Текст книги "Приключения Тома Сойера"

– Послушай, Гек, я отдам тебе за него свой зуб!

– А ну покажи!

Том достал бумажку и осторожно развернул её. Гекльберри задумчиво посмотрел вниз. Внезапно овладевшее им искушение приобрело невероятную силу. Наконец он спросил:

– Настоящий?

Том приподнял губу и показал пустоту.

– Ну ладно! – сказал Гек, – Давай, по рукам!

Том положил клеща в коробку от капсюлей, ту самую, которая недавно была тюрьмой для жука, и мальчики разошлись, ощущая себя несметными богачами.

Когда Том подошёл к маленькому отдельно стоящему школьному домику, он ворвался в него с видом человека, страшно боявшегося опоздать. Он повесил шляпу на крючок и бросился на своё место. Учитель, восседая в своём огромном плетёном кресле, словно на высоком троне, дремал, убаюкиваемый сонным жужжанием учеников. Явление Тома пробудило его.

– Томас Сойер!

Том знал, что когда его имя произносится целиком, и таким тоном, не обещает ничего хорошего!

– Сэр!

– Томас Сойер!

– Я!

– Идите сюда! Вы всегда опаздываете! Опоздали! А теперь, сэр, скажите, почему вы опять опоздали?

Том уже собрался прибегнуть к святой лжи во спасение, как вдруг увидел два длинных желтых хвоста на девичьей спине, которые он узнал по электрическому удару любви, и увидел единственное свободное место на женской половине класса. Он сказал:

– Я остановился поболтать с Гекльберри Финном!

На мгновение учитель окостенел, как будто его ударили по голове молотком, а потом удивлённо уставился на Тома. Жужжание в классе мгновенно смолкло. Ученики гадали, не сошёл ли этот безрассудный наивный тупица с ума. Учитель процедил:

– Ты… Так… ты…

– Да! Я остановился поболтать с Геком Финном!

Учитель понял, что на сей раз не ослышался.

– Томас Сойер, это самое поразительное, самое уникальное признание из тех, какие мне когда-либо удавалось слышать! Жаль, что я не оглох раньше! Одной линейки за такое – слишком мизерная плата! Сэр! Снимите-ка, пожалуйста, свою курточку!

Рука мастера денно и нощно трудилась до тех пор, пока не устала, а запас хвороста не истощился. Том безмолвствовал. Затем последовал приказ:

– А теперь, сэр, идите и сядьте с девочками! И пусть это послужит вам уроком на всю жизнь!

Отвратное хихиканье, пробежавшее по комнате, казалось, смутило мальчика, но на самом деле этот эффект был вызван скорее благоговейным трепетом перед неизвестным милым идолом и ужасным удовольствием, которое таилось в этой неожиданной встрече. Это была удача! Он осторожно сел на край сосновой скамьи, и девушка демонстративно отстранилась от него, тряхнув кудрями. Тычки, подмигивания и перешептывания проносились по комнате, как волны, но Том сидел неподвижно, положив руки на длинный низкий стол перед собой, и, казалось, чрезмерно внимательно изучал свою инкунабулу.

Мало-помалу на него перестали обращать внимание, и школьный класс снова переполнился привычным унылым шмелиным гудением. Вскоре мальчик бросил первый взгляд и потом начал украдкой поглядывать на девочку. Она заметила это, «скривила рот» в его сторону и на минутку небрежно отвернулась, предоставив ему возможность наслаждаться видом своего нежного затылка. Когда она снова осторожно обернулась, перед ней лежал спелый персик. Она оттолкнула его с презрением. Том осторожно положил его обратно. Она снова оттолкнула его, но уже с меньшей враждебностью. Том терпеливо вернул персик на своё законное место. Наконец она позволила персику остаться. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьми его. У меня есть ещё».

Девушка взглянула на писанину, но сделала вид, что либо не очень вдохновлена посланием, либо не умеет читать. Тогда мальчик начал что-то рисовать на грифельной доске, прикрывая свой живописный перл левой рукой. Какое-то время девушка отказывалась что-либо замечать, но вскоре её человеческая любознательность, судя по едва заметным признакам, взяла верх над её женским притворством. Мальчик продолжал трудиться в поте лица, по-видимому, увлёкшись работой до умопомрачения. Девушка сделала новую едва заметную попытку подсмотреть, но мальчик не подал виду, что заметил эту робкую попытку. Наконец она сдалась и нерешительно прошептала:

– Позвольте же мне посмотреть!

Том приоткрыл одну сторону мрачной карикатуры, изображавшей дом с двумя кривыми фронтонами и чёрным штопором дыма, выходящим из трубы. Тут интерес девушки к работе многократно умножился, и она забыла обо всём остальном. Когда шедевр был завершён, она на мгновение задумалась, а потом прошептала:

– Было бы очень неплохо пририсовать человечка!

Художник послушался и присобачил на переднем дворе какое-то матёрое человечище, больше, правда, похожее на буровую вышку, чем на рядового гомо-сапиенса. Хотя он был такого размера, что легко мог бы перешагнуть через дом, однако девушка не была чересчур критична, и ей в общем-то нравилось это чудовище, в результате чего она прошептала:

– Какой прекрасный человечек! А теперь, если можно, сэр, нарисуйте меня!

Том начертил какие-то песочные часы вкупе с полной Луной и соломенными ветками по бокам и вооружил растопыренные пальцы зловещим веером. Девушка сказала:

– Ох, как мило! Жаль, я не умею рисовать!

– Это легко! – прошептал Том, – Я тебя научу!

– Ты умеешь? Когда?

– В полдень! На переменке! Ты идёшь обедать домой?

– Я останусь, если ты не против!

– Хорошо! Даже здорово! Как тебя зовут?

– Бекки Тэтчер. А вас? О, я знаю! Вас зовут Томас Сойер!

– Это имя, предназначенное для порки! Под ним меня всегда секут! На самом деле, когда мне хорошо, я – Том! Зовите меня Том, хорошо?

Утвердительный ответ.

Теперь Том стал что-то снова царапать на грифельной доске, закрывая написанное рукой. Но на этот раз девочка не отступала. Она умоляла, чтобы Том дал ей посмотреть.

– Что у вас там?

Том сказал:

– О, да так, мелочёвка!

– Нет-нет, дайте мне посмотреть!

– Нет, тебе не стоит этого видеть!

– Нет, стоит! Пожалуйста, позвольте мне посмотреть!

– Ты расскажешь кому-нибудь!

– Нет, не расскажу, никогда и никому на свете!

– Ты вообще никому не расскажешь? Никогда-никогда, пока жива?

– Нет, я никогда никому не расскажу! А теперь позвольте мне посмотреть!

– О, тебе не нужно это видеть!

– Ну, раз ты так обращаетесь со мной, я сама посмотрю!

И она положила свою маленькую ручку на его руку, и между ними началась небольшая потасовка. Том притворялся, что сопротивляется всерьёз, но постепенно его рука соскользнула, пока не стали видны слова:

«Я люблю тебя.»

– Ах ты, скверный мальчишка! – сказала она и с силой ударила его по руке, но всё равно потом покраснела и, честно говоря, при этом выглядела очень довольной.

Как раз в этот момент мальчик почувствовал, как медленная, роковая клешня сомкнулась на его ухе, и неведомая сила стала тянуть его вверх. Таким образом, его мгновенно пронесли через весь класс и усадили на его собственное место под обжигающим огнём хохота всей школы. Затем несколько ужасных мгновений учитель нависал над ним и, наконец, отошёл к своему трону, не проронив больше ни слова. Но хотя в ушах у Тома звенело, сердце его всё равно до краёв было полно ликованием.

Когда класс угомонился от хохота, Том честно попытался поучиться, но внутренне смятение было слишком сильно. На уроке чтения он хромал и делал ошибки, на уроке географии превратил озёра в горы, горы в реки, а реки в континенты, таким образом возвратив мир в состояние первобытного греха и хаоса, затем в классе правописания так перекурочил самые примитивные слова, что у него отняли наградную оловянную медаль, которой он много месяцев похвалялся перед соучениками.

Глава VII

Чем больше Том старался сосредоточиться на фолианте, тем больше путались его мысли. Наконец, вздохнув и зевнув, он сдался. Ему казалось, что полуденный перерыв никогда не наступит. Воздух был совершенно мёртв. Вокруг не было ни малейшего дуновения атмосферы. Это был самый сонный из самых сонных дней. Сонное бормотание двадцати пяти ученых усыпляло душу, как древнее заклинание, содержащееся в жужжании пчел. Далеко в пылающем солнечном свете Кардиффский Холм вздымал свои плавные зелёные бока сквозь колеблющийся раскалённый воздух, лёгким пурпуром на расстоянии окрашивая землю. Несколько больших птиц лениво парили высоко в воздухе. Кругом не было видно ни одной живой души, кроме нескольких коров, да и те, казалось, спали вечным сном. Сердце Тома ныло от желания поскорее освободиться от этой убийственной тягомотины или уж худой конец заняться чем-нибудь интересным, и тем скоротать тоскливые школьные часы. Его рука скользнула в карман, и лицо озарилось благодарственной улыбкой, которая была словно была ответом на его молитву, хотя он и не понял этого. Затем из кармана украдкой вылезла коробочка из-под капсюлей. Он бережно вынул клеща и выложил его на длинный плоский стол. Божья тварь тоже, вероятно, возблагодарила небеса за своё неожиданное освобождение, впрочем, как оказалось, преждевременно, потому что когда клещ с благодарностью рванул прочь, Том тут же булавкой вернул его на истинный путь и заставил ползти в обратном направлении.

Рядом, умирая от ужасной скуки и тоски ничуть не меньше Тома, сидел его закадычный друг и приятель, и когда Том серьёзно занялся судьбой клеща, тот был страшно признателен Тому за возможность погрузиться в такое увлекательное развлечение. Этим закадычным другом был не кто иной, как Джо Харпер. Всю неделю мальчики были заклятыми друзьями, а по субботам сражались, как закоренелые враги. Джо вынул из лацкана пиджака булавку и принялся помогать пленнику упражняться в беге с препятствиями. Интерес к спорту у всех участников шоу мгновенно возрос. Однако вскоре Том заметил, что они поневоле мешают друг другу, и препятствуют клещу, и Джо сказал, что из-за этого чемпионские возможности и спортивные таланты клеща не раскрываются в полной мере.. Поэтому Том положил грифельную доску Джо на стол и провёл посередине её сверху вниз прямую линию.

– Теперь, – сказал он, – пока клещ на твоей стороне, ты можешь им распоряжаться и командовать, как хочешь, а я на время оставлю его в покое. Но как только ты позволишь ему пересечь линию и переползти на мою сторону, ты должен оставить его в покое, пока я смогу удержать его от перехода границы!

– Ладно, давай, заводи его!

Вскоре клещ вырвался из рук Тома и пересёк экватор. Джо еще немного помучил его, а потом позволил снова перейти дорогу. Это переходы происходили довольно часто. В то время как один мальчик щекотал клеща со всепоглощающим интересом, другой смотрел на него с завистью, – две головы склонялись вместе над грифельной доской, и две души на время умерли для всего остального. Наконец Фортуна, казалось, угомонилась и навсегда выбрала Джо. Клещ, возбужденный и встревоженный своими приключениями, пробовал то так, то эдак прорваться к владениям Тома, и выглядел таким же увлечённым, как и сами мальчики, но снова и снова, когда он, так сказать, одерживал победу, а пальцы Тома начинали дёргаться от нетерпения, булавка Джо ловко оказывалась на его пути, отгоняла и удерживала его в цепких лапах юного дрессировщика. Наконец Том не выдержал. Искушение было слишком велико. Поэтому он протянул руку с булавкой и стал подталкивать и понукать клеща двинуться в свою сторону. Джо мгновенно разозлился. И сказал:

– Том, а ну оставь его в покое!

– Ты что? Я просто хочу немного расшевелить его, Джо!

– Нет, это несправедливо, а ну, оставьте его в покое!

– Виноват, но я не собираюсь его трогать!

– Оставь его в покое, говорю тебе!

– Ещё чего!

– Не трогай его! Он на моей стороне!

– Послушайте, Джо Харпер, скажите мне, чей это клещ?

– Мне всё равно, чей это клещ! Он на моей стороне, и всё тут! Не тронь его!

– Ну, я готов поспорить, что я тебе это позволю! Это мой клещ, и я сделаю с ним всё, что хочу, чтоб мне сдохнуть на этом месте!

Страшный удар железной учительской клешни обрушился на плечи Тома, а его ужасный двойник – на плечи Джо Харпера, и в течение двух минут пыль столбом стояла над двумя куртками, в то время как вся школа наслаждалась этим прекрасным зрелищем. Мальчики оказались слишком поглощены своим несравненным времяпровождением, чтобы заметить могильную тишину, воцарившуюся в школе сразу после того, как учитель на цыпочках стал красться по классу, пока не замер над ними, как богомол над двумя наивными, добрыдетельными мухами. Он успел оценить большую часть представления, прежде чем решил внести в него свою долю разнообразия и новизны.

Когда в полдень занятия закончились, Том подлетел к Бекки и выпалил ей в ухо:

– Надень шляпу и делай вид, что идёшь домой, а когда дойдёшь до угла, дай остальным ускользнуть, потом сверни в переулок и быстрее возвращайся назад! Я пойду в другую сторону, избавлюсь от всех и вернусь к тебе!

Итак, одна отправилась с одной группой учёных, а другой – с другой. Через некоторое время они встретились в конце переулка, и когда они добрались до школы, вся она была в их полном распоряжении. Потом они сели рядом, положив перед собой грифельную доску, и Том дал Бекки карандаш, взял её руку в свою, и направляя её, умудрился начертать ещё один удивительный дом. Когда интерес к искусству стал угасать, они разговорились. Том купался в блаженстве. Наконец он сказал ей:

– Ты любишь крыс?

– О, нет! Я их ненавижу!

– Ну, и я тоже – живых! Но я имею в виду мёртвых крыс, которых можно вращать над головой на верёвочке!

– Нет, в любом случае я не очень люблю крыс! Что мне нравится, так это – жевательная резинка!

– О, я так и думал! Жаль, что у меня её сейчас нет!

– А ты знаешь… У меня есть немного. Хочешь немного пожевать? Но ты потом верни её мне!

Это было необычайно приятно, так что они в избытке удовольствия поочередно жевали жвачку и сидя на скамейке, болтали ногами.

– Ты когда-нибудь была в цирке? – вдруг спросил Том.

– Да, и мой папа скоро снова возьмёт меня с собой, если я буду хорошо себя вести!

– Я был в цирке три или четыре раза – много раз! Церковь в подмётки цирку годится! В цирке постоянно всё вертится и ходит ходуном! Когда я вырасту, я стану клоуном в цирке!

– О, что ты! Это будет здорово! Они такие милые, все полосатые!

– Да, точно! И они получают кучу денег – по большей части не меньше доллара в день, говорит Бен Роджерс. Скажи, Бекки, ты когда-нибудь была помолвлена?

– Что это такое?

– Ну, помолвлена, выходила замуж?

– Нет!

– А тебе бы хотелось?

– Думаю, да. Я не знаю. На что это похоже?

– Например? По-моему, это ни на что не похоже. Ты просто говоришь мальчику, что у тебя никогда не будет никого, кроме него, когда-либо где-либо и с кем-либо, а затем вы целуетесь – и всё! Любой может это сделать!

– Целоваться? Зачем целоваться?

– Ну, это, знаешь ли, чтобы… ну, они всегда так делают!

– Со всеми?

– Ну да, все, кто влюблён друг в друга. Ты помнишь, что я написал на грифельной доске?

– Д-да!

– Что это было?

– Я тебе не скажу!

– Может, мне тебе сказать?

– Д-да… но как-нибудь в другой раз!

– Нет, давай сейчас!

– Нет, не сейчас – давай завтра!

– О, нет, сейчас! Пожалуйста, Беки – я просто прошепчу! Шёпотом скажу! Это так легко!

Бекки заколебалась, Том принял молчание за знак согласия, обнял её за талию и прошептал эту фразочку очень тихо, приблизив губы к её уху. А потом добавил:

– А теперь ты шепни мне об этом!

Какое-то время она сопротивлялась, а потом сказала:

– Отвернись, чтобы ничего не видеть, тогда прошепчу. Но ты не должен никому рассказывать, не будешь, правда, Том? А ты этого не сделаешь, правда?

– Нет, конечно, конечно, не буду, Беки!

– Он отвернулся. Она робко наклонилась, пока её дыхание не шевельнуло его кудри, и прошептала…

Потом она отскочила и стала бегать вокруг столов и скамеек, а Том – за ней, и наконец спряталась в углу, прижав к лицу свой маленький белый фартук. Том обнял её за шею и взмолился:

– Ну вот, Бекки, всё кончено – все кончено, кроме поцелуя! Не бойся! Это вообще ничего не значит. Ну, пожалуйста, Беки! – сказал он и потянул её за передник и руки.

Мало-помалу она сдалась и уронила руки, а потом подняла пылающее от борьбы и стыда лицо, и подчинилась. Том поцеловал её алые губы и сказал:

– Теперь всё кончено, Беки! И всегда после этого, ты знаешь, ты никогда не будешь любить никого, кроме меня, и ты никогда не выйдешь замуж ни за кого, кроме меня, никогда и так навсегда. А ты хочешь?

– Нет, я никогда не полюблю никого, кроме тебя, Том, и никогда не выйду замуж ни за кого, кроме тебя, и ты тоже никогда не женишься ни на ком, кроме меня!

– Конечно! Само собой! Это тоже часть дела. И всегда приходя в школу или когда мы будем возвращаться домой, ты будешь идти со мной, когда никто не смотрит, и всегда будешь выбирать меня, а я выбирать тебя на вечеринках, потому что именно так ты поступаешь, когда помолвлен!

– Это так мило! Я никогда не слышала об этом раньше!

– О, это так весело! Поэтому, я и Эми Лоуренс…

Её огромные глаза сказали Тому, что он изрядно лоханулся. Пришлось ему замолкнуть в полном замешательстве.

– О, Том! Значит, я не первая, с кем ты помолвлен!

Ребёнок заревел. Том сказал:

– О, Не плачь, Бекки, она мне больше не нужна!

– Нужна! Нужна! Да, она твоя, Том! Ты сам знаешь, что любишь её!

Том попытался обнять её за шею, но она оттолкнула его, отвернулась лицом к стене и продолжала плакать. Том попробовал еще раз, с успокаивающими словами изо рта, и снова получил отлуп. Тут его гордость взыграла, и он зашагал прочь и вышел на улицу. Какое-то время он стоял, взволнованный и потрясённый, то и дело поглядывая на дверь, надеясь, что она раскается и придёт за ним. Но она не делала этого. Тогда он стал чувствовать себя плохо и забеспокоился, не был ли неправ. Теперь ему было трудно добиться новых успехов, но он взял себя в руки и вошёл в школу. Она все еще стояла в углу, всхлипывая, прижавшись лицом к стене. У Тома сжалось сердце. Он подошёл к ней и немного постоял, не зная, что делать. Потом он нерешительно сказал:

– Бекки, мне… мне нет дела ни до кого, кроме тебя!

Никакого ответа – только рыдания.

– Бекки! – твердил он умоляюще. – Бекки, скажи мне что-нибудь!

Снова рыдания.

Том достал своё самое главное, самое дорогое сокровище – медную шишку с верхушки каминной решётки, и передал ей так, чтобы она могла её видеть, и сказал:

– Пожалуйста, Бекки, ну, возьми!

Она бросила шишку на пол. Затем Том вышел из дома, пересёк холмы и ушёл далеко-далеко, чтобы в этот день больше не возвращаться в школу. Вскоре Бекки начала подозревать. Она подбежала к двери; его нигде не было видно, она обежала вокруг площадки для игр – его там тоже не было. Потом она закричала:

– Том! Вернись, Том!

Она внимательно прислушалась, но ответа не последовало. Теперь у неё не было иных спутников, кроме тишины и одиночества. И она снова села плакать и упрекать себя – к этому времени ученики снова начали собираться, и ей пришлось тщательно сокрыть свои горести и на время утихомирить своё разбитое сердце, честно неся крест долгого, тоскливого, мучительного дня, когда среди чужих людей не было никого, с кем можно было бы поделиться своими горестями и печалями.

Глава VIII

Том долго слонялся туда-сюда по переулкам, пока не потерял из виду возвращающихся учеников, а потом припустился в горы. Раза два или три он перешёл небольшую ручей из-за укоренившегося в его мозгу юношеского суеверия, что для того, чтобы сбить погоню со следа, надо пересечь ручей. Через полчаса он оказался за особняком Дугласов на вершине Кардиффского холма, и в долине позади него едва можно было различить очертания его школы. Он вошёл в густой лес, забрался в самые его дебри и сел на мшистый пень под раскидистым дубом. Воздух был недвижен. Удушающий полуденный жар глушила даже пение птиц, природа лежала словно в трансе, который нарушался лишь далёким, редким стуком топора дровосека, и это, казалось, делало эту всепроникающую тишину и чувство одиночества ещё более глубокими. Душа мальчика была погружена в меланхолию, в этом смысле его чувства находились в счастливой гармонии с окружающим миром. Он долго сидел, положив локти на колени и подперев щёку руками, и размышлял. Ему казалось, что жизнь – это в лучшем случае сплошные беды, и он больше всего завидовал Джимми Ходжесу, так недавно вышедшему на свободу из темницы мира, должно быть, думал он, это очень умиротворяющее – лежать и спать, и видеть вечные сны, когда над твоей головой ветер шепчется в ветвях деревьев, нежно ласкает траву и целует цветы над твоей могилой, когда больше не о чем беспокоиться и не о чем горевать. Если бы у него был приличная репутация и незапятнанный послужной список в воскресной школы, то в принципе он мог бы без зазрения совести пойти и покончить со всей этой мерзкой земной жизнью. Теперь что касается этой девушки… Что же он натворил? Ничего! Его намеренья были самыми лучшими в мире, а с ним обошлись как с собакой – бродячей шавкой. Когда-нибудь она пожалеет об этом – может быть, тогда, когда будет уже слишком поздно! Ах, если бы можно было умереть только временно!

Но эластичное сердце юности не может быть сжато, чтобы скоро не распрямиться. Вскоре Том снова начал незаметно возвращаться в этот мир и потихоньку погружаться в заботы этой жизни. Что, если он сейчас повернётся к миру спиной и таинственно исчезнет? Что, если он уедет – так далеко, в неведомые страны за дальними морями – и никогда больше не вернётся на родину? Как бы она тогда себя сейчас чувствовала!? Мысль о том, чтобы стать клоуном, пришла ему в голову только для того, чтобы наполнить его отвращением. Ибо легкомыслие, дурацкие шутки и пятнистые трико были оскорблением, когда они вторгались в высоко духовные области, Куда возносилась его романтическая душа. Нет, он будет солдатом и вернётся после долгих лет, весь измученный войной и прославленный с головы до пят. Нет, ещё лучше, он присоединится к индейцам, будет охотиться на буйволов, выйдет на тропу войны в горных хребтах и на бескрайние равнины Дальнего Запада, а в будущем вернётся великим вождём, ощетинившимся перьями, покрытый отвратительной краской, и в одно дремотное летнее утро войдёт в воскресную школу с леденящим кровь боевым кличем и опалит глаза всех своих сотоварищей нескрываемой завистью. Но нет, есть ещё что-то гораздо более потрясающее, чем это. Он будет пиратом! Вот оно! Теперь его будущность простиралось перед ним, сияя невообразимым великолепием. Однажды его имя потрясёт мир и заставит людей содрогнуться! Как славно он будет бороздить бурливые моря в своем длинном, низком, с черным корпусом фрегате «Дух Бури», с его ужасным чёрным флагом, развевающимся на носу! И вот наконец, в зените своей славы он вдруг появится в Старой Деревне и войдёт в церковь, смуглый и обветренный, в чёрном бархатном камзоле и чёрных бархатных штанах, в огромных сапогах, с малиновым кушаком, с поясом, ощетинившимся такенными пистолетами, с проржавевшей саблей на боку, в широкополой шляпе с развевающимся плюмажем, с развернутым чёрным флагом, на котором лишь череп и перекрещенные кости, и с нарастающим восторгом услышит шёпот:

«Это пират Том Сойер! Чёрный Мститель Испанских Морей!»

Да, всё было решено; его карьера теперь была предопределена. Да! Он убежит из дома и начнёт новую жизнь. Он приступит к исполнению своего предначертания на следующее же утро. Поэтому он должен начать готовиться теперь же. Он должен собрать все свои ресурсы в кулак. Он подошёл к гнилому бревну, которое оказалось под рукой, и стал копать под ним концом своего Барловского перочинного ножа. Вскоре он наткнулся на что-то деревянное, судя по глухому звуку, по нему было понятно, что внутри находки – пустота. Он сунул туда руку и внушительно произнес заклинание:

«Что сюда не приходило, то приди!

То, что здесь, смотри, оставайся ты внутри!»

Затем он соскоблил верхний слой земли, и внизу оказалась тонкая сосновая дощечка. Он вынул её и открыл маленькую красивую сокровищницу, дно и стены которой были покрыты сплошь такими дощечками. Внутри был маленький алебастровый шарик. Изумлению Тома не было предела! Он озадаченно почесал затылок и сказал:

– Вот те раз! Ничего себе!

Затем он с раздражением отшвырнул шарик и остановился, размышляя. Правда заключалась в том, что здесь потерпело полное фиаско его суеверие, которое он и все его товарищи считали непогрешимой истиной. Оно заключалось в том, что если вы закопаете один алебастровый шарик, сопроводив похороны волшебными заклинаниями и оставите его в покое недели на две, а затем откроете то же место с помощью тех же заклинания, вы обнаружите, что все алебастровые шарики, которые вы когда-либо потеряли, соберутся вместе, независимо от того, где бы они ни были. Но теперь эта штука действительно и бесповоротно провалилась. Вся конструкция веры Тома была потрясена до основания. Он много раз слышал о том, что эта штука рулит, разбирал, как она работает, и знал, что никогда прежде она никого не подводила. Ему и в голову не приходило, что он сам уже несколько раз пробовал это сделать, но потом так и не смог найти тайники. Некоторое время он ломал голову над этой головоломкой и в конце концов решил, что тут вмешались чары какой-то ведьмы и они разрушили волшебство. Он решил, что в этом вопросе ему надо удостоверится, и он стал осматриваться, пока не нашел небольшое песчаное пятно с воронкообразным углублением. Он лёг, прильнул ртом к этой впадине и воззвал:

«Жук-Жучара!

Расскажи мне то, что я обязан знать!

Жук-Жучара!

Расскажи мне то, что я обязан знать!»

Песок зашевелился, и вскоре оттуда на секунду показался маленький чёрный жучок, а затем в испуге снова юркнул вспять.

– Вау! – резюмировал Том, – Он не хочет говорить! Значит, это сделала ведьма! Я так и знал!

Он хорошо понимал тщетность попыток в одиночку тягаться с ведьмами, поэтому порядком приуныл. Но тут ему пришло в голову, что неплохо было бы отыскать только что выброшенный шарик, и потому он пошёл и принялся терпеливо искать его. Но и его он не смог найти. Теперь он вернулся к своей сокровищнице и осторожно встал так же, как стоял, когда бросал шарик; затем достал из кармана другой шарик и бросил его точно так же, сказав:

– Брат, иди, найди своего братана!

Он посмотрел, где шарик остановилась, и пошёл туда, и стал осматриваться. Но шарик, должно быть, не дотянул до братца или залетел слишком далеко, поэтому он попробовал еще дважды кидать его. Последняя попытка увенчалась успехом. Два шарика мирно лежали в футе друг от друга.

Как раз в этот момент по зелёным лесным просекам донёсся слабый звук игрушечной жестяной трубы. Том сбросил с себя куртку и брюки, превратил подвеску в пояс, сгрёб за гнилым бревном кусты, обнажив грубый деревянный лук и стрелы, меч из рейки и жестяную трубу, а через мгновение схватил всё это и умчался прочь, босой, в развевающейся рубахе. Вскоре он остановился под большим вязом, дунул в ответ, а потом стал на цыпочках осторожно выглядывать наружу, то туда, то сюда.

– Стойте, братцы! – воззвал он, обращаясь к какой-то воображаемой компании, – Стойте, мои весёлые лесные братья! Спрячьтесь в дупле, пока не затрубит мой рог!

Тут появился Джо Харпер, так же легко одетый и искусно вооружённый, как и Том. Том окликнул его:

– Стой! Кто явился в Шервудский Лес без моего дозволения?

– Гаю из Гисборна не требуется ничьего дозволения! Кто ты такой, что…

– Смеешь со мной говорить так,.. – подсказал Том, ибо они говорили «по книге», то есть по памяти.

– Кто ты такой, что смеешь так говорить?

– Я здесь! Я – Робин Гуд, что скоро поймёт твоя жирная туша!

– Так ты действительно тот знаменитый разбойник? Право, я с радостью померюсь с тобой силой в нашем весёлой чаще. Ну же, защищайся!

Они взялись за свои мечи-рейки, бросили остальной скарб на землю, встали в позу фехтовальщиков, нога к ноге, и начали серьёзный, осторожный бой: «два удара вверх и два вниз!» Тут Том и говорит:

– А теперь, если у тебя ещё завалялся порох в пороховницах, шуруй живее!

Поэтому они «оживились», тяжело дыша и обливаясь потом от трудов праведных. Мало-помалу Тома стало разбирать:

– Падай! Падай, я говорю! Почему ты не падаешь? Это не по правилам!

– Я не буду! Почему бы тебе самому не упасть? Ты уже получил по самые помидоры!

– Ну, это еще терпимо! Я не могу упасть, в книге всё совсем по-другому. В книге говорится: «…затем одним единственным ударом левой руки он сразил беднягу Гисборна!» Ты должен повернуться и позволить мне нанести удар тебе в спину!

Проигнорировать такое авторитетное мнение было совершенно невозможно, поэтому Джо повернулся, получил удар палкой ниже поясницы и упал, туго изобразив смертельные корчи.

Актёр он был, честно говоря, никудышный.

– А теперь, – сказал Джо, вскакивая, – ты должен позволить мне убить тебя! Так будет справедливо!

– Я не могу этого сделать, увы, этого нет в книге!

– Ну, тогда это называется подлостью – вот и всё!

– Послушай, Джо, ты ведь можешь быть монахом – братом Туком или сыном Мельника и ударить меня дубинкой по башке, или я стану шерифом Ноттингема, а ты будешь Робин Гудом и тогда убьёшь меня!

Это было сносное решение, и поэтому эти приключения реализовались по этому сценарию.

Затем Том снова стал Робин Гудом, и вероломная монахиня позволила ему излить всю свою силу через запущенную рану. И наконец Джо, представлявший теперь целую банду плачущих разбойников, печально выволок его вперёд ногами, отдал лук в слабеющие руки, и Том сказал: «Где упадет сия стрела, там и похороните бедного Робин Гуда под зелёным цветущим древом!» Тогда он пустил стрелу, упал плашмя и умер бы, но подожжённый молодой крапивой, вскочил для добросовестного трупа слишком уж бодро и весело.

Мальчики оделись, спрятали свои пожитки и ушли, скорбя о том, что больше нет разбойников, и размышляя о том, что современная цивилизация могла бы ещё много сделать, чтобы компенсировать эту потерю. Они решили, что лучше целый год жить вне закона в Шервудском Лесу, чем прозябать президентом Соединенных Штатов вечно!