Текст книги "Из «Записных книжек»"

Марк Твен
Из «Записных книжек»

© Перевод. А. Старцев, наследники, 2020

© Агентство ФТМ, Лтд., 2020

* * *

[1865. Старательский поселок Ангел в Калифорнии]

Во французском ресторане в Ангеле каждый божий день фасоль и кофе на завтрак и на обед; кофе жидкий, омерзительный на вкус. Джим Гиллис сказал официанту: «Вы ошиблись, я заказал кофе, а это позавчерашние помои».

22 января 1865. – Счастливо спасся. Темная дождливая ночь. Я подошел к самому краю обрыва. Скала в тридцать футов высотой. Стоял на краю обрыва пять или шесть секунд, раздумывая, шагать дальше или нет, потом услышал, как вода падает вниз в ущелье. К этому времени глаза привыкли к темноте, и я понял, что если бы шагнул последний раз чуть пошире, то был бы уже на дне пропасти.

23 января 1865. – Ангел. Дождь, буря. Во французском ресторане фасоль и помои на завтрак, помои и фасоль на обед, на ужин то и другое в разогретом виде.

24-го. – Весь день льет дождь. Кормят по-прежнему.

25-го. – То же.

26-го. – Дождь, фасоль и помои. Для разнообразия – бифштекс. Пытался отгрызть кусок – без успеха.

27-го. – Тот же рацион, та же погода; ходил на нашу заявку, пришлось бежать обратно.

28-го. – Дождь и ветер днем и ночью. Фасоль и помои три раза в день. Прибавилось какое-то месиво, которое француз именует «рагу». К черту такое рагу!

29-го. – Дела по-прежнему. Погоду мы должны терпеть хочешь не хочешь, но фасоль и помои терпеть не обязаны. Так утверждает Джим Гиллис. О господи!

30-го. – Перебрались в новый, только что открывшийся трактир. Приличная еда и кофе, который честный христианин может пить, не обрекая себя на вечные муки. Сегодня приехал Дик Стокер из Таттлетауна в Туолумне.

Кольман и его скачущая лягушка.

Поспорил с незнакомцем на 50 долларов.

У незнакомца не было своей лягушки, и Кольман отправился на поиски.

Пока он ходил, незнакомец наполнил лягушку К. дробью, и она не смогла прыгнуть. Лягушка незнакомца победила.

3 февраля. – Обедали у француза, чтобы показать Дику, чем он кормит. Заказали «адское варево», фасоль и помои. Француз готовит четыре супа, которые разрешается заказывать только в торжественных случаях. Они известны его посетителям под следующими названиями: «Адское варево», «Разжижение мозга», «Безумие», «Внезапная гибель». Описать их невозможно.

6 февраля. – Человек из Сан-Франциско захватил чужой участок; чтобы закрепить владение, построил на нем дом на низких сваях. Свиньи повадились лазить под дом и хрюкали там по ночам. Хозяин пробуравил дырки в полу, и его жена плеснула на свиней кипятком. Свиньи, стараясь поскорее вылезти наружу, стащили на себе дом вниз с холма. Рано утром законный хозяин снова завладел своим участком.

25 февраля 1865. – Джим, Дик и я покинули Ангел и ушли пешком через перевал в Ослиное Ущелье. Была снежная буря, первая в Калифорнии, какую я видел. Вид с горы великолепный.

[1866. Поездка из Сан-Франциско на Сандвичевы острова]

В море. 9 марта. – Прочитал письма из дому, которые следовало прочитать еще в Сан-Франциско. Россказни о нефти на теннессийских землях; опять мой братец со своей ханжеской болтовней о законе и религии, медлителен и глуп, как всегда; ехать собирается в Эксельсиор, вместо того чтобы ехать в Штаты; шлет мне, как обычно, свои благословения.

Сегодня нашелся старый знакомый. Пока еще не было такого места, где бы я не находил знакомого.

Громадные пространства Тихого океана. Водяная пустыня. Десять дней не видим земли, не встретили ни одного корабля.

Не упускайте случая делать добро – если это не грозит вам большим ущербом. Не упускайте случая выпить – ни при каких обстоятельствах.

Вставай рано. Ранней пташке – жирный червяк. Не поддавайтесь на эту приманку. Я видел человека, который принял поговорку всерьез и встал на рассвете; его укусила лошадь.

14-го. Среда. – Отличная погода. Я болен уже два дня чем-то вроде свинки.

15-го. Четверг. – Свинка, свинка, свинка – сегодня это выяснилось окончательно. Проклятая свинка, ею болеют только дети. Теперь я завезу на острова новую болезнь и истреблю туземное население до последнего человека. Так поступали все белые.

Браун стоптал оба сапога с одной стороны – со стороны крена нашего парохода, и нос ободрал с той же стороны. Думаю, что он имеет право вчинить иск пароходной компании.

[1866. Из Гонолулу в Сан-Франциско]

25 июня. – 29° северной широты. Сегодня вечером испытал истинную радость. Впервые за последние шесть лет увидел сумерки. Ни на островах, ни в Калифорнии, ни в Уошо сумерек не бывает.

Священник (обращаясь к капитану, который клянет матросов, бегущих с корабля на стоянках). Не бранитесь, капитан. Этим ведь делу не поможешь.

Капитан. Вам легко говорить «не бранитесь», брат Дамон, и вы правы, отлично знаю, что правы, но вот послушайте: наберите команду плыть в рай и попробуйте сделать стоянку в аду на какие-нибудь два с половиной часа, просто чтобы взять угля, и будь я проклят, если какой-нибудь сукин сын не останется на берегу.

27-го. Пятница. – Словили двух альбатросов. Оба одного размера – 7 футов и 1 дюйм в размахе крыльев. Крепко привязали одному к ноге деревянную чурку и отпустили летать – низкое издевательство «царя природы» над беззащитной птицей. Когда люди делали свое злое дело, птица глядела на них с укором огромными человечьими глазами.

Плотники, строящие ковчег для Ноя, потешаются над ним, считая его старым фантазером.

13 августа. Сан-Франциско. – И вот я дома. Нет, не дома, снова в тюрьме, – чувство огромной свободы исчезло. Город так тесен, так уныл со своими тревогами, трудом, деловыми заботами. Клянусь, мне хочется снова в море!

Человеку никогда не достичь столь головокружительных вершин мудрости, чтобы его нельзя было провести за нос.

[1866–1867. Поездка морем в Нью-Йорк]

22 декабря. Полночь. – Ровная морская гладь, – нет, не ровная, чуть зыблемая тихим бризом, ветер совсем теплый; отвесно торчащие реи, сияет полная луна, корабль мирно скользит вдоль мексиканского побережья; все спят, только я не сплю. Какая великолепная ночь, как тепло, ласкающий воздух восхитителен.

Никто не доставлял мне в путешествии по морю такого удовольствия, как капитан Нэд Уэйкмен, осанистый, сердечный, веселый, залихватский старый моряк. Он не пьет и не берет в руки карт, бранится, только прикрыв дверь своей капитанской рубки и если нет чужих, но тогда взрывы его фантастического богохульства вселяют в слушателя почтительный восторг. Что до его рассказов… Но вот капитан Уэйкмен собственной персоной; он отдувается и весь в поту, потому что мы идем вдоль южного побережья Мексики и становится жарковато. Вот что он говорит:

– Так, значит, о крысах. Как-то, помню, это было в Гонолулу, мы со стариной Джозефом – он был еврей по национальности, позже разбогател в Сан-Франциско, как Крез – собрались ехать домой пассажирами на новом с иголочки бриге, он шел еще только в третье плавание. Мы уже были на борту, и наши сундуки стояли в трюме. Джозеф решил непременно плыть вместе со мной – даже пропустил из-за этого один рейс, – потому что он был непривычен к морским путешествиям и хотел быть в компании с моряком. Бриг наш покачивался на причальном канате посреди буйков, канат был закреплен на пирсе возле груды дров. И вот с брига лезет преогромнейшая крыса – разрази меня бог, никак не меньше кошки! – мчится по канату и – на берег, а за ней другая, третья, четвертая, и все галопом по канату, одна за одной впритирку, так что и каната под ними не стало видно, форменная процессия на двести ярдов вдоль всего пирса, что твои муравьи. Тут канаки стали хватать поленья дров, обломки лавы и коралла и швырять в крыс, чтобы сбить их в воду. Вы думаете, это подействовало на крыс? Ничуть, ни малейшей чуточки, клянусь спасением души. Они не остановились ни на полсекунды, пока не сошли все до одной на берег с этого новехонького нарядного брига. Тогда я подзываю лодку; канак подходит к бригу и взбирается на борт. Я говорю ему:

– Видишь этот сундук в трюме?

– Вижу.

– А ну тащи его в лодку и – на берег, и чтобы одним духом!

Джозеф, еврей, говорит:

– Что это вы задумали, капитан?

А я отвечаю:

– Что я задумал? Забираю сундук на берег, вот что я задумал.

– Забираете сундук на берег? Господи боже, да зачем?

– Зачем? – говорю я. – Вы заметили этих крыс? Вы видели, что крысы ушли с нашего брига? Он обречен, сэр, он обречен. Никакие молитвы не спасут его. Он не вернется из плаванья, сэр. Больше его никто никогда не увидит.

Джозеф говорит канаку:

– Эй, забирай и мой сундук на берег.

И вот, сэр, бриг ушел из Гонолулу без крыс на борту, и больше ни одна душа его не видела. Мы отплыли на старой посудине, она прогнила до того, что по палубе нужно было ходить на цыпочках, чтобы не провалиться в трюм, а ночью, когда море забушевало, нам с коек было видно, как брусья обшивки гуляют в своих пазах взад-вперед, дюймов этак на одиннадцать, – это было форменное решето, сэр, а корабельные крысы – ростом с борзую и такие же тощие, они отгрызли все пуговицы с наших сюртуков, и их было такое множество, что однажды, когда на нас налетел шквал и они перебежали на штирборт, корабль потерял управление и чуть не пошел ко дну… Так вот, мы доплыли благополучно, а все потому, что на борту имелись крысы, можете мне поверить!

На первом же пароходе на Сан-Хуан-Ривер человек, стоявший у трапа, сказал: «Разрешается сходить на берег только пассажирам первого класса. У вас какой билет?» Это было сказано самым дерзким тоном. Затем он пропустил множество пассажиров третьего класса, не задавая им никаких вопросов. Хорош, должно быть, у меня вид!

На втором пароходе всех пассажиров первого класса пропустили беспрепятственно, а меня снова остановили.

Будь проклят во веки веков тот, кто изобрел гнусную крохотную лампочку, устанавливаемую в пароходных каютах! Это молитва от души.

С разрешения капитана держу в каюте безопасный фонарь.

Пароходный писарь трудится над списком пассажиров для таможенных властей, причем составляет его по своему разумению, например:

«Мисс Смит, 45 лет, из Ирландии, модистка» (на самом деле, это молодая и богатая дама).

«Марк Твен из Терра дель Фуэго, кабатчик».

[1867. Путешествие на «Квакер-Сити»]

Провел день в Севастополе. Печальное зрелище – разрушенные до основания дома, лес разбитых труб. Не насчитал и трех десятков домов, пригодных для жилья, – все они отстроены заново.

Побывал на Редане и на Малаховом. Принес несколько пушечных ядер и другие портативные сувениры.

Множество прелестных молодых дам, англичанок и русских, посетили сегодня пароход и провели у нас всю вторую половину дня. Восхищались размерами парохода и отличным оборудованием. Если бы мы могли привезти гостей назад, то взяли бы их с собой в Одессу. Приятно снова слышать родную речь.

Некоторые из джентльменов настойчиво советовали нам заехать с визитом к императору, сказали, что нас наверняка великолепно примут, они же заранее телеграфируют ему о нашем приезде и даже пошлют нарочного. Император проводит знойное время года на небольшом приморском курорте, в 30 милях отсюда.

По некоторым причинам мы отказались; все, разумеется, очень сожалели об этом.

Давно уже мы не проводили день так весело.

Повсюду в стенах отверстия от бомб, некоторые очень аккуратные, словно выбитые каменотесом. Кое-где ядра торчат в стенах, и от них идут ржавые пятна.

Город уничтожен полностью. После ужасной восемнадцатимесячной осады не осталось ни одного неразрушенного строения.

25 августа. – Плывем назад в Ялту, чтобы нанести визит российскому императору. Он телеграфировал по этому поводу одесскому генерал-губернатору. Все улажено.

О боже! Какая поднялась возня! Созываются собрания! Назначаются комитеты! Сдуваются пылинки с фрачных фалд!

«Ваше императорское величество!

Мы, горсточка частных граждан Америки, путешествующих единственно ради собственного удовольствия, скромно, как и приличествует людям, не занимающим никакого официального положения, и потому ничто не оправдывает нашего появления перед лицом вашего величества, кроме желания лично выразить признательность властителю государства, которое, по свидетельству доброжелателей и недругов, всегда было верным другом нашего любимого отечества.

Мы не осмелились бы сделать подобного шага, если бы не были уверены, что выражаемые нами слова и вызывающие их чувства только слабый отголосок мыслей и чувств всех наших соотечественников – от зеленых холмов Новой Англии до далеких берегов Тихого океана. Нас немного числом, но наш голос – голос целой нации!

Одна из ярчайших страниц, украсивших историю человечества с той поры, как люди начали ее писать, была начертана рукою вашего императорского величества, когда эта рука расторгла узы двадцати миллионов рабов. Американцы особо ценят возможность чествовать государя, совершившего столь великое дело. Мы воспользовались преподанным нам уроком и в настоящее время представляем нацию столь же свободную в действительности, какою она была прежде только по имени. Америка многим обязана России, она состоит должником России во многих отношениях, и в особенности за неизменную дружбу в годины ее великих испытаний. С упованием молим Бога, чтобы эта дружба продолжалась и на будущие времена. Ни на минуту не сомневаемся, что благодарность России и ее государю живет и будет жить в сердцах американцев. Только безумный может предположить, что Америка когда-либо нарушит верность этой дружбе предумышленно-несправедливым словом или поступком.

(Подписано): Сэм. Л. Клеменс, председатель.

Д. Крокер, А. Н. Сэндфорд, полк. Кинни, Уильям Гибсон – члены комитета

От имени пассажиров американского парохода «Квакер-Сити», капитан К. К. Дункан.

Ялта, Россия, 25 августа 1867 года».

Наконец разделался. Приветственные адреса монархам не являются моей специальностью. Во всяком случае, если адрес получился хуже, чем следовало, вина не только моя, другие члены комитета могли бы помочь, им делать совершенно нечего, а у меня забот полные руки. Без возни с этим адресом я дописал бы корреспонденцию в «Нью-Йорк трибюн» и уже заканчивал бы вторую в Сан-Франциско.

Прием у императора состоится завтра днем в его летнем дворце.

26 августа. – Императорские экипажи ждали нас в 11 часов, и в 12 мы были во дворце.

Через пять минут вышли император, императрица, великая княжна Мария и маленький великий князь и любезно нас приветствовали.

Одесский консул прочитал наш адрес. Во время чтения царь несколько раз повторял: «Мило, очень мило»; потом сказал: «Спасибо вам, большое спасибо!»

Беседа заняла полчаса, после чего царь и его свита провели нас через весь дворец; потом показали очаровательный дворец маленького наследника.

Был уже второй час. Великий князь Михаил пригласил нас осмотреть его цветники, парк и дворец и позавтракать у него. Так мы и сделали.

С нами отправились князь Долгорукий и веселый граф Фестетикс, который женится на дочери генерал-губернатора. Также морской министр и много дам и господ, принадлежащих к императорской свите.

Великий князь Михаил – славный парень, а жена его – одна из самых любезных дам в этом любезном обществе. И он и она очень общительны.

Случай в парке и другой во дворцовом дворе, где стоит фонтан и разбиты цветники, а также происшествие у дворцового портика под роскошными кариатидами, копирующими Эрехтейон в Афинах, я никогда не доверю неверной бумаге. Довольно того, что я их запомнил. Всякий, у кого есть чувство юмора, не забудет их никогда.

Вскоре после того как мы прибыли к великому князю, пришла императрица, с ней великая княжна Мария, а потом и сам император. Он выглядит много величественнее императора Наполеона и в сто раз величественнее турецкого султана. Мы провели здесь почти полдня.

27 августа. – На набережной расстелили ковры, и к нам на пароход прибыл генерал-губернатор со своим семейством. Мы салютовали ему девятью пушечными выстрелами…

Бал с шампанским.

28 августа. – Вчера вечером отплыли в Константинополь – салют, фейерверк. Прелестная маленькая плутовка, с которой я отплясывал на балу этот фантастический русский танец, не выходит у меня из головы. Ах, почему я не умею говорить по-русски! Но она, конечно, поняла, что я хотел ей сказать на нелепом английском языке, которого она не знала.

Наш визит к императору произвел, как видно, впечатление. Блистательная Порта в сильной тревоге. Это к добру; они только что получили резкую резолюцию конгресса по поводу восстания на Крите и, быть может, воздержатся теперь от столь же резкого ответа. Быть может, мы даже предотвратим войну – кто знает?

[1867. В Вашингтоне]

Слава – дым, успех – случайность; единственное, что надежно на земле, – безвестность.

На этом пароходе пили мало; в точности как в конгрессе: алкоголь запрещен везде, кроме как в совещательных комнатах; поступает в демиджонах, выступает в демагогах.

Представлен генералу Гранту. Я сказал, что счастлив с ним познакомиться, он сказал, что не может похвалиться тем же.

[1877. Поездка на Бермудские острова]

Белейшие и очаровательнейшие трубы на крышах отбрасывают мягкую тень. Это не белизна мрамора, что-то другое, еще белее, ярче, изысканней, – больше всего напоминает белизну сахара. Никаких следов каменной кладки ни на трубах, ни в стенах. Просто большой кусок сахару, вырубленный из цельной головы; в нем продолбили оконные проемы и закрыли их зелеными жалюзи.

Наш негр заявил, что здесь каждый знает каждого. Вскоре после этого, когда мы выехали за город, Твичел сказал:

– Смотрите, собачонка. По-моему, она потеряла хозяина и выбилась из сил.

– Собака принадлежит старику Ноксу.

Значит, наш возница знает каждую собаку. Впрочем, это не большая заслуга, собак очень мало. Недостача собак компенсируется изобилием кошек.

Впереди шел человек. Мы сказали вознице:

– Обгоните его.

– Не надо, он сейчас свернет за угол.

Я удивился: почем он знает? Он оказался прав, потому что знал этого человека и знал, где тот живет. Он знает всех. Прохожий свернул за угол.

Дома и кровли как белая сахарная глазурь на торте.

Отплыли в 4 часа дня. Судовой доктор утверждает, что у него есть верное лекарство от морской болезни. Ходит по палубе и раздает его дамам, повторяя, что средство верное. Тем временем мы приближаемся к рифам.

7 часов вечера. – Все дамы в постели, страдают морской болезнью. Уцелела только жена шотландца.

7 часов 30 минут. – Жена шотландца рухнула.

8 часов вечера. – Доктор перегнулся за поручни и выворачивает себя наизнанку. Вот вам и верное средство от морской болезни!

Политические партии, попрекающие одна другую за взяточничество и проч., в период, когда они стояли у власти, похожи на волка, который заглянул в хижину к пастухам, увидел, что они едят ягненка, и сказал:

– Ну конечно, когда вы это делаете – все в порядке; а какой поднялся бы шум, если бы это сделал я!

Старик сказал: «Когда я размышляю об окружающих меня страданиях, которые разрывают мне сердце, когда я вспоминаю, что это всего только капля в океане, в необъятной Атлантике горя, на которую каждодневно взирает Бог, я негодую на легкомысленных людей, которые славят Бога и не думают о том, что его нужно жалеть».

[1877. Разные заметки]

23 ноября 1877. – Эдуард VI и нищий мальчик случайно меняются местами накануне кончины Генриха VIII. Принц, в лохмотьях, – бедствует, а нищий, ставший принцем, терпит муки дворцовой жизни вплоть до самого дня коронации в Вестминстерском аббатстве, когда все разъясняется.

Человек, назначенный надзирателем к умалишенным, по ошибке попадает в дом, где живут совершенно здоровые люди. Дело происходит в Англии, и они называют его «смотрителем», так как уверены, что он – новый смотритель охотничьих угодий, которого они ожидали. А тот, кого они ждали, тем временем управляет сумасшедшим домом и находится в большом затруднении.

Эту идею мне дал Дайон Бусико, драматург. Советовал разработать.

Разные отделы рая. В каждый особый вход.

У одного входа встречают кабатчика: артиллерийский салют, сонмы ангелов, великолепное факельное шествие. Он воображает, что ему суждено стать украшением райского общества. Но вот торжества кончились, и он впадает в полное ничтожество. Что еще обиднее – ему приходится три недели отбывать повинность: день и ночь с факелом в руках орать до хрипоты в честь каких-то подонков, которых он охотно послал бы к черту.

Уэйкмен годы и годы в полной тьме, в пространстве, отделяющем одну солнечную систему от другой.

Славная система правительства, нечего сказать, при которой такого человека, как Р. Г. Дана, невозможно избрать, а в сенат посылают Джонса, годного разве лишь на то, чтобы быть тайным ходатаем в уголовном суде, – система, при которой выдающийся и достойный гражданин не может стать президентом.

Полюбуйтесь на этот список:

Полк, Тайлер, Пирс и так далее, почти что избран Тилден, которого должны судить за мошенничество. Половина избирателей за него проголосовала.

Ничтожный конгресс из невежд и самозванцев. Продажная шайка грабителей.

Единственное, о чем напоминает церковное пение, – это о кресле зубного врача.

Жаждал вашей крови, словно проситель, которому вы только что оказали содействие.

Конгрегационистское кладбище в Вашингтоне. Каменные плиты даже для тех конгрессменов, которые похоронены в другом месте. Столь краткое величие никогда еще не рождало более вздорного тщеславия. По-настоящему взрослый человек должен считать пошлостью членство в конгрессе.

Уехавший за границу получает льготы умершего. Я больше не с вами, и что вы ни скажете про меня, мне безразлично, – о, как это не безразлично мне, когда я с вами и один из вас! Я знаю, вы воздержитесь от наиболее обидных слов, потому что они не могут уязвить меня: я далеко и не услышу их. Вот почему мы не обижаем умерших.

Какая малая величина сенатор или конгрессмен в Нью-Йорке, и какая он шишка в Вашингтоне!

Я думаю, что наше законодательство было бы в лучшем состоянии, если бы столица, куда доставляют этих надутых провинциальных ослов, была перенесена в Нью-Йорк. Конгрессу следует заседать в большом городе.

Я помню, как эти ничтожные конгрессмены появлялись к завтраку у Арлингтона, каждый с пачкой писем и деловых бумаг, вся повадка их и видимое наслаждение, которое они извлекали из разыгрываемой комедии, показывали, что в берлогах, откуда они сюда явились, письма были в диковину.

Еще добрый час после завтрака они продолжали сидеть за столом, чтобы на них смотрели. Пытались делать вид, что решают судьбы империи, читали свои письма, хмурили брови и т. п. Нью-Йорк выбил бы чванство из этих карликовых конгрессменчиков, да еще как!

В одежде и в манерах ньюйоркцев, как мужчин, так и женщин, есть какая-то аккуратность и ловкость, которой нет у приезжих. В поезде, на пароходе или еще где-нибудь часто задаешься вопросом: откуда этот господин или эта дама? Относительно ньюйоркцев такого вопроса не возникает. Вы можете одеться у нью-йоркского портного – это не поможет, вы никого не обманете. Вы – переодетый провинциал, это вам скажет даже слепой.