Текст книги "Только и разговоров, что о море"

Тут Фэй остановилась. Это была горькая часть личной истории, и она не хотела к ней возвращаться, не сегодня. Сегодня пусть будут только музыка и нежный танец с невидимым мужчиной. Лилии наполняли комнату бешеным запахом и кружили голову не хуже марихуаны.

Перед сном она развернула синее платье, одела его в прозрачный чехол и повесила на стену в спальне. Чтобы видеть каждое утро, когда открывает глаза.

Она почти не заметила рабочий день в понедельник. Уговаривала себя, что вечером её ждёт просто очередной урок, последний в этом месяце, но впереди ещё много таких – трудных и вдохновляющих. А глупое сердце подпрыгивало, как щенок, и рвалось наружу. «Не знаю, что хуже – чтобы это была ишемия или влюблённость в молокососа. Или мне кранты, или я в маразме». Фэй включила броню искрящейся самоиронии, но в глубине души не хотела защищаться. Было бы здорово вернуться в уязвимое состояние юной девочки и только молиться, чтобы в этот раз дело не закончилось катастрофой. «Ладно, даже если мальчик полюбезничал со старушкой из жалости или ради дела, у меня будет симпатичный приятель, флирт на танцульках и любовь на три минуты, как выразилась Амалия, дважды в неделю по столовой ложке. Возможно, это всего лишь начало прекрасной дружбы, почему бы и нет».

Фэй подошла к дверям клуба и замерла от восхищения. За эти выходные кусты шиповника, растущие у крыльца, расцвели и теперь пахли тонко и сладко, как девчачьи поцелуи. Том ждал в зале, и когда она вошла, сразу нажал на пульт музыкального центра и вместо приветствия молча протянул ей цветок. Фэй вставила белый шиповник в волосы над левым ухом и улыбнулась. Нехитрый деревенский ритуал приглашения был милым и многозначительным. Они начали танцевать.

Урок промелькнул мгновенно, они вышли из зала, поздоровались с Линном, явившимся на свои занятия, и расстались: парни отправились в комнату для преподавателей, которая располагалась рядом с холлом, а Фэй в свою раздевалку. По дороге передумала, решила сразу зайти к Рамоне и продлить абонемент. Но у стойки никого не было, Фэй стала ждать, рассматривая рекламные проспекты на столе и нетерпеливо постукивая туфелькой по мягкому напольному покрытию. Вишнёвый ковёр приятно пружинил под ногой, на улице угасал золотистый закат, из открытого окна доносился запах шиповника, который не мог разогнать даже вентилятор, еле слышно жужжащий под потолком. В нём была какая-то старомодная прелесть – скоро придёт жара и холл наполнится безжизненным кондиционированным воздухом, а пока большие белые лопасти размешивают настой из цветов и заходящего солнца. «Красиво – обосраться».

Ветерок принёс Фэй голоса из «учительской» – Том и Линн что-то с хохотом обсуждали. Наверное, анекдоты травят, балбесы. Она не хотела, да прислушалась.

– …чисто розовый носорог. – Смех Линна был полон искрящегося молодого веселья. – Не боишься, что наступит?

– Я ловкий, – фыркнул Том.

– Она так смотрит, будто съесть тебя хочет. Брат, успокой меня, ты ведь не думаешь с ней замутить?

– Ох, я не справлюсь. Если только вприглядку с малышкой Гулар, я кончаю от кубиков у неё на животе каждый раз, когда открываю Инстаграм.

– Тогда будь осторожен, я сегодня аж вспотел от её взгляда.

– Брось, Линн, она хоть и потешная, но я её уважаю. Каждый раз еле живая уползает, но не сдаётся. А представь, какого таскать на себе столько жира. Это как если бы я тебе на загривок влез и ножки свесил…

Фэй начала тихо пятиться в коридор. Беспомощно подняла руки к голове, пальцы наткнулись на цветок, запутавшийся в волосах. Машинально высвободила его и уронила на пол. Вернулась в раздевалку, приняла душ и тщательно оделась. На выходе кивнула Рамоне, села в машину и уехала домой. Первым делом зашла на сайт клуба и удалила свой аккаунт. Она надеялась, что её не будут беспокоить, но на всякий случай заблокировала их номера в телефоне, адрес в почте и страничку в Фейсбуке. Все контакты Тома тоже занесла в чёрный список. Пару недель немного нервничала, но он с ней не связывался – не смог или не стал, потому что всё понял, когда вышел в холл, чтобы встретить следующую клиентку, и увидел увядший белый шиповник на вишнёвом ковре.

А в тот вечер Фэй легла в постель пораньше, но пришлось встать, снять со стены синее платье и перевесить в глубь гардеробной. «Чек выбросила, дура, дура», – подумала она и наконец-то расплакалась. Но сон не шёл, а воспоминания, которые удалось прогнать в прошлый раз, теперь вернулись и стояли перед ней, будто кадры из кинохроники на огромном экране. Она не могла закрыть глаза и досмотрела до конца.

В День святого Валентина она входит в класс и сразу видит на своей парте конверт. Один, а не как в младшей школе – горку открыток и маленьких свёртков со смешными подарками. Но Фэй рада и этому и как всегда волнуется ровно до момента, когда распечатает послание. Она всё время ждёт, не может не ждать, что Хейл однажды пришлёт валентинку, несмотря на то, что они с Саммер не отлипают друг от дружки. Но надежда живёт до тех пор, пока взгляд не выхватывает подпись – большую букву «А» под аккуратными строками. И что-то в ней ломается, она смотрит на Адама, который обернулся к ней с первой парты и улыбается.

Он, в сущности, отличный парень, и вся его вина в том, что он не Хейл. И ещё маленький. Ниже всех мальчишек в классе и, главное, ниже самой Фэй. И такой худой, что кажется, будто он вполовину меньше. Шуточки про гору и мышь приходят в голову даже самым добродушным одноклассникам, поэтому Фэй пресекает все его попытки приблизиться, хотя Адам единственный из класса, кто всерьёз ею интересуется. Преданный рыцарь, пятый год присылающий красные сердечки.

«Какого чёрта, – думает Фэй, – надо дать ему шанс».

В течение следующих месяцев Адам постепенно входил в её жизнь и занимал всё больше места. Сначала только провожал из школы и звонил по вечерам, потом зашёл в гости и церемонно представился родителям. Миссис Гейз обрадовалась – мальчик из хорошей семьи, тихий, а что маленький, так это временно, подрастёт и возмужает.

Фэй поначалу смущалась, ведь она-то отнюдь не малышка. С тех пор, как отец помог с одеждой, она добилась ещё кое-каких успехов – например, сама стала решать, чем питаться. Всю жизнь мама ставила перед ней тарелку и говорила «Чтобы всё съела!» – и Фэй съедала, тем более мамины каши, запеканки, макароны, жареный картофель, тушёное мясо, яблочные пироги и булочки были чудесными. Идеи всяких там диет, подсчёта калорий, раздельного питания миссис Гейз считала ересью, непригодной для её дочери. Понадобилось устроить небольшой бунт, который поддержал папа, чтобы отвоевать себе право на салаты, рыбу (без кляра!) и зерновой хлеб.

Мама отказалась готовить по чужим рецептам, и Фэй сама освоила лёгкие диетические блюда. Благодаря этому за пару лет она из толстой девочки превратилась в крупную сильную девушку, и Адам смотрелся рядом с ней, как младший братик. Когда он впервые полез целоваться, у неё было чувство, будто к ней пристаёт ребёнок. Но едва она отстранилась, Адам посмотрел с таким отчаянием, что пришлось закрыть глаза и подставить губы. Она стерпела влажное дрожащее прикосновение, пахнущее мятными карамельками, а потом убежала.

Адам был сложнее, чем просто маленький влюблённый мальчишка, слабость мешалась в нём с упорством, а иногда Фэй замечала настоящие вспышки ярости – однажды Адам запустил в стену стакан из-под колы, к счастью, пустой. Они тогда сидели у него дома – с недавних пор Фэй стала заходить к нему днём, пока его родители были на работе. Адам жил в мансарде, под скошенным потолком оставалось не так много места – только для кровати, небольшого шкафа, письменного стола и кресла.

Когда Фэй впервые вошла сюда, у неё перехватило дыхание – одну стену полностью занимали её фотографии. Фэй улыбается, глядя прямо в камеру. Фэй смотрит в сторону, повернувшись вполоборота. Стоит, опустив голову и ссутулив плечи. Повернулась задом и нагнулась к своей сумке, платье обрисовывает крупные ягодицы… Проследив за её взглядом, Адам вспыхнул, бросился вперёд и начал быстро срывать картинки со стены, но Фэй успела увидеть, что фотографий, снятых в разное время, слишком много (она понятия не имела, что у него есть камера), и главное, они какие-то странные. Казалось, Адам не отбирал лучшие снимки, печатая даже случайные кадры. Размазанное лицо, фрагменты тела, неудачные ракурсы, задранная юбка, обнажившая ногу до бедра, – он сохранял всё. В этом было нечто тревожащее, но Адам страшно смутился, и Фэй решила ни о чём не спрашивать. Тем более в следующие визиты от фотографий и следа не осталось.

Фэй приходила часто, наслаждаясь свободой, которой не знала у себя дома, – они болтали, делали уроки, пытались курить и пару раз пили пиво. Фэй валялась на кровати, подставляла губы для неумелых поцелуев и отмахивалась от чего-то большего. В тот день Адам в очередной раз полез к ней под толстовку, и Фэй привычно оттолкнула его руки. Но он упал сверху и прошептал ей прямо в губы:

– А ты закрой глаза и представь, что я Хейл…

От неожиданности Фэй открыла рот и Адам тут же засунул туда язык. Фэй отшвырнула его, не рассчитав усилия, Адам скатился с кровати и оказался на полу. Вскочил, схватил с тумбочки тонкий бокал – на долю секунды Фэй показалось, что он швырнёт его ей в лицо. Но бокал ударился в стену, стекло с тонким звоном осыпалось на пол.

– Извини, извини! – крикнула Фэй. Потом она думала, что извиняться следовало ему, но в тот момент почувствовала себя виноватой.

– Мы должны это убрать, – затараторила она. – Покажи, где у вас хранятся щётки.

Побледневший Адам несколько секунд тяжело смотрел на неё, а потом молча вышел, спустился по лестнице и вернулся с щёткой и совком. Фэй захлопотала, сметая осколки. Было стыдно за то, что она так очевидно показала, насколько сильнее Адама. Он отлетел от неё, как кукла, это наверняка унизительно. Про гадкую фразу насчёт Хейла Фэй постаралась не думать – хотя бы потому, что если над ней задуматься, то отношения с Адамом придётся прекратить, а у неё, в сущности, больше никого не было. Оказывается, она успела привязаться к нему, привыкнуть к преданности, осторожным прикосновениям и запаху мяты.

Странным образом этот случай сломал дистанцию между ними. Фэй как-то покорилась и разрешила ему дотрагиваться до груди, а однажды, когда он положил её руку к себе на ширинку, не стала сопротивляться. Ладонь безвольно лежала на твёрдой выпуклости, и Адам прижимал её всё крепче, тёр, перехватив кисть, и Фэй наблюдала, как его член под штанами твердеет, вздрагивает, увеличивается, а потом изливается, и на тонкой ткани появляется пятно.

Позже она согласилась прикасаться к его голому члену, неожиданно большому для тощих бёдер, и метаморфозы, происходящие с ним, всякий раз завораживали. Но сама не разрешала Адаму ничего большего, это было выше её сил, – позволяла только трогать грудь, теребить и выкручивать соски. Когда он впервые попытался облизать их, Фэй едва не стошнило – показалось, что Адам сосёт грудь, как младенец. Поэтому допускала лишь прикосновения, но они становились всё грубее. Вспышки злости случались часто, Адама не удовлетворяла разрядка с помощью рук, он хотел получить её всю. Когда затаённая агрессия прорывалась, Фэй чувствовала, что если бы он мог с ней справиться, то изнасиловал бы без колебаний. Но потом гнала дурные мысли – это же Адам, влюблённый мальчишка, который без ума от неё, и другого нет.

В ту пятницу в начале июня они опять лежали у него на кровати, Адам не злился и не приставал, хотя дома никого не было, его родители уехали на благотворительную вечеринку, как и родители Фэй. Впереди долгий вечер, в их распоряжении холодильник и бутылка виски, которую Адам где-то раздобыл – утверждал, что не из отцовского бара, а «достал кое-откуда». Они смешивали алкоголь с колой и потихоньку напивались. Было всего шесть, но Фэй казалось, что уже поздно – голова кружилось и в глазах слегка темнело. Внезапно она почувствовала сладковатый запах:

– Ого, ты куришь?! Где ты взял косяк?

– Ты тоже куришь! – Адам расхохотался, затянулся и припал к её губам.

Фэй засмеялась и вдохнула едкий дым. Страшно раскашлялась, отхлебнула из стакана порядочный глоток. Колы в её напитке осталось совсем мало, Адам всё время подливал виски. В горле першило, голова кружилась всё сильнее, но Адам лёг на неё и уже выдыхал ей в рот следующую порцию дыма. Пришлось прикрыть глаза, чтобы комната не вращалась так быстро.

Фэй очнулась от боли и поняла, что не может двинуться с места. Руками невозможно пошевелить, запястья чем-то перехвачены и стянуты за спиной, глаза завязаны, на ней кто-то лежит и бьётся между ног, с каждым ударом вызывая режущую боль. Она закричала и рот ей тут же зажали. Фэй пыталась кусаться, но получила удар по лицу, и её начало тошнить. Тот, кто лежал на ней, выругался, слез, повернул её набок и свесил с кровати. Когда приступ рвоты прекратился, на неё снова навалилось тело, и Фэй с ужасом поняла, что это другой человек.

Их было трое, последний сквозь виски и траву пахнул мятными карамельками. Всё закончилось быстро. С Фэй сняли повязку, и первое, что она увидела, была ослепительная вспышка камеры. И чей-то голос с удовлетворением сказал:

– Ты теперь наша, сучка, правда? Или хочешь, чтобы на твою дырку полюбовались все парни нашего города?

– Особенно Хейл, она всегда об этом мечтала, – хохотнул другой, и Фэй узнала голос Адама.

Глаза снова обрели способность видеть, и она разглядела двух других – парни, которые вечно ошивались возле заправки, на пару лет старше, из тех, кто всякий раз свистел ей вслед. Она понятия не имела, что Адам знаком с этим отребьем, но тот, что повыше, дружески похлопал его по плечу:

– Отличный подгон, малыш, ты нам больше ничего не должен. Только следи, чтобы она держала язык за зубами, рот ей теперь понадобится для другого.

Второй, рыжий, потянулся к куртке и вытащил из кармана нож. Фэй забилась в панике, но парень небрежно разрезал скотч, которым были стянуты её руки:

– Одевайся и топай домой, на сегодня хватит с тебя. Пойдёшь в полицию – никто тебе не поверит. Мы отсюда просто исчезнем, следов на тебе нет, гондоны – вот они. Расскажешь им, как малыш тебя изнасиловал.

– Как муравей слона, – заржал высокий.

– Да у неё в крови столько бухла и дури, что любому ясно: сама парнишку завалила.

Адам хрипло и отрывисто рассмеялся, и это напугало Фэй больше всего. Мальчик, влюблённый рыцарь, обернулся жутким зверем из ночного кошмара, монстром, который отдал её, отдал…

Фэй начала беззвучно плакать, разом навалились боль, стыд и ужас, а чужие руки тем временем тормошили, натягивали одежду, волокли в ванную, хлопали по щекам, нагибали над раковиной и обливали холодной воды.

– Давай-давай, сучка, смывай сопли и пошла отсюда. Понравилось трахаться? Не переживай, скоро продолжим, а пока вали домой.

Фэй не умерла в ту ночь и в последующие три недели только потому, что сумела отстраниться от своего тела. Она давно уже с ним не ладила: несмотря на то, что в последние два года в нём жилось чуть комфортнее, тело всё равно было слишком большим, почти женским, привлекавшим много ненужного внимания. И теперь это закончилось бедой, тело осквернили, истерзали, опозорили, и Фэй пришлось отречься от него, признать, что её душа не имеет особого отношения к мясу, в которое облечена.

Она бы с радостью уничтожила его совсем, но смерть тела не гарантировала освобождения духа. Фэй не верила в загробную жизнь и надеялась, что просто умрёт вся полностью, это казалось не самым плохим выходом в её ситуации. Но что, если мир для неё замрёт, как киноплёнка – фильм остановится, навсегда застрянет на одном жутком кадре и вся боль пребудет с ней навечно? Поговорить об этом было не с кем – вопрос «скажите, безопасно ли убить себя, чтобы всё наверняка закончилось» она не могла задать никому.

И маленькая Фэй, безостановочно воющая от горя, спряталась внутри большого равнодушного тела, которое механически двигалось, здоровалось с родителями, ело и ложилось в постель. Фэй решила не выходить из дома и только начала чувствовать себя в безопасности, как мама заглянула в её комнату и позвала к телефону:

– Фэй, быстро спускайся, это Адам.

Она молча приложила телефонную трубку к уху. Знакомый голос безо всяких предисловий сказал:

– Твои фотографии готовы. Я зайду через полчаса, выходи, если не хочешь, чтобы их получил сама знаешь кто.

Фэй было всё равно. Но через полчаса мама снова вошла к ней:

– Хватит валяться, Адам ждёт внизу! Сколько можно торчать в четырёх стенах! Он говорит, у него для тебя сюрприз…

Фэй содрогнулась. Если папа увидит… Нет, это невозможно.

Адам и Фэй молча вышли из дома, дошли до поворота, и рядом с ними затормозила облезлая машина. Открылась дверь, и цепкие руки втянули Фэй внутрь. Ад не закончился, он только начал разворачиваться, поглощая жизнь Фэй и уничтожая рассудок.

Рыжего звали Фрэнк, высокого – Мэтт, у них была комната в сквоте, куда Фэй могли притащить в любое время дня. Иногда даже по ночам кто-то появлялся у неё под окнами и негромко свистел. И лучше ей было выйти – они доступно объяснили, что им терять нечего, а вот о Фэй люди могли узнать много интересного.

Позже, когда вся эта история закончилась, Фэй пыталась понять, что на неё нашло – ведь следовало немедленно бежать в полицию, к папе, рассказывать всё как есть и требовать защиты. Но тогда будто морок напал, казалось, она одна виновата во всём происшедшем, это её личный позор и проклятие, который нужно скрыть во что бы то ни стало. И она подчинялась, двигаясь, как механическая кукла, в то время как внутри у неё не смолкал долгий отчаянный вопль. Она втайне надеялась, что мама, такая строгая и озабоченная приличиями, однажды заметит, как Фэй куда-то уходит с тремя парнями, и просто запрёт её дома. И мама действительно однажды увидела, что на улице её дожидается не только Адам, но лишь махнула рукой:

– Фэй, там твой дружок с мальчишками, иди, но не болтайся слишком долго. – Миссис Гейз была довольна, что у девочки наконец-то появились приятели, и не хотела вникать в детали.

С каждым днём тело становилось всё более мерзким и грязным, Фэй пыталась отмыть его, изводила флаконы антибактериального мыла, стоя под струями горячей воды. Но отпечатки чужих рук проступали на ней, и даже в самую жару она надевала закрытую наглухо одежду – казалось, родителям достаточно увидеть её кожу, чтобы всё понять.

Фэй почти не могла есть, её рвало от каждого кусочка пищи, тело ничего не хотело пускать в себя – и раз за разом впускало насильников. Смазка из аптеки делала своё дело, презервативы обеспечивали защиту от беременности и не оставляли следов. По крайней мере, Фрэнк и Мэтт снова и снова повторяли, что она ничего не докажет. Адам больше не разговаривал с ней и всегда насиловал последним.

Самым разрушительным для Фэй были даже не постоянная физическая боль и унижение. Но разрыв с собственным телом сводил с ума, рассудку не за что было зацепиться, казалось, ещё немного, и она впадёт в кому, сохраняя при этом видимость жизни, двигаясь и подчиняясь командам. Дважды, когда её по очереди трахали сзади и кто-то грубо потёр клитор, у Фэй случились оргазмы, и это было хуже всего – тело окончательно предало, превратившись в такую же тварь, как эти трое. Фэй всё чаще думала о том, что ей следует умереть.

Но не успела.

Это произошло вечером, накануне дня рождения.

Они с папой уже съездили на традиционный шопинг, и Фэй с удивлением наблюдала за собой: она вела себя почти как обычно, улыбалась, мерила одежду и с готовностью взяла те джинсы, которые похвалил отец.

– Ты такая красивая, Фэй! Подумать только, мой котёнок стал взрослой девушкой!

Они пообедали в старлайте, Фэй даже почувствовала некоторое удовольствие от еды, ненадолго показалось, будто последние три недели приснились в кошмаре. «Может быть, – думала она, – удастся уговорить отца переехать. Или я могу навестить тётушку Жюдит в соседнем штате, там меня не найдут. Вдруг получится всё прекратить и забыть навсегда».

Но вечером, около полуночи, когда Фэй почти засыпала, с улицы раздался тихий свист. Фэй знала, что не имеет права его игнорировать, особенно после сегодняшнего дня. Её чудесный добрый отец не должен ничего узнать, что бы ни пришлось вынести, она должна его защитить.

Фэй встала и взяла из шкафа розовый плед. На ней была ночная рубашка из тонкой ткани, разрисованной игрушечными медвежатами. Фэй не стала переодеваться, накинула халат и беззвучно выбралась из комнаты.

Мэтт ждал у крыльца, сразу же схватил за плечо и повёл за собой. Они отошли совсем недалеко, вдоль дороги росли густые кусты, и Мэтт потащил её туда. Остановился, забрал у неё плед и бросил под ноги. Фэй молча опустилась на колени и повернулась к нему спиной. Она знала, что это будет быстро. Мэтт расстегнул штаны и зашуршал упаковкой от презерватива, Фэй закрыла глаза и стала ждать, когда всё кончится.

И тут кусты затрещали, кто-то проломился сквозь них и с воплем швырнул Мэтта на землю. Фэй вскочила. Ее отец в бешенстве пинал парня ногами, а тот, не пытаясь отбиваться, в панике уворачивался от ударов, путаясь в спущенных штанах, потом всё же смог подняться и удрать. Бледный от гнева отец повернулся к Фэй, та втянула голову в плечи, ожидая пощёчины. Отец трясущимися руками обнял её и зарыдал.

– Котёнок, как же так, котёнок, ты в беде, а я не знал. Не бойся, не бойся ничего, моя крошечка, всё позади, – но он задыхался от слёз и вздрагивающий голос противоречил успокаивающим словам.

Когда Фэй решилась взглянуть на него, она увидела, что отец крепко сжимает веки, то ли надеясь стереть сцену, стоящую перед глазами, то ли стараясь удержать слёзы. Но они всё текли, и Фэй вдруг заметила, как много морщин и складок на его лице, как причудливо бежит по ним солёная влага. «Как в “Нэшинал джиографик”, – некстати подумала она, – когда показывают сход селя в каменистых пустынях. Он обрушивается и сносит всё, всех, никто не выживает». Было ясно, что случилось огромное зло, которое невозможно исправить. Фэй ранила единственного человека, который её любил.

Они обнялись и побрели домой, отец проводил Фэй в её комнату и ещё раз сбивчиво повторил, что всё будет хорошо.

Она упала в постель и крепко прижала руки к лицу. Хотелось выдавить себе глаза, потому что она снова и снова видела одну и ту же картину: отец с посеревшим лицом смотрит, как его дочь стоит на коленях, рубашка с медвежатами задрана, и грязный ублюдок пристраивает член к её голой заднице. Отец должен был уничтожить её после этого, но только беспомощно плакал, раздавленный горем. И через много лет, всякий раз, когда она думала о нём, перед ней вставало лицо, изрезанное болью. Она знала его рельеф до мельчайших подробностей, а все другие воспоминания об отце не могли пробиться сквозь эту маску.

Но тогда под лавиной стыда пряталось облегчение – Фэй понимала, что больше терять нечего, насильникам нечем теперь шантажировать её, самое страшное уже произошло и всё кончено. Она рыдала почти до самого утра – в предыдущие три недели слёзы не шли к ней, а теперь пролились все разом, затопили всё вокруг, и Фэй заснула, покачиваясь на солёных волнах.

Проснулась мгновенно, от дикого звериного воя, который разносился по всему дому, звучал и не прекращался, как механическая сирена. Но это был человеческий голос, голос её матери.

Фэй поняла, что отец её предал и всё рассказал.

Она вжалась в постель, зажмурилась и пожелала из последних сил, чтобы мир как-нибудь изменился, время откатилось назад, туда, где ещё ничего не произошло, – мать ни о чём не знает, отец ей не говорил, он ничего и не видел, Фэй никто не насиловал, она не превращалась в сисятую жируху и вообще не родилась на свет. Она сжимала голову, пытаясь отключить свет, звук и всю эту реальность, которая непоправимо погублена.

Но вопль всё звучал и звучал, и Фэй пришлось встать и спуститься по лестнице. Шла, цепляясь за стены, опухшие от слёз глаза почти ничего не видели, и до родительской спальни добралась ощупью. Распахнула дверь, замерла на пороге. Она стояла молча, не отрывая взгляда от высокой кровати, и с каждой секундой понимала, что мир действительно изменился, мать ни о чём не знает, отец ей ничего не сказал. Он умер этой ночью во сне, слабое сердце, бывшее их фамильной чертой, остановилось. Но не само по себе – Фэй разбила его.

Адская кинохроника наконец закончилась, остальное Фэй помнила, но как-то размыто.

Через несколько недель после похорон, почти полностью стёртых из памяти, их снова навестила тётушка Жюдит. Она-то и забила тревогу: миссис Гейз, поглощённая горем, не заметила, что её дочь сутками не выходит из комнаты, не ест и часами смотрит в одну точку. Жюдит предложила забрать племянницу к себе, но миссис Гейс отказалась расстаться дочерью, зато согласилась отвести Фэй к врачу.

Семейный доктор выписал таблетки, которые притупляли боль, но усиливали бесчувствие до такой степени, что из жизни Фэй пропадали месяцы. Осенью она не смогла вернуться в школу, пришлось лечь в клинику, а потом перебраться в санаторий на реабилитацию. Миссис Гейз продала дом и переехала, чтобы быть рядом. Она была ответственной матерью, а кроме того, не слишком хотела, чтобы проблемы с психикой дочери стали достоянием общественности. Болезнь Фэй дала повод отвлечься от собственного горя и переключиться на новую задачу, в ноябре она забрала дочь и перевела на домашнее обучение.

Никто не смог раскопать историю до конца, тем более миссис Гейз отказалась от услуг психолога. В чём тут разбираться – нежная девочка страшно переживает смерть отца, ей просто нужно сменить обстановку, отдыхать и хорошо питаться.

Правда же была в том, что Фэй окончательно рассталась со своим телом. От нее ушли почти все ощущения, запахи и вкусы. Она могла сидеть под кондиционером и мёрзнуть до гусиной кожи, не догадываясь одеться. Или выходила под палящее солнце в тёплой кофте, истекала потом и не понимала, что перегрелась, пока не теряла сознание. Может поэтому Фэй ничего толком не помнила из того времени – казалось, она смотрит чёрно-белый фильм о себе или слушает пересказ книжки, весьма поверхностный и сбивчивый: больница, таблетки, санаторий, мама, еда.

Вкуса пищи не различала, только самые сладкие, солёные или острые блюда оставляли какие-то смутные впечатления. Эмоции тоже притупились, и Фэй тщательно оберегала своё бесчувствие. Отказалась от фильмов и книг, чтобы не пораниться случайной картинкой или словом – девочка с отцом гуляют по парку, влюблённая парочка целуется, герой кладёт трепещущей героине руку на колено. Фэй выворачивало при любом всплеске переживаний, и она стала весьма аккуратной.

Оставались учебники, точные науки давались легко, мир цифр был внятным и безопасным. Тётушка Жюдит как-то обмолвилась, что Фэй пойдёт по стопам отца, и это решило вопрос – она займётся банковским делом. Список литературы для студентов колледжа впечатлял, но Фэй прекрасно справлялась и подготовилась к поступлению всего за год. Она стала самой юной студенткой, но внешне мало отличалась от однокурсников, которые были на три года старше.

Казалось, она смогла перевернуть страницу и начать жизнь с чистого листа. Перелом произошёл случайно.

Миссис Гейз как-то сболтнула, что с Адамом, – «ну, с тем мальчиком из твоей школы», – произошло несчастье, но сразу же спохватилась и отказалась об этом говорить. Фэй ушла к себе, отыскала в записной книжке телефон Саммер и почти без предисловий спросила, что случилось. Та с готовностью рассказала, что в прошлом сентябре Адам покончил с собой, как-то исхитрившись повеситься в собственном шкафу. Никто не понял, в чём дело, записка не объяснила ничего. Аккуратным почерком отличника на открытке ко Дню святого Валентина было написано: «Я просто не мог получить тебя иначе». Никаких других писем, дневников и фотографий в его комнате не нашли, стол оказался пустым, а убитые горем родители вспомнили, что с заднего двора несколько дней тянуло гарью – их сын объяснил, что избавлялся от прошлогодних тетрадок.

Мать до конца жизни корила себя за то, что когда Адам не спустился к столу и не ответил на стук в дверь, она не вошла к нему комнату – судмедэксперт сказал, что парень подгадал к обеду, видимо, рассчитывая, что его спасут. Но мать, наученная горьким опытом, давно не переступала порог мансарды, опасаясь приступов бешенства, которые случались с Адамом при любой осторожной попытке вмешаться в его дела.

Фэй положила трубку и закрыла глаза. Хорошо. Хорошо. Так и надо. Не только она должна быть наказана. Мир жесток, но воздаяние неотвратимо.