Текст книги "Эхо чужих грехов"

Глава двенадцатая
Дуэль

Сколько сейчас времени? Алексей взглянул на часы. В полутьме он еле разобрал, что стрелки показывают без четверти четыре. Пора собираться: долг чести зовёт. Вот только вся ирония заключалась в том, что чести-то у светлейшего князя Черкасского не осталось.

Алексей встал, подобрал с пола остатки Катиного наряда и бросил их в горящий камин, туда же полетела и испачканная простыня. Черкасский быстро оделся, взял портфель с документами и пошёл в кабинет. Там он разыскал шкатулку с дуэльными пистолетами, примеченную в вещах тестя ещё с неделю назад. Заглянувшему в дверь удивлённому лакею Алексей велел разбудить камердинера-француза и прислать того в кабинет, а также растолкать Сашку и передать ему, что через четверть часа тройка должна стоять у крыльца. Отдав приказания, Черкасский открыл потайную нишу бюро, положил в неё завещание тестя, дарственную и документы на Бельцы, подумав, кинул туда же злосчастное анонимное письмо и закрыл тайник. Оставалось лишь написать завещание, а следом и письмо Кате.

На ходу застегивая сюртук, в дверях кабинета появился заспанный камердинер.

– Месье, я через час дерусь на дуэли, – обратился к нему Алексей, – мне нужен секундант. Я выбрал вас. Вы согласны?

Изумлённый француз молча уставился на хозяина. Алексей ждал ответа.

– Конечно, ваша светлость, как вам угодно! Но я не знаю, что нужно делать, – испуганно отозвался камердинер.

– Мы всё сделаем сами, вам надо лишь смотреть, а если кого-нибудь из нас ранят, дадите показания властям.

Похоже, что перспектива беседовать с властями француза совсем не привлекала, тот окончательно скис и робко присел в углу, ожидая, пока хозяин закончит дела.

Алексей написал завещание, где всё принадлежащее лично ему имущество он завещал жене. Перечитав документ, он попросил камердинера заверить его подпись, а затем, запечатав бумагу в конверт, написал: «Вскрыть после смерти светлейшего князя Алексея Николаевича Черкасского». Следом он написал короткое письмо Кате:

«Дорогая моя, я тебя люблю. Прости меня, если сможешь, и прощай».

Он запечатал второй конверт, написал на нём имя жены и передал бумаги французу.

– Месье, если меня убьют, вы передадите оба конверта моей жене, – объяснил Черкасский. – Если я останусь жив, вы вернёте письма мне. И, пожалуйста, если меня ранят, в каком бы состоянии я ни был, везите меня в Ратманово.

– Хорошо, ваша светлость, я всё понял, – подтвердил окончательно сникший камердинер и спрятал письма в карман сюртука.

– Ну и отлично! А теперь нам пора…

Захватив шкатулку с пистолетами, Черкасский двинулся к выходу, француз еле-еле поспевал за ним. Тройка стояла у крыльца. Алексей усадил камердинера, сел сам и крикнул Сашке:

– Давай к мельнице между нами и Иваницкими. Знаешь это место?

– Знаю…

Сашка тронул, лошади понеслись во тьму. Снова, как и месяц назад, пошёл крупный снег. Осознав, что зима теперь стала его противницей, Черкасский печально вздохнул. В прошлый раз метель привела его к счастью, а теперь, когда он так неблагодарно отнесся к её подарку, вела на смерть. Тройка свернула с широкой дороги на узкую, ведущую к мельнице. Устроенная на бегущей вдоль леса речушке зимой мельница не работала. Место казалось уединённым. Алексей увидел факел, воткнутый на обочине дороги, и привязанную во дворе вороную тройку. Иваницкий в драгунском мундире стоял рядом с факелом, ожидая противника. Алексей подошёл к нему и протянул шкатулку с пистолетами.

– Или у вас свои? – осведомился он.

– Да, естественно! Они находятся у моего секунданта, – огрызнулся Иваницкий и кивнул в сторону стоявшего во дворе мельницы невысокого брюнета в таком же, как и у него самого, мундире под распахнутой шинелью. Офицер быстро подошёл к ним. – Знакомьтесь, мой товарищ по полку ротмистр Рябинин.

Алексей пожал драгуну руку и представил француза как своего секунданта. Ротмистр объяснил условия дуэли: стреляться с двадцати пяти шагов. Оба противника кивнули в знак согласия. Пока Рябинин отсчитывал шаги, а камердинер суетился вокруг него, скорее мешая, чем помогая, противники стояли рядом.

– Ответьте мне на один вопрос, – попросил Алексей, который хотел убедиться в правильности своих подозрений. – Вы получали вчера письмо?

– Какое это имеет значение? – буркнул Иваницкий, с ненавистью глядя на соперника. – Я всегда любил Катю, с детства, и, если бы не вы, она стала бы моей женой. Я знаю, она ещё пока слишком молода, чтобы понять свои чувства. Зато сейчас я с удовольствием сделаю её вдовой.

– Письмо было написано по-французски? – продолжал настаивать Алексей.

– Да, а что? – удивился его противник.

– А раньше Катя вам писала по-французски?

– Нет, она вообще раньше мне не писала, только Лили, – растерялся Иваницкий.

– А Лили – на каком языке она писала?

– Я не знаю, я не видел писем, сестра просто говорила мне, что получила весточку от Кати. В чём дело? К чему эти расспросы?

– Кто-то сыграл с нами троими скверную шутку, – объяснил Алексей. – Мне написали, что вы собираетесь убежать с моей женой, и назвали время – одиннадцать часов вечера. Кате сообщили, что ваша сестра сломала руку и ей нужен обезболивающий отвар, за которым вы заедете, как только привезёте Лили от врачей. Вам же, по-видимому, написали от имени моей жены, что она готова разделить с вами своё состояние и предлагает вместе сбежать.

– Деньги тут ни при чём! – вскричал Иваницкий. – Я обожаю Катю, и так было всегда. Мне всё равно, богатая она или бедная.

Скандальный разговор прервали секунданты. Ротмистр предложил дуэлянтам выбрать оружие. Алексей не глядя взял пистолет, а Иваницкий забрал оставшийся. Они разошлись на отмеченные позиции. По сигналу Рябинина дуэлянты стали сходиться. Иваницкий выстрелил первым, и пуля обожгла левое плечо Алексея.

«Целил в сердце», – определил Черкасский.

Он вскинул руку вертикально вверх и выстрелил в небо. Грохот оказался неожиданно сильным. Нестерпимая боль вдруг разорвала внутренности Алексея, и он рухнул на снег.

Снег валил с ночи, дорогу замело, и кони еле-еле тащились. Время уже подбиралось к полудню, а Щеглов доехал лишь до почтовой станции. Отсюда до Бельцов оставалось ещё вёрст десять.

– Ваше высокородие, надо бы лошадям передохнуть, – обратился к поручику кучер.

Гнедая тройка и сани были казёнными, а за кучера сегодня ездил урядник. Щеглов поморщился (сколько времени упущено!), но и лошадей следовало поберечь, пришлось соглашаться:

– Ладно, заскочим на почтовую станцию.

Сани свернули на почтовый двор. Пока урядник занимался лошадьми, Щеглов прошёл в избу.

«Чаю, что ли, выпить?» – задумался он.

Вроде бы поручик и замёрз несильно, так что затеваться с самоваром не имело смысла. Но что ещё делать, ожидая лошадей? Проезжих в станционной избе не наблюдалось, лишь смотритель да высокий бородатый мужик в тулупе и красном кушаке – по виду ямщик – оживлённо беседовали в дальнем углу. Щеглов направился к ним, но оба не соизволили даже повернуться в его сторону. Они были увлечены разговором.

– Так что же? Не выживет? – спрашивал станционный смотритель.

– Может, и так, – с важностью подтверждал ямщик.

– Так получается, что противник князя всё-таки пристрелил? Но ведь ты только что сказал, что он промахнулся. Воля твоя, Митрий, а ты врешь!

– Ничего не вру, – оскорбился бородатый Митрий. – Я чего слышал, то и говорю. Офицеры эти – сам стрелявший и его секундант – тоже меж собой аж до ссоры дошли. Один говорит – промахнулся, а другой – ранил.

У Щеглова родилось страшное подозрение, что он знает фамилию подстреленного князя. Молясь в душе, чтобы это оказалось ошибкой, поручик громко кашлянул, чем привлёк внимание говоривших. Оба замолчали и уставились на посетителя. Щеглов тут же взял быка за рога:

– Это вы о ком сейчас говорили? – строго спросил он и, увидев сомнения на лицах сплетников, припугнул их: – Отвечайте! Я личный помощник генерал-губернатора князя Ромодановского и по должности обязан это знать.

– Чего говорить-то? Я ничего не знаю, – сразу же открестился станционный смотритель, – это Митрий лошадей в монастырь гонял. Их для князя Черкасского заказали: из монастыря в имение отвезти.

– А что делал раненый князь в монастыре? – не отставал Щеглов.

– Да известно что, – вступил в разговор Митрий, – пулю монашки у него вынимали. Сынок барина Иваницкого на дуэли с князем дрался. Когда господа увидели, что князь сильно раненный, они его в сани положили да к монашкам повезли. Когда я лошадей пригнал, так они во дворе все и толкались: Иваницкий, его друг да француз – тот вроде с князем приехал.

– Н-да… – протянул Щеглов. Теперь ехать в Бельцы не имело смысла. Вот ведь что получилось из-за упрямства Данилы Михайловича! Ещё вчера нужно было вслед за Черкасским выехать, а губернатор упёрся и не отпустил Щеглова.

– Что ты скажешь князю Алексею? Что соскучился по его прекрасным глазам? – иронизировал вчера Ромодановский. – Только расстались, а тут опять ты?

Щеглов тогда не нашёлся что возразить, и его начальник предложил:

– Ты загляни завтра в земельную управу, возьми там какую-нибудь бумажку (мол, забыли, ваша светлость) и отвези. Вот тогда и лица не потеряешь, и преступников не вспугнешь.

Пришлось Щеглову подчиниться, в итоге утром он потерял в управе не менее двух часов и прибыл на место к шапочному разбору. Что же теперь делать? Пока он раздумывал, ямщик стал бочком продвигаться к двери.

– Куда?! – рявкнул поручик. – Я тебе ещё не все вопросы задал!

– Да я что? – жалобно заныл Митрий, – Я рассказал лишь то, что от господ офицеров слышал. Вы лучше их самих спросите! Вон они как раз сюда подъезжают!

Щеглов глянул в окно и увидел вороную тройку. В санях, нахохлившись, как две большие совы, сидели офицеры в одинаковых серых шинелях. Сани подкатили к крыльцу, и через мгновение вновь приехавшие вошли в избу.

– Смотритель, водки давай, – крикнул незнакомый Щеглову драгун, а Пётр Иваницкий молча прошёл к окну и сел на лавку.

Смотритель кинулся выполнять приказание, а драгун вернулся к своему молодому товарищу и сел рядом.

– Да брось ты кукситься, Петя, – попросил он, – а то и я сейчас завою.

Щеглов понял, что пора вмешаться, он подошёл к офицерам и представился:

– Господа, я личный помощник генерал-губернатора Щеглов. Послан его высокопревосходительством к князю Черкасскому. Я так понимаю, что опоздал, и бедняги уже нет в живых?

Иваницкий стал белым как мел и уставился на поручика полными ужаса глазами, но второй офицер не растерялся:

– Будем знакомы, ротмистр Рябинин! – представился он, а потом добавил: – Я был секундантом на дуэли между моим другом Петром Иваницким и князем Черкасским. Его светлость жив. Мать-игуменья сама вынула из его тела пули. Конечно, это оказалось нелегко, но всё обошлось. Князя уже увезли в его имение Ратманово. И не вздумайте упрекать моего товарища в этом несчастье. Он ранил князя в руку. Ранение – легче не бывает, а Черкасский вообще стрелял вверх, давая понять, что больше не считает себя оскорблённым.

– Так что же тогда случилось? Почему его светлость так тяжело ранен? – не понял Щеглов.

– Потому что ему стреляли в спину, но это были не мы! – огрызнулся Рябинин.

– А кто же?

Ротмистр пожал плечами и неохотно признал:

– Мы не знаем. Стрелялись с двадцати пяти шагов, позиции разметили на дороге у мельницы. Было ещё темно. Мы зажгли масляный факел, он кое-как освещал дорожку, а всё остальное скрывалось во тьме. Черкасского ранили в тот момент, когда он сам стрелял в воздух. Преступник затаился на крыше мельницы. Мы с другом видели там силуэт, явно мужской.

– Человек показался нам высоким, – добавил Иваницкий.

– Так почему же вы не задержали его? – поинтересовался Щеглов. Говоря откровенно, он не верил драгунам: весь их рассказ был шит белыми нитками.

– Пистолеты уже оказались разряжены, стрелять было не из чего, а пока мы добежали до мельницы, преступник спрыгнул с крыши на другую сторону и исчез в лесу, – объяснил Рябинин и, заметив скептическую мину на лице поручика, разозлился: – Не верите? Можете осведомиться у монахинь – узнать, сколько пуль они вынули. А ещё лучше поезжайте на мельницу. Она тут рядом. Осмотрите всё сами. Наверняка следы ещё не замело.

Подоспевший смотритель поднёс каждому из драгун по полстакана водки и тут же вернулся с солёными огурцами.

– Ещё чего-нибудь не желаете? – осведомился он.

– Нет, – отозвался Иваницкий, бросил на тарелку с огурцами монету и поторопил друга: – Поехали, время не ждёт.

«Небось за вещами – и даст дёру, – расценил их прыть Щеглов. – Дуэли запрещены, и этот красавчик не станет искушать судьбу, дожидаясь, пока я доложу о его проступке генерал-губернатору».

Впрочем, поручик уже узнал всё, что хотел, теперь оставалось лишь проверить рассказ ротмистра. Придётся ехать на мельницу. Щеглов обратился к ямщику, скромно притулившемуся на лавочке у дверей:

– Митрий, собирайся. Поедешь в моих санях. Покажешь, где тут у вас мельница.

Сани Щеглова свернули с широкой дороги на боковую. Следы от полозьев, хоть и присыпанные порошей, явно проступали на мягком, как вата, снегу.

– Вон, барин, мельница уже видна, – подсказал Митрий.

Сани быстро пролетели оставшийся отрезок пути. Щеглов осмотрелся. Снег, присыпавший кровавые пятна на месте ранения, стал розовым, а на обочине дороги торчал обгоревший до самого кончика масляный факел. Поручик прошёл к мельнице. Залезть на её крышу здесь не представляло никакого труда: к постройке примыкал сарай, с него взрослый мужчина легко мог вскарабкаться на самый верх. Рядом с сараем стоял забор, он вполне мог заменить лестницу.

Поручик подошёл к забору, с него влез на крышу сарая, а оттуда на крышу мельницы. Как и у всех хозяйственных построек в Бельцах, мельничная кровля оказалась железной.

Снег на крыше выглядел нетронутым. Подойдя к печной трубе, Щеглов осмотрелся и, как на ладони, увидел размеченные позиции дуэлянтов. Место, куда упал раненый, было затоптано. Ну, это понятно – Черкасского пришлось нести. Розовое от крови углубление в снегу находилось отсюда на расстоянии не более двадцати шагов. Даже очень плохой стрелок не смог бы промахнуться, стреляя в такую крупную мишень, как спина князя.

Щеглов прикинул, как ночью стояли участники дуэли, и понял, что преступник не мог спуститься тем же путем, каким пришёл, ведь он попал бы в руки секундантов, чья позиция располагалась как раз напротив забора. Злоумышленнику оставался лишь один путь – спрыгнуть на задний двор.

Поручик подошёл к краю крыши и глянул вниз. Не слишком высоко! На месте преступника он сначала схватился бы за край кровли, вытянулся бы на руках, а потом спрыгнул. Лес подступал прямо к речушке, бежать до него – всего ничего. Щеглов присмотрелся и увидел, что драгуны не соврали: чуть заметная цепочка присыпанных снегом следов тянулась через мельничную плотину и исчезала в лесу.

Спустившись тем же путём, каким и пришёл, Щеглов обогнул мельницу и начал осмотр. На белёной стене чётко выделялись две чёрные борозды. Это смахивало на следы ваксы. Черкасский прикинул высоту. Выходило, что человек приличного роста – гораздо выше его самого – повиснув на руках, держался за край крыши и упирался носками сапог в стену, а потом спрыгнул.

Вдруг где-то сбоку мелькнул золотистый блик. Что-то отражало солнце. Щеглов нагнулся, разгреб снег и не поверил собственным глазам: глубоко вдавленные в землю, перед ним лежали часы. Поручик захотел их поднять, но золотая луковица была так плотно втоптана в снег, что пришлось доставать нож. Скорее всего, часы выпали из кармана злоумышленника.

Щеглов завернул находку в носовой платок и засунул в карман. Осмотрев задний двор и плотину и не найдя больше ничего интересного, поручик вернулся к своим саням и отправился в Бельцы. По дороге он оттёр платком часы и внимательно осмотрел их. Вещица оказались не просто золотой, на крышке часов сверкал бриллиантовый вензель из переплетённых букв «М» и «Б». Значит, стрелявший в Черкасского человек был из богатых. Щеглов просто нюхом чуял, что разгадка лежит совсем рядом.

Поручик добрался до Бельцов и попросил о встрече с княгиней, но мадам Леже сообщила ему, что Екатерина Павловна больна и никого не принимает.

«Наверное, так даже лучше», – сообразил Щеглов.

Он попросил у хлопотливой француженки перо и бумагу, и написал княгине записку, где кратко сообщал о том, что Черкасский ранен, прооперирован в монастыре и увезён в Ратманово. Поручик еле отбился от любезной настойчивости мадам Леже, зазывавшей его обедать. Это после случившейся драмы выглядело неловко, а такое положение вещей Щеглов не выносил совершенно.

«Ничего себе, как дело повернулось, – размышлял он на обратном пути. – Почему эти двое стрелялись? Что это – следующее звено в преступной цепи или любовный треугольник?»

Вспомнилось истаявшее, почти прозрачное лицо наследницы. И всё-таки Щеглов так и не смог поверить, что юная княгиня с глазами печального ангела имеет хоть какое-то отношение к преступлению. Но верь – не верь, а нынешняя дуэль стала фактом, и это значило, что жизнь княгини Черкасской теперь наверняка сломана.

Глава тринадцатая
Бегство от прошлого

С той злосчастной ночи, сломавшей её жизнь, прошло уже более двух месяцев, но легче Кате так и не стало. Если она хоть чуть-чуть отвлекалась, забывала о своём горе, тоска сразу же стучала ей в висок и шептала: «Всё плохо, и никогда уже не будет хорошо, ведь тебя унизили, растоптали, вываляли в грязи. Ты – неудачница, и все об этом знают!»

Наверное, «все знают» было преувеличением. Возможно, что никто в Бельцах, кроме самой Кати и её горничной Поленьки, и не подозревал о случившемся. Но, как себя ни успокаивай, унижение меньше не становилось!

«Хорошо, что Черкасский уехал, иначе пришлось бы уезжать мне», – часто думала Катя. Она не могла даже представить, что сможет жить с мужем в одном доме, сидеть с ним за одним столом, да и просто дышать одним воздухом. Она не хотела видеть это чудовище. Никогда!

«Я его ненавижу!» – убеждала себя Катя. Впрочем, если уж быть до конца честной, она не очень чётко представляла, что значит ненависть. Понимала, что ей ужасно обидно, она унижена и никогда не простит Алексея. Это ненависть или нет? Как это проверить? Ничего путного, кроме того, что ненавистному человеку всегда желают смерти, на ум не приходило. Катя спросила себя, что бы она чувствовала, если бы Алексей умер, и ужаснулась. Нет, никогда и ни за что! Хватит с неё смертей! Пусть Черкасский живёт, лишь бы оставил её в покое.

«Я буду жить одна и обязательно стану счастливой, пусть он узнает об этом и от досады заболеет», – мечтала Катя. Жаль только, что мечта оказалась невыполнимой, и не потому, что было непонятно, станет Алексей интересоваться дальнейшим благополучием жены или нет. Дело было в другом: жизнь уже успела накрепко связать их, и вот теперь Кате предстояло принять самое важное решение в своей жизни.

Повитуха Мария, в строжайшей тайне доставленная Поленькой из деревни, сегодня подтвердила возникшие у Кати подозрения. Повитуха осмотрела хозяйку, пощупала её живот, помяла грудь и заявила:

– Ну, барышня, вот и ваш черёд пришёл. Месяца два уже. Думаю, рожать вам в конце октября.

– Спасибо, Мария, – поблагодарила повитуху Катя, – прошу тебя, никому ни слова, никто не должен знать об этом ни в Бельцах, ни в имении мужа.

Мария пообещала хранить тайну, получила за труды серебряный рубль и, очень довольная, ушла в деревню.

– Вот и хорошо, – ободрила хозяйку Поленька, – батюшка ваш на небесах порадуется, он так наследника хотел.

– Если только родится мальчик, – возразила Катя, а сама задумалась. Получалось, что Бог дал ей единственный шанс. Она обвенчана с Черкасским, значит, другого мужа ей не видать, а раз так, то и других детей у неё тоже не будет. Господи, да ей, оказывается, повезло! Видно, смилостивилась Богородица, послала радость и утешение.

Поленька тем временем всё тараторила. Катя слушала её вполуха, пока горничная вдруг не заявила:

– Пошлите меня с письмом в Ратманово, мне страсть как любопытно на княжон – сестёр его сиятельства – поглядеть.

– С каким письмом, о чём ты? – не поняла Катя.

– Да как же? Вы же не можете промолчать и не сообщить отцу о ребёнке…

– Почему «не могу»? Очень даже могу, – мстительно огрызнулась Катя, но потом задумалась. Станет ли это грехом, если она промолчит? Так хотелось поквитаться, ударить Черкасского в самое сердце. Его вина за ту ночь не имела прощения, но ещё обиднее было то, что он не только не дал знать о себе после дуэли, но даже не сделал попытки связаться с женой. Мог бы написать, попросить прощения, позвать к себе, в конце концов. Но слова Поленьки заронили сомнения. Можно ли лишить отца прав на его ребёнка?

«Не буду решать сейчас». – Может, Катя и струсила, но зато почувствовала облегчение.

Можно подождать ещё немного: если муж не позовёт к себе, Катя уедет туда, где никто не узнает о ребёнке. Око за око – зуб за зуб. Черкасский растоптал её чувства, и она ответит тем же.

Черкасский наблюдал за сёстрами. Они катались с холма на санках, вязли в рыхлых остатках ноздреватых сугробов, застревали на уже оттаявшей прошлогодней траве, то и дело валились с саней и звонко хохотали. А вот Алексею было не до смеха, какое уж тут веселье, когда душу грызёт тоска? Черкасскому так хотелось, чтобы жена простила ему ужасный проступок и хотя бы немного побеспокоилась за его жизнь. Но Катя не написала ни строчки, не приехала, не справилась о его самочувствии, хотя не могла не знать, что муж тяжело ранен. Когда Алексей ещё не вставал, лакей из Бельцов привёз его вещи, при них не оказалось даже крохотной записочки. У Черкасского осталось такое ощущение, что для Кати он умер. Хотя, если судить по чести, он это заслужил. Долгими бессонными ночами Алексей раз за разом вспоминал дикие подробности случившегося, вновь видел ужас в глазах жены, слышал её крик. Нет, ничего уже не исправить! Катя жёстким, ледяным тоном объявила, что больше не желает его знать. Все было кончено, Алексей не мог изгладить из памяти жены своего омерзительного поступка, и не имел права просить её вернуться.

Два месяца беспрерывных терзаний подвели Черкасского к мысли, что он заслужил свою муку, а Кате должен дать свободу. Сегодня он наконец-то сделал это. На столе лежало письмо, где он попрощался со своей любовью и надеждами на счастье. Алексей подошёл к столу и ещё раз перечитал написанное:

«Дорогая Екатерина Павловна!

Этим письмом я возвращаю вам имение Бельцы. Вы можете распоряжаться им по своему усмотрению. Дарственная на него, а также завещание вашего отца лежат в кабинете вместе с известным вам дневником. Оставляю вас совершенно свободной от обязательств по отношению ко мне, но, если вам понадобятся помощь или средства, вы всегда можете располагать мной и всем моим состоянием. Посылаю вам деньги на те хозяйственные траты, что мы планировали зимой.

Ваш Алексей Черкасский».

Ему хотелось написать: «Я люблю тебя. Прости», но он не решался даже думать об этом. Черкасский достал из шкафа большой резной ларец, сложил в него аккуратно упакованные золотые монеты, поместилось ровно сорок тысяч. Он замкнул ларец и приготовился запечатать ключ в конверт вместе с письмом, но передумал. Взяв со стола нож для разрезания бумаг, Алексей снова открыл крышку и в уголке с её внутренней стороны нацарапал: «Я люблю тебя». Теперь он окончательно закрыл ларец и запечатал ключ вместе с письмом. Черкасский вызвал своего верного Сашку и велел отвезти посылку в Бельцы, а там отдать всё в руки хозяйки, на словах сообщив, что в ларце – сорок тысяч.

Сашка вернулся за полночь, Алексей бросился ему навстречу:

– Ты видел княгиню, как она?

– Видел. Такая же, как всегда, только совсем бледная, – доложил Сашка.

– Мне она что-нибудь передавала?

– Нет, барин, прочитала письмо, вздохнула горько и велела мне ехать обратно.

– А ларец она не открывала? – Черкасский, как за соломинку, ухватился за надежду, что Катя прочтёт надпись на крышке и всё поймёт.

– Как барыня приказала мне ларец на стол поставить, так он там и стоял.

Сомнений у Алексея не осталось: Катя вычеркнула его из своей жизни.

Получив от мужа прощальное письмо, Катя наутро не смогла даже встать с постели. Очередное оскорбление её добило: Алексей отказался от неё! Всё было кончено. Впрочем, Катя теперь понимала, что для Черкасского ничего и не начиналось: он женился по принуждению, а остальное она выдумала сама. Легко мечтать, что она поквитается с оскорбившим её мужчиной, что поразит его своей счастливой и успешной жизнью. Да он просто не заметит её успехов и счастья, она для него не ценнее грязи под ногами. Катя считала, что большего унижения, чем она испытала в ту страшную ночь, не бывает, но, оказывается, ошиблась. Тогда Черкасский хоть ревновал её, а сейчас он просто швырнул ей золото, как куртизанке.

Весь день прометалась Катя в постели, но так и не нашла покоя. Назойливая капель за окном добавила печали: почему-то казалось, что вместе со снегом тают и надежды на будущее.

Катя свернулась в клубок и натянула на голову одеяло. Тихое гудение печки-голландки наконец-то убаюкало её. Кате снилась мама, та в своём любимом голубом платье стояла посреди цветущего сада. Она улыбнулась дочке и ласково сказала:

– Девочка моя, не нужно грустить, ведь ты дала нам такое счастье – нашего наследника. Мы с твоим отцом очень рады, что родится мальчик и унаследует наш титул. Он будет граф Бельский. А имя ему дай в честь своего отца – Павел. Мы станем вас оберегать, но и ты должна бороться за своего сына, защищать его. – Графиня протянула дочери маленький золотой крестик на тонкой цепочке. – Надень это на нашего внука.

– Мама, – заплакала Катя, – как мне жить, если моё сердце разбито?

– Ты должна жить для сына, – строго сказала графиня, – у него, кроме тебя, никого нет. Ты теперь мать. Но тебе надо уехать. Поезжай за море и ничего не бойся, мы с тобой.

– Да, мама, я так и сделаю, – поклялась дочь.

Перед взором Кати вдруг появилось чудесное детское личико. Щемящая нежность омыла сердце.

– Пришла весна, а с нею – новая жизнь, – сказала мать.

Катя проснулась, по её лицу текли слёзы. Она поднялась с постели, подошла к комоду, где хранились драгоценности покойной графини, и открыла маленькую серебряную шкатулку. Там лежали украшения, которые мама носила девочкой. Катя принялась перебирать крошечные колечки и сережки и искала до тех пор, пока не нашла то, что увидела во сне – маленький детский крестик на тонкой золотой цепочке. На его оборотной стороне под наполовину стёртыми словами «Спаси и сохрани» явно читалась надпись: «Павел». Детский крестик покойного отца…

Катя позвала Поленьку. Прибежавшая горничная изумилась, увидев, что хозяйка перекладывает драгоценности из футляров в дорожную шкатулку. Катя объявила:

– Мы уезжаем! Скажи мадам Леже, что завтра мы отправляемся в Москву, к тётке Паниной, вдове маминого брата. Пусть приготовят дорожную карету и провизию. Объясни, что мы будем ночевать в гостиницах, но есть станем домашнюю еду. Потом возвращайся, поможешь мне собраться.

Пока горничная выполняла поручение, Катя упаковала драгоценности матери, потом достала из ящика своего стола брачный договор и свидетельство о венчании – теперь это были документы, подтверждающие права её не родившегося ребёнка. Рядом с бумагами лежал бархатный мешочек с крестом – свадебным подарком Алексея. Решив, что это тоже теперь принадлежит её сыну, Катя положила мешочек в шкатулку к остальным драгоценностям. Добавив к документам свои метрику, свидетельство о крещении и завещание матери, Катя поняла, что не хватает лишь завещания отца и дарственной на Бельцы. Муж в письме сообщил, что оставил эти бумаги в потайном отделении бюро. Пришлось идти в кабинет.

Кабинет освещал лишь огонь камина. Катя зажгла свечу и подошла к бюро. Она стала ощупывать виноградные гроздья на правой стенке и на третьей по счёту её пальцы скользнули в углубления под листьями. Поворот по часовой стрелке – и раздался щелчок, а ящики вместе с задней панелью выдвинулись вперёд. Вспомнив, как делал это муж, Катя вынула ящики, потом панель и, достав из открывшейся ниши тетрадь и бумаги, разложила их на столе. К письму французского адвоката лёг в дневник, в другую стопку – завещание отца и дарственная на Бельцы. На столе остался ещё один конверт, на нём по-французски было выведено имя Алексея. Катя сразу же узнала почерк. У неё в ящике лежал точно такой же конверт, но только с другим именем. Развернув, она прочла письмо. Испытанные отвращение и брезгливость теперь относились не только к написавшему письмо врагу, но и к Алексею. Как он мог поверить в эту мерзость? Как посмел наказать жену за какую-то мифическую вину?

«Ну ничего, теперь ему тоже придётся несладко, – с облегчением подумала Катя, – ведь не только я замужем, он тоже женат и, пока я жива, князь Черкасский не сможет иметь законных детей. А ведь ему-то наследник нужен, как воздух! Вот и поглядим, кому из нас будет хуже…»

Катя взяла перо и на свободной части злосчастного письма написала по-французски:

«Оставляю вам образец своего почерка. Когда найдёте человека, разыгравшего весь этот трагический спектакль, можете сравнить».

Она заглянула в своё сердце и поняла, что, как бы ни старалась, никогда не сможет встать на одну доску с мужем. Ну, не сможет она сделать подлость! Катя чуть поколебалась и добавила по-русски:

«Вы сами написали, что я свободна от обязательств по отношению к вам. Но родители внушили мне понятия о чести, поэтому я и сообщаю, что жду ребёнка и надеюсь, что, с Божьей помощью, он родится в октябре этого года».

Катя бросила конверт в потайную нишу бюро, поставила ящики на место и пошла собираться.

Поленька уже упаковала большой дорожный сундук, сложив в него бельё, постель, дорожный сервиз и выбранную хозяйкой одежду. Катя завернула документы в шёлковый платок и спрятала их на дно саквояжа, который собиралась держать при себе. Поверх бумаг она поставила шкатулку с драгоценностями и положила кошелёк со всеми имеющимися у неё деньгами. Оставался ларец, присланный Алексеем. Брать или не брать? Ещё вчера Катя приоткрыла крышку и увидела ровные столбики золотых монет. Оскорбленная тем, что муж от неё откупается, она в раздражении захлопнула ларец и больше к нему не подходила. Так брать деньги Черкасского или нет?.. Пусть это станет запасом на чёрный день – шкатулка легла на дно сундука.

Отпустив горничную, Катя посмотрела на приготовленные вещи, на спальню, где прошли её детство и юность, сняла со стены небольшой портрет матери и положила его в саквояж. Прежняя жизнь закончилась, начиналась новая. Осталось только дождаться утра…