Текст книги "Пучина Сирены"

Глава 4

Лун забрался высоко в крону исполинского древа, туда, куда обычно не залетали другие, и повис на хвосте вниз головой. Ветви здесь были у́же, толщиной всего в несколько шагов; они тянулись к небу и сплетались друг с другом в почти непроницаемый барьер. Почти непроницаемый. Когда дождь прекратился и в облаках образовался разрыв, Лун пролез между ветвями, чтобы полетать над лесом.

Он поднялся над облаками к яркому солнцу и стал греться в его лучах. Он долго кружил, прислушиваясь к далеким резким крикам небесных обитателей, что царили на этой высоте.

Когда солнце начало клониться к горизонту, облака снова сомкнулись, и Лун вернулся в крону древа. Миновав барьер из ветвей, он оказался в глубочайшем сумраке, где скопились клочья тумана, которые скрывали нижние платформы от его взора. Он повис на ветви и стал прислушиваться к трелям птиц и болтовне древесных обитателей.

На закате снова пошел сильный дождь, и Лун неохотно решил, что пора возвращаться. Вода, барабанившая по листьям и древесине, не только досаждала ему, но и скрывала шорохи и запахи хищников, которые могли к нему подкрасться. Конечно, если Луна съедят, то все его заботы тут же исчезнут, но к такому решению он был пока не готов.

Лун начал спускаться вниз, прыгая с ветки на ветку. Приблизившись к стволу, он увидел пятно света – на этаже консортов сиял проем наружной двери. Раньше ее никогда не оставляли открытой.

Почему-то этот намек полностью лишил Луна спокойствия и душевного равновесия, которые он только-только смог восстановить. Раздраженно зашипев, он спрыгнул к дверному проему и приземлился на небольшой выступ перед ним.

Лун осторожно заглянул внутрь. На стенах играли теплые, красноватые отблески светящихся ракушек, а сама комната была пуста. Он зашел, с трудом перекатил на место тяжелую деревянную дверь и задвинул засовы. Сделать это в одиночку было непросто, и Лун, отдышавшись, ощутил, как на него наваливается усталость. В жизни ему приходилось совершать и более длительные полеты, чем сегодня, и даже на голодный желудок, но от переживаний он совершенно обессилел. Он принял земной облик, позабыв, что еще не обсушил чешую. Вода осталась на нем и намочила одежду, которая тут же прилипла к коже. Этого еще не хватало. Лун устало выругался и чихнул.

– Лун? – осторожно позвал его женский голос. Это была Река. Она выглядывала из коридора, который вел к опочивальням консортов, и с тревогой смотрела на него. – Не хочешь войти? Мы как раз заварили чаю.

Меньше всего Луну хотелось с кем-либо говорить. Наверное, это было заметно по его лицу, потому что Река поспешно ушла.

Лун прислонился к стене и потер висок – у него начинала болеть голова. Ему хотелось пойти в свою опочивальню и лечь спать, но, судя по шорохам и едва слышным голосам, остальные поджидали его где-то по пути.

Смирившись, он пошел по лабиринту пустых опочивален, оставляя за собой на гладком дереве мокрые следы. Из-за того, что дверь наружу все это время оставалась открытой, сквозняк натянул в комнаты влажный воздух.

Лун нашел остальных в небольшой гостиной, которая примыкала к четырем просторным опочивальням, в том числе к той, что принадлежала ему. Он настороженно остановился у входа, но внутри сидели лишь Звон, Песня, Корень, Флора и Вьюн. Они собрались у очага с горячими камнями. Все были в земном облике, и все таращились на него. Более неловкой сценки трудно было и представить. Еще Лун заметил, как Река выскользнула из гостиной через проход напротив; видимо, она решила сказать Нефрите, что он вернулся.

Лун только собрался пройти мимо них в свою опочивальню, как Звон осторожно улыбнулся ему.

– Чужие королевы еще здесь, но они внизу, в гостевых покоях. Так что тебе не придется видеться с ними.

Лун не знал, что на это ответить, да и вообще слова Звона показались ему какой-то бессмыслицей. «Как будто, если я стану избегать чужих королев, это что-то изменит». Песня, будучи храбрее остальных, похлопала рукой по подушке, что лежала рядом с ней, и сказала:

– Лун, садись с нами.

Ее слова, похоже, разрушили чары, которые заставляли других сохранять неловкое молчание. Звон снова поставил чайник на горячие камни и прибавил:

– Да, проходи и садись. Снаружи, наверное, стало холодно, когда снова пошел дождь.

Вьюн вставил:

– Говорят, первый сезон дождей уже близко.

Флора поспешно подхватила:

– Но больших гроз не будет. Просто ливни, как сейчас, и чаще всего вечером.

Внезапно Лун ощутил сильный соблазн остаться. Весь день он молча кипел от злости, и ему вдруг очень захотелось просто посидеть тут, послушать, как другие говорят о погоде, и притвориться, будто ничего не произошло.

Он подошел и сел на плетеный коврик, отчего его одежда мерзко захлюпала. Звон поспешно налил чай в чашку и поставил ее перед ним.

Когда Лун ее поднял, Звон прокашлялся.

– Мы хотели тебя попросить: ты можешь поговорить с новым консортом?

Лун уставился на него. Он был настолько потрясен, что потерял дар речи. Звон в это время разглядывал чайные листья на дне чайника, поэтому ничего не заметил и продолжил:

– Он умолял Бурю, чтобы та не оставляла его здесь. Мы все это слышали.

Песня неловко повела плечами.

– Представь, если бы тебя отправили ко двору, где тебе не рады.

Лун прижал руку к виску, сдерживая желание расхохотаться.

– А Луну и не нужно ничего представлять, – внезапно сказал Корень и укоризненно посмотрел на остальных. – Ему поначалу тоже никто не был рад, помните?

На миг повисла тишина. Все пришли в ужас от того, что он сказал. Затем Флора зашипела и попыталась отвесить Корню затрещину. Тот увернулся, перекатился и, оказавшись у двери, вскочил на ноги. Обеспечив себе путь к отступлению, он зашипел на всех.

– Все так и было, и вы это знаете!

Корень, как и многие другие, сначала хотел прогнать Луна, но затем сдружился с ним. Воин говорил все, что приходило ему на ум, и если раньше это всегда раздражало Луна, то на этот раз он был рад, что хоть кто-то озвучил очевидное.

Флора возмущенно поднялась с места и спросила Корня:

– Ты головой ударился, что ли?

Лун сказал:

– Оставь его в покое.

Его голос прозвучал сдавленно и хрипло. На секунду все замерли, а затем Флора опустилась обратно на коврик. Корень выскочил в коридор и был таков.

Молчание затянулось, но затем Звон упрямо продолжил:

– Кто-то же должен поговорить с новым консортом.

– Вот ты с ним и говори. – Лун осушил свою чашку и отставил ее в сторону. Теперь ему уже было не смешно.

Звон наконец поднял глаза и нахмурился.

– Я не могу. Так нельзя. Я же твой друг.

Лун поднялся на ноги.

– Придется тебе найти нового друга, – сказал он, прошагал мимо них и вошел в свою опочивальню.

Оказавшись внутри, Лун остановился. Он так редко бывал в этой комнате и теперь лишился ее. Лун подошел к корзине и вытащил оттуда старую одежду, которую ему нашла Тычинка в тот день, когда он явился ко двору: темную рубаху из мягкой ткани и крепкие матерчатые штаны. Эти вещи немного запачкались, их уже несколько раз штопали, и Лун надевал их, лишь когда вылетал поохотиться или на разведку. Все его пожитки были дарами, которые на самом деле преподносились не лично ему, а консорту Тумана Индиго. Однако от подарка бедной покойной Тычинки он отказаться не мог.

Лун переоделся и как раз развешивал свою мокрую одежду, когда в опочивальню вошел Звон.

– Почему ты так рассердился? – с напором спросил воин. – Ты его вообще видел? Он же совсем еще птенец! Ему, наверное, даже выводки пока рано делать…

Лун резко повернулся к нему, и Звон, отшатнувшись, испуганно замолчал. Луну пришлось стиснуть зубы, чтобы не перевоплотиться и не откусить воину голову. Он процедил:

– С этим пусть разбирается Нефрита. Завтра меня здесь уже не будет, и плевать я хотел, что вы все будете с ним делать.

Звон пораженно выпучил глаза:

– Что? Завтра? Куда ты…

– Завтра, послезавтра, плевать когда. – Лун сомневался, что Буря захочет задержаться в Тумане Индиго или что Нефрита с Жемчужиной ей позволят.

У Звона отвисла челюсть, и на лице проступил испуг.

– Ты не можешь уйти из-за такой ерунды! Лун, это же глупость! Оно того не стоит. – От бессилия Звон всплеснул рукой. – Ты просто не понимаешь; все совсем не так, как ты подумал. Даже если Нефрита возьмет второго консорта, это не значит, что ты ей больше не нужен…

– Замолчи, – огрызнулся Лун. Невероятно, но Звон, похоже, не знал, что произошло. Он смотрел на Луна с широко распахнутыми глазами, сбитый с толку и расстроенный. – Я сам никуда не ухожу. Меня забирают в другой двор. Меня обменяли, Звон, на другого консорта.

– Что? – Теперь лицо Звона стало таким, словно Лун сошел с ума. – Нет, ты, наверное, что-то не понял.

Ох, как же Луну хотелось, чтобы он ошибался. Звон внимательно посмотрел на него, и его глаза стали еще шире.

– Но как же…

– Лун. – В дверях стояла Нефрита.

Лун отошел от Звона и отвернулся к очагу. Он ждал, что Нефрита рано или поздно появится, но не знал, что она ему скажет или что он сам хотел ей сказать.

Нефрита позвала его:

– Лун, пойдем со мной.

У него пересохло во рту, а затем он мысленно сказал себе не дурить. Сейчас они улететь точно не могли; снаружи было темно и шел дождь.

– Куда?

В ее голосе послышались нотки раздражения.

– В мою опочивальню, куда же еще?

В душе Луна вскипел гнев. Злился он в основном на себя за этот секундный испуг. Ведь то, что происходило сейчас, было мелочью по сравнению с тем ужасом, который он пережил в детстве, когда темной штормовой ночью боролся за свою жизнь. Он сказал:

– Зачем? Хочешь проследить, чтобы я не сбежал?

Шипы Нефриты встопорщились, и она шагнула внутрь.

– Хорошо, будем говорить здесь. Звон, проваливай.

Звон помедлил, но затем выскользнул за порог и убежал.

Нефрита подошла к Луну и остановилась в нескольких шагах от него. Она сложила руки на груди, но ее хвост продолжал подергиваться, показывая, насколько она взвинчена.

– Двор ничего не знает. Я попросила Душу и остальных пока помалкивать. Они решили, будто ты злишься из-за того, что Буря предложила мне консорта и я его приняла.

– Ты думаешь, они не заметят, когда я улечу? – Лун не видел смысла утаивать что-либо от двора. Раз уж главы каст арборов ничего не возразили, то воинов и подавно никто не станет слушать. Да и друзей среди них у Луна было не так уж много.

Нервные подергивания хвостом сменились гневным хлестанием из стороны в сторону.

– Лун, ничего страшного не произошло. Я полечу в Опаловую Ночь и официально попрошу их отдать тебя. Я смогу их уговорить, и мы вернемся домой. Обещаю…

«Опаловая Ночь», – подумал Лун. Он надеялся, что узнает название двора, но ничего не почувствовал. Оно ничего для него не значило.

– Если все так просто, то зачем Буря приволокла тебе консорта? Чтобы заменить меня?

– Никто тебя не заменит! – прорычала Нефрита. Сделав глубокий вдох, она продолжила: – Изумрудные Сумерки решили таким образом извиниться. Сначала Тишина опозорила их, а теперь, когда они попытались загладить вину, все стало только хуже…

– Ты знала, что они его приведут. Вот о чем Буря говорила с тобой в прошлый раз. Ты знала… – Лун замолк. «Браслет». Тот, который мастерили Злата и Смешок. Вот почему Злата так смутилась и почему вопрос Смешка позвучал так ехидно. «Они делали подарок для нового консорта». Лун ощутил, словно ему вонзили в сердце еще один нож.

Нефрита отвернулась и подошла к очагу. Это развеяло все сомнения Луна. Она негромко произнесла:

– Она прилетала, чтобы предупредить нас. Я не хотела тебе говорить. Я хотела… подождать.

Луну даже не пришлось спрашивать, чего именно она ждала. Все и так было ясно. Ведь гораздо удобнее держать его в неведении, чтобы он был смирным и послушным и оставался под боком, прямо в ее постели, пока не прибудет новый консорт. В памяти Луна один за другим всплывали все те мрачные дни, когда его вышвыривали из лагерей и городов земных обитателей; все те случаи, когда другие пользовались его желанием остаться; каждое крошечное предательство; каждый раз, когда кто-нибудь говорил: «Ты хороший работник, но…»

Шипы Нефриты дрогнули.

– Зефира говорит, что Опаловая Ночь – могущественный двор, самый крупный на западе Пределов. Она и Буря никогда там не были. Изумрудные Сумерки уже несколько циклов не торговали с ними, и Зима отправляла свои письма к ним через другие дворы. – Не выдержав его молчания, она прибавила: – Неужели тебе совсем не хочется познакомиться со своей семьей?

Зря она это спросила. «Ты – моя семья», – хотелось ответить Луну. Но это, похоже, уже было не так.

– Нет.

Она посмотрела на него и нахмурилась еще сильнее.

– Почему нет?

Лун прикрыл глаза и через силу подавил свой гнев, чтобы не ляпнуть чего-нибудь со зла. Было лучше, когда он считал, что его семья погибла, что он – последний отпрыск уничтоженного двора. Но теперь он узнал горькую правду.

– Скорбь несла на себе четверых маленьких арборов и одного птенца. Как думаешь, она далеко улетела от колонии?

Нефрита не ответила. Лун открыл глаза и увидел сомнение, промелькнувшее на ее лице. Она сказала:

– Нет, не далеко.

– Они могли отправиться на поиски. Они могли найти нас. Скорбь именно этого и ждала. Она несколько циклов ждала, что нас найдут.

– Возможно, они решили, что все погибли. Возможно, они опустили руки.

– Ни ты, ни Жемчужина не опустили руки. – Когда Скверны захватили старую колонию Тумана Индиго и взяли в плен большую часть двора, Нефрита и Жемчужина твердо решили, что освободят всех или погибнут вместе с ними.

– У нас с Жемчужиной не было родного двора, куда мы могли бы вернуться. – Нефрита с шипением выдохнула и отвела взгляд. – Ты не узнаешь, что тогда случилось, если сам у них не спросишь.

– Ты хочешь, чтобы я ушел. – Он почти озвучил то, что думал на самом деле, ту мысль, которая причиняла ему самую большую боль. Нефрита говорила, что все еще хочет завести выводок, и он ей поверил. Если бы она уже вынашивала его птенцов, то Луна бы никуда не отпустили. Но молодая королева наверняка поняла, что проблема в нем, что он ничего не может дать Туману Индиго и их будущему. Изгнать его из колонии или даже из собственной постели Нефрита не могла, ведь он помог двору вернуть семя, да и она многое ему обещала. Но теперь она могла с чистой совестью отправить его восвояси.

Ему бы стало немного легче, если бы Нефрита честно во всем созналась. Совсем немного.

Но она, словно рассерженная его глупостью, рыкнула:

– Конечно же нет. Королевы не отказываются от своих консортов.

– Королева Тумана от него отказалась. Иначе вы бы не появились на свет.

– Ты знаешь один-единственный сюжет из нашей истории и уже во второй раз тычешь мне им в лицо. – От гнева голос Нефриты снова стал жестче. – Я же говорю, что полечу следом за тобой и заставлю их тебя вернуть. Я не улечу из Опаловой Ночи без тебя.

– Следом?

Нефрита стиснула зубы.

– Буря категорически против того, чтобы мы летели вместе. Она считает, что так мы только сильнее разозлим Опаловую Ночь. Но я задержусь лишь на день.

Луну до боли хотелось ей поверить. Но он не мог. Доверия у него не осталось ни для кого.

– Ты несколько дней лгала мне. С чего мне верить тебе теперь?

Нефрита вмиг пересекла разделявшее их расстояние и схватила его за плечи. Ее когти пронзили шелковистую ткань и вонзились в его кожу, а ее лицо исказили обида и ярость.

– Ты хочешь, чтобы я сделала тебе больно? Хочешь возненавидеть меня? Тебе станет от этого легче?

Лун не дрогнул.

– Что бы ты ни сделала, легче мне уже не станет.

Он сказал ей правду, чистую и искреннюю, и его слова ошеломили Нефриту. Она отпустила его, отошла и уставилась в пол, словно надеясь прочесть на нем все ответы. Помолчав минуту, она тихо произнесла:

– Я обещаю: не пройдет и месяца, как ты вернешься сюда и снова станешь первым консортом.

Стоило ей сказать это, как Луна охватило страшное предчувствие того, что этому не бывать. Даже если Нефрита говорила искренне, он знал: ее обещания не сбудутся. Он спросил:

– Когда Буря хочет вылететь?

Шипы Нефриты опустились. Она хмуро посмотрела на него.

– Завтра утром, если дождь прекратится.

– Хорошо, – ответил Лун, прошел мимо нее и покинул комнату.

Той ночью он спал в пустой опочивальне Утеса. Одеяла на кровати все еще чуточку пахли праотцом, отчего Лун вспомнил их первое совместное путешествие, как они летели через горы и равнины к старой колонии Тумана Индиго и как его будущее было полно надежд.

* * *

Когда Лун проснулся, он сначала подумал, что начался самый обычный день. Он и Нефрита подумывали взять Звона, Елею и других воинов в висячий лес и денек поразминать там крылья, пока садовые платформы просыхают, – если, конечно, не начнется сильный дождь. «Дождь», – подумал Лун и все вспомнил.

Он лежал не шевелясь и прислушивался, но не к едва слышным шорохам и голосам, которые доносились из недр древа, и не к журчанию ближайших фонтанов. Он пытался расслышать стук капель, бьющих по стволу или по веткам, но не мог. Если дождь и шел, то совсем слабый. Значит, сегодня они улетят.

«Хорошо», – сказал Лун сам себе, по опыту зная, что затягивать с уходом не стоит, а то будет лишь тяжелее.

Однако сначала ему нужно было кое-что сделать. Он заставил себя вылезти из кровати Утеса и спрыгнул на пол. Его голова болела, мышцы ныли. Он чувствовал себя таким уставшим, словно и не ложился спать. Прежде Лун видел, как поутру страдали земные обитатели, перебравшие перед этим выпивки или дури, но не думал, что от сильных переживаний может стать так же плохо.

Пошатываясь, он покинул опочивальню Утеса, прошел по коридору в гостиную и лишь там заметил, что он не один. У очага сидели Елея и Звон. Судя по одеялам, скомканным на полу, они спали здесь. Елея с рассеянным, несчастным видом, смотрела на горячие камни и тянула себя за локон волос. Звон, съеженный, сидел рядом с ней и сонно хлопал глазами; он, судя по виду, тоже почти не спал.

Когда Лун остановился в дверях, они подняли головы. Елея открыла было рот, но не успела она сказать и слова, как Звон вскочил на ноги и выпалил:

– Я не знал. Мы не знали.

Лун кивнул. Теперь это было уже неважно.

– Где новый консорт?

Звон заколебался, но Елея указала на один из проходов.

– Там, в третьей опочивальне прямо по коридору.

Лун прошел мимо них и направился в ту сторону.

Ему казалось, что раньше в этих пустых комнатах было темнее – видимо, кто-то из наставников обновил чары на светящихся ракушках в этой части этажа. Он дошел до третьей опочивальни и остановился в дверях. Молодой консорт уже проснулся и сидел на коврике у чаши с горячими камнями. Он был одет в тот же темный балахон, что и вчера, но на этот раз капюшон был откинут. Консорт сутулился и обнимал себя руками, хотя в комнате было довольно тепло. Ему выделили хорошую, просторную, но почти пустую опочивальню; из вещей в ней были лишь одеяла, стопкой сложенные под висячей кроватью, и небольшая груда тюков и сумок, кинутых у стены. Судя по всему, комнату убирали в спешке, оставив на полу несколько сухих листков и влажных пятен. Едва Лун переступил порог, консорт поднял голову и выпучил глаза. Затем встал на ноги.

Звон не соврал: их новый член двора был еще совсем молодым, по-детски тощим, но при этом широкоплечим. Лун подумал, что он уже, наверное, вышел из подросткового возраста, хотя и совсем недавно. Его бронзовая кожа была чуть светлее, чем у большинства окрыленных Изумрудных Сумерек, волосы – золотисто-русые. Рядом с ним Лун чувствовал себя громадным и неуклюжим, словно в нем вдруг оказалось слишком много костей и торчали они не оттуда, откуда надо.

Лун спросил:

– Кто ты? – Молодой консорт лишь непонимающе уставился на него, и Лун пояснил: – Как тебя зовут?

– Э-э-э… – Юноша прокашлялся и выпалил: – Я – Уголек из Изумрудных Сумерек, из рода Бури и Пепла.

Лун спрашивал его имя, а не родословную, но консортов обычно представляли именно так. Наверное, Буря хотела польстить им, предложив консорта из собственного выводка, но до сих пор отношения с ее отпрысками у Луна как-то не задавались.

– Ты брат Золы?

– Нет, мы не… Ну, только наполовину… – Уголек резко вдохнул, будто собираясь с духом. – Пепел родился с больным сердцем, и наставники не могли его исцелить. Они сказали, что его детям болезнь не передастся, поэтому, когда он вырос, Буря сделала его своим вторым консортом, чтобы он мог продолжить род. Однако они успели родить лишь один выводок, а потом Пепла не стало. – Страшно смутившись, Уголек опустил глаза. – В выводке был только я и четверо воинов. Но мы все здоровые.

Лун потер глаза и негромко выругался. «Взрослый, здоровый, и детей уже делать может, но в душе еще птенец птенцом». Птенец, которого любили и баловали – ровно до тех пор, пока не оторвали от родных братьев и не отправили в чужой двор с ужасной репутацией. Лун, будучи в его возрасте, учился подолгу притворяться земным обитателем и постоянно рисковал жизнью. Или узнавал, что можно на время расположить к себе других, переспав с ними. А еще пытался смириться с тем, что нигде не будет в безопасности и кто угодно может ударить ему в спину.

Лун почувствовал себя невыносимо уставшим и сказал:

– Если не хочешь торчать здесь один, спустись по западной винтовой лестнице в самый низ, к приемному залу. Прямо под ним находится чертог учителей. У них там всегда есть еда, и они о тебе позаботятся. – Лун не сомневался, что учителя лишь раз посмотрят на Уголька, и тут же возьмут его под свое крыло. Ведь они позаботились даже о Луне, о диком, никому не нужном одиночке. Ему вдруг показалось, что с тех пор прошла целая вечность, а не чуть больше половины цикла.

Уголек поднял глаза, настороженно, но с надеждой. Лун отвернулся, больше не в силах этого вынести.

Он уже почти ушел, когда Уголек произнес:

– Вечер сказал мне, чтобы я тебя не боялся.

Лун замер. Он вдруг горько позавидовал Вечеру – ведь его положению при дворе ничто не угрожало, и он был окружен столькими выводками, что, наверное, не помнил, какие породил он, а какие нет. Лун сказал:

– Вечер меня не знает.

Чтобы не возвращаться в гостиную, он ушел из опочивален задними коридорами. Оказавшись в открытой галерее, что нависала над этажом королев и центральным колодцем, Лун переменился и спрыгнул вниз. Он расправил крылья, замедляя падение, и приземлился на пол приемного зала.

У фонтана, вокруг чаши-очага, сидели воины Бури и Зефиры. Они с настороженным любопытством смотрели на Луна. Тот, не обращая на них внимания, спустился по лестнице в чертог учителей. Там у очага сидели несколько арборов, но Лун, чтобы никто не успел с ним заговорить, быстро проскочил мимо них и спешно зашагал по коридору к яслям.

У входа, украшенного резными изображениями играющих малышей, он остановился и принял земной облик. Заставить себя переступить порог и войти оказалось очень трудно.

За дверью открывался низкий, но просторный и хорошо освещенный зал, к которому примыкал целый лабиринт комнатушек поменьше. То тут, то там били маленькие фонтаны, в которых можно было умываться и резвиться, но нельзя утонуть. Почти все птенцы и маленькие арборы еще спали, свернувшись в гнездышках из шкур и одеял на полу.

Кора, все еще растрепанная ото сна, шла по залу, неся в руках корзину. Заметив Луна, она замерла и уставилась на него.

– Ой, Лун. Я…

– Мне нужно увидеть королевских птенцов.

Она помедлила, но не стала спрашивать зачем. Видимо, за ночь все уже все узнали.

– Они спят, но… – Кора прикусила губу. – Да. Пойдем.

Она провела его в одну из маленьких комнат, примыкавших к главному залу. Трое птенцов спали на груде одеял, окруженные корзинами, тряпичными куклами и фигурками травоедов, выточенными из дерева. Кора присела рядом с гнездом и легонько потрясла детей, чтобы те проснулись. Взяв на руки двоих птенцов-воинов и одного крошку-арбора, она унесла их, не обращая внимания на сонные возражения.

Оставшиеся Стужа, Шип и Горький сели и заморгали, зевая. Маленькие консорты, оба в земном облике, были одеты в старые, поношенные рубахи, а Стужа была в облике арборы, отчего ее шипы и гребешки казались необычно короткими. Несмотря на ранний час, они не удивились приходу Луна, и Горький сразу же попытался забраться к нему на колени и снова лечь спать. Однако Лун усадил его обратно между Стужей и Шипом.

– Я пришел сказать вам, что мне нужно на время улететь.

Стужа, все еще разморенная сном, тут же проснулась и начала возмущаться.

– Ты не можешь улететь. Кто тогда научит Горького летать?

– У меня нет выбора. – Лун сделал глубокий вдох и заставил себя говорить ласковее. – Когда вернется Утес, он научит Горького.

Птенцы замолкли, явно испугавшись. Стужа неохотно уложила шипы.

– Кто-то опять украл семя?

– Нет, ничего такого не случилось. – Все остальные, похоже, уже позабыли про ту историю. Или забыли, что Лун тогда не просто летал с остальными за компанию, а помогал им найти и вернуть драгоценное семя. – Здесь с вами ничего не случится.

Ему казалось, что он хорошо скрывает свои чувства, но Стужа почему-то встревоженно переглянулась с Горьким. Похоже, они о чем-то без слов договорились, после чего маленькая королева повернулась к Луну и заявила:

– Если ты останешься, Горький будет летать.

Горький серьезно кивнул. Вид у него был такой, словно он ради общего блага идет на огромную жертву.

Лун потер глаза. «Ну, здорово, значит, все это время Горький притворялся, чтобы ему уделяли больше внимания». Казалось бы, куда уж больше – самый маленький из королевских птенцов и так в нем купался. Но, наверное, после всего, что он пережил, и этого было недостаточно. А Луну-то все время казалось, что у него получается воспитывать детей.

– Значит, Горький уже умеет летать.

Шип смущенно пожал плечами и усадил Горького себе на колени.

– Да, но у него не очень хорошо получается. В последний раз, когда он пытался, его поймали Скверны. Мы вернулись, чтобы его вызволить, а они поймали и нас.

Так вот в чем дело. Горький спрятал лицо, уткнувшись Шипу в руку. Луну пришлось на миг зажмуриться, и лишь потом он смог выдавить:

– Спасибо, что рассказали, но я же вам говорю – у меня нет выбора.

Шип внимательно смотрел на Луна и озабоченно нахмурился:

– Почему? Что случилось?

– Ничего. Мне нужно какое-то время погостить у другого двора. Я… – Лун хотел сказать, что скоро вернется, но столь простая ложь встала ему поперек горла. Он лгал всю свою жизнь, но это умение почему-то покинуло его в самый нужный момент. Он закончил: – Я не знаю, когда вернусь.

Стужа замотала головой, не желая ни услышать, ни понять его.

– Но…

– Все, мне пора. – Ему нужно было уйти поскорее, пока он не наговорил лишнего. Едва он собрался встать, как Горький прыгнул к нему на колени, чтобы обнять. Лун на несколько секунд прижал маленького консорта к себе, а затем заставил себя встать и уйти из яслей.

Наверх он поднимался по внутренней лестнице, чтобы не встретить никого по пути. Когда он дошел до этажа консортов, Звона и Елеи уже не было в гостиной. Лун не мог понять, рад он этому или нет.

Он вошел в свою опочивальню и начал рыться в корзине, размышляя, какие вещи точно ему понадобятся, если в другом дворе на него посмотрят и решат сразу же гнать взашей. Он нашел потрепанный заплечный мешок из кожи и положил в него нож, несколько огнив, запасную одежду, кушак, который ему сшила Река, скатанный в рулон бурдюк для воды и толстое одеяло. Пусть Лун пришел в Туман Индиго ни с чем, но ведь он помог им сразиться со Сквернами и вернул семя, а это должно было хоть чего-то стоить.

Поднявшись на ноги, он оглядел комнату. Несколько секунд поспорив с самим собой, Лун взял крошечную тряпичную куклу, которую для него сделал Шип. Она представляла собой простой скрученный кусок черной тряпки с толстым высушенным листком вместо крыльев, но он бережно уложил ее на дно мешка.

Золотой браслет консорта он оставил на краю очага.