Текст книги "Скала влюбленных"

Марк Влагин
Скала влюбленных

Я полюбил рыбаков, их здоровую вольную, бездумную, беззаботную жизнь на волнах, на ярком солнце, под открытым небом и проводил большую часть дня не в пансионате, где я поселился, а у них на берегу.

Палило солнце, покрывая людей бронзовым загаром, играл волнами ветер, белели в море паруса. Медленно на горизонте плыли пароходы и за ними тянулись длинные полосы, черного дыма.

Все на берегу у рыбаков было ясным, простым, здоровым и крепким. И я чувствовал себя легко и хорошо.

Вокруг рыбаков сбиралась случайная бродячая рабочая молодежь, любящая не столько деньги, как море и вольную жизнь. Утром они помогали в рыбной ловле, вечером катали гуляющую публику. Неподалеку было несколько пансионатов, дачи, курзал, играла музыка, и в лунные ночи парочки, ищущие уединения, забредали сюда к рыбакам, брали по часам лодки и давали приличный заработок.

Днем солнце нестерпимо палило, и рыбаки вместе с работниками спали под перевернутой вверх дном ремонтирующейся лодкой, головы их были в тени, а туловища на солнце, на многих были надеты только широкие нанковые штаны, валялись и совсем голые.

Состав работников менялся. Просто, откуда-то появлялся человек с хлебом, колбасой, огурцами и бутылкой водки. Купался, угощал рыбаков и тут же на горячем песке под шум волн засыпал.

Иные соблазнялись и оставались на целое лето… Здоровые, загорелые, пахнущие морем на рассвете они ловили рыбу, днем спали на песке, а вечером мирно сидели вокруг котелка. Плескалось море, вился едкий и вместе сладкий дымок, вкусно пахло ухой, люди курили, поплевывали через зубы.

Однажды на берегу появился ободранный, грязный, бледный, тщедушный человек в кепке. Засунув руки в карманы, он глядел в море и долго шарил у себя в кармане и, в конце-концов, вывернул содержимое его – махорку и высыпал в руку, потом пересыпал в вытащенный из другого кармана клочек газеты, свернул, положил на камень и, сняв кепку, прикрыл ею сверток, а чтобы не сдуло ветром, придавил камнем, сам же, как был в парусиновой куртке и штанах, так и полез в воду купаться, где первым делом занялся стиркой на себе, своего костюма.

В этом человеке было что-то неприятное, наглое; и заискивающее, да и весь он с птичьим, острым носиком, маленькими бегающими глазками, веснущатый, прыщавый и тщедушный, был паршивенький. Он сразу как-то стал суетиться, помогать сталкивать лодки и втаскивать их на берег. Вечером примазался к еде. Рыбаки покормили, но расположения их он не завоевал и, когда стал нацеливаться ночевать, Архип – рыбачий староста – обрезал:

– Посидел и, довольно, – отчаливай. Попутного ветра…

– Да, я дядька Архип…

– Кому дядька, а тебе, во-первых, Архип Иванович, а во-вторых, говорю, не пришивайся, отчаливай…

«Господин» спорить не стал, а Архип, остерегавшийся покраж, уходя с обрыва, бросил вниз на пляж:

– Эй, хлопцы. Как племянник с берега пойдет, гляди, чтобы какой наш якорь к нему не прицепился…

Суровый прием не смутил новичка. В ближайший праздник он опять появился на берегу, но уже с двумя бутылками водки и, с провизией в узелке. Пошатывался, презрительно поплевывал.

Море клокотало, у берега от поднятого песку было желтое с белой пеной, волны у прибрежных камней с грохотом разбивались, выбрасывая вверх блестящие веера брызг.

Человек в кепке презрительно поглядел на море, бросил в море окурок, а за ним и сам полез в поду. Первая же волна его сбила с ног, вторая перевернула и он оказался саженях в пятнадцати от берега у камней.

– Рату-у-й-те… – вскоре донеслось из-за шума волн.

Полдничавшие у котелка рыбаки поглядели.

– Кажись, тонет… – хладнокровно заметил высокий Журавель.

– Тоже добро… може прибьет до берега…

Но ясно было, что его не прибьет, а ударит волной об один из камней. Вскоре волна покрыла барахтавшееся тело и его не стало видно.

– Скидайте, хлопцы, одежду, – сказал спокойно Архип, – нужно выратовать, а то берег запакостит… Еще и втопленником будет.

Вытащили его в бессознательном состоянии, трясли вниз головой, растирали и, хотя нескоро, но привели в чувство, Бледный, с трясущимися руками, долго сидел он на камне. А когда оправился, заговорил:

– Я не могу потонуть… И в Батуме тонул, и в Керчи, и в Севастополе, и в Феодосии, – меня не принимает вода…

– Видели как не принимает, – засмеялись рыбаки.

– Эй, втопленник, магарыч с тебя… – предложил Журавель.

Утопленник, казалось, только этого и ждал, – засуетился, подсел к котлу, торопливо развязал узелок, стал резать колбасу, похлопывать соседей по плечу и вскоре захмелел, к вечеру окончательно был пьян, свалился и так на берегу и заночевал.

Утром опохмелялись, – неловко было отказать ему в водке и еде, – потом ездил в море, полдничал и окончательно прилип к берегу.

– Эй ты, капитан с погорелого судна, вычисти к вечеру лодку, – приказывал ему Архип.

Вскоре только одного Архипа он и побаивался. В море на ловлю перестал ездить, изредка ночью отправлялся с катающимися, да и то редко, – плохо греб. А деньги водились у него и. всегда был пьян, вместо махорки стал курить «Ласточку», – десять штук шесть копеек. Из города приезжали к нему какие-то женщины, пили с ним.

На рыбаков, он глядел свысока и в глаза назвал дурачьем. Задирался… Его несколько раз побили, но это ничего не изменило. Положение его было прочно: к нему привыкли.

Иногда «капитан с погорелого судна» философствовал:

– Что ты мне все: работа, да работа… С работой и дурак проживет, а ты без работы попробуй… Умный должен ничего не делать…

И вот этому «капитану», как это ни странно, суждено была сыграть большую роль в моей жизни.

Ко времени его появления на берегу, моя почти рыбачья жизнь резко изменилась. В Пансионате, где я жил, появилась ездившая куда-то на время в гости дочь хозяйки. Молоденькая, смуглая, вся в белом. Дамы ее назвали «муха в сметане». Но это было неверно, она была почти красавица; изящная с большими карими глазами, гибкая, как лоза, стройная, вся какая-то воздушная. Через неделю я уже был влюблен: хорошо, наивно, глупо влюблен, так, как влюбляются только юноши. И сразу все, кроме этой девушки, перестало для меня существовать.

Не стало вольной беззаботности, я перестал ходить к морю, ездить с рыбаками на рыбную ловлю и валяться голым на пряже. Искал встреч с Галей и, как вор, целыми часами наблюдал за ней издали.

Галя только в этом году окончила гимназию, говорила о курсах, держалась свободно, уверенно, привыкнув с малых лет к пестрому и большому обществу пансионата. Мамаша смотрела сквозь пальцы на иногда, может быть, слишком смелое поведение дочери.

За Галей все ухаживали и она всех дарила своим вниманием, хотя никто не мог похвастаться особенным успехом. Мне почему-то казалось, что действительным вниманием Гали пользуется актер. Высокий, всегда гладко выбритый, с завитой шевелюрой, с темными масляными глазами, глупый-глупый, – он мне был противен, я ненавидел его, его панаму, ажурные чулки и банты да туфлях. Фатовато-небрежный тон раздражал меня, пошлы

...

конец ознакомительного фрагмента