Текст книги "Яд Борджиа"

Произошло всеобщее замешательство, и прочие посланники приблизились к герцогу со своими приветствиями в таком беспорядке и с такой торопливостью, что Цезарь смеясь воскликнул:

– Эй, господа, вы сломаете друг другу шпоры!

– Никто не посмеет коснуться моих, прежде чем он размозжит мне голову! – с бешенством сказал испанский посол.

– Испанцы привыкли хвастаться! – возразил французский посол, блестящий рыцарь, гордо сидевший на коне, и бросил презрительный взор на испанца.

– Ах, мой благородный д’Обиньи! – поспешно воскликнул Цезарь, протягивая руку послу могущественной державы, которую он так недавно оскорбил. – Никогда вид твоего победоносного шлема не доставлял мне большей радости, я вижу, что на нашем мирном торжестве ты находишься в полном вооружении.

– И я не сниму его до тех пор, пока не получу приказов от своего короля из Милана, – гордо ответил француз, и Цезарь отвернулся от него, чтобы приветствовать испанца.

Пока посланники поздравляли герцога, Орсини искал в толпе своих спасителей, чтобы представить их отцу. Но Реджинальд, оскорбленный Цезарем, переехал мост, а иоаннит уже давно не показывался. Бурчардо, предоставив сперва посланникам время для их приветствий, нашел нужным закончить их и, вмешавшись в толпу, заявил герцогу, что его царственная супруга уже давно ждет его на другом конце моста.

Супруга Цезаря ожидала его, сидя на иноходце, покрытом белым шелком. Два конюха в расшитых золотом ливреях держали его под уздцы. Над ней был раскинут пурпурный балдахин с французскими лилиями и королевской короной, который поддерживали четыре рыцаря. Это была молодая живая француженка, кокетливая и вертлявая, но при виде своего страшного супруга она притихла и побледнела. Ее окружал сонм прекрасных женщин, из которых состояла ее свита, и гордые жены римских патрициев.

– Смотрите-ка, сосед, как он целует у нее руку, глаза-то рыскают среди ее придворных дам! – сказал в толпе рыцарь уродливому карлику, который стоял рядом и с улыбкой злобной радости хихикал и почесывал себе голову.

– Так как же иначе-то, сосед! – ответил карлик. – Ведь для него они все – более старые знакомые, чем эта северная девушка. Разве вам не известно, что Цезарь, чтобы избежать скандала, весь свой гарем назначил в свиту своей жены?

В это мгновение шум, поднявшийся в толпе, привлек всеобщее внимание. При переезде через мост посланники затолкали друг друга и, переехав на другую сторону, почти окончательно перессорились. Каждый упрямо отказывался уступить другому. Только с послом императора не вступали в спор из-за первенства, но зато послы Франции, Испании, Англии, Неаполя и Наварры с жаром оспаривали друг у друга первое место. Напрасно Бурхард приводил тысячи доказательств, по которым ясно было, кому какое место принадлежит в процессии. Его голос заглушался общим шумом. Уже обнажились и сверкнули в воздухе мечи. Еще немного – и началась бы жестокая схватка.

Тогда дряхлый кардинал Сиенский направил своего мула между спорившими и готовившимися вступить в схватку посланниками и воскликнул:

– Разве вы не знаете, безумцы, что отлучение от Церкви и вечное проклятие ждут всякого, кто в эти святые дни христианской любви и всепрощения обнажит меч или кинжал или поразит кого-нибудь в слепой вражде копьем?

Эти слова произвели мгновенное действие: поднятые копья опустились, мечи были вложены в ножны и хотя и неохотно, но, все еще бросая свирепые взоры, рыцари заняли назначенные им места.

Тогда английский посланник заметил принимавшего участие в общей свалке Реджинальда и радостно приветствовал земляка, пригласив его к себе во дворец. Но в то же мгновение появился Паоло Орсини. Он издалека услышал голос своего друга и так энергично стал упрашивать его поехать к нему, что Лебофор отклонил приглашение посланника и принял приглашение Орсини, в особенности когда узнал, что Паоло нашел Бембо и поручил ему пригласить иоаннита.

Поезд герцога наконец тронулся и, несмотря на спускавшиеся сумерки, представлял блестящее зрелище. В тот момент, когда процессия подошла к городским стенам, на всех римских церквях зазвенели колокола, и звон не прекращался, пока процессия двигалась по городу. В то же время на всех семи холмах засияли бенгальские огни и над темными кипарисами, дворцами и руинами загорелись огненные пирамиды. По обеим сторонам Корсо дворцы были украшены драгоценными коврами и знаменами, через улицу были перекинуты триумфальные арки с символическими приветствиями.

С Корсо процессия, чтобы попасть к замку Святого Ангела, повернула на площадь Навона. В этом квартале помещалась главная резиденция Орсини – громадный четырехугольник, окруженный дворцами самых значительных вассалов этого знаменитого рода, все же улицы были заселены или их ленниками, или их клиентами. Здесь же находились их крепость Монте Джордано и дворец Массими, их верных союзников и родственников. Квартал тянулся до поворота реки против островов, где на развалинах театра Марцелли возвышалась их сильная крепость, которую они скромно называли палаццо Орсини. Все это было укрепленным лагерем, узкие и мрачные улицы которого были заграждены цепями, а на каждом повороте грозили отверстые жерла пушек.

Процессия выехала на площадь. Кругом было тихо, темно и жутко. Вдруг заревели трубы. Точно по волшебству на середине площади до самых крыш взвились ракеты и с мостовой, словно из-под земли, выскочили вооруженные люди с гербами Орсини. Цезарь невольно вздрогнул в седле и схватился за кинжал, но в следующее же мгновение он убедился, что здесь не было никакой измены, и сам присоединился к раздавшимся крикам: «Орсо! Борджиа! Орсо!»

Но, несмотря на такой торжественный прием, Цезарь почувствовал облегчение, когда они миновали квартал Орсини и приближались к мосту Святого Ангела. Однако при виде реки он внезапно побледнел и его глаза сверкнули недобрым огоньком. Одни в этой перемене видели действие воспоминания об ужасном преступлении, ибо как раз перед ними возвышалась гробница одного из бывших властителей мира, куда положили труп его брата, герцога Гандийского после извлечения его из Тибра. Другие же, настроенные более дружески, считали это выражением волнения и печали, какими наполнилась его душа при сравнении своего славного триумфа с ужасной судьбой брата.

Но все эти предположения вскоре были вытеснены событиями более важными. Посреди обширной площади, перед мостом, полки Вителлоццо остановились словно в боевом порядке. И Цезарь был чрезвычайно удивлен и раздосадован этой внезапной задержкой. Однако к нему сейчас же подъехал Вителлоццо и с торжествующим лицом, но голосом, полным сожаления, сообщил Цезарю, что его немцы отказываются склонить свои знамена перед знаменами церкви, потому что швейцарцы и гасконцы, занимавшие крепость, вывесили свои знамена на нижних валах и поэтому такая честь могла быть принята как привет этим наемникам, что не хотели допустить их немецкие соперники. Гасконцы же грозили, что будут стрелять, если немцы проедут, не отдав чести.

Лицо Вителлоццо светилось такой злобной радостью, словно он задал генералу церкви неразрешимую задачу, и от острого взора Цезаря не укрылось это выражение.

Он на мгновение задумался, но нашел удачный выход.

– Комендант замка Святого Ангела должен явиться ко мне с рапортом. Мне сдается, что я – все еще главнокомандующий! Где дон Мигуэлото? – спросил он озираясь.

Каталонец ехал во главе старой гвардии Цезаря и, по знаку последнего, моментально очутился около него.

Одновременно с ним приблизился комендант замка Святого Ангела с громадной связкой ключей, которую он, вероятно, предполагал из вежливости поднести главнокомандующему.

– Как? Или мы ошибаемся? – покраснев, воскликнул Цезарь, когда перед ним появился толстый швейцарец. – Перлингер?.. Тот самый, которому я раз и навсегда запретил даже смотреть на римскую землю! Убийца, что ты тут делаешь? – И внезапно нагнувшись, он вырвал у изумленного швейцарца ключи и передал их каталонцу. – Возьми своих людей, – обратился он к Мигуэлото, – и скажи швейцарцам и гасконцам, чтобы они со своими знаменами немедленно присоединились ко мне по ту сторону моста, чтобы сопровождать меня в Ватикан! До тех же пор вы, немцы, никого не пропускайте на ту сторону и, если на вас все-таки нападут, выручайте себя, как знаете. А ты, Мигуэлото, отныне комендант замка Святого Ангела.

Сверкающий взор Цезаря упал на смущенное лицо Вителлоццо. На последнем было написано теперь такое жалкое выражение, что Цезарь разразился громким хохотом, к которому присоединились и все зрители. На устах Макиавелли блуждала насмешливая и одновременно печальная улыбка.

Вителлоццо несколько мгновений был в нерешительности. Он взглянул на Орсини, но те тоже смеялись. Тогда он перевел взгляд на своих солдат. Они, усталые, сидели на измученных лошадях, и он тоже расхохотался.

Вдруг раздался привлекший общее внимание страшный взрыв, словно извержение вулкана, и из вершины замка Святого Ангела показалось целое море огня.

Глава XV

Первой мыслью было, что швейцарцы и гасконцы пришли в бешенство из-за приказа, тотчас переданного им Мигуэлото, и взорвали крепость. Но ужас превратился в изумление, когда растекавшееся во все стороны пламя вдруг собралось в одном месте и образовало огненную пирамиду, основание которой было так же широко, как и вершина башни. Затем пирамида, казалось, поднялась на воздух, и из ее основания вылетел огненный лавровый венок. Вслед за этим над зубцами внезапно взвилось черное облако, послышались удары грома и кругом засверкали молнии. Постепенно облако посредине становилось все тоньше и светлее, пока, наконец, сквозь него, словно сквозь кисею, не показалась фигура женщины. Ее лица не было видно, но, судя по очертаниям, она была красавица. Ее длинные черные волосы развевались по ветру и были украшены серебряной короной. На ней было черное одеяние, вокруг которого обвилась серебряная змея. По-видимому, она занималась колдовством, так как над головой держала золотую ветку яблони с золотым же плодом.

– Спаси нас, Пресвятая Дева! Что это значит? – часто крестясь, сказал Вителлоццо испуганному Перлингеру.

– Несомненно, дело рук волшебницы замка Святого Ангела! – ответил ошеломленный комендант.

– Какой волшебницы, дурак! – свирепо крикнул Цезарь.

– Монахини, заточенной здесь, которая была выкрадена из монастыря языческим султаном, синьор, – заикаясь ответил швейцарец.

– Корона и лавровый венок! Это – Фиамма! – воскликнул Цезарь.

В толпе раздались бурные выражения восторга, и Цезарь, взволнованный роскошным видением, с величием императора, принимающего корону, поклонился народу. Но в эту минуту его лицо смертельно побледнело, он заскрежетал зубами и дико уставился глазами в одну точку.

В это время, к счастью, распахнулись широкие ворота замка, и во главе гасконцев и швейцарцев появился Мигуэлото.

Близость опасности, казалось, снова привела в себя Цезаря. Он кивнул коменданту, только что смещенному им, и с хриплым смехом сказал:

– Пожалуй, вы были правы, полковник. Легко могло случиться несчастье, если бы вся эта масса всадников направилась через мост. Поэтому можете отправиться к ним и оставайтесь там, пока не получите дальнейших приказов от своего генерала, достопочтенного кардинала Сиенского. Мы не возьмем с собой нашей царственной супруги, чтобы весь христианский мир видел, что мы не введем женщины в апостолический дворец.

Швейцарец изумленно вытаращил на Цезаря глаза и поспешно направился к солдатам, остановившимся на мосту по его команде, но гасконцы теснились вперед и криками радости приветствовали герцога.

– По крайней мере, мои храбрые наездники из Перигора не позабыли меня! – воскликнул Цезарь и вмешался в ряды солдат, большинство которых он называл по имени.

В это время Паоло Орсини уговаривал Вителлоццо отказаться от нападения на швейцарцев, которое взволновало бы весь город и успех которого был еще весьма сомнителен. Вителлоццо мрачно согласился спокойно дожидаться возвращения Паоло, если тот будет так счастлив, что ему удастся вернуться. Таким образом враждебные отряды были разделены рекой Тибром.

– Ну что вы видите теперь, едкий сатирик? – спросил иоаннит уродливого карлика, снова очутившегося рядом с ним в толпе.

– Разве вы не видите по его веселому лицу, что он говорит своей жене: «Бог с тобой до следующего свидания»? – ответил урод. – В один прекрасный день он скажет это ей, в противном случае лекарства нашей древней праматери Гекаты потеряли свою силу.

– А почему она не сопровождает его в Ватикан?

– Разве вам не известно, что доступ туда строго запрещен всем женщинам, если только верить древним рукописям, которые попы называют буллами?

– А я не говорил тебе, что донна Лукреция будет жить во дворце и, несомненно, с целым штатом дам? – резко спросил рыцарь.

– «Следовательно, тебя, Лукреция, постоянно будет желать Шестой», – ответил карлик, хихикая и потирая руки.

Процессия снова двинулась. Иоаннит пришпорил своего коня, чтобы догнать торжественный поезд, и с трудом протиснулся сквозь густую толпу, стремившуюся к площади Святого Петра.

Замок Святого Ангела погрузился в темноту, зато стали вырисовываться светящиеся очертания Ватикана.

Иоанниту было интересно взглянуть на встречу отца с сыном папы Александра с Цезарем, – но он старался держаться как можно дальше за прелатами и дворянами и, как принадлежавший к процессии, был впущен со всеми в Ватикан. Пышное шествие в стройном порядке направилось в зал Реджиа, и вошло туда в тот момент, когда папа спускался по широкой лестнице. За папой следовал бесконечный хвост, образованный из светских и духовных паломников, в золоченых мундирах, стоявших на высших ступенях иерархической лестницы, прелатов из отдаленных мест, князей, гроссмейстеров значительнейших европейских рыцарских орденов, монахов, пашей и личной стражи.

Папа обладал величием Юпитера. Его высокий рост, благородные черты лица, деспотический взгляд огненных глаз, – все характеризовало в нем благородное происхождение. При более внимательном взгляде можно было заметить, что годы уже сделали свое дело, следы горячих страстей наложили на него свой отпечаток, горе, заботы и печаль избороздили его лицо морщинами. Семьдесят лет жизни оставили свой след, но если припомнить бурную жизнь Александра, все перенесенные им испытания, горе и радости, триумфы и поражения, то можно было удивляться силе его души, с таким достоинством несшей тяготы жизни.

Процессия Цезаря моментально остановилась, и Цезарь, под руку с Паоло Орсини, выступил вперед. Он был бледен, но его глаза горели и его беспокойство передавалось Орсини, и оба представляли собой резкую противоположность серьезной, неподвижной величавости папы. В выражении лица Александра заключалось удивительное смещение разнообразных чувств. Здесь были горе и гордость, подозрительность и нежность, отцовская любовь и опасения монарха, принимающего приветствия страшного подданного, готового бороться с ним за власть.

Три золотых подушки, положенных Бурчардо на полу на определенном расстоянии перед лестницей, указывали места, где герцог должен был преклонить колени. Он быстро проделал эту церемонию, когда же он поднялся с последней подушки, церемониймейстер поднял свой жезл, и в зале воцарилась тишина.

– Я явился сюда, святейший отец, – начал Цезарь, – чтобы с благоговейной нежностью облобызать ваши ноги и выразить вам свою горячую благодарность за все почести, за все благодеяния, какими я был осчастливлен во время долгой разлуки. За эти дорогие знаки благоволения я считаю себя особенно взысканным сыном нашей святой матери-церкви и надеюсь выразить свою вечную благодарность посвящением своей жизни службе апостольскому престолу и святой коллегии.

Последовала небольшая пауза, а затем папа ответил:

– Доныне мы были вполне довольны вашими действиями и принимаем ваши слова, как залог вашей верности и постоянной преданности, которые мы неизменно будем награждать еще большими почестями. Для своего величия святейший престол не нуждается ни в землях, ни в богатствах, но, чтобы сохранить за ним признание его господства и уважения к нему, мы намерены предоставить вам силу и могущество на страх тем, кто делается тем более дерзким, чем больше милостей оказывается им!

Последние слова задели многих из присутствующих, и Цезарь бросил многозначительный взгляд на Орсини. Затем он направился поцеловать крест на туфле его святейшества. Но он получил, кроме того, еще поцелуй в щеку – честь, оказываемую почти исключительно владетельным князьям и членам святой коллегии.

После этого Цезарь знаком пригласил Орсини.

– Среди этого собрания, святой отец, нет никого, кого мог бы задеть ваш упрек, – промолвил он. – Синьор Паоло был на пути принести к вашему престолу покорность и преданность самых могущественных мятежников, когда с ним случилось несчастье.

Молодой дворянин подошел ближе и преклонил колени у ног Александра.

Последний, к величайшему конфузу церемониймейстера, немедленно поднял Паоло, целуя его в обе щеки, и воскликнул с горячностью, которая едва ли могла быть неискренняя:

– Приветствую тебя, трижды приветствую тебя, вернувшегося, как пророк Иона из пасти китовой, возлюбленный сын мой! Разве тебе не известно, что мы намеревались обнажить меч святого Петра и лично прийти к тебе на помощь? Не впервые мне было бы опоясать себя оружием. Неверные гренадские мавры – мои свидетели!

Орсини на эту милостивую речь ответил с подобающим смирением и благодарностью и, испросив затем позволение представить его святейшеству одного из своих спасателей, знаком пригласил Реджинальда. Юный рыцарь с безмолвным благоговением последовал этому приглашению.

– Мы слышали, что то был рыцарь Святого Гроба Господня, а это не он, – милостиво сказал папа. – Подойди ближе, юноша, и прими благословение Неба за христианское деяние!

– Святейший отец, я недостоин его! – смиренно преклонив колени, ответил Реджинальд.

– Тем достойнее, если ты так думаешь. Или ты только так говоришь? Но в твоем выговоре есть что-то заморское! Он, может быть, – твой земляк, Бурчардо?

– Я не знаю, считать ли его саксонцем или французом. Мне думается, святой отец, он – ни рыба ни мясо, – ответил церемониймейстер.

– Более рыба, так как я – англичанин, – сказал Реджинальд, причем его бойкость снова вернулась к нему.

– Ха, а что поделывает ваш король? – воскликнул папа. – Может быть, на этот святой праздник ты явился от него с каким-нибудь поручением? Поистине, я боюсь, что неизмеримые сокровища, собранные им, словно свинцовая гора, лягут на его мятежную душу.

– Рыцарь приехал из Феррары, святой отец, где он долго пробыл, – заметил с ударением герцог.

– Из Феррары? Как поживает добрый герцог? – спросил папа, внезапно переменив тон. – Мне думается, что раз он исторг у святого престола все свои города и земли, он мог бы почтить нас особым посольством.

– Да вот здесь имеется мессир Пьеро Бембо, – внезапно оборачиваясь, сказал Цезарь, и указал на священника, который полагал, что в толпе его не заметят. – Может быть, он уполномочен на такое поручение.

– Святейший отец, – испуганно произнес Бембо, – покорность моего повелителя вашему святейшеству так совершенна, что лишнее подтверждение ее могло бы возбудить такое же подозрение, как если бы какой-нибудь ювелир, продавая бриллиант, стал уверять, что в нем нет ни единого пузырька.

– Мессир Бембо, вы – поэт и итальянец, я же – человек простой и прирожденный арагонец, – резко произнес Александр, глубоко презиравший итальянцев. – Но мы слышали, что вас сопровождал синьор Вителлоццо ди Кастелло. Где же он?

– Он явился с тысячью ландскнехтов, чтобы получить от вас отпущение в своих грехах, – заметил с особенным ударением Цезарь. – И они принудили меня занять замок Святого Ангела моей гвардией и вывести оттуда швейцарцев и гасконцев.

– Что вы говорите? – воскликнул Александр, по-видимому, неприятно пораженный этим известием.

– Немцы – гордые люди. Вителлоццо не мог заставить их склонить свои знамена перед знаменами швейцарцев, а эти грозили нам, что будут стрелять в нас, – поспешно заявил Орсини.

– Как, и мои швейцарцы поднимают мятеж? Где Перлингер? – спросил Александр, и его мрачный взор предвещал бурю.

– Я сместил этого раба, – быстро ответил герцог, – он принадлежал к числу грабителей… в войске кривоногого короля Карла, хотел я сказать.

– Так, значит, вы не слышали, что я дал ему и его товарищам полнейшее прощение? – сказал папа.

– Может быть, к лучшему, что так случилось. В эти дни замок Святого Ангела должен быть в верных руках! – со значительным взглядом проговорил герцог. – И если припомнить странные слова, брошенные им в лагере у Фаэнцы, то, кажется, будет лучше, если он останется по ту сторону реки.

– Да ведь не сам Вителлоццо произнес эти грозные слова, а его горячность, святой отец, и крепкое вино, полный шлем которого он только что осушил тогда, – быстро вмешался герцог Гравина.

– Господа Орсини действительно – достоверные свидетели, они все были при этом. Вителлоццо выразил надежду низвергнуть ваше святейшество с престола святого Петра! – примирительным тоном произнес Цезарь.

– Ну, оставим это! – сказал папа. – А теперь, сын мой, поспеши вознести мольбы у престола святого Петра!

– Прежде, я думаю, необходимо, чтобы Орсини заставили своих друзей отойти от замка Святого Ангела, а я позабочусь о размещении своих войск. В противном случае может произойти несчастье, – сказал герцог.

– У вас много войска, Цезарь? – с видимым беспокойством спросил папа. – Мы просили вас не слишком переполнять город в эти дни, мы и без того вынуждены открыть свои старые запасные магазины, чтобы верующим в стране обетованной не было недостатка в пище и питье.

– Это главным образом вельможи из Кампаньи со своими свитами и отряд честных каталонцев, – равнодушно промолвил Цезарь.

– Послушайте, герцог, – после небольшого размышления начал папа, – мы не желаем, чтобы войска были размещены по эту сторону Тибра, и во избежание столкновений отзовем швейцарцев в Ватикан. Об остальном же кардинал Сиенский сговорится с вами.

Герцог поклонился с насмешливой улыбкой.

– Меня радует, – сказал он, принимая огорченное выражение, – что ваше святейшество дает мне в сотрудники человека, честность и прямота которого могут противостоять всем благам, какими дьявол искушал нашего Господа. Действительно, больно карать изменников. У меня до сих пор сердце кровью обливается при мысли о черной неблагодарности и измене, которые я должен был наказать в доне Ремиро, подесте, которого ваше святейшество, святая коллегия и я сам облекли высоким доверием!

– Что с ним случилось? – побледнев, воскликнул папа.

– Он осужден и четвертован, вернее, перепилен пополам, – спокойно ответил Цезарь. – Подробности же его измены я должен отложить до тайной аудиенции у вашего святейшества.

Папа был очевидно ошеломлен известием, но не выдавал волновавших его чувств.

– Такой случай не терпит отлагательства, и мы немедленно желаем выслушать ваши основания. А вы, синьор Паоло, можете тем временем возвратиться к себе и позаботиться о предотвращении всякого возмущения, приказав швейцарцам явиться сюда и заставить Вителли вернуться со своими немцами в свой лагерь.

Затем он простер руки, громко произнес благословение и, сопровождаемый герцогом и свитой, поднялся наверх.

Блестящее собрание быстро разошлось. Иоаннит подождал, пока не удалился Орсини, и поспешил, как он думал, незамеченным покинуть дворец. Но на ступенях портика он внезапно почувствовал, как кто-то осторожно дотронулся до его руки. Это был Бембо, который, тяжело дыша, пошел рядом с ним.

– О, мой высокий господин, – промолвил он, – Орсини повсюду ищут вас и желают вашего присутствия в их дворце. Мне поручено привести вас.

– Но в мои намерения вовсе не входит поселиться у Орсини, мессир Пьеро, – ответил принц. – Ты знаешь, у меня есть дело в этом городе – мой обет, привести который в исполнение во дворце жениха Лукреции Борджиа не совсем удобно. Скажи им, что я обязан выполнить священный долг своего ордена, он и в действительности священный. Моему же брату

Реджинальду скажи, что даже инкогнито мне не хотелось бы пить вино человека, который, может статься, будет моим врагом, моим соперником!

– Как, вы хотите не показываться во дворце Орсини, где мы были бы в полной безопасности? – печально протянул Бембо.

– Нет, Пьеро, тебя я не хочу лишать удобств, – улыбаясь, возразил рыцарь, – тем более что твое пребывание в этом дворце будет служить моим намерениям. Но ты можешь видеть меня, когда захочешь, свой страннический посох я думаю водрузить вон в той гостинице.

– Предубеждения вашего высочества нисколько не поколеблены? – нерешительно спросил Бембо. – О, как прекрасна эта Лукреция!.. Парис, наверное, предпочел бы ее Елене и скорее отдал бы яблоко ей, чем Венере.

– Тем больше это убеждает меня. Нет такой добродетели, нет такой низости, на которые не могла бы заставить решиться такая красота! – страстно воскликнул принц.

– Но я обязался перед вашим досточтимым отцом ни на одну минуту не выпускать вас из виду, принц, – сказал Бембо. – Где вы, там должен быть и я.

– С кем вы имеете дело: с ребенком или со взрослым человеком? – серьезно промолвил иоаннит, принц Альфонсо д’Эсте. – Если бы вы даже не пожелали воспользоваться гостеприимством Орсини, нам все равно нельзя было бы оставаться вместе, потому что в вас уже подозревают посланника моего отца. Я дал вам приказание, и ваша обязанность повиноваться без возражений. А теперь спокойной ночи!

С этими словами иоаннит направился в гостиницу, крикнув своему оруженосцу следовать за ним. Бембо тоже сел на своего мула и поехал потихоньку ко дворцу Орсини.