Текст книги "Приключения Гекльберри Финна"

Я вывел каноэ на простор и огляделся, но если вокруг и была какая-то лодка, я бы всё равно её не заметил, потому что звезды в тени не очень хорошо видны. Затем мы вывели плот и заскользили вниз по течению в тени, мимо подножия острова в страхе и мертвом молчании.

Глава XII

Должно быть, около часа ночи мы наконец добрались до острова, и плот, как нам казалось, двигался очень медленно. Если бы нам повстречалась, мы собирались на каноэ выскочить на берег Иллинойса. Хорошо, что лодка не появилась, потому что мы и не подумали положить ружьё в каноэ, или леску, или даже что-нибудь из еды. Мы так истошно гребли, что нам было не до рассуждений о многих вещах. Хотя понятно, что не стоило оставлять все вещи на плоту.

Если люди и отправились на остров, я думаю, они нашли костер, который я зажёг, и караулили его всю ночь, ожидая Джима. В любом случае, они были далеко от нас, и если мой костёр нк смог их надуть, это было не по моей вине. Я хотел обмануть их, как только мог.

Когда показалась первая полоса восхода, мы пристали к буксирной башне на большом изгибе со стороны Иллинойса, и нарубили топором свежих веток, чтобы накрыть ими плот. Ондолжен был выглядеть так, будто на отмели была пещера. Хотя и так на песчаной косе толстенные деревья сплетались как зубья драконов.

На берегу Миссури нас укрывали горы и грозный бор на стороне Иллинойса. Фарватер проходил ближе к берегу Миссури в этом месте, поэтому мы не опасались, что кто-то нас потреводит. Мы пролежали там весь день и наблюдали, как плоты и пароходы плыли вниз вдоль берега Миссури, и вязаные плоты и тяжело гружёные пароходы боролись с сильным течением посередине реки. Я все рассказывал Джиму о том, как болтал с этой женщиной, а Джим говорил, что она умная гнида, и если бы она сама пошла за нами, а не эти ослы, то не стала бы садиться и тупо смотреть на костер – нет, сэр, она сразу бы взяла собаку. Ну, тогда я спросил, почему она не могла сказать мужу взять собаку? Джим сказал, что он уверен, что она подумала об этом, когда мужчины уже были готовы начать охоту, и они должны были отправиться в город за собакой, а на это уж точно ушла уйма времени, иначе нас как пить дать не было бы в шестнадцати-семнадцати милях ниже деревни – нет, конечно, мы бы поневоле попали в тот же город. Ну, я ему сказал, что мне по фигу, по какой причине они не зацапали нас, если у них это всё равно не выгорело.

Когда уже начинало темнеть, мы высунули головы из чащи, и стали оглядываться вверх, вниз и поперек, ничего мы не увидели, поэтому Джим взял несколько верхних досок плота и соорудил плотный вигвам, чтобы залезть и спрятаться в жару и ливень, и чтобы все было сухо. Джим сделал пол для вигвама и поднял его на фут или выше уровня плота, так что теперь одеяла и все вещи были вне досягаемости волн парохода. Прямо в середине вигвама мы сделали слой грязи глубиной около пяти или шести дюймов с рамкой вокруг него, чтобы удерживать его на своем месте. Так можно было разжечь огонь в ненастную погоду или холода, вигвам не позволил бы его увидеть со стороны. Мы также сделали запасное рулевое весло, потому что одно могло в любой момент сломаться на зацепе или с ним могло случиться что-то еще. Мы установили короткую раздвоенную палку, чтобы повесить старый фонарь, потому что мы всегда должны были ночью зажигать фонарь, когда видим пароход, идущийвниз по течению, чтобы не быть задавленными, и мы не должны были бы зажигать его, когда пароход идёт вверх по течению, за исключением перекатов, где тоже нужно зажигать фонарь, уровень реки был довольно высок, очень низкие банки немного скрыты водой, таким образом, лодки не всегда шли по фарватеру, но рыскали в поисках попутного течения.

В эту вторую ночь мы кочевали семь или восемь часов, с потоком, который составлял более четырех миль в час. Мы ловили рыбу и говорили, и время от времени плавали, чтобы не заснуть. Это было очень здорово – плыть по большой реке, лёжа на спине и глядя на звезды, и нам никогда не хотелось говорить громко, и часто нередко мы смеялись – только тихим смешком. Стояла прекрасная погода, всё время, и с нами вообще ничего не происходило – ни той ночью, ни следующей, ни другими. Каждую ночь мы проходили мимо городов, некоторые из них были на черных склонах холмов, там всегда была просто кучка огоньков. А домов не было видно совсем. На пятую ночь мы проходили мимо Сент-Луиса, и это было похоже на то, как будто весь мир загорелся. В Санкт-Петербурге люди говорили, что в Сент-Луисе живёт двадцать или даже тридцать тысяч человек, но я никогда не верил в это, пока не увидел это прекрасное озарённое светом пространство в два часа ночи. Там не было слышно ни звука; все спали. Каждый вечер я обычно пробирался на берег примерно к десяти часам к какой-нибудь маленькой деревушке и покупал на десять или пятнадцать центов еды, бекона или чего-нибудь ещё, чтобы поесть; и иногда я прихватывал цыпленка, которому не сиделось на месте, и брал его с собой. Папа всегда говорил, возьми цыпленка, когда у тебя будет шанс, потому что, если ты не хочешь съесть его сам, ты всегда можешь легко найти того, кто это сделает с удовольствием за тебя, а доброе дело никогда не забывается. Впрочем, я никогда не видел папу, чтобы он сам не хотел цыплёнка, но говорил он всегда так.

Утром перед рассветом я бегал на кукурузные поля и заимствовал арбуз, или дыню, или тыкву, или свежую кукурузу, в общем, вещи такого рода. Папа всегда говорил, что в том нет особого греха, что ты одолжил чужие вещи, если ты не прочь вернуть долг через некоторое время; но вдова сказала, что это не что иное, как мягкое наименование воровства, и никакой приличный человек не сделает этого. Джим сказал, что он считает, что вдова была отчасти права, и папа был отчасти прав; так что лучший способ был бы для нас выбрать две или три вещи из списка и сказать, что мы больше их не займём ни когда, – тогда он считал, это позволит нам без особого вреда заимствовать все остальные. Поэтому мы проговорили об этом всю ночь, дрейфуя по реке, пытаясь решить, отказаться ли от арбузов, тыкв или дынь, или ешё чего. Но к дневному свету мы все это успокоились и пришли к выводу о том, чтобы бросить финиковые гроздья и лесные яблокии. Мы не чувствовали себя прямо перед этим, но теперь все было удобно. Я был рад тому, как это получилось, потому что финиковые гроздья никогда не бывают хорошими, а лесные яблоки не созреют еще два или три месяца. Мы время от времени умудрялись подстрелить дикую утку, которая рано вставала или не ложилась спать достаточно поздно. Нет, если считать всё на круг, мы жили довольно привольно. В пятую ночь под Сент-Луисом у нас был сильный шторм после полуночи с грозой и молнией, и дождь лился сплошной стеной. Мы остались в вигваме, и пусть плот сам позаботится о себе. Когда вспыхнула молния, мы увидели большую прямую реку впереди и высокие, скалистые скалы с обеих сторон. От неожиданности я крикнул:

– Хелло, Джим, посмотри-ка туда!

Это был пароход, который разбился на скале. Мы дрейфовали прямо к нему. Вспыхнувшая молния осветила всё с небывалой яркостью. Пароход наклонился и точал частью верхней палубы над водой, и мы могли видеть, с небывалой ясностью каждый шпенёк и кресло у большого колокола, со старой сутулой шляпой, висящей на спинке. Ну, это было ночью и в бурю, и все было так таинственно, что я чувствовал себя так, как чувствовал бы себя любой другой мальчик, видя мрачную жертву крушения, лежащую так печально и одиноко посреди реки. Мне захотелось залезть на борт этой посудины и спуститься внутрь и посмотреть, что там случилось. Поэтому я говорю:

– Джим, идём на абордаж!

Сначала Джим ерепенился и хорохорился против этого. Он говорит:

– Хватит тебе маться всякой ерундой! Какой пароход! Как говор ится, не бери гниль – не завоняет! Да и помимо того, там наверняка есть сторож!

– Твоя бабуля там сторожит! – говорю я, – Сторожить там нечего, кроме каюты и лоцманской будки! И ты думаешь, что найдётся сумасшедший, готовый жертвовать своей жизнью ради каюты и лоцманской разбитой посудины, готовой каждое мне развалиться на скалах и пойти на дно?

Джим не смог ничего сказать в ответ, по моему он и не пытался.

– И кроме того, – говорю я, – мы могли бы взять что-нибудь стоящее из каюты капитана. Сигары, держу пари, минимум пять центов за штуку, солидные деньги. Капитаны пароходов всегда богаты и получают шестьдесят долларов в месяц, а они не заботятся о центах, когда им надо купить ценную, стоющую вещь. Держи свечу в кармане, я не успокоюсь, Джим, пока мы не пороемся там. Ты думаешь, Том Сойер стал бы медлить на нашем месте? Ни черта подобного! Ни за какие коврижки не стал бы медлить. Он назвал бы это приключением – вот как он это назвал, и он бы пошустрил тут, как надо, даже если помирал бы. Шикарный стиль! Он изобрёл бы какую-нибудь штуковину, как пить дать? Дал бы жару всем! Ты бы думал, что Христофор Колумб открыл что-то там и сделал презентацию Царства Божия! Как бы мне хотелось, чтобы Том Сойер был здесь, са нами!

Джим немного поворчал, но наконец сдался. Он сказал, что нам не стоит много болтать попусту, ничего это не даёт, и притом надо говорить очень тихо. Молния снова осветила мрачную картину кораблекрушения как раз вовремя, и тут мы достигли подъёмной стойки и быстро пристали и привязались к ней.

Потом мы влезли на палубу. Она была сильно накренена. Мы пробирались наклонной палубе в полной темноте, по направлению к рубке, чувствуя, как скользят ноги, при этом мы широко расставляли руки, чтобы ни на кого не наткнуться, потому что было темно, как в аду, и мы ни черта не видели. Довольно скоро мы упёрлись в световой люк и пролезли в него, следующий шаг привел нас к двери капитана, которая была открыта, и Джим скатился вниз по коридору, и тут, клянусь всеми святыми, ба, мы видим свет! и в ту же секунду, кажется, слышим низкие голоса вон там, внутри!

Мы переглянулись. Джим что-то шептал, но я не сразу его понял. Он сказал дрожащим голосом, что чувствует себя больным, хворым, сирым и покинутым, и просил, чтобы это я пошел вместо него. Я говорю, хорошо, и уже собирался вернуться на плот, когда как раз услышал голос. Кто-то и сказал:

– О, пожалуйста, не надо, мальчики! Прошу вас, не трогайте меня! Клянусь, я никогда никому не скажу!

Другой голос сказал довольно громко:

– Ты лжёшь, Джим Тернер! Хватит нас обманывать! Ты всегда хотел заполучить кусок побольше твоего рта, и всегда, когда тебе отказывали, ты грозил, что донесёшь на нас! Что бы ты не говорил теперь, тебе никто не поверит! Ты слишком много издевался над снами! Ты – самый злой пёс и самый большой предатель в этой стране!

К этому времени Джим уже отбыл на плот. Я с любопытством расхохотался и говорю себе: Том Сойер теперь не отступит, и я тоже этого не сделаю. Я постараюсь выяснить, что здесь происходит. Я тут же упал на колени и по низкому коридору пробирался в темноте на корму, пока между мной и рубкой осталась только одна каюта. Затем я увидел мужчину, растянувшегося на полу и связанного по рукам и ногам, и двух мужчин, стоявших над ним, и у одного из них был тусклый фонарь в руке, а у другого был пистолет. Он направлял пистолет в голову мужчины, лежащего на полу и говорил:

– У меня на тебя руки чешутся! Шлёпнуть бы тебя, мерзкий скунс!

Человек на полу сморщился и сказал:

– О, пожалуйста, не надо, Билл! Я никому не скажу!

И каждый раз, когда он заканчивал свои причитания, человек с фонарем смеялся и говорил:

– Дело не в тебе! То, что ты больше никому ничего не скажешь – это абсолютная истина, ни прибавить, ни убавить! Если я не додумался связать его, он бы убил нас обоих. Потому что мы держимся за своё и никому ничего не отдадим – вот зачем. Но сейчас ты на полу, и не собираешься больше никому угрожать, Джим Тернер. Убери пушку, Билл!

Билл говорит:

– Чёрта с два, Джейк Паккард. Я за то, чтобы прикончить его, ведь это он убил старого Хэтфилда – и разве он этого не заслуживает того же?

– Но я не хочу его убивать! У меня есть для этого веские причины!

– Благослови тебя бог за такие слова, Джейк Паккард! Я никогда не забуду их, пока живу! – проронил мужчина на полу, и вроде даже пустил слезу.

Паккард не обратил на это никакого внимания, но повесил фонарь на гвоздь и направился к тому месту, где я затаился в темноте, и махнул Биллу идти вслед. Я пятился быстро, как мог, примерно на два ярда, но пароход накренился так, что времени у меня не было; поэтому, чтобы на меня не наткнулись, я вполз в каюту, какая была повыше их. Человек ушёл в темноту, и когда Паккард добрался до моей каюты, он сказал:

– Вот-сюда!

И он вошёл внутрь, и Билл после него. Но прежде чем они вошли, я заскочил на верхнюю койку, сжался в углу и страшно сожалел, что попал сюда. Они стояли совсем рядом, держа руки на уступе койки и разговаривали. Я не мог их видеть, но я мог сказать, где они были из-за сильного запаха виски, которые они попивали. Я радовался, что не пью виски, но в любом случае это не имело большого значения, что они всё равно не могли меня обнаружить, потому что я почти не дышал. Я был слишком напуган. И, кроме того, как тут дышать, когда в уши лезут такие разговоры. Они говорили глухо и серьезно. Билл хотел убить Тернера. Он говорит:

– Он сказал, что скажет, и он это сделает. Даже если бы мы теперь отдали ему обе наши доли, это не имело бы никакого значения после того, как мы его угостили по полной. Зуб даю, и клянусь, он сдаст нас государству, ты меня слышишь? Я за то, что избавиться от него и одновременно от наших проблем.

– Да, – сказал Паккард едва слышно.

– Чёрт тебя подери, я было начал думать, что ты против. Ну, тогда все в порядке. Идём и прикончим его.

– Подожди минутку! Я ещё не всё сказал! Слушай меня! Стрельба – это конечно прекрасно, но есть более тихие способы, если это нужно сделать. Но то, что я говорю, это: нехорошо идти в суд с верёвкой на шее, если вы можете уладить всё тихо, без шума и пыли, чтобы всё получилось само собой и очень уж напрягаться не пришлось! Разве это не так? Верно я говорю?

– Держу пари, что так и есть. Но как ты собираешься обтяпать это дельце?

– Что ж, моя идея такова: мы прошерстим и собирём все, что осталось в каютах, спустим всё это на берег и спрячем товарец! Тогда мы сядем и подождем как следует. Уверяю тебя, не пройдёт и пары часов, эта старая лохань разобьется о скалы капитально и навсегда затонет. Видишь? Он утопится вместе с ней, и в этом никого будет винить, кроме его самого. Я считаю, что это потрясающая трагедия и великое зрелище. Зачем убивать человека, если можно обойтись без этого? Это неразумно, никакой морали тут не высосешь! Разве я не прав?

– Да, я кажется понимаю. Но, может быть, она не развалится и не утонет?

– Что ж, мы можем подождать часа два и посмотреть, не так ли? -Тогда все в порядке, идём!

И они убрались, как был, весь в холодном поту, выскочил наружу. Там было темно, как в поле, но я крикнул грубым шёпотом: «Джим!», и он ответил, прямо у моего локтя, с каким-то стоном. Я говорю:

– Быстро, Джим, сейчас не время ныть и стенать – рядом банда убийц, и если мы не выследим их лодку и не пустим её вниз по реке, чтобы эти ребята не могли отплыть от парохода, то одному из них будет крышка. Но если мы найдем их лодку, мы сможем разрушить их коварные планы, потому что шериф схватит их. Поторапливайся шустрее!! Я буду караулить на этой стороне, ты – на той! Ты начинай от плота и…

– О, милостивые боги!! Где? Плота там больше нет! Он отвязался и уплыл!

Глава XIII

Вот те раз, у меня перехватило дыхание, и я чуть не упал в обморок от неожиданности. Оказаться на тонущей лохани лицом к лицу с такой бандой! Но не время было распускать нюни! Мы должны были найти лодку сейчас – должны были завладеть ей. Медленно, дрожа от страха, мы пошли вдоль борта, пытаясь рассмотреть лодку, и казалось, прошла целая вечность, пока мы добрались до кормы. Никаких признаков лодки. Джим сказал, что не уверен, что нужно идти дальше – он так испугался, что у него не осталось сил. Вот что он твердил как заведённый всё время. Но я сказал, давай, вкалывай, пошевеливайся, если мы останемся на этой тонущей лоханке, нам кранты, конечно. Итак, мы снова побрели. Мы добрались до кормы, буквально нащупали её, а затем ощупью, по выступающим частям нашли и световой люк, который был уже одним краем в воде. Едва мы успели приблизиться к двери, как увидели лодку! Она была едва видна. Благодарность наполнила моё испуганное сердце. Окажись у меня ещё секунда времени, я уже был на её борту её, но тут дверь открылась. Один из мужчин высунул голову всего в паре футов от меня, и я уже подумал, что приплыл, но он снова отдёрнулся и сказал:

– Билл! Перевесь этот чёртов фонарь подальше!

Он бросил в лодку какой-то баул, видимо, с вещичками, а затем сел и сам. Это был Паккард. Затем Билл вышел и тоже уселся в лодку. Паккард тут и говорит тихим голосом:

– Все готово!

Я едва держался за выступ – так ослаб. Но Билл говорит:

– Стой, а мы обыскали его?

– Нет. Ты обыскивал?

– Нет. Значит, его куш при нём!

– Ну, тогда, идём туда! Не дело – брать вещички, а деньги дарить пучине!

– Слушай, а он не врубиться в то, что нам надо?

– Думаю, что нет! Но всё равно деньги надо забрать! Пойдем! Поэтому они вышли и, стуча подмётками, ушли в каюту. Дверь в каюту захлопнулась, потому что она была на наветренной стороне. Через полсекунды я был в лодке, и Джим вскочил в неё следом за мной. Я отрезал ножом веревку, и мы тихо отошли! Мы не трогали вёсел, и ничего не говорили, ни со чём не шептались и даже не дышали. Мы быстро скользили в мёртвой тишине, мимо корабельных строений и кормы, затем через секунду или две мы были в сотне ярдов от посудины, и тьма сокрыла ее, скрыла последние черты. Теперь мы были в полной безопасности и знали это. Ярдах в трёхсот-четырёхсот от парохода мы увидели на секунду искру фонаря в двери кают-кампании, и поняли, что негодяи ищут свою лодку и уже поняли, что заперты так же, как и бедный Джим Тернер. Затем Джим поставил весла, и мы бросились преследовать наш плот. Теперь я впервые начал беспокоиться о бандитах – до этого у меня не было времени до этого. Я начал думать, как ужасно для этих убийц, оказаться в таком положении. Я представил себе: вот я стал бы убийцей, и тогда как бы мне это понравилось? Я и сказал Джиму:

– Как увидим первый огонёк, причалим в сотне ярдов ярдов ниже его или рядом над ним, в месте, где есть хорошее укрытие на лодке, а затем я пойду и придумаю что-нибудь, попрошу кого-нибудь дунуть за этой бандой и вытащить их из этой передряги, чтобы их можно было потом повесить, когда придёт время!

Но эта идея была неудачной. Скоро поднялась буря, и на этот раз такая, какой я никогда не видел. Дождь лил, как из ведра, и всё поглотила бездонная тьма, все, без сомнения, зарылись в свои кровати. Мы пронеслись вдоль реки, наблюдая за огнями и тщетно выискивая наш плот. Долго хлеставший дождь наконец прекратился, но облака оставались, и молния продолжала тыкать во тьму, пока внезапно не осветилась черная плавучая штуковина, и мы дунули к ней. Это был наш плот, и я был очень рад, что мы снова вернёмся в наш дом. Тут мы увидели чуть правее нас свет на берегу. Я сказал, что надо идти туда. Лодка была наполовину полна добычей, которую банда наколотила при крушении. Мы вытолкали эту кучу на плот, и я сказал Джиму тихо плыть вниз с зажжённым фонарём, пусть он идёт две мили с огнём, пока я не приду. Затем я поставил вёсла и двинулся на свет. Когда я подошёл поближе, на склоне холма появилось еще три или четыре огонька. Это была деревня. Я перестал грести неподалеку от огней, и поплыл по течению. Когда я проходил мимо, я увидел, что фонарь висит на палубе длинного парома. Я искал сторожа, задаваясь вопросом, где он может быть, и обнаружил его спящим на битенге. Он дремал, опустив голову на колени. Я несколько раз толкнул его и заплакал.

Он вскочил, совершенно разбитый сном; но когда увидел, что это был только маленький мальчик, он помолчал, потом потянулся, а затем сказал:

– Приветик! Что случилось? Не плачь, парень! В чем дело?

Я ему говорю:

– Папа, мама, сестра, и…

Потом я заплакал. Он говорит:

– О, да, хватит уж, не плачь, у нас у всех есть проблемы, и всё равно всё будет хорошо! Что с ними случилось?

– Они… они… ты сторож здесь?

– Да, – говорит он, очень довольный, – Я капитан, и хозяин, и помощник, и штурман, и сторож, и матросня, а иногда я грузчик и единственный пассажир. Увы, я не так богат, как старый Джим Хорнбек, и я не могу от щедрот душевных бросать деньги всяким Томам, Дикам и Гарри, все эти встречные-поперечные так и ждут этого, но, я твердил ему много раз, что ни за какие коврижки не намерен меняться с ним местами, истинно говорю – жизнь моряка, – это моя жизнь, ждя меня —смерти подобно – жить в двух милях от города, где нет ничего, где ничего не происходит, где не с кем словечком перемолвиться, нет, это не для меня… Ни за какие деньги!

Я ворвался и говорю:

– Там ужасные дела, и…

– У кого?

– У папы, и мамы, и сестры и мисс Хукер, если бы вы взяли свой паром и пошли туда…

– Где? Где они?»

– На обломках!

– Что случилось? Каких обломках!

– НА обломках кораблекрушения! Тут поблизости только одно крушение!

– Ты имеешь в виду «Вальтера Скотта»?

– Да!

– Земля им пухом!!.Что они там делают, милостивый боже?

– Ну, очутились там!

– Держу пари, что им там не стоило бы находиться! Боже мой, велика милость твоя, у них нет никаких шансов, если их быстро не спасти! И каким ветром их туда занесло?

– Случайно! Мисс Хукер была там, чтобы посетить город…

– Да, посадка в Буте! Ну, продолжай!

– Она была там в гостях, подле причала Бута, и только вечером она вместе с чёрной женщиной была на конном пароме, чтобы остаться всю ночь в доме ее подруги, мисс… Забыл имя, чёрт! Я вспомню ее имя… они потеряли рулевое весло, а потом развернулись и спустились мили на две, и их принесло к пароходу на мели, и парикмахер, негритянка и лошади утонули, но мисс Хукер сумела влезть на борт той посудины. Ну, примерно через час после наступления темноты мы сели в нашу шаланду, и было так темно, что мы не заметили тонущий пароход, и тоже налетели на него, и все мы были спасены, кроме Билли Уиппла – о, какой это был мальчик! Лучше бы вместо него утонул я!

О, мой бог!! Это самая ужасная история из всех, какие мне приходилось слышать! И что вы сделали потом?

– Ну, мы продолжали кричать, но река там настолько широкая, что нас никто не мог слышать. Итак, папа сказал, что кто-то должен попасть на берег и вызвать помощь. Я был единственным, кто мог плавать, поэтому я поплыл, и мисс Хукер сказала, что если я никого не отыщу, кто бы нам мог помочь, беги сюда и найди моего дядю, и он сделает всё. Я вылез на берег милей ниже, и просил их помочь, пытаясь заставить людей что-то сделать, но они сказали:

«Что мы можем сделать в такую ночь и при таком бурном течении? Не стоит и пытаться! Отправляйся на паровой паром!

Теперь, если вы поедете…»

– Джексон, честно говоря, мне ничего не остаётся, я бы хотел, и, виноват, скажи мне, как на духу; но кто в итоге собирается заплатить за это? Вы считаете.. ваш папа…

– С этим всё в порядке! Мисс Хукер сказала, что ее дядя Хорнбек…

– О, чёрт побери!! Так это ее дядя? Послушай, видишь свет над морем, иди туда, потом повернёшь на запад, когда будешь там, примерно в четверти мили ты увидишь таверну, скажите там хозяину, чтобы поскорее свёл тебя с Джимом Хорнбэком, он заплатит за всё. И будь точен, он захочет узнать новости до мелочей. Скажите ему, что я спасу его племянницу, прежде чем он доберётся до города. Пошевеливайся теперь! Я побежал будить моего механика.

Я побежал на огонёк, но как только сторож повернул за угол, я вернулся и вскочил в свою лодку, вырулил ее, а затем поднялся по течению ярдов шестисот и спрятал лодку себя среди дровяных барок, при этом я не мог успокоиться, пока не увидел, как паром отошёл от берега. Но, оглядываясь назад, я понимаю, я чувствовал тогда большой подъём духа из-за того, что взял на себя всю эту канитесь с этой бандой, суетился ради этих отпетых мерзавцев, уверен, что не многие поступили бы так же. Мне так хотелось, чтобы вдова узнала об этом. Я был почти уверен, что она будет гордиться мной за то, что я помог этим гнидам, потому что всякие гниды и проходимцы – это то, во что всегда по уши влюбены все добрые, богобоязненные вдовы, и только им всегда и всюду помогает большинство хороших людей.

Ну, в скором времени показался тонущий пароход, тусклый контур в сумерках, мерно идущий вниз! Меня пробила холодная дрожь, а потом бросило в пот. Пароход уже ушёл в воду очень глубоко, и я увидел через какую-томинуту, что там нет никакого шанса, чтобы кто-нибудь был ещё жив. Я обогнул его и немного покричал, но ответа не последовало, умерли что ли все там. Мне, конечно, было жалко бандитов, не не так, чтобы очень, что так уж жалеть тех, кто никогда и нигде никого не жалел? Затем подошёл паром, и я вытолкал лодку на середину реки в длинный нисходящий поток, и, когда понял, что нахожусь вне досягаемости, стал сушить весла. Оглядевшись, я увидел, как подошёл паром, как он кружился вокруг обломков в поисках останков мисс Хукер, потому что капитан знал уже, что их дядя Хорнбек неминуемо затребует их. А затем довольно скоро пароход бросил это безнадёжное дело и двинулся к берегу, а я стал налегать на вёсла и пошел вниз по реке. Кажется, это продолжалось очень долго, пока не мелькнул фонарь Джима, и когда это произошло, мне казалось, что я путешествовал тысячу миль по морю. Когда я причалил к плоту, на востоке небо уже посерело, мы причалили к острову и спрятали плот. Потом затопили лодку, упали, тут же уснули мёртвым сном.