
  Damasio, Damasio and Tranel (2013).


[Закрыть].

Бад Крейг и его сторонники утверждают, что аффективные чувства, составляющие чувство собственного «я», возникают в островковой коре. Однако Дамасио обнаружил, что пациент Б., как и декортицированные крысы, после повреждения коры стал еще более эмоциональным, чем был прежде. Предсказание, что такие пациенты должны утрачивать свое чувствующее «я», несомненно, опровергнуто.

То же происходит с людьми, у которых повреждена вторая область из рассматриваемых нами – префронтальная кора, образующая супернадстройку над всеми остальными частями мозга. Эмоциональность пациентов с повреждениями префронтальной коры широко известна; это главный признак так называемого синдрома лобной доли. Его наблюдали еще в 1868 г. в ставшем знаменитым случае с Финеасом Гейджем, получившим травму в результате несчастного случая на производстве, когда железный прут проткнул его череп насквозь:

Равновесие, или баланс, если можно так сказать, между его умственными способностями и животными наклонностями, по-видимому, было нарушено. Он отличается буйным нравом, непочтителен, временами ужасающе сквернословит (что прежде ему было не свойственно), проявляет мало уважения к своим товарищам, не терпит ограничений или советов, когда они идут вразрез с его желаниями{116}116
  Harlow (1868).


[Закрыть].

Некоторые ведущие нейрофизиологи, изучающие эмоции, например Джозеф Леду, полагают, что чувства в буквальном смысле зарождаются в дорсолатеральной префронтальной коре{117}117
  LeDoux and Brown (2017).


[Закрыть]. Согласно этой точке зрения, подкорковые предшественники чувств полностью бессознательны, пока не будут отмечены в сознательной рабочей памяти{118}118
  LeDoux (1999), p. 46, курсив М. Солмса:
  Когда электрическая стимуляция миндалевидного тела у человека вызывает чувства страха (Gloor, 1992), это происходит не потому, что миндалина «чувствует» страх, но скорее потому, что различные нейронные сети, которые активирует миндалина, в конечном итоге обеспечивают рабочую память информацией, которая определяется как страх.


[Закрыть]. Для этих теоретиков эмоции лишь еще одна форма когнитивной деятельности – более того, довольно абстрактная, рефлексивная ее форма. Но если они правы, то почему пациенты, у которых серьезно пострадала рабочая память, проявляют такую эмоциональность? Случай с Финеасом Гейджем – лишь один, самый знаменитый из множества случаев, описанных в научной литературе. Что рефлексивное сознание может добавить к нашей картине, если в поведении этих пациентов столь ярко выражены дорефлексивные формы чувств?

Справедливости ради следует добавить, что многие сторонники кортикальной теории не особо интересуются чувствами. Вместо этого они заняты изучением вклада префронтальных долей в мышление высшего порядка. Гипотезы, вытекающие из этих более общих теорий, тоже несложно проверить на людях с повреждениями префронтальных долей. Полное разрушение префронтальной коры встречается редко – но все же такие случаи известны.

Моему пациенту В. было 48 лет, когда я впервые его обследовал. Он набрал максимум баллов по шкале комы Глазго, что означало «ясное сознание». В 13 лет он перенес разрыв аневризмы в мозге, и ему провели операцию по ретракции лобных долей, чтобы закрыть уязвимый кровеносный сосуд и предотвратить дальнейшие кровоизлияния. Операция, к сожалению, привела к хронической инфекции головного мозга, потребовавшей ряд дополнительных операций, что в конечном итоге вызвало полное разрушение префронтальных долей с обеих сторон (рис. 7).

К счастью, речевые зоны коры у него не пострадали. Вот отрывок нашего разговора:

ВОПРОС: Вы осознаете свои мысли?

ОТВЕТ: Конечно осознаю.

В: Чтобы это подтвердить, я попрошу вас отгадать загадку. Для этого вам понадобится сознательно представить себе мысленную картину.

О: Хорошо.

В: Представьте себе двух собак и одну курицу.

О: Ладно.

В: Вы видите их перед собой мысленно?

О: Да.

В: А теперь скажите, сколько всего ног вы видите?

О: Восемь.

В: Восемь?

О: Ага; курицу съели собаки.

Последняя фраза была сказана со лукавой усмешкой. Возможно, это не самая удачная шутка в мире, но она убедительно подтверждает, что, у пациента, как говорится, «все дома». В. утверждал, что он все осознает, как и пациент Б. у Дамасио, и при отсутствии какой-либо более веской причины, чем радикальный философский скептицизм, я склонен им верить.

Третья и последняя область коры, которой приписывают особую связь с мыслящим и чувствующим «я», – это передняя поясная кора. Пациентов с полным двусторонним разрушением этой области найти достаточно легко, в том числе потому, что эта часть коры регулярно подвергается хирургическим вмешательствам с целью лечения психиатрических заболеваний, таких как обсессивно-компульсивное расстройство. (На свое несчастье, если можно так сказать, передняя поясная кора привлекла столько внимания именно потому, что ее связывают с осмыслением информации о самом себе.)

Рис. 7. МРТ-снимок мозга пациента В., на котором видно полное двустороннее разрушение префронтальных долей

В остром послеоперационном периоде у некоторых из этих пациентов нарушается способность различать вымысел и реальность. Яркий пример такого нарушения описан у Чарльза Уитти и Уолпола Левина (случай № 1):

В ответ на вопрос, что он сегодня делал, он сказал: «Пил чай с женой». Без дальнейших комментариев со стороны спрашивающего он продолжал: «Ой, на самом деле нет. Она сегодня не приходила. Но как только я закрою глаза, эта сцена представляется мне так живо. Я вижу чашки с блюдцами, слышу, как она наливает чай. А потом, стоит мне поднести чашку к губам, как я просыпаюсь, и никого нет».

В: Значит, вы много спите?

О: Нет, не сплю – это вроде как сны наяву… порой даже с открытыми глазами. ‹…› У меня как будто мысли неуправляемые, включаются сами по себе, да так ярко. Я через раз не уверен, было ли это на самом деле или я только подумал об этом{119}119
  Whitty and Lewin (1957), p. 73.


[Закрыть].

Обратите внимание, как часто звучит местоимение «я». Уитти и Левин предполагали, что у их пациента были сложные эпилептические приступы, но об аналогичных переживаниях сообщалось и во многих других описаниях случаев двустороннего повреждения передней поясной коры. Вот, например, случай с моей собственной пациенткой{120}120
  Solms (1997a), p. 186, случай 22.


[Закрыть]. Женщине было 44 года, и она перенесла субарахноидальное кровоизлияние в мозг. Она говорила так:

Как будто мои мысли становятся реальностью – как только я о чем-нибудь подумаю, я вижу, как оно в самом деле происходит у меня перед глазами, и тогда я совсем запутываюсь и порой не знаю, что было на самом деле, а что я только думаю.

Из моего с ней разговора:

Пациентка: Я лежала в постели и размышляла, и затем как будто оказалось так, что рядом мой муж [ныне покойный], и он со мной разговаривает. Потом я пошла мыть детей, и вдруг ни с того ни с сего открываю глаза, и – «Где я?» – а я одна!

Я: Вы спали?

Пациентка: Я так не думаю; все было так, как если бы мои мысли просто стали реальностью.

Сознание в этих случаях явно работает неправильно, но суть не в этом. Никто не спорит, что кора участвует в сознательной обработке информации. Что не выдерживает критики, так это мнение, будто кора порождает у человека осознание своего «я».

Мы наблюдаем живое, целенаправленное и эмоциональное поведение и восприимчивость у людей и животных при полном отсутствии коры. Результаты интроспекции (самонаблюдения) говорят нам, что сознание непосредственно задействовано в этих формах поведения в наших собственных (как предполагается, нормальных) случаях; так что, невзирая на проблему чужого сознания, нам нужны веские основания для того, чтобы считать, что оно не задействовано и в тех и в других случаях. Но когда мы отправляемся на поиск этих веских оснований, мы находим только мертвый груз истории науки, доневрологическую модель сознания, которую произвольно взяли за образец первые исследователи мозга. Мало кто из современных ученых придерживается версии эмпиризма Юма или опирается на «Психиатрию» Мейнерта. Напротив, взгляды Мейнерта часто высмеиваются как «мозговая мифология»{121}121
  Этот эпитет придумал Карл Ясперс (Jaspers, 1963) (рус. изд.: Ясперс, 1997).


[Закрыть]. И тем не менее догма о том, что кора является органом сознания, стала основополагающим постулатом целой области медицины.

Разумеется, кора участвует во многих когнитивных функциях, включая речь. Поэтому мы не можем ожидать интроспективных вербальных отчетов от людей, у которых она полностью отсутствует. Но у нас есть свидетельства из первых рук от пациентов, мозговые нарушения которых не мешают делать саморефлексивные вербальные заявления несмотря на то, что у них отсутствуют именно те части коры, которые, как считается, порождают самосознание в целом. Снова и снова эти пациенты заявляют, что они все осознают, и утверждают, что обладают собственной внутренней «сущностью». Можно ли предположить, что они лгут? А если лгут, то зачем? И есть ли вообще какой-либо смысл в утверждении, что человек, лишенный самосознания, лжет о том, что оно у него есть? Здесь когнитивная нейробиология балансирует на грани внутреннего противоречия – явный признак того, что эта наука свернула не туда.

На мой взгляд, насколько позволяют судить факты, кортикальная теория не выдерживает критики. Нет убедительных доводов в пользу того, что кора обеспечивает разумное существование в том смысле, в каком мы с вами его переживаем каждый день, и есть много убедительных причин считать, что дело не в коре. Источник нашей самости придется поискать где-то еще.