Текст книги "Социопат по соседству. Люди без совести против нас. Как распознать и противостоять"

Когда социопатия и жажда крови объединяются в одном лице, результат драматичен – даже кинематографичен. Ужасная фигура кажется неправдоподобной. Но большинство социопатов не являются массовыми или серийными убийцами. Это не Пол Пот и не Тед Банди. Большинство из них – простые люди, как и все мы, и они могут оставаться нераспознанными в течение долгого времени. Люди без совести могут напоминать Скипа, или Марочника, или мать, которая использует своих детей как инструмент осуществления корыстных целей, или терапевта, который сознательно унижает уязвимых пациентов, или манипулятора-альфонса, или партнера по бизнесу, который исчезает, опустошив банковский счет, или «очаровашку-друга», который использует своих приятелей, но при этом настаивает, что это не так. Методы, которые социопаты придумывают, чтобы контролировать людей, схемы, изобретенные для обеспечения «выигрышей», весьма разнообразны, и лишь некоторые из них связаны с физическим насилием. В конце концов, насилие бросается в глаза, и вероятнее всего оно приведет к тому, что преступник будет пойман.

Столкнувшись с деструктивным результатом, однозначно являющимся последствием их действий, социопаты отвечают просто и ясно: «Я никогда не делал этого», и, судя по всему, сами верят своей лжи.

В любом случае жестокие убийства – это не самый показательный результат бессовестности. Все дело в игре. Приз, который стоит на кону, может лежать в диапазоне от доминирования в целом мире до бесплатного обеда, но это всегда та же самая игра: управлять другими, заставить их попрыгать – это и есть «выигрыш». Очевидно, такой «выигрыш» – это все, что остается от межличностного смысла, когда отсутствуют привязанность и совесть. Когда значение отношений сведено к нулю, доминирование действительно может утверждаться путем убийства людей. Но чаще всего оно достигается путем убийства лягушек, сексуальных побед, соблазнения и использования друзей, заключения контракта на поставку оборудования для добычи меди в Чили или кражи почтовых марок. Все это делается ради того, чтобы увидеть, как люди пытаются что-то предпринять.

Знают ли социопаты, что они социопаты?

Понимают ли социопаты, что они собой представляют? У них есть некоторое представление о своей природе, или они, прочитав эту книгу от корки до корки, не узнают самих себя? По работе мне часто задают такие вопросы, особенно люди, чья жизнь была сломана столкновением с социопатами, которых они вовремя не распознали. Я не знаю точно, почему проблема самоосознания так важна, за исключением, возможно, нашего чувства, что если человек всю жизнь проходит без совести, то он по крайней мере должен осознавать этот факт. Мы считаем, что если кто-то плохой, он непременно должен быть обременен знанием о том, что он плохой. Нам кажется совершенной несправедливостью, что человек может быть злодеем и прекрасно себя чувствовать в этой роли.

Однако дела обстоят именно так. Чаще всего люди, действия которых мы оцениваем как абсолютное зло, не видят ничего плохого в своем способе бытия. Социопаты всегда отказываются признавать ответственность за принятые ими решения и за последствия этих решений. Фактически отказ видеть результаты своего дурного поведения, признавать свою причастность к ним – «последовательная безответственность», на языке Американской психиатрической ассоциации, – это краеугольный камень диагноза антисоциальной личности. Скип проиллюстрировал этот аспект, когда стал говорить, что сотрудница, которой он сломал руку, сама виновата: могла бы подчиниться, и рука осталась бы цела.

Люди без совести демонстрируют бесконечные примеры под общим названием «Я ничего плохого не сделал». Один из самых известных – цитата чикагского гангстера времен «сухого закона» Аль Капоне: «Завтра я отправляюсь в Санкт-Петербург, штат Флорида. Пусть достопочтенные граждане Чикаго достают выпивку как могут. Я устал от этой работы – она неблагодарна и полна горя. Я потратил лучшие годы своей жизни на благо общества». Другие социопаты не утруждают себя столь витиеватыми рассуждениями, или же они не находятся на командных позициях, чтобы кто-то прислушивался к их безобразной логике. Вместо этого, столкнувшись с деструктивным результатом, однозначно являющимся последствием их действий, они отвечают просто и ясно: «Я никогда не делал этого», и, судя по всему, сами верят своей лжи. Эта особенность социопатии делает самоощущение невозможным, и так же, как социопат не имеет истинных взаимоотношений с другими людьми, у него очень слабый контакт с самим собой.

Во всяком случае, люди без совести склонны верить, что их способ бытия в мире лучше и выше нашего. Они часто говорят о наивности других людей, о «смешных» угрызениях совести, и им интересно, почему так много людей не хотят манипулировать другими даже для реализации своих собственных важных амбиций. Или же они начинают теоретизировать, что все люди одинаковы – все бессовестны, как они, но зачем-то разыгрывают какую-то мифическую «совесть». А если так, то единственные прямые и честные люди в мире – это они сами, социопаты. Потому что они «честны» в обществе лицемеров.

Тем не менее я верю, что где-то, на безопасном расстоянии от сознания, слабый внутренний голос шепчет, что у них нет чего-то такого, что есть у других людей. Я говорю это, потому что я встречала социопатов, признающихся в чувстве «неполноты» или даже «пустоты». Но учтите, социопаты завистливы, и в рамках своей игры они довольно часто стремятся уничтожить что-то в характере человека с совестью, причем сильные характеры являются для них особенно притягательной мишенью. Целью для социопатов являются именно люди, а не какой-то аспект материального мира. Они хотят играть в свои игры с другими людьми. Они не так заинтересованы в вызовах извне. Разрушение башен Всемирного торгового центра было в основном направлено на людей: на тех, которые были в них, и на тех, кто стал свидетелем катастрофы. Это простое, но важное наблюдение подразумевает, что при социопатии остается некоторая врожденная идентификация с другими людьми, или связь с биологическим видом как таковым. Однако эта тонкая врожденная связь, питающая зависть, одномерна и стерильна, особенно в сравнении с обширным множеством сложных эмоциональных реакций, которые большинство людей испытывают друг к другу.

Если все, что вы когда-либо чувствовали по отношению к другому человеку, было бы расчетливым желанием «победить», как бы вы поняли смысл любви, дружбы, заботы? Вы не смогли бы понять. Вы продолжали бы доминировать, отрицать и чувствовать превосходство. Возможно, вы иногда испытывали бы небольшую пустоту, отдаленное чувство неудовлетворенности, но это всё. И вкупе с тотальным отрицанием вашего истинного воздействия на других людей как бы вы смогли понять – кто вы?

Еще раз, вы бы не поняли. Как и сам Супер-Скип, зеркало Супер-Скипа может сказать только ложь. Амальгама не отразит холод его души, и Скип, который в детстве проводил лето, мучая лягушек в спокойном озере Вирджинии, в конце концов сойдет в могилу, так и не поняв, что его жизнь могла быть полна смысла и теплоты.

Глава 3
Когда нормальная совесть спит

Цена свободы – это вечная бдительность.

Томас Джефферсон

Совесть – создатель смысла. Как чувство ограничения, она коренится в наших эмоциональных связях друг с другом, и это она удерживает жизнь от превращения в ничто, кроме долгой и, по сути, скучной игры в господство над нашими собратьями.

Любое ограничение, которое совесть накладывает на нас, дает нам момент связи с чем-то другим, мост к кому-то или чему-то вне наших часто бессмысленных схем. Рассматривая холодящую альтернативу стать кем-то вроде Скипа, сразу хочется обрести совесть. Поэтому возникает вопрос: меняется ли совесть у тех 96 процентов из нас, которые не являются социопатами? Бывает ли так, что она колеблется, слабеет или умирает?

Правда в том, что совесть даже нормального человека не все время работает в одном режиме. Одна из самых простых причин такой изменчивости – это фундаментальные обстоятельства жизни нашего тела, несовершенного и движимого потребностями. Когда наши тела утомлены, больны или ранены, все наши эмоциональные функции, в том числе совесть, могут быть временно ослаблены.

Чтобы проиллюстрировать это, давайте представим, что у Джо, хозяина Рибока, когда он ехал в машине, был жар: 39 градусов. В этом случае мы можем смело сказать, что его здравый смысл колеблется, поскольку, будучи больным, он все еще пытается не опоздать на встречу. А что там относительно его нравственного чувства? Безжалостный вирус все больше овладевает телом Джо, и что он сделает, когда вспомнит, что у любимой собаки нет еды? Вероятно, у Джо еле-еле хватает энергии, чтобы придерживаться уже принятого плана, а о том, чтобы быстро мыслить, пытаясь расставить приоритеты, как это делает «здоровый Джо», и речи нет.

Теперь эмоциональная реакция Джо, связанная с Рибоком, находится в прямой зависимости от его собственных страданий, от жара и подступающей тошноты. Может быть, совесть по-прежнему окажется сильней. Но с другой стороны, не исключено, что Джо, ослабленный болезнью, не может в полную силу придерживаться своих убеждений. Следуя курсу наименьшего сопротивления, он, возможно, продолжит вести машину и попытается выполнить уже намеченное, а Рибок, хотя и не совсем забытый, на некоторое время отойдет на второй план.

Это не совсем то, как мы бы хотели думать о Джо (а точнее, о нас самих), но это правда: наше возвышенное чувство совести, несущее связь и смысл, иногда испытывает значительное влияние со стороны вещей, не имеющих отношение к добру или злу и никак не связанных с нашей моральной чувствительностью: например, внезапно свалившийся грипп, или недостаток сна, или автомобильная авария, или зубная боль. То есть совесть не исчезает, но когда тело ослаблено, она может стать очень сонной, расфокусированной.

Страдания тела – это то, что наряду с сильным страхом поднимает бодрствующую совесть на героический уровень в наших глазах. Если человек болен, или тяжело ранен, или боится, но все равно остается верным своим эмоциональным привязанностям, мы считаем этого человека мужественным. Классическим примером является солдат на передовой, который, будучи раненым, спасает своего товарища из-под огня противника. Сам факт, что мы настаиваем на концепции мужества для описания таких поступков, является нашим молчаливым признанием того, что голос совести обычно заглушается сильной болью или страхом. Если бы Джо с температурой под сорок вернулся домой, чтобы позаботиться о Рибоке, мы бы усмотрели некоторый героизм в его поведении. И нам бы захотелось сделать чуть больше, чем просто одобрительно улыбнуться ему. Может быть, мы бы даже похлопали его по плечу.

Другое физическое воздействие на совесть – это, как ни странно, гормоны. Чтобы кратко охарактеризовать это нарушение совести: согласно данным Национального информационного центра по усыновлению, 15–18 процентов новорожденных в Соединенных Штатах появились вследствие «нежелательной беременности». Справедливо предположить, что некоторые из этих беременностей стали результатом незнания или неприятной случайности, но можно с уверенностью утверждать, что сотни тысяч американских детей родились «нежеланными» просто потому, что физический аппетит затуманил сознание их родителей всего на несколько минут. Говоря о давлении сексуальности, мы признаем, насколько сложно спорить с нашей биологической природой, и мы возвышаем примеры устойчивой совести до высокого понятия «добродетели». Примечательно, что в силу такого определения мы часто более «добродетельны» в сорок лет, чем были в двадцать, и эта «добродетель» кое-как достигается через старение.

Существуют трагические биологические сбои совести. К ним относятся различные шизофренические расстройства, которые иногда заставляют людей действовать на основе психотических галлюцинаций. Когда функции мозга нарушены и человеком начинают управлять «голоса», это не шутка, а ужасающая реальность. Для истерзанной души, чей психоз ослабевает с течением времени, есть возможность «пробуждения» от безумия, и тогда обнаруживается, что человек действовал против свой собственной совести и воли под влиянием бредовой идеи.

К счастью, давление, которое наши тела оказывают на сознание, довольно ограничено. Случаи, в которых мы должны принимать важнейшие моральные решения, будучи, скажем, ранеными, происходят с нами не каждый день или даже не каждый год, а то и вовсе не происходят, и для большинства людей сексуальный экстаз в той степени, чтобы забыть обо всем, также редок. Сравнительно редко встречаются и вышедшие из-под контроля больные параноидной шизофренией.

Даже взятые вместе, биологические ограничения нашего нравственного чувства не могут объяснить бóльшую часть чудовищного поведения, о котором мы можем прочитать в газетах или увидеть на экранах телевизоров в любой час любого дня. Организованные террористы вряд ли страдают шизофренией. Зубная боль не вызывает преступлений на почве ненависти. Незащищенный секс не начинает войн.

А в чем тогда причина?

Моральная изоляция

В большинстве случаев наша тенденция низводить людей до нелюдей не осознается и не анализируется, и на протяжении всей истории наша склонность к дегуманизации слишком часто оборачивалась против невинных.

Каждый год четвертого июля[24]24
  День независимости США.


[Закрыть] маленький приморский город в Новой Англии, где я живу, оживляется огнями праздничного костра на пляже. Костер размером с трехэтажный дом. Палеты из сухого дерева прибиты друг к другу и искусно уложены в форме башни, которую возводят над нашим своеобразным ландшафтом за несколько дней до праздника. Все продумано – и количество досок, и пространство между ними, чтобы огонь разгорался быстрее. Башню поджигают, когда становится темно, в присутствии добровольной пожарной дружины со шлангами наготове, эти ребята тут на всякий случай. Атмосфера праздничная. Музыкальный ансамбль играет патриотические песни. Есть и хот-доги, и Slurpees[25]25
  Замороженный сладкий напиток.


[Закрыть], и фейерверки. Когда костер догорает, дети идут на пляж, где пожарные весело обливают их водой из шлангов.

Все это было городской традицией в течение шестидесяти лет, но, будучи небольшим поклонником массовых костров, я посетила мероприятие только один раз, в 2002 году, когда меня пригласили друзья. Я была поражена количеством людей, которые каким-то образом уместились на нашем крошечном кусочке Атлантического побережья, а некоторые из них проехали для этого более пятидесяти миль. Я проталкивалась сквозь толпу в поисках места, достаточно близкого, чтобы увидеть огонь, но достаточно далекого, чтобы не сжечь брови. Меня предупредили, что, как только костер зажгут, станет жарковато, а днем и так было 32 градуса в тени.

Когда солнце начало садиться, послышались крики и вопли, народ призывал к сожжению башни, и наконец, когда костер подожгли, пронесся коллективный вздох. Огонь, сразу начал поглощать деревянную конструкцию, от песка вверх, к ночному небу, которое, казалось, тоже вспыхнуло. А потом пришел жар. Плотная стена невыносимого, пугающе перегретого воздуха расходилась волнами, наращивая интенсивность и заставляя толпу пятиться. Каждый раз, когда я думала, что стою достаточно далеко, мне приходилось отойти еще метров на пятьдесят, затем еще на пятьдесят, и еще раз. Мое лицо болело. Я бы никогда не подумала, что костер может дать так много тепла, даже если он высотой в три этажа.

Когда люди отступили на приемлемую дистанцию, увлеченность зрелищем вернулась, и после того как декоративную верхушку башни поглотил огонь, все зааплодировали. Украшение наверху напоминало маленький домик, и теперь в этом домике полыхал миниатюрный ад. И это, и смутное ощущение опасности, и жар от огня – всё как-то беспокоило меня, и я, признаться, не разделяла радости толпы. Вместо этого я начала думать о сожжении ведьм в XVI и XVII веках, что всегда казалось мне непостижимым, и меня вдруг кинуло в дрожь. Одно дело – читать о костре, достаточно большом, чтобы сжечь человека, другое дело – стоять перед таким костром в окружении возбужденно гудящей толпы. Зловещие исторические ассоциации не покидали меня, удерживая от наслаждения моментом. Я задалась вопросом: как получилось, что ведьм жгли на кострах? Как такие кошмары могли стать реальностью? Оставаясь психологом, я посмотрела на людей вокруг. Понятно, что это были вовсе не сбитые с толку беженцы-баски 1610 года, лихорадочно ищущие дьяволопоклонников, чтобы предать их сожжению. Нет, меня окружали миролюбивые, не склонные к истерикам граждане, не подвергавшиеся никаким лишениям и, конечно же, свободные от мрачных суеверий. Никакой жажды крови, никаких поводов для того, чтобы взыграла совесть, – был смех, были добрососедские чувства. Собравшиеся ели хот-доги, пили пиво и колу и праздновали День независимости. Мы не были бессердечной, аморальной толпой, и мы ни в коем случае не объединились бы вокруг убийства, не говоря уже об организации пыток. Если бы по какой-то странной прихоти реальности в костре появилась фигура, извивающаяся в безжалостных языках пламени, только анонимная горстка социопатов осталась бы равнодушной или, возможно, получила удовольствие от зрелища. Другие смотрели бы на это в остолбенелом неверии, несколько особенно смелых, думаю, попытались бы вмешаться, но большинство сбежали бы в ужасе, который вполне понятен. И веселый костер, развлечение, превратился бы в травмирующую картинку, которая до конца жизни отпечатается в сознании.

А что, если бы фигурой в костре был Усама бен Ладен? Как бы отреагировала толпа американских граждан в 2002 году, столкнувшись с публичной казнью человека, воспринимаемого ими как самый главный злодей мира? Смогли бы эти люди, обычно совестливые, посещающие церковь по воскресеньям, не приемлющие насилие, просто стоять и смотреть, позволяя этому произойти? Могли бы они испытать энтузиазм или по крайней мере молчаливое согласие, а не тошноту и ужас при виде человека, корчащегося в агонии?

Там, на берегу, среди всех этих хороших, добропорядочных людей, я вдруг поняла, что реакция, возможно, была бы чем-то меньшим, чем всепоглощающий ужас, просто потому, что Усама бен Ладен не является, на наш взгляд, человеком. Он – это Усама, и, таким образом, заимствуя выражение из «Корней зла» Эрвина Штауба [26]26
  заимствуя выражение из «Корней зла» Эрвина Штауба. – E. Staub. The Roots of Evil: The Origins of Genocide and Other Group Violence (Cambridge: Cambridge University Press, 1989). См. также E. Staub. Ethnopolitical and Other Group Violence: Origins and Prevention// Ethnopolitical Warfare: Causes, Consequences, and Possible Solutions (Washington, D.C.: American Psychological Association, 2001); N. Smith. The Psycho-Cultural Roots of Genocide. American Psychologist 53 (1998): p. 743–753.


[Закрыть], он полностью «исключен из нашей нравственной вселенной». Законы совести больше не применимы к нему. Он не человек. Он – «это». И к сожалению, это преобразование человека в «это» делает его еще более страшным.

Иногда люди, кажется, заслуживают морального исключения из рода человеческого, как это происходит с террористами. Другими примерами превращения в «это» являются военные преступники, похитители детей и серийные убийцы, и в каждом из этих случаев решающим аргументом будет (или была), справедливо или ошибочно, утрата некоего права на сострадание. Но в большинстве случаев наша тенденция низводить людей до нелюдей не осознается и не анализируется, и на протяжении всей истории наша склонность к дегуманизации слишком часто оборачивалась против невинных. Список групп, статус которых некоторая часть человечества в разные времена понижала до «нелюдей», чрезвычайно длинен и, по иронии судьбы, включает категории почти для каждого из нас: чернокожие, коммунисты, капиталисты, геи, автохтонные американцы, евреи, иностранцы, «ведьмы», женщины, мусульмане, христиане, палестинцы, израильтяне, бедные, богатые, ирландцы, англичане, американцы, синегальцы, тамилы, албанцы, хорваты, сербы, хуту, тутси и иракцы, – и это только некоторые из списка.

Как только создается образ враждебной группы, группы «нелюдей», с ней можно делать все что угодно, особенно если кто-то облеченный властью отдаст приказ. Совесть больше не нужна, потому что совесть связывает нас с нормальными людьми, а не с нелюдями. Совесть все еще существует, может быть, даже очень и очень строгая, но она касается только моих соотечественников, только моих друзей и моих детей, но не ваших. Вы исключены из моей моральной вселенной, и безнаказанно – возможно, даже получая похвалы от других в своей группе, – я могу выкинуть вас из вашего дома, или расстрелять всю вашу семью, или сжечь вас живьем.

На этом июльском костре 2002 года ничего плохого не произошло. Насколько я знаю, столь жуткие мысли посетили только меня. Пламя спокойно поглощало древесину, костер прогорел и погас, как и планировалось. Смеющиеся дети – ведь они в полной безопасности в своем родном городе – выскочили на пляж, и пожарные облили их водой. Хотелось бы, чтобы человеческие собрания всегда проходили так мирно.

Новое платье короля

Когда совесть впадает в глубокий транс, когда она спит во время пыток, войны и геноцида, политические лидеры или выдающиеся личности могут решающим образом повлиять на разницу между постепенным пробуждением нашего седьмого чувства и бушующим вокруг аморальным кошмаром. История учит, что отношение к чему-либо со стороны формальных и неформальных лидеров, те планы, которые они выдвигают, чтобы решить проблемы группы, вместо того чтобы искать козлов отпущения вне ее, помогает нам вернуться к более реалистичному взгляду на «иных». В определенный момент моральное лидерство действительно способно сыграть решающую роль. Но история показывает также, что лидер без седьмого чувства может еще сильнее заморозить совесть группы, удваивая катастрофу. Используя пропаганду, основанную на страхе, усиливая деструктивную идеологию, такой лидер может создать у напуганного общества впечатление, что «нелюди» («иные») являются единственным препятствием на пути к хорошей жизни каждого, а возможно, и человечества в целом; конфликт, таким образом, будет представлен как эпическая битва между добром и злом. Когда такие убеждения распространятся, уничтожение «нелюдей» без всякой жалости (а значит, без совести) может с леденящей легкостью стать неоспоримым долгом.

Повторяющееся появление в истории лидеров подобного типа поднимает целый ряд обескураживающих вопросов. Почему человеческая раса терпит эту печальную историю снова и снова? Почему мы позволяем лидерам, мотивированным эгоистичными интересами или собственными психологическими проблемами, раздувать горькие чувства и политические кризисы в вооруженные противостояния и войны? В худшем случае, почему мы позволяем людям, которые мыслят, как Скип, убивающий лягушек и ломающий руки, верховодить и играть в игры с доминированием в чужих жизнях? Что происходит с совестью каждого из нас? Почему мы не действуем согласно тому, что чувствуем?

Одним из объяснений [27]27
  Одним из объяснений является наше трансовое состояние. – Описания и примеры диссоциативных состояний см. M. Stout. The Myth of Sanity. Обсуждение того, как феномены диссоциации могут поражать целые популяции, см. L. deMause. The Emotional Life of Nations (New York: Karnac, 2002).


[Закрыть] является наше трансовое состояние, которое позволяет верить, что умирающие – все равно не люди. Еще, конечно, присутствуют страх и часто чувство беспомощности. Мы оглядываемся в толпе и думаем про себя: слишком многие против меня, я не слышу никого, кто бы, как я, протестовал против этого. Или еще более безропотно: «Вот так устроен мир…», «Это политика…» Все это может значительно приглушить наше нравственное чувство, но иногда речь идет об отключении нашей совести теми, кто имеет над нами какую-то власть, и это гораздо более унизительно, чем чувство беспомощности и страх. Очень просто: мы запрограммированы подчиняться авторитету даже против нашей собственной совести.

В 1961 и 1962 годах в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, профессор Йельского университета Стэнли Милгрэм разработал и заснял один из самых поразительных из когда-либо проводившихся психологических экспериментов. Он стравил человеческую склонность повиноваться власти вопреки своей совести. О предмете своего исследования он писал: «Из всех моральных принципов наиболее универсальным является то, что человек не должен причинять страдания беспомощному человеку, который не приносит вреда и никому не угрожает. Этот принцип мы противопоставим склонности подчиняться»[28]28
  В 1961 и 1962 годах в Нью-Хейвене, Коннектикут. – S. Milgram. Behavioral Study of Obedience// Journal of Abnormal and Social Psychology 67 (1963): p. 371–378. См. также S. Milgram. Obedience to Authority: An Experimental View (New York: Perennial, 1983); Obedience to Authority: Current Perspectives on the Milgram Paradigm. Под ред. T. Blass (Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 2000).


[Закрыть].

То, что проделал Милгрэм, было безжалостно прямолинейным, а видеозапись его исследования сорок лет возмущает гуманистов. Но пора рассказать, о чем идет речь.

Власть усыпляет совесть главным образом потому, что законопослушный человек производит «корректировку мыслей», которая заключается в том, чтобы не нести ответственности за свои собственные поступки.

Двое мужчин, незнакомых друг с другом, приезжают в лабораторию для участия в эксперименте, который был представлен как имеющий отношение к памяти и обучению. Вознаграждение за участие – четыре доллара плюс пятьдесят центов на проезд. Экспериментатор (Стэнли Милгрэм) объясняет обоим, что исследуется «влияние наказания на обучение». Один участник определяется как «ученик», его усаживают в кресло, а руки привязывают к стулу, «чтобы предотвратить чрезмерное движение», к запястью крепят электроды. Потом ему говорят, что он должен выучить парные слова из предложенного списка («синий ящик», «хороший день», «дикая утка» и т. д.), и предупреждают, что всякий раз, когда он совершит ошибку, проговаривая пары вслух, он будет получать удар током. С каждой ошибкой сила тока будет возрастать.

Другому человеку отводят роль «учителя». Сначала он наблюдает, как «ученика» привязывают к стулу и как к его запястьям прикрепляют электроды. Также он слышит все сказанные ему напутствия. Затем «учителя» отводят в другую комнату, просят сесть перед большим аппаратом, который называется «генератор удара». На генераторе есть тридцать переключателей электрического напряжения, расположенных горизонтально, градация – от 15 до 450 вольт, с шагом в 15 вольт. В дополнение к цифрам, под переключателями есть словесные обозначения, варьирующие от «Слабого удара» до зловещего «Опасно: труднопереносимый удар». «Учителю» вручают такой же список слов, как у «ученика», и объясняют, как нужно проводить тестирование. «Учитель» говорит в микрофон: «Синий», ученик отвечает: «Ящик» – все верно, можно переходить к следующей паре. В случае неверного ответа нужно нанести удар током. Начинать нужно с самого низкого уровня, увеличивая силу удара при каждом неверном ответе на один шаг.

Теперь откроем секрет. «Учеником» в другой комнате на самом деле был актер, помощник Милгрэма, и никаких ударов током он не получал. Но «учитель» этого, конечно же, не знал, и именно он, «учитель», был настоящим испытуемым в эксперименте.

По ходу эксперимента, как только число ошибок начинало возрастать, «ученик», сообщник Милгрэма, добавлял драматизма, ведь он же актер. На ударе в 75 вольт он громко охнул. При 120 вольтах стал кричать, что ему больно, а при напряжении в 150 вольт потребовал освободить его от продолжения эксперимента. На 285 вольтах он испустил особо мучительный крик.

Экспериментатор, профессор Йельского университета Милгрэм, все это время стоял за «учителем» и спокойно подавал реплики: «Пожалуйста, продолжайте», или: «Эксперимент требует, чтобы вы продолжили», или: «Вы должны продолжать до тех пор, пока он не запомнит все пары слов».

Этот эксперимент Милгрэм повторил сорок раз, с участием сорока человек, «ответственных и достойных в повседневной жизни»; среди них были учителя средней школы (настоящие), почтовые клерки, продавцы, рабочие, инженеры и т. д., от тех, кто не окончил среднюю школу, до тех, у кого были докторские степени. Цель эксперимента заключалась в том, чтобы выяснить, как далеко зайдут испытуемые («учителя»), прежде чем перестанут подчиняться авторитету Милгрэма, следуя своему собственному моральному императиву. Сколько ударов током они нанесут кричащему только потому, что им велели сделать так?

Прежде чем показать запись эксперимента Милгрэма студентам-психологам, я вкратце говорю о его сути и прошу предсказать, как будут развиваться события. Студенты всегда уверены, что совесть одержит верх. Многие говорят, что как только испытуемые узнают о применении электрических разрядов, большинство откажутся от участия. Или же скажут экспериментатору, чтобы он катился куда подальше, по крайней мере, когда дело дойдет до воплей «ученика» с требованием освободить его (при напряжении 150 вольт). Но так как это все-таки будущие психологи, они не исключали, что мизерное число склонных к садизму субъектов будут щелкать переключателями вплоть до 450 вольт («Опасно: труднопереносимый удар»).

Но вот что мы имеем в реальности. Тридцать четыре человека из сорока продолжали «бить током» «ученика» даже после того, как он умолял освободить его! Из этих тридцати четырех двадцать пять – это около 62,5 процента от всей группы, – следуя указаниям экспериментатора, продолжали наращивать напряжение до максимального, несмотря на крики человека в другой комнате. «Учителя» потели, краснели, чертыхались, но продолжали делать то, что велено.

Когда видеозапись заканчивается, я смотрю на часы. В аудитории, полной студентов, впервые видевших этот эксперимент, повисает ошеломленная тишина, которая длится по меньшей мере целую минуту.

Позже Милгрэм внес в свой эксперимент ряд изменений. В одном из вариантов, например, «учителя» не касались переключателей, а только называли слова из теста, – генератором «управлял» другой человек (также актер). В этой версии тридцать семь из сорока человек (92,5 %) продолжали участвовать до конца, то есть до максимального уровня.

Еще одно изменение. Если раньше «учителями» были только мужчины, то на одном из этапов Милгрэм решил протестировать женщин, полагая, что женщины окажутся более эмпатичными. Ничего подобного – все то же самое за исключением того, что послушные женщины демонстрируют больше стресса, чем мужчины.

Эксперимент был повторен в нескольких других университетах, и вскоре Милгрэм и его помощники проверили реакцию более тысячи человек обоих полов, с самыми разными жизненными историями. Результаты остались практически идентичными.

Многократно подтвержденный результат заставил Милгрэма сделать знаменитое заявление, которое настойчиво звучало в ушах и мотивировало многих занятых изучением человеческой природы: «Существенная доля людей делает то, что им говорят, независимо от нравственного содержания поступка и без ограничений со стороны совести, до тех пор, пока они верят, что команда исходит от законной власти».

Милгрэм предположил, что власть усыпляет совесть главным образом потому, что законопослушный человек производит «корректировку мыслей», которая заключается в том, чтобы не нести ответственности за свои собственные поступки. То есть в своем сознании человек больше не представляет себя несущим моральную ответственность, он – агент внешнего авторитета, которому делегируется и ответственность, и инициатива. Такая «корректировка мыслей» облегчает властям наведение порядка и установление контроля, но тот же психологический механизм дает зеленый свет корыстным, злобным социопатическим «авторитетам».