Текст книги "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?"

Зима

 
Зима, волшебница седая,
Зима, красавица-гордячка,
Твои причуды понимая,
Горжусь я тем, что сибирячка.
Сегодня ты строга, сурова:
Трещат за окнами морозы,
А завтра в дивные узоры
Оденешь ели и березы.
На окнах – дивные кораллы.
Снегирь повис на ветке чинно,
А на губах у взрослой Галы
Улыбка бродит беспричинно.
 

Красота – а в чем она?

Это я написала после того, как посмотрела передачу, что у нас в России есть детский магазин, единственный в мире, где одеяльца из шиншиллы, машины детские за миллион и т. д. Что-то такое зло взяло за старушек на помойке!

 
Красота – а в чем она?
В титьках силиконовых?
В стрингах, бисером ушитых,
иль в губах фуфлоновых?
 
 
Красота – а в чем она?
В одеяльце из шиншиллы
Иль в авто за миллион
у дитяти, не мужчины?
Кто-то, прошлого стыдясь,
роется в помойной яме,
Кто-то, с жиру прибесясь,
брюлик дарит кошке-маме.
 

Ушастые год провожают

 
Я хоть в год Зайца рождена,
но Киской себя ощущаю.
Морковку не уважаю,
мне бы сметанки сполна.
И прыгать я не люблю,
Мне б нежиться томно в постельке.
Люблю я слово «ЛЮБЛЮ»,
Люблю пушистые стельки,
Что в ботиках ножку греют.
И жизнь свою разумею
Как Киска, а не как Зайка.
Так-то, ушастый, прощай-ка!
 

День ухода Марфы…

А страшно уходить из Земной жизни?

Нет, милая. Не страшно.

Живи с Богом в Душе, ВЫШЕНКА МОЯ, ХВИЛИНОЧКА!

ОТ ТИТЬКИ ОТОРВАЛИ ТЕБЯ, ДИТЯТКО.

Кохання моя! Моя ЛЮБОВЬ будет в тебе.

Помню бабы-Марфины руки. На них была кожа тонкая, как пергамент. И я точила о нее свои прорезающие зубки. У нее всегда синяки, следы от моих зубов были… Боже, какой мощный источник ЛЮБВИ, ДОБРА, ОБОЖАНИЯ в ней был. Её русско-украинская речь звучит во мне на протяжении шестидесяти лет. Семимесячную, она приняла меня из рук мамы и растила как волшебное семя.

Астма, душившая ее, отступила под конец жизни. И ушла она тихо в тот день, когда полетел Юрий Гагарин. Мне было непонятно в десять лет, как может ликовать ВЕСЬ МИР, когда ушла моя любимая БАБА МАРФА. Ей было восемьдесят четыре года. Скорбью – вот чем был для меня день всемирного ликования…

Милая моя БАБА МАРФА! МАРФА ПЕТРОВНА! ТЫ БЫЛА ВСЕЛЕНСКИМ ДОБРОМ. Маленькая, хрупенькая, задыхающаяся от астмы женщина. Говорящая нараспев. Боже, как мне повезло очутиться в твоих руках с семи месяцев и до твоей кончины. 12 апреля 1961 года. В День космонавтики не стало тебя, моя родненькая. Мне было ровно десять лет.

Мы родом из Союза[2]2
  Написала на конкурс «Мы из Союза»


[Закрыть]

 
Пионерский горн подъем трубил.
Звеньевым в отряде КТО НЕ БЫЛ?
Комсомол нас к Дружбе приучал,
говорил, что Честь – начало всех НАЧАЛ!
Прадед мой с вождями на устах
сгинул, где теперь ЕГО уж прах?
Дед, отец и прадед жизнь свою
отдали за славную РОДИНУ МОЮ.
Трепетно по жизни берегу орденскую книжку, дед, твою.
Пламенем опалена и в крови она.
Тут же, на бархотке, ваши ОРДЕНА…
Слава, Добрый Ленин, что учил меня,
ЧТО В УЧЕБЕ СИЛА, БЕЗ НЕЕ НЕЛЬЗЯ…
Деда Волков прожил девяносто лет,
нам, своим «РЕБЯЧКАМ», так давал завет:
 
 
«РОДИНУ, ОТЧИЗНУ КРОВЬЮ Я СВОЕЙ
ЗАЩИТИЛ ОТ НЕЧИСТИ РАДИ ВАШИХ ДНЕЙ».
КТО Ж ПОРУШИЛ БРАТСТВО ГОРДОЕ – СОЮЗ?
ЕСТЬ О ЧЕМ ПОДУМАТЬ, ТУТ УЖ НЕ ДО МУЗ…
 

Кошка по Зодиаку…

 
Я кошка, кошка, кошка.
 
 
Хитра, умна, нежна.
 
 
Дай полечу немножко
и сяду у окна.
 
 
Дай мне поесть, хозяйка,
 
 
Да не каких-то щей,
а жирненькой сметанки,
 
 
Форели и угрей!
 

Девочка

 
Девочка моя сладкая
Коски по подушке разметала.
Девочка моя сладкая сыну моему женою стала…
Господи, пошли счастья им, сделай так,
Чтоб жизнь песней пелась. Господи, родной наш Отец,
Не оставь детей моих без присмотра.
Легкого, заметь, не прошу. Денег, злата не вымаливаю.
Об одном МОЛЮ – помоги ты им сохранить
Хрустальное Счастье.
 

Цаю хоцу!

Ночь. Мама Юля и папа Тимоша спят со мной, годовалой говнюшкой, в одной комнате. Прабаба Марфа – на кухне, за русской печью. Стрекочет сверчок в погребе, рыжая Мурка томно дремлет на печи… Все прекрасно в «Датском королевстве». Звенящую тишину нарушает горький плач Галочки. Все! Королевство в опасности! Дитятко проснулось, дитятко исступленно кричит. Все заканчивается плясками вокруг лопоухой принцессы. Папа Тимоша, схватив комочек рахитного тельца, бегает по дому, за ним – мама Юля на распухших от ревматизма ногах. Баба Марфа делает отчаянную попытку заполучить «Хвилиночку», «Вышенку» к себе. Наревевшись досыта, лопоухий рахитенок пропевает: «Ца-а-аю хоцу-у-у!») Все спокойно в «Датском королевстве»!

Из одной песочницы…

 
Спасибо, моя любимая подруга Женечка!
Благодаря ТЕБЕ я имею возможность общаться в МИРЕ СТИХОВ.
Я окунулась в жизнь поэзии и,
мне кажется, обрела очень много
поклонников и сама влюбилась во многих…
С Солнышком, с Теплом тебя, родная.
Как хорошо, что мы из одной ПЕСОЧНИЦЫ!
 

Ржунимагу!

Эту историю мне рассказал мой отец, в молодости сам актер, так что за достоверность ручаюсь.

Приезжает Папазян в провинциальный театр играть Отелло. И выдают ему в качестве Дездемоны молоденькую дебютанточку. Она, естественно, волнуется. И вот подходит дело к сцене ее убиения. На сцене такая вся из себя целомудренная кровать под балдахином. И вот легла эта самая дебютантка за этим балдахином ногами не в ту сторону. Открывает Отелло с одной стороны балдахин – а там ноги. Ну, что поделать, закрыл Отелло балдахин и этак призадумался тяжко. А Дездемона сообразила, что лежит не в том направлении, и… ага, перелегла. Открывает Отелло балдахин с другой стороны, а там… НОГИ!

После чего продолжать трагедию было невозможно.

– Интернет, Интернет, отпусти в туалет, полчаса уже сижу, ноги крестиком держу.

Про самоубийцу

Историю мне поведал мой приятель – врач. Рассказываю от его имени.

Проходил я после окончания института практику в реанимации. И вот однажды весной привозят парня – жертву несчастной любви. Надо сказать, по весне таких идиотов просто пачками в больницы привозят: гормоны бушуют.

Тот паренек чем-то отравился, но не до конца. Откачали его, капельницу поставили, и лежит он. А поскольку все это время он орал, что жить без нее не будет, убьется, то его ремешками к кровати и прикрутили. Так как с пациентом все в порядке, надо его из реанимации переводить, что мне и поручили.

Везу я его с капельницей, а он никак не успокаивается, орет, значица. Мне это маленько надоело, и решил я приколоться.

– Ах так! – говорю. – Жить не хочешь? Ну и не надо, будешь донором органов. – И отсоединяю у него капельницу. Действие безвредное, однако эффект производит тот еще.

И везу его дальше. Он притих. Подхожу к лифту. А надо сказать, что везти его можно было двумя путями: поверху и через подвал, где морг.

Так вот, захожу в лифт, меня спрашивают:

– Куда – наверх или в морг?

Я говорю:

– В морг.

Паренек белеет и начинает что-то бормотать о врачах-убийцах. Когда добрались до низа, он начал орать уже во весь голос:

– Спасите, помогите, убивают!

А все видят, что человек явно не в себе, ремнями к кровати прикручен, и внимания на это никакого не обращают. Кто-то успокаивает:

– Это не больно, потерпи: раз – и готово, – и т. д.

Паренек понимает, что это вселенский заговор, вспоминает все фильмы, где у людей вырезают органы, и впадает в полную прострацию… Когда добрались до палаты, на него смотреть стало страшно: лежит весь белый, покорный судьбе.

Больше он покончить с собой не пытался. Шоковая терапия, мля!

Тетя Нюра

У меня мамина тетя, Анна Ильинична, в Новокузнецке живет одна.

Ей девяносто один год в декабре исполнился. Молодец такая!

Никаких лекарств не признает. Она ветеран трудового фронта, и к ней врача прислали.

Та ей предложила кровь сдать, а тетя Нюра ей в ответ:

«Я в юности-то сознание от вида крови теряла, а теперь тем более сразу умру. Напишите какую-нибудь, а мне все равно нужно о небе думать, а не о земной жизни».

Я не устаю восхищаться ей! Спрашиваю ее в субботу: «Тетя Нюра, вы часы перевели?» А она: «Путину с Медведевым надо – так пусть переводят! А у меня режим. Я их никогда и не переводила».

Вот пример жизненный! Можно гордиться такой тетей.

Я и горжусь! Знаешь какая ясность ума, жизнелюбие! Я каждую субботу ей звоню. Мы около часа общаемся. Для меня это подпитка энергией родовой на целую неделю. Хоть бы раз пожаловалась.

– Как дела, теть Нюр?

– По возрасту, Галочка.

А сегодня мне заявили:

– Пей ВКП(б).

(Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков.)

– Что это значит, – спрашиваю.

– Валериана, календула, пустырник и боярышник!

Ну и как вам? То-то!

У тещи был пес…

Хорошая вещь – скайп: нахожу друзей, с которыми не виделась давным-давно.

Вот нашелся некто Миша. Когда-то он был душой компании, но рано женился, пошли дети – и он выпал из нашего круга. И вдруг нашелся – и в числе всего прочего рассказал такую историю.

Все у меня шло хорошо: жена досталась просто на зависть, трое детей-погодков только в радость, бизнес развивался в таком темпе, чтобы жить с него было можно, а внимания к себе не привлекал ни со стороны налоговой, ни со стороны братков, – словом, счастье и пруха полные.

Сначала аж не верилось, потом привык и думал, что всегда так и будет. А на двадцатом году появилась в жизни трещина. Началось со старшего сына.

Меня родители воспитывали строго и, как подрос, наказывали по сторонам членом не размахивать, а выбрать хорошую девушку по душе, жениться и строить семью. Я так и сделал и ни разу не пожалел. И детей своих этому учил. Только то ли времена изменились, то ли девушки другие пошли, но не может сын такой отыскать, чтобы смотрела ему в глаза, а не ниже пояса, то есть в кошелек или в трусы. И деньги есть, и образование получает, и внешностью Бог не обидел, а все какая-то грязь на него вешается. И парень мается, и мы за него переживаем – словом, невесело стало в доме.

Дальше – хуже. Заболела теща. Положили в больницу, там она через неделю и умерла. Отплакали, отрыдались. Тесть остался один, не справляется. А родители жены попались просто золотые люди, между своими и ее родителями никогда разницы не делал. Забираем тестя к себе, благо место есть. Жена довольна, дети счастливы, ему спокойнее. Все бы хорошо, НО…

У тещи был пес – то ли черный терьер, то ли ризен, то ли просто черный лохматый урод. Забрали и его, себе на горе. Все грызет, детей прикусывает, на меня огрызается, гадит, гулять его надо выводить вдвоем, как на распорке. Вызывал кинологов, денег давал без счету, чтоб научили, как с ним обходиться, – без толку. Говорят, проще усыпить. Тут тесть решил, что когда собачка умрет, тогда и ему пора. Оставили до очередного раза. Дети ходят летом в джинсах, с длинными рукавами – покусы от меня прячут, жалеют дедушку. К осени совсем кранты пришли: озверел, грызет на себе шкуру, воет. Оказывается, его еще и надо тримминговать. Объехали все салоны – нигде таких злобных не берут. Наконец знающие люди натакали одного мастера, который возьмется. Позвонили, назначили время – семь утра.

Привожу. Затаскиваю. Кобель рвется, как бешеный. Выходит молоденькая девчушка крошечных размеров. Так и так, говорю, любые деньги, хоть под наркозом (а сам думаю: «Чтоб он сдох под этим наркозом, сил уже нет»).

Берет она у меня из рук поводок, велит прийти ровно без десяти десять и преспокойно уводит его.

Прихожу как велено. Смотрю: эта девчушка выстригает шерсть между пальцами у шикарного собакера. Тот стоит на столе. Стоит прямо, гордо, не шевелясь, как лейтенант на параде, во рту у него оранжевый резиновый мячик. Я аж загляделся. Только когда он на меня глаз скосил, тогда я понял, что это и есть мой кобель. А эта пигалица мне и говорит:

– Хорошо, что вы вовремя пришли, я вам покажу, как ему надо чистить зубы и укорачивать когти.

Тут я не выдержал: какие зубы! Рассказал ей всю историю как есть. Она подумала и говорит:

– Вы должны вникнуть в его положение. Вам-то известно, что его хозяйка умерла, а ему нет. В его понимании вы его из дома украли в отсутствие хозяйки и насильно удерживаете. Тем более что дедушка тоже расстраивается. И раз он убежать не может, то старается сделать все, чтобы вы его из дома выкинули. Поговорите с ним по-мужски, объясните, успокойте.

Загрузил я кобеля в машину, поехал прямиком в старый тещин дом. Открыл. Там пусто, пахнет нежилым. Рассказал ему все, показал. Пес слушал. Не верил, но не огрызался. Повез его на кладбище, показал могилку. Тут подтянулся тещин сосед, своих навещал. Открыли пузырь, помянули, псу предложили, опять разговорились. И вдруг он ПОНЯЛ! Морду свою задрал и завыл, потом лег около памятника и долго лежал, морду под лапы спрятал.

Я его не торопил. Когда он сам поднялся, тогда и пошли к машине.

Домашние пса не узнали. А узнали, так сразу и не поверили. Рассказал, как меня стригалиха надоумила, и что из этого вышло. Сын дослушать не успел, хватает куртку, ключи от машины, просит стригалихин адрес.

– Зачем тебе? – спрашиваю.

– Папа, я на ней женюсь.

– Совсем тронулся, – говорю. – Ты ее даже не видел. Может, она тебе и не пара.

– Папа, если она прониклась положением собаки, то неужели меня не поймет?

Короче, через три месяца они и поженились. Сейчас подрастают трое внуков.

А пес? Верный, спокойный, послушный, невероятно умный пожилой пес помогает их нянчить. Они ему и чистят зубы по вечерам.

Стихи сына Дани

 
Плачет Мать, и нету больше горя,
Чем детей при жизни хоронить.
Знать, на то и Божья это воля,
Только горя этим не залить.
 

Прости меня…

 
Прости меня… В твоих ладонях морщинистых – моя судьба
От колыбели и до гроба или до креста.
 
 
Прости меня… В глазах на фото, в твоих таких родных глазах,
Ни тени горького упрека за то, что я погряз в грехах.
 
 
Прости меня… В твоей улыбке всегда радушное тепло.
Мое вранье, мои ошибки не в силах изменить ее.
 
 
Прости… В своих ночных молитвах ты имя грешное мое,
Прижавшись к образу губами, всё повторяешь как свое.
 

Когда уходят друзья

 
Когда уходят друзья, на душе пустота.
Твое сердце не верит, что случилась беда.
Его гложет ничем не притупляемая боль.
Сколько жизненных драм мы прожили с тобой.
 
 
Мы с детства росли и чудили порой.
А помнишь, как в первый раз мы напились с тобой?
Помнишь, как с Мироном вместе мы курили дурь?
Но то время ушло, и тебя не вернуть.
 
 
Мы пытаемся забыться анашой и вином.
Но нелепая смерть не дает забыть о том,
Что каждый из нас быть мог на месте твоем
И что с этой дороги мы уже не свернем.
 
 
Мы живем каждым днем как последним из дней.
Но от этого нам не стало светлей.
Твоя могила усыпана венками из роз,
А в мыслях – страшное слово «передоз».
 

Декабрь 2005 года

Вольный Ветер

 
Поднимая вверх песок и камни,
По пустыне несся вольный Ветер.
Что свободнее быть может Ветра
И сильней его на белом свете?
 
 
И, сметая на пути барханы,
Он могуществом своим глумился.
Превращаясь в смерчи, ураганы,
Свою песню пел он и хвалился:
 
 
«Нет преграды мне и в целом мире.
Все подвластно здесь моей стихии.
Мой порыв смертелен и ужасен,
И поймать меня никто не в силе.
 
 
Я невидим, но меня боятся,
Проникать могу в любые щели.
Могу я вихрем по земле промчаться,
Вскружить снега зимою, превратив в метели.
 
 
Неведомы мне слезы, боль.
Не знаю я печали и страдания.
Ведь я бессмертен и я вечно молодой,
И счастлив, как бродяга, я в скитании».
 
 
Но однажды, проносясь над Раем, Ветер
Увидал в саду блудницу Еву.
Там она Адама в лунный вечер
В своих объятьях нежно грела.
 
 
Их тела блаженны были в танце,
И в глаза друг другу те смотрели.
Был исполнен взгляд любви и ласки,
И влюбленные от счастья млели.
 
 
Вдруг остановился вольный ветер
И заплакал горькими слезами:
«Я так же одинок, как и всесилен,
Ведь никого я не могу обнять руками.
 
 
В гордыне я своей забыл о главном:
Ведь сила жизни вовсе не во власти.
А ураган померкнет и подавно
Пред силою любви и страсти!»
 
 
И ветер, превратившись в дуновение,
Порывом нежности тела погладил
И вдаль умчал через одно мгновение,
Даря тепло и жизнь бессильным тварям.
 

День

 
И снова утро. Здравствуй, Новый День.
Вновь я готов решать твои задачи,
Которые порой бросают тень.
Ведь это жизнь. И в ней бывают неудачи.
 
 
Но каждый раз я истину ищу в тебе,
В устах людских услышав много правды разной
О смысле бытия. Как благодарен я судьбе,
Что не дает мне жить в безделье праздном.
 
 
Ты снова даришь мне общение близких.
Что более того быть может свято?
Что для меня сильней инстинктов низких
И вечным пламенем любви объято.
 
 
Как часто приходилось заблуждаться
И получать удар по голове,
Переступая стыд и боль, вновь подниматься
И побеждать сомнения в себе.
 
 
Падения и взлет, моменты счастья,
Которого так мало на Земле.
Да. Я познал те невесомые объятья,
Что оставляют память о себе.
 
 
С тобой мне жизнь становится понятней.
И, уходя, ты обещаешь вновь прийти ко мне.
А что по жизни может быть приятней,
Чем просыпаться, радуясь тебе?
 

Август 2006 года

Проходят годы

 
Ну вот, проходят годы бессмысленных движений.
И жизнь полна надуманных лишений.
Как хочется перечеркнуть все разом и навек.
Но поздно – ценности иные, необратим уж бег.
 
 
Куда бегу, я сам не знаю,
Лишь молодые годы убиваю
На то, чему цены, по сути, нет:
На воздух яблочный и алый сонный цвет.
 
 
Друзей все чаще приходится лишь вспоминать.
А хочется так много им отдать,
Сказать и сделать. Но не успел, а жаль.
И вновь крадется в душу грусть, печаль.
 
 
В глазах тоска, тяжелый отпечаток
Депресняка и маленький остаток
Надежды… на то, что лучшее когда-нибудь придет.
Ведь кто-то в меня верит, надеется и ждет.
 
 
И, проклиная день, унесший нас в нирвану,
Что ненавидим для любого наркомана,
Я так хочу увидеть радость, что подарю глазам другим.
Я так хочу увидеть, как вырастет мой сын.
 

Мама, как смотреть тебе в глаза…

 
Находясь в глубокой яме,
Вспомнил я опять о маме.
Снова стало грустно-грустно мне.
Твои руки, голос нежный,
Голос тихий, безмятежный
И та боль, что причинил тебе.
 
 
Мама, как смотреть тебе в глаза,
Чтобы не потекла слеза?
Мама, я твой непутевый сын.
Никому не нужен, я один.
Мама, мое сердце не мертво,
Оно стучит, оно живо!
 
 
Я это снова повторяю.
Я больше всех тебя люблю.
Дай мне шанс начать все снова,
Ну а ты уж будь здорова
И не огорчайся за меня.
 
 
Я твое тепло и ласку
Буду помнить, словно в сказке.
Мне никогда не позабыть тебя!
 
 
Ты дала мне жизнь когда-то,
И ты лучше вместе взятых
Всех на свете этом матерей!
Я скажу тебе три слова:
«Я тебя люблю!» – и снова.
А ты будь молодой и не старей.
 

2002 год

Любимой

 
Я помню все: твои слова, твой взгляд и нашу встречу,
Когда в мороз гуляли мы всю ночь,
Держась за руки, как подростки,
Плечи, что я сжимал, гоня сомнения прочь.
 
 
И, гладя твои волосы, шептал я:
«Любить всегда тебя я буду, ждать».
Не знал я то, что наших душ слияние
Заставит меня многое узнать.
 
 
Te Wind of Change[3]3
  Ветер перемен – перевод автора.


[Закрыть] – и снова сердце бьется,
Когда я слышу твой родной звонок.
Сквозь провода твой голос песней льется,
Чтоб я дыханье твое слышать мог!
Мы времени с тобой не замечаем
и растворяемся в среде приятных фраз.
Мы говорим, как любим и скучаем,
как не хватает нам любимых глаз…
Хочу я быть не около, а рядом,
Чтоб ты всегда дарила счастье мне,
Ласкала меня томным, нежным взглядом
И гладила рукой по голове.
 
 
Стихи – о чудо! Вдохновение.
Да, что-то новое пришло ко мне.
Знай, для тебя романтик я на те мгновения,
Что проведем мы вместе на Земле.
 
 
Но, что бы ни случилось, не забывай те ночи,
Наш первый поцелуй, прикосновение руки
И знай, ведь все равно близки мы очень,
Хоть измерения наши далеки.
 

12.01.2006 3 ч. 30 мин.

Вот и все, мой любимый мальчик, что от тебя осталось. Не дожил, недолюбил, недотворил…

Данилушке

 
Даня, Данечка, Данюша,
Как же больно мне, сынок.
Неподъемна эта ноша,
Давит плечи, валит с ног.
 
 
Даня, мальчик мой любимый,
Как тебе мне объяснить
Иль заставить тебя силой
Поломать такую жизнь?
 
 
То не жизнь, а призрак жизни,
Разрушение ее.
Бред развеется, исчезнет –
И уйдешь в небытие.
 
 
Для того ль тебя рожала,
Душу, сердце, плоть свою,
Разум в муках воплощала
Я в кровинушку мою.
 
 
Даня, Данечка, Данюша,
Баю-баюшки-баю.
Колыбельку я качала:
«Не ложися на краю!»
 
 
Образумься, Бога ради,
Ради папы и меня.
Не убий и не укради
Жизнь свою средь света дня.
 
 
Даня, Данечка, Данюша,
Баю-баюшки-баю.
Вот, пришлось выть эту песню
Над могилою…
 

13 августа 2006 года

 
В МОЕЙ ДУШЕ – СПЛОШНАЯ РАНА,
МОИ ГЛАЗА КРАСНЫ ОТ СЛЕЗ!
НЕТ БОЛЬШЕ С НАМИ СЫНА ДАНИ,
ЕГО ГОСПОДЬ С СОБОЙ УНЕС.
ЕГО ПУХЛЕНЬКИЕ ГУБКИ, ДАЖЕ ЗАПАХ ЕГО КОЖИ,
ЕГО ДИВНЫЕ КУДРЯШКИ ПО НОЧАМ МЕНЯ ТРЕВОЖАТ!
ОН ПРИЖМЕТСЯ ЩЕЧКОЙ: «МАМА!
ТЫ НЕ ПЛАЧЬ, МНЕ ЗДЕСЬ СПОКОЙНО!
НА ДУШЕ ЗАЖИЛИ РАНЫ, И СОВСЕМ УЖЕ НЕ БОЛЬНО!»
НЕТ, ЛЮБИМЫЙ МОЙ РЕБЕНОК!
СЕРДЦУ МАТЕРИ ПОВЕРЬ ТЫ!
ЗАПАХ ПИСАНЫХ ПЕЛЕНОК
БЛИЖЕ МНЕ, ЧЕМ ЗАПАХ СМЕРТИ.
 

Это осталось с нами…

Небольшая предыстория.

Было это в 1998 году, осенью (пятнадцать лет!) В это время я почти постоянно на протяжении года (с четырнадцати лет!) покуривал план вместе со своими друзьями детства: Мироном (Ромой) и Вовой. Иногда мы перекрещивались с другими тремя пацанами. Один из них предложил нам попробовать героин, хотя сам его и в глаза не видел, но, наслушавшись рассказов старшего брата, который периодически этим баловался, загорелся этой идеей, да и мы были не особенно против, хотя побаивались. В это время я как раз приметил в шкафу у старшего брата сто баксов. Он тогда трудился в одной ирландской фирме, работавшей в России, электриком и зарабатывал шестьсот-семьсот баксов в месяц, так что кипиша из-за этих денег особого не было. Да мне кажется, он и не заметил этой пропажи. В тот же день, как я их взял, мы их быстренько обменяли и пошли искать то, что было нужно. Решили сразу взять четыре чека (на шестерых). В то время наркоманов было немного, но взять трудности не представляло. После того как взяли, пошли сразу же в подвал, предварительно закупив жрачки и воды. Все это мы быстрехонько упаковали в ноздри (колоться тогда никто не решился) и начали ждать прихода. Результаты превзошли все мои ожидания. Минут через двадцать меня уже начало плющить. Я чувствовал себя так хорошо, как никогда на свете. Мне казалось, что еще немного – и я полечу.

На следующий день мы по старой памяти взяли шмали и как следует раскурились, накупив всякой ерунды (с деньгами было все в порядке), а после этого меня прорвало. До наступления лета кололся я немного (два-три раза в неделю). Вмазывался героином, мулькой, винтом – в общем, всем, чем можно было уколоться в Переславле. А летом я капитально подсел на ханку (опиум). Мака в дачном поселке Коровино было в июле – августе предостаточно. Вмазался я как-то ханкой на ангидриде (это вещь убийственная: прет, как героин, только сильнее и дольше), пришел домой с пакетом наркоманской кухни, поставил ее около холодильника и сам завалился спать (не думайте, что я совсем екнутый, просто я не заметил, как вырубился). Очнулся, когда батя сунул мне под нос все это дело. Надо сказать, что после этого я быстро пришел в себя. Последовал серьезный разговор, и я дал слово, что больше не буду колоться. Что такое честное слово наркомана, второй месяц сидящего на игле, думаю, объяснять не надо. И все началось снова. Когда кончился сезон, я перешел на героин и сидел на героине еще месяца полтора. Сидел до тех пор, пока я на бешеном кумаре ночью не залез к отцу в кошелек. Батя проснулся в самый интересный момент, дал мне капитальной п. ды и выгнал меня из дому. Трое суток я скитался по улицам. Правда, крышей и едой, да к тому же еще и раскумаркой, обделен я не был. Нашла меня мама (сам бы я домой не пошел), и первый ее вопрос был: «Сколько уколов героина в день ты делаешь?» Это, мягко говоря, повергло меня в шок (дело в том, что отец не рассказал матери про летний инцидент), а вопрос, кто меня сдал, интересует до сих пор. (Это папа мне все рассказал, сынуля. И очень жаль, что «берег» он меня почти год. Может, вдвоем с ним мы бы справились с твоим недугом лучше, мой милый.) Вот так и начался мой домашний арест, и волей-неволей пришлось слезать. В этот период у меня был самый большой и мучительный перерыв в жизни (дурашка мой маленький, это был шанс уйти от болезни!). Целых три недели я не находил себе места, а потом заново сел на иглу, но не плотно. Вопрос, сколько вещей и денег я вынес из дому за это время, лучше оставить закрытым. С того времени по настоящий момент перерывов более трех дней не помню. В основном вмазываюсь каждый день, да, бывает, еще не по разу. На дворе двухтысячный год, я заканчиваю школу, и мне надо решать, что делать дальше. За эти полтора года я уже успел конкретно сторчаться. Это путает все мои карты. Я частенько прогуливаю школу, моя успеваемость резко снизилась, хотя все учителя говорят, что я могу учиться на одни пятерки, если бы прилагал к этому хоть какие-то усилия. И в самом деле, многие считают меня довольно умным человеком. Я не отношусь к разряду тех, которым не дано. Мозгами, слава богу, меня не обидели.

Что мне мешает завязать? Трудно сказать. Наверное, это психологический барьер, через который мне, я думаю, никогда не перепрыгнуть. После того как ты попробовал героин, ты знаешь: как бы тебе ни было плохо – будь то в физическом, будь то в психологическом плане, – после укола вновь станет легко и приятно на душе. Ты снова начнешь радоваться жизни, какой бы тяжелой она ни была, любить людей, тебя окружающих. Как же после этого можно завязать, когда узнал это райское блаженство, чувство бесконечной свободы и наслаждения?

Возможно, кто-то, прочитав эти строки, тоже захочет попробовать, но пусть знает, что впереди его ожидает несколько мучительных лет, конец которым всегда – смерть. Наркоманы крайне редко доживают до тридцати, а я все-таки надеюсь поступить и хотя бы закончить вуз, ведь знания я не совсем еще проколол. У меня сохранилась неплохая база по математике, русскому (не смотрите на почерк) и английскому языкам. А это далеко не последние предметы при поступлении.

16 мая 2000 г.

Осталась неделя до конца учебы, надо все успеть и ко всему подготовиться. Я капитально зашиваюсь, чего не сделаешь ради лишней четверки в аттестате. День сложился как обычно. Пришел домой из школы, почитал «Живаго», благо «Маргариту» я уже сдал, немного посмотрел телевизор. Наконец-то вечером пришел Марат и принес кайфу, который он доносил до меня три дня, и я со спокойной душой ложусь баиньки.

17 мая 2000 г.

День кончился как нельзя лучше. В школе было всего два урока. Кстати, я классно написал областную контрольную по английскому языку. После школы мы с Маратом сразу же пошли за кайфом. Взяли жирный чек и классно раскумарились. Меня даже плющило. Хотели сообразить еще, и он послал меня к матушке толкать его мулячие свитера, но все обломилось. Мать сразу же заподозрила неладное и стала со мной разбираться. Я не стал настаивать и, сфотографировавшись для поступления, пошел домой. Потом я почувствовал, что меня трясет и поднимается температура. Я понял, что меня тряхнуло, и попытался заснуть. Проснулся в шесть вечера и вспомнил, что совсем ничего не ел. Сварил себе пельменей, кое-как проглотил их и сейчас сижу с температурой тридцать восемь. Кто бы знал, как мне сейчас хреново!

19 мая 2000 г.

Вчера я записей не делал, руки не действовали, хотя день прошел нормально. В школе было небольшое окно, и мы с Маратом (мы учимся в одном классе)…

Наверное, настало время рассказать о нем. Марат – личность выдающаяся и непохожая на кого бы то ни было. Мы с ним знакомы с садика. Учились вместе в школе с первого по третий класс. Потом Марат пошел в гимназию № 7, а я – в школу № 4. В детстве мы были лучшими друзьями, но когда пошли в разные школы, перестали общаться. Снова дружить мы начали, когда его выгнали из гимназии и перевели в нашу школу, в мой класс. Надо сказать, что до того он был «плановым» до мозга костей, но на иглу посадил его все тот же Вова, с которым я вместе сел на иглу. Вообще я ни одного человека за все это время не посадил на иглу. Не делаю это из принципа. Я не хочу ломать жизнь другим. Я против явления наркомании, в сущности. Если бы нас, наркоманов (я имею в виду только опиумных, так как только опиумная наркомания является болезнью), было больше раза в три, то было бы очень туго с криминальной обстановкой в стране. Представьте себе: среднему наркоману для хорошей раскумарки требуется пятьсот рублей в день, и почти никто из них не работает. Вопрос: откуда они берут деньги? Ответ, я думаю, всем понятен. Большинство из них – это мелкие мошенники и воры. Меньший процент – дети состоятельных родителей, еще меньший – они сами мажоры. Это бывает очень редко. Но это так, лирическое отступление. Вскоре Марат присел довольно плотно, так как относился ко второй категории наркоманов. А после присел еще плотнее и стал дорабатывать тем, что периодически выносил из хаты некоторые ценности, поскольку двухсот рублей в день, которые давали ему родители, было маловато, если учесть еще и то, что он частенько раскумаривал и меня. Вообще мы являемся с ним полными антиподами. Марат вспыльчив. Наверное, сказывается южный темперамент. Хотя родился он в Переславле, а кабардинского языка не знает, да к тому же и мать у него русская. И сам он довольно обрусевший, особенно когда вмазанный, со своей особенной психологией, которая не соответствует моей. Однако во многом наши мнения совпадают. Он хоть и учится плохо из-за своей лени, которой у него еще больше, чем у меня, – довольно умный и энциклопедически развитый человек. Не знаю, как мы до сих пор еще дружим, причем остаемся лучшими друзьями. Но это тоже лирическое отступление.

…Итак, мы с Маратом быстро сбегали за героином и раскумарились. Затем один парень предложил нам давануть косячок. Мы хорошенько набрались и того и другого и побежали обратно в школу. Ну а дальше – домой… день как день. (Господи, мой любимый, что за жизнь у тебя была!) А сегодня Марат должен был продать брюлики, которые он взял из дома, и ехать в Ярославль за оптовым кайфом, наверное веса на четыре (вес – это грамм, в грамме пятнадцать чеков). Сегодня, видимо, вмазаться я не смогу, он приедет поздно.

26 мая 2000 г.

Давно я не брал в руки дневник. Сегодня один из немногочисленных дней, когда я абсолютно трезв. Вчера был последний звонок. Это был замечательный день. Я впервые за долгое время ощутил себя вне наркоманской среды. В школе была замечательная программа, а после этого мы пошли в поход небольшой группой – двенадцать человек из трех одиннадцатых классов. Там мы немного выпили, посмеялись, поиграли в нелепые игры, а потом пошли домой. До этого деньки были не из лучших. Двадцать третьего мне предложили подзаработать. Я, конечно, согласился, и в пять вечера мы начали разгружать вагоны с рисом. Это была каторга. Мы работали без перерыва до пяти утра. Заработали двести шестьдесят рублей. Сразу же купили пива, чтобы полегчало, и разошлись спать. Поспать мне удалось недолго. К восьми тридцати нужно было идти в школу. И, как назло, туда пришел Марат. Я ведь собирался сохранить этот денечек, но этот е…ый кайф оказался сильнее, чем я. Дальнейшие действия были расписаны на месяц – нам, а через полчаса у нас был кайф, много кайфа. Я так втюхался, что еле открывал глаза. Я был таким еще часа четыре, а потом был просто бодряк. Ну вот, наверное, и все, что произошло за эти дни. С двадцатого по двадцать девятое я вмазывался так, что вспоминать особо нечего.