Текст книги "Охота на убийц. Как ведущий британский следователь раскрывает дела, в которых полиция бессильна"

Будь я по-прежнему полицейским, подобная встреча закончилась бы его арестом. Я же был журналистом, да еще и зарубежным. Мне оставалось лишь призвать его обратиться к специалистам, чтобы они помогли ему с этим отклонением, и надеяться, что немецкая полиция будет за ним присматривать.

Мы проговорили с ним почти 30 минут. Я ожидал, что он убежит, лишь завидев нас, но иногда, когда прижимаешь людей к стенке подобным образом, они открываются и начинают говорить. Удивило другое: после окончания съемки он пошел к выходу из кафе, по дороге спросив у парня за стойкой: «Сколько с меня?»

«Странное дело, – подумал я. – Мы только что застали его врасплох, и теперь его будут показывать по телевизору по всему миру, а его волнует оплата проведенного за компьютером времени». Предыдущего получаса словно не было.

Это интервью послужило мне билетом на телевидение. Я появился перед камерами, и теперь меня уже нельзя было заменить журналистом, которому изначально планировалось поручить это дело. Я провел разговор и сделал всю последующую работу. После этого я стал появляться и в других передачах, начиная с новых выпусков цикла «Сегодня вечером». Самой важной для меня была передача об убийстве маленькой девочки Тии Шарп, совершенном Стюартом Хэйзелом (см. третью главу). Затем я работал над программой «Раскрытие», кульминацией которой стало изобличение Джимми Сэвила[3]3
  Британский диджей и телеведущий, привлекший через разные мероприятия около 40 млн фунтов стерлингов на благотворительность, за что в 1990 году был удостоен рыцарского звания. После смерти Сэвила разразился скандал в связи с открывшимися множественными случаями сексуального насилия и домогательств с его стороны, в том числе в отношении несовершеннолетних.


[Закрыть]. После этого я переключился на программу «Расследователь», выходившую на канале ITV в самый прайм-тайм – в девять вечера.

Я ушел из полиции ради свободного графика, но в итоге работаю больше, чем когда-либо. Тем не менее теперь у меня появилось больше возможностей выбирать, когда остаться дома. К счастью, моя жена, тоже служившая в полиции, относится с пониманием. У нас трое детей – две девочки и мальчик. Ни один из них не изъявил желания пойти по стопам родителей, хоть наш средний ребенок, который учится на инженера, и проявляет интерес к документальным криминальным телесериалам. Он смотрит все мои передачи, и мы обсуждаем некоторые из дел. Старший занимается проектированием зданий и сооружений, в то время как младший планирует изучать в университете основы спортивной реабилитации. Все мои дети уравновешенные, рассудительные и трудолюбивые – разумеется, благодаря их матери.

Им приходилось со многим мириться. Раньше я был полностью поглощен работой в полиции, в то время как теперь все более неопределенно. «Чем ты сейчас занимаешься, папа?» – спрашивали они меня. С учетом того, что большинство отцов уходили из дома в девять утра и возвращались в пять вечера – типичный рабочий график для офисной должности, – моя деятельность, вероятно, не совсем была им понятна. Я занимался много чем, зачастую с довольно плавающим графиком. То дни напролет бил баклуши дома, то на неделю уезжал за границу. Раз за разом я повторял им, что больше не работаю в полиции и не выполняю задание под прикрытием. Да, я веду расследование, но теперь не для полиции.

Я всегда много работал, и порой детям приходилось из-за этого несладко. Во время расследования смерти Тии Шарп в 2012 году я собирался сводить их в театр в свой выходной. Когда приехал в Лондон, зазвонил мой телефон, пришлось взять трубку. Пока я разговаривал, зазвонил другой телефон. Я попросил младшую дочь ответить, чтобы звонивший подождал на линии. Когда я закончил первый разговор и взял трубку другого телефона, продюсер с BBC, смеясь, рассказала, как моя дочка в строгой, но вежливой манере сообщила, что мы направляемся в театр, и не следует нас задерживать. Было приятно узнать, что моя дочь не хочет, чтобы я проводил вдали от семьи больше времени, чем полагается.

Как правило, я не обсуждаю с женой текущую работу. Могу упомянуть, что мне непросто с кем-то общаться или что работаю над каким-то сложным делом, в котором есть совершенно ужасные детали, но она никогда не расспрашивает меня первой. Ей известно, с чем связана моя работа, равно как и то, что я не могу делиться всеми подробностями.

Впрочем, все немыслимые ужасы, с которыми сталкиваюсь, редко когда оказываются для меня в новинку – работая в полиции, я навидался всякого. Всего, что только может быть связано со смертью и убийством: мертвые дети, застреленные и зарезанные люди, со свисающими мозгами… Я присутствовал на вскрытии младенцев, общался с людьми, пережившими самое невероятное насилие.

Я стараюсь не позволять этой стороне работы вмешиваться в мою семейную жизнь. Полностью разделить эти два мира между собой невозможно, но нельзя позволять границам размываться. Чрезвычайно важно удерживать их по разные стороны друг от друга. Я усердно тружусь над этим, что дает свои результаты: у меня нет никаких проблем со сном. Я всегда крепко спал, и мне не доводилось лежать в темноте часами напролет с открытыми глазами, перебирая тревожные мысли. Мои тело и разум словно понимают, что мне нужен отдых, поэтому я просто отключаюсь, и они не пытаются мне помешать.

Когда я сменил профессию, появилась возможность проводить больше времени с семьей. По средам я стараюсь брать выходной, особенно во время регбийного сезона, и если у сына матч на местном стадионе, обычно не пропускаю его. Если он не играет либо межсезонье, как правило, есть чем заняться дома, или же я отправляюсь в спортзал заниматься на беговой дорожке, чтобы освободить разум.

Работая на полную ставку в полиции, с этой же целью по утрам в субботу катался на машине. Делаю это и по сей день, пусть и не так часто. Раньше у меня был отличный старый «Порше», теперь езжу на мотоцикле. Когда в течение часа-двух приходится концентрировать внимание на дороге, это помогает избавиться от ненужных мыслей. Меня это расслабляет. Я вынужден сосредоточиться на настоящем моменте, поставив на паузу бесконечное обдумывание текущих дел, зацепок и улик. Если я не за рулем, иду в сад – копаю, пропалываю, рву сорняки, подрезаю ветки и ни о чем не думаю.

Дома я обычно много не читаю – мне проще слушать аудиокниги в машине, когда я за рулем. В детстве мне диагностировали серьезную дислексию[4]4
  Избирательное нарушение способности к овладению навыками чтения и письма при сохранности общей способности к обучению. В большинстве европейских стран в это понятие включают все проблемы, связанные с письменной речью.


[Закрыть], но вы вряд ли бы поняли это по моим программам и расследованиям. Я обзавелся всей необходимой поддержкой, которая помогает справляться с этой проблемой.

Так, например, мой отец регулярно перечитывает и проверяет все, что я пишу. Без него я не смог бы получить степень магистра по криминологии, которой особенно горжусь, особенно если учесть, что ушел из школы, толком не сдав экзамены. Кроме того, у меня есть постоянный помощник – она печатает нужные документы под диктовку. Благодаря ей пишу статьи для газет.

Я много трудился, чтобы преодолеть связанные с дислексией трудности, и обожаю, когда меня приглашают в школы, колледжи и университеты выступать перед учащимися. Мой путь от человека, считавшего своим призванием спорт или работу в полиции, к тому, кем я стал теперь, был весьма интересным. Я стараюсь, чтобы мои речи вдохновляли, и говорю аудитории (а также всем, кому это может быть интересно), что если они сталкиваются в жизни с какими-то препятствиями вроде моего, нужно задуматься, как с этим справиться и научиться жить. Свои трудности я преодолел, начав пользоваться программами для записи под диктовку, наняв специального помощника, печатающего за меня тексты, и доверяя проверку написанного близкому человеку. В этом плане мне невероятно повезло. Кроме того, я испытываю бесконечную благодарность, и непременно сообщаю об этом аудитории, объясняя, что необходим решительный настрой выполнить поставленные задачи – это помогает преодолеть любые сложности.

Что же лежит в основе моей решительности? Что движет мной? Из-за чего я изначально хотел работать в полиции, а затем продолжил заниматься расследованиями, разбираясь с последствиями худших проявлений человечества? Ответ прост – я задаюсь вопросами: «Что я могу сделать, чтобы это исправить?», «Могу ли я это исправить?», «Могу ли сделать что-то полезное?», «Могу ли получить ответы для родственников, которых коснулось случившееся?» Предлагаю им переложить свое горе на мои плечи – я неплохо умею с этим справляться, да и привык. Ответственность позволяет мне сосредоточиться, дает мотивацию, помогая лично контактировать с некоторыми по-настоящему ужасными людьми.

Проблема в том, что эти люди никогда не проявляют свою гнусную натуру на публике. Они ходят среди нас, зачастую скрывая свое истинное лицо, но я на них не зацикливаюсь, не думаю о том, что они сотворили. Как только они оказываются за решеткой, я о них забываю. У меня есть более важные дела.

Все те ужасы, которые мне приходится лицезреть, тоже надолго не задерживаются в моей голове. Я вспоминаю о них, когда возникает необходимость – если задаю кому-то вопросы либо нужно о чем-то рассказать, – и очень важно, чтобы кто-то внимательно изучил все имеющиеся доказательства, какими бы чудовищными они по своей природе ни были.

Одним из примеров таких доказательств служат отвратительные видеозаписи, сделанные преступниками. Несколько лет назад велось расследование чудовищного дела, связанного с двумя мужчинами в Испании, которые работали в палате для новорожденных и насиловали детей на камеру. Я лично этим делом не занимался, но человек, просматривавший записи, заметил на заднем плане какой-то билетик. Оказалось, что это был билет парижского метро, и в ходе тщательной работы удалось установить, на какой именно станции и в какой день был воспользовавшийся им человек. На другом кадре все той же записи был парень, на футболке которого был весьма необычный принт – его удалось связать с автомастерской, расположенной на той самой станции метро. Выяснилось, что один из сотрудников автомастерской был партнером человека, совершавшего изнасилования, благодаря чему Интерполу удалось произвести аресты.

Люди, которым по работе приходится просматривать эти чудовищные материалы, знают не понаслышке, насколько это ужасно. Кроме того, их учат анализировать весь кадр – каждую деталь на заднем плане – в поисках зацепок и подсказок, где именно были сделаны снимки или видеозаписи. Это делается не только с целью поимки злоумышленника, но и чтобы опознать ребенка и защитить его.

Каждый справляется с эмоциональным потрясением после просмотра чего-то ужасного по-своему. Ближе к концу моей работы в полиции был выпущен официальный протокол, согласно которому полицейским, участвующим в расследовании убийства, в обязательном порядке следовало посетить сеанс психотерапевта, прежде чем получить разрешение перейти к следующему делу. Для нас это было по большей части лишь поводом пропустить полдня на работе и попить чай с печеньем. От этого было мало пользы, когда я работал над тремя-четырьмя расследованиями убийств одновременно – каждый раз мне нужно было прийти и отсидеть положенное время на сеансе, прежде чем приступить к очередному делу.

В наши дни разговорная психотерапия – стандартная практика в большинстве сфер деятельности, работники которых получают психологические травмы. Даже сейчас, когда я работаю не в полиции, а журналистом-расследователем. Во время работы над документальным фильмом о Джимми Сэвиле для ITV нам всем предложили сходить к психотерапевту. Я отказался, но знаю, что некоторые члены съемочной группы предложение приняли, что не особо удивительно, поскольку они впервые столкнулись с чем-то подобным. У меня никогда не было потребности обсуждать что-либо с психотерапевтом. Не потому, что считаю себя непоколебимым, просто пока не видел в этом необходимости. Возможно, в будущем мне это еще понадобится. В настоящий момент злость и отвращение – естественная для человека реакция на подобные вещи – служат моей движущей силой, и я не хочу этого терять.

Те ужасы, с которыми мне приходится иметь дело, как ничто другое придают решимости получить все ответы – особенно для родителей, потерявших детей. С 1970-х, 1980-х и 1990-х осталось множество нераскрытых дел. Точное их количество оценить сложно: хотите верьте, хотите нет, но официальная статистика по всем полицейским управлениям Великобритании отсутствует. Сейчас оценка составляет от 1500 до 2300, но если учесть всех пропавших без вести людей, это число может быть в пять раз больше.

Не все дела о пропавших людях связаны с убийствами, в связи с чем в статистику их не включают. Когда полиция начала выкапывать жертв Фреда и Роуз Уэст[5]5
  Фред Уэст – британский серийный убийца. Сначала один, а позже с Роуз, второй женой, пытал и насиловал молодых женщин и девочек. Был обвинен в 11 убийствах, а Розмари – в 10-ти.


[Закрыть] из подвала их дома на Кромвель-стрит в Глостере в начале 1990-х, поначалу у коллег были проблемы с идентификацией обнаруженных тел из-за отсутствия национальной базы данных пропавших людей. Во времена, когда Уэсты начали свою продолжительную череду насилий и убийств, о пропавших девочках не было принято сообщать на национальном уровне. Если речь шла о старших подростках, полиция зачастую просто говорила родителям, что переживать не стоит, и в итоге они сами вернутся. Теперь, к счастью, подход совершенно иной.

Дело о пропавшем человеке переквалифицируют в дело об убийстве только после обнаружения тела – подозреваю, что по всей стране закопано огромное количество тел или человеческих останков. Возьмем, к примеру, дело серийного убийцы Питера Тобина. После того как он был осужден за убийство Анжелики Клюк в Глазго в 2006 году, полиция провела обыск его бывшего дома в Маргите. Они обнаружили там закопанные тела двух девушек, которые считались пропавшими, но на самом деле были убиты 15-ю годами ранее. Сколько еще смертей могло быть на его совести? В 2017 меня попросили заняться поисками пропавшей Луизы Кэй, и я полагаю, что она стала одной из его жертв. Мне удалось найти доказательства того, что еще одна женщина, Джесси Ерл, вероятно, тоже была им убита (см. девятую главу). Кто знает, были ли и другие?

Встречаясь с родными жертв вроде Джесси Ерл или Луизы Кэй, сложно оставаться невозмутимым. Рассказываемые ими душераздирающие истории, чувство безысходности после десятков лет кажущегося безразличия властей к смерти их ребенка, ужасные мысли о том, что они так и умрут, не узнав правды – в такие моменты к горлу подступает комок и становится не по себе. Я не плачу – родным от этого вряд ли будет какая-то польза, – но на глаза наворачиваются слезы. У меня есть девиз, который я всегда вспоминаю, берясь за очередное расследование: заниматься каждым делом так, как если бы случившееся произошло с моей собственной семьей.

После таких встреч, когда возвращаюсь на улицу, иду в кафе или супермаркет, я невольно задумываюсь о том, сколько людей из тех, что ходят среди нас, придерживают перед нами двери и улыбаются, подавая оброненные вещи, на самом деле беспощадные убийцы?

2. Расследователь

Работая журналистом-расследователем, я езжу не только по всей Великобритании, но и по разным удаленным уголкам планеты. Мне нравятся трудности, связанные с работой в новых условиях, когда приходится иметь дело с различными судебными системами и подходами к охране правопорядка. Самые непростые ситуации возникают, когда я работаю и снимаю за рубежом, занимаясь чем-то, что по местным законам может быть на грани дозволенного. В таких случаях я переживаю за команду, считая себя ответственным за то, чтобы оградить их от любых проблем с законом. Мне не хотелось бы, чтобы они угодили в тюрьму из-за моего упущения.

В Великобритании я могу во многом полагаться на свои контакты, но когда оказываюсь в другой стране, в этом есть что-то волнующее. Нет никакой подстраховки, мне некому позвонить и сказать: «Не поможешь ли это уладить?» Чем сложнее задание, тем больше хочется за него взяться. Когда кто-то говорит, что мне что-то не по силам, что это невыполнимо, я внимательно присматриваюсь. Увидев малейшую надежду, берусь за дело. Некоторые вещи действительно очень непросты, но, черт бы его побрал, я просто не могу не попытаться. Никогда не знаешь, чем все закончится, и в нижеприведенном деле все сложилось определенно не так, как мы ожидали.

Ко мне обратились по поводу двух давних нераскрытых убийств, дела по которым пересматривались, и бывший старший детектив дал наводку, что главный подозреваемый теперь живет в Юго-Восточной Азии. Нам сказали, что если удастся заполучить образец ДНК этого подозреваемого, а затем сравнить с образцами ДНК, имевшимися в деле, возможно, удастся подтвердить личность преступника. В случае успеха можно было рассчитывать на выдачу ордера на его арест и начало процесса экстрадиции. Отрицательный же результат по крайней мере позволил бы исключить его из списка подозреваемых.

Было слишком рано привлекать к делу кого-либо помимо группы, непосредственно занимающейся расследованием, но в случае успеха с ДНК-экспертизой мы планировали снять отличный сюжет.

Я знаком с законодательством, касающимся сбора образцов ДНК в Великобритании, но на тот момент было непонятно, какие правила применяются, если человек живет в другой стране, особенно с учетом того, что нужно было сделать это скрытно, без ведома подозреваемого. В Великобритании в соответствии с Законом о человеческих тканях 2004 года так делать можно при условии использования образца для предотвращения (или выявления) преступной деятельности. Поскольку мы пытались помочь раскрыть сразу два убийства, планируемые нами действия были бы приемлемы по английским законам, чего нельзя с уверенностью сказать о законах другой страны.

Во-первых, возникает проблема кражи. Если бы, к примеру, мы украли чашку из кофейни или стакан из бара в Великобритании, чтобы взять с посуды образец ДНК, вряд ли нас стали бы обвинять в хищении имущества. Вместе с тем я понятия не имел, как с этим обстояли дела за рубежом. Какие действия считались бы там законными в подобных обстоятельствах?

Возникали и вопросы, связанные с неприкосновенностью частной жизни. В Великобритании в такой ситуации нам не пришлось бы об этом переживать, но по поводу других стран уверенности не было. Законно ли было взять что-то у человека без его ведома? Какие могут быть последствия, если нас поймают? Отсутствие точной информации по этим вопросам – а звонить в посольство и уточнять не хотелось, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания – теоретически могло привести к попаданию моей команды в тюрьму. Нам предстояло действовать с особой осторожностью.

Была еще одна проблема. О ней вряд ли стали бы писать в путеводителях, но столкнуться можно было запросто: коррупция. Мы не могли рисковать и делать что-либо, из-за чего могли встретиться с продажными полицейскими, ибо понятия не имели, какими последствиями это грозило. Никто из команды не подписывался на то, чтобы проводить время в переполненной грязной тюрьме в Юго-Восточной Азии, поэтому я всем дал понять, что нужно всячески стараться не только не привлекать внимание местной полиции, но и самого подозреваемого, который вообще не должен узнать о нашем приезде.

Прежде всего, еще до отъезда из Великобритании, следовало убедиться, что мы нашли нужного человека. Я нанял частного детектива в Азии, который выследил подозреваемого и установил его постоянное место жительства. Мы знали, что он на пенсии, но нужно было понять, насколько активный образ жизни он ведет – где и как часто бывает, удастся ли заполучить его ДНК, пока его не будет дома?

Получив эти данные, мы принялись составлять план действий и набрасывать общую картину, используя информацию, предоставленную частным детективом, и все, что удалось отыскать в интернете о местах, где часто бывал подозреваемый: барах, ресторанах и все в таком духе. Нас интересовали точки доступа, дороги, отели и все, что обычно изучают люди перед тем, как отправиться куда-то в отпуск – как добраться до пляжа, где проходит ночная жизнь? Только на этот раз мы искали ДНК, а не возможность для отдыха.

Самые очевидные варианты пришлось отмести. Мы могли бы взять образец его ДНК с чашки в кафе поблизости либо со стакана в баре, но, как оказалось, подозреваемый никогда не выходил из дома в подобные места. Мы не могли и проникнуть к нему в дом, чтобы взять образцы с зубной щетки или расчески – получить их нужно было законным путем. Если бы я рисковал только собой, может быть, и пошел бы на это, но подвергать опасности помощника или оператора не мог.

Нужно было наладить контакт с английской лабораторией, занимающейся ДНК-экспертизой, чтобы понять, как хранить и перевозить содержащий ДНК материал. Тут возникла очередная сложность. Большинство лабораторий, с которыми мы связались, работали исключительно с полицией и уж точно не были готовы помогать нам с образцами, полученными тайком. Я был немного разочарован: мы хоть и не были полицией, но целью нашей поездки в Азию было подтвердить или исключить участие подозреваемого в убийстве. В итоге нам все же удалось найти лабораторию, согласившуюся сотрудничать; она предоставила всю необходимую информацию по хранению и перевозке материалов для анализа.

Получение образцов ДНК, которые предполагается использовать в качестве доказательств, сопряжено с рядом сложностей, связанных с понятием непрерывности. По сути, необходимо обеспечить стерильность образца и поддающуюся проверке цепочку его контроля, начиная с момента идентификации и заканчивая попаданием в лабораторию на анализ.

Скажем, сидите вы в баре, пьете из стакана, на ободке которого осталась ваша слюна – материала, из которого можно извлечь образец ДНК, предостаточно. Но чтобы быть уверенным, что эта ДНК принадлежит именно вам, необходимо убедиться, что стакан был тщательно помыт, прежде чем вы из него попили. Нужно знать наверняка, что к нему больше никто не прикасался, особенно пальцем, которым только что терли глаза, ковырялись в носу или зубах и так далее. Нужно удостовериться, что не произошло перекрестного загрязнения из-за того, что его взял кто-то другой (например, официант, поставивший рядом с другими стаканами), что его не помыли в горячей воде, прежде чем мы успели забрать. Чрезвычайно важно не допустить загрязнения ДНК после того, как вы попили из стакана – его необходимо практически немедленно изолировать и поместить в индивидуальный пакет, держать при нужной температуре, пока он не попадет в лабораторию.

Как видите, трудностей нескончаемое множество. Если оставить образец ДНК на жаре, он практически наверняка будет испорчен. Начиная с самого первого человека, забравшего предмет, необходимо обеспечить непрерывную цепочку контроля, которая ни на каком этапе не будет нарушена.

В рамках задания это означало, что нельзя упускать из виду предмет, с которого мы собирались взять образец – только так можно быть уверенным, что к нему больше никто не прикасался. В качестве доказательства весь процесс должен был сниматься на камеру, вплоть до момента, когда мы достанем образец из переносного холодильника в лаборатории. Предмет не должен пропадать из поля зрения камеры, пока не будет запечатан и промаркирован.

Все это не вызывает особых затруднений при взятии образца ДНК традиционными способами: скажем, когда у человека берут мазок в полицейском участке и сразу же помещают его в подписанный пакетик. Но как обеспечить выполнение всех этих требований, когда берешь образец украдкой, на улицах чужого города или снаружи битком набитого бара? Я не был уверен, что нам это удастся.

Не успели мы сесть в самолет, как появились новые сложности – оказалось, что придется искать нового частного детектива. Когда взаимодействуешь дистанционно, порой требуется время, чтобы понять, что нанял человека, чей опыт и квалификация не соответствуют поставленной задаче. Именно так и произошло: хоть нанятому мной частному детективу и удалось раздобыть какую-то базовую информацию о подозреваемом, он не смог следить за ним, чтобы понять типичный распорядок дня и узнать что-то дополнительно, отталкиваясь от того, с кем он разговаривал или взаимодействовал.

В конечном счете мне удалось найти дельного частного детектива, справившегося с этими задачами. Он свободно говорил по-английски и работал в одиночку, что было удобно – можно было не переживать, что при обмене информацией произойдет какое-то недопонимание. У него было несколько доверенных лиц, которым он давал различные задания – например, проследить за кем-то, поспрашивать людей.

Вскоре он смог в общих чертах обрисовать повседневные занятия подозреваемого. Когда мы получили эту информацию, больше ничего не оставалось, кроме как отправиться туда и попытаться раздобыть его ДНК. Вчетвером – помощник продюсера, два оператора и я – мы прилетели в страну и три-четыре часа ехали из аэропорта на машине до отеля неподалеку от дома подозреваемого (но не слишком близко к нему). Мы встретились с частным детективом и обошли все места, где бывает нужный нам человек.

В первый день наблюдения подозреваемый оставался дома и никуда не ходил – частный детектив подтвердил, что он внутри. Мы сидели рядом в машинах – жара была ужасная, и пот лился рекой. Две машины с нашим частным детективом и его людьми стояли неподалеку от дома, в то время как свои две машины мы припарковали чуть дальше по улице. У них были переносные рации, с помощью которых они подробно описывали каждого, кто входил в дом и выходил из него, а таковых, как по мне, было совсем немного.

Начался второй день, и я стал немного переживать. У нас было всего семь дней, чтобы, взяв образец ДНК подозреваемого, вернуться в Великобританию. Я вынужден был задуматься, как получить образцы, если он так и не выйдет из дома. Законными способами, разумеется. Затем, ближе к обеду, подозреваемый вышел из дома и сел в машину. Мы последовали прямо за ним, сохраняя значительную дистанцию между его машиной и двумя машинами с частным детективом и его людьми.

Машины плелись по оживленным улицам в сторону центра города, как вдруг подозреваемый резко затормозил. Припарковавшись, он выскочил из машины. Частный детектив передал мне по рации:

– Он идет к стоматологу. Останавливается снаружи и снимает обувь, теперь он босиком, заходит внутрь.

Такую возможность нельзя было упускать.

– Хорошо, принял. Отправьте одного из парней внутрь, чтобы он за ним присмотрел. Мы скоро будем.

Я поспешно зашел в интернет с телефона и вбил в строке поиска: «Можно ли извлечь ДНК из обуви?». Ответ был утвердительным.

– Хорошо, едем, – сказал я, и наша машина рванула вперед, насколько позволяло движение. Вскоре мы остановились, я схватил хирургические перчатки, маску и выскочил из машины.

Парень, зашедший в приемную к стоматологу, продолжал присматривать за подозреваемым. Он сообщил по рации, что тот зашел в кабинет – у меня было немного времени. Сколько именно, я не знал, поэтому мешкать было нельзя. Детектив подробно описал нужную пару обуви – мне не составило труда ее найти, поскольку я видел ее на присланных фото, сделанных в те дни, когда подозреваемый выходил из дома. Надев маску и перчатки, чтобы не допустить загрязнения образцов, я схватил обувь и побежал с ней обратно в машину. Быстро проведя внутри ватными палочками, поместил каждую в отдельный пакетик с застежкой, на которых уже нацарапал дату. Закончив, я вышел из машины, пулей метнулся через дорогу, поставил обувь на место и вернулся в машину. Мы заехали за угол и припарковались в ожидании дальнейшего развития событий.

На улице никто и глазом не моргнул, не сказал: «Эй, чем это вы там занимаетесь?» Никто не достал телефон, чтобы снять этого странного иностранца в маске, бегающего туда-обратно через дорогу со старыми ботинками.

В конечном счете все вышло неплохо, и мы обеспечили необходимую непрерывность контроля. Мы видели, как подозреваемый снял ботинки – пока я их не забрал, снимали на камеру. Мы с командой все это время были в перчатках и масках, поэтому никак не могли загрязнить образцы. И хоть мы никак не контролировали внешнюю среду, результат все равно был весьма хорош.

Как только подозреваемый вышел и сел в машину, наш парень, ждавший в приемной, зашел в кабинет стоматолога, чтобы попробовать взять что-нибудь, содержащее биологический материал подозреваемого – ватные тампоны, бумажные салфетки, что угодно. Ему удалось добраться до мусорного ведра, как раз когда его собирались опустошить – он придумал какую-то отговорку, забрал содержимое и упаковал его. Это было находчиво с его стороны, и теоретически материал мог бы пригодиться, если бы у нас снаружи ничего не вышло, но с содержимым мусорного ведра были очевидные проблемы – отсутствовала непрерывность контроля. Подозреваемый был вне нашего поля зрения, когда находился в стоматологическом кресле, и мы понятия не имели, было ли ведро пустым до его прихода.

Настал третий день. Нам все еще нужен был образец лучшего качества: что-то, что наверняка никак не могло быть загрязнено ДНК других людей. Возможности получить его так и не представилось: подозреваемый не выходил из дома ни днем, ни вечером. Мы изучили каждый уголок интерьера маленьких арендованных машин, в которых сидели, словно в духовке.

День четвертый. Я, наконец, придумал подход, который мы могли опробовать. Проработав все эти годы в полиции, я знал людей, занимавшихся схожей с моей деятельностью, во многих местах. В прошлом они работали в полиции или охране; у них были какие-то связи со мной в Великобритании, а с некоторыми меня свел кто-то из друзей на родине. В телефонном разговоре с одним из таких людей я объяснил, чем мы здесь занимаемся, и мы договорились, что он позвонит подозреваемому, скажет, что один приятель из Лондона дал его контакты, и придумает какой-нибудь повод попросить у него совет. Он должен был предложить встретиться в ресторане – это была бы идеальная возможность для нас: подозреваемый оказался бы в общественном месте, где мы могли обеспечить необходимый контроль.

Этот парень занялся налаживанием контактов, в то время как мы отправились на поиски ресторана, где могли бы грамотно разместить людей вокруг столика подозреваемого, чтобы гарантировать непрерывность контроля посуды, из которой они будут есть и пить.

Мы нашли идеальное место, которое полностью нас устраивало и не должно было показаться странным выбором подозреваемому. Тем вечером мы сами там поужинали и обсудили подготовку к предстоящему обеду – где разместим людей, куда поставим камеры, как будем стараться не привлекать к себе внимания. Мы поговорили с управляющим, которому объяснили, что работаем на очень важного человека с тяжелым обсессивно-компульсивным расстройством, и попросили пойти нам навстречу. Мы сказали, что хотим принести собственные тарелки, стаканы, столовые приборы, чашки и соусники, а потом сами уберем со стола и заберем все с собой.

В ресторане никто и ухом не повел – они согласились на все, о чем мы попросили, так что следующим утром первым делом предстояло купить два набора всей необходимой посуды и столовых приборов, чтобы подготовить столик.