Текст книги "Сиротливый запад"

Картина пятая

На сцене темно. Освещена только фигура УЭЛША, зачитывающего вслух свое письмо. Почти скороговоркой.

УЭЛШ. Уважаемые Вален и Коулмен, пишет вам отец Уэлш. Сегодня вечером я уезжаю из Линейна и захотелось на прощанье написать вам несколько строчек. Проповеди читать я вам не собираюсь, да и с какой стати? Толку от них не было никакого, и сейчас не будет. Просто-напросто, обращаюсь к вам, потому что беспокоюсь за вас и вашу жизнь на этом и том свете. А до загробного мира вам не так уж и далеко, учитывая тот бесшабашный образ жизни, который вы ведете. Коулмен, я не буду говорить о злодейском убийстве, хотя оно и касается меня, как священника и человека совестливого. Убийство на твоей совести, и наступит день, надеюсь я, когда ты осознаешь содеянное и захочешь замолить свой грех. Ведь, если кто-то прошелся насчет твоей прически, это ведь никак не повод для убийства. Ну никак. Убийство и на твоей совести, Вален, как бы ты это не отрицал. И вина твоя не меньшая, ибо ты представил этот злодейский поступок, как несчастный случай, с целью овладеть отцовскими деньгами. И вина твоя более тяжкая, ведь Коулмен был в состоянии крайнего душевного волнения, а ты действовал хладнокровно и расчетливо. Похоже, я сбиваюсь на проповедь. Попробую-ка я поговорить о другом. (Пауза). Уже пора собираться в дорогу, а мысли мои крутятся и крутятся вокруг того самого злополучного дня, когда я ошпарил руки. Всякий раз, когда я испытываю приступ боли, я думаю о вас обоих. И хочу, чтоб вы знали, что я вынесу боль в тысячу раз сильнее и с улыбкой на лице, если б только это помогло вам обрести утерянные братские чувства.

Почему вы стали врагами? Что нашло на вас? В чем причина? У меня мнение такое – вы упрятали ваше братское чувство глубоко-глубоко в душе, и остались лишь злоба, ненависть и мелочная зависть. Ну, прямо пара выживших из ума старух. Только безумные старухи способны цапаться из-за пакета чипсов, газовой плиты и фигурок святых. Только помешанные способны на такое. И все-таки я уверен, что в самой глубине души вы любите друг друга, и, готов биться об заклад самым дорогим что это так, а если нет – пусть мне вечно гореть в аду. Просто вы погрязли в мелочных расчетах, а на душе у вас вечно тоска и одиночество. И нет рядом женщины, способной успокоить и ублажить вас. Конечно, встречаются на вашем пути женщины, да все не те. Так, мало-помалу, мелкие обиды перерастают в злобу, взаимную неприязнь. Стычки и обиды. А мужества сделать решительный шаг навстречу друг другу у вас не хватает. Может быть, мое письмо поможет вам сделать этот шаг? Почему бы вам обоим не составить общий список всех обид, недомолвок и недоразумений, которые копились и копились годами, и пункт за пунктом не обсудить их честно и открыто. А потом, сделав глубокий-глубокий вдох, взять и простить все друг другу. Неужели это так уж безумно тяжело? Может быть и да, а что если попробовать? Ну, не получится, так не получится, но можно утешить себя сделанной попыткой. А это уже кое-что. И, если вы не сделаете этого ради себя, может быть сделаете ради меня? Ради друга, который переживает за вас и не хочет, чтобы вы проломили друг другу головы. И для меня, священника-неудачника, это было бы самой большой победой за все мое пребывание в Линейне. Возможно, это стало бы чудом и меня причислили бы к лику святых. (Пауза). Вален и Коулмен, я верю в ваше примирение. В глубине души вы любите друг друга. Нужно лишь найти в себе смелость откликнуться на малейшее ее проявление, этой любви. А любовь есть, есть, я готов поклясться в этом всеми святыми, вместе взятыми и душу заложить. И я отдаю себе отчет в том, какой душевной смуте подвергаю себя. Шансы мизерны, ну, один на миллион, может быть, и все же я верю в вас, несмотря на все ужасы, сопутствующие вашей жизни. Ну так что, по рукам? Искренне ваш, раб божий, Родерик Уэлш.

Пауза.

УЭЛША начинает знобить.

Затемнение

Картина шестая

Дом ВАЛЕНА. Ружье снова висит на стене, на полках новые фигурки святых. Все они помечены буквой «М». КОУЛМЕН в очках сидит в кресле слева, с журналом для женщин в руках. Рядом с ним стоит стакан с самогоном. С сумкой в руках входит ВАЛЕН. Он подходит к плите, осторожно дотрагивается до нее.

КОУЛМЕН делает вид, что не замечает его.

ВАЛЕН. Решил проверить. (Пауза). Лишний раз. (Пауза). Не повредит, правда? (Пауза). Совсем маленькая проверка. Понимаешь, к чему я клоню?

Достает из сумки новые фигурки святых и аккуратно ставит их рядом с уже стоящими.

КОУЛМЕН. Какого?…

ВАЛЕН. Что?

КОУЛМЕН. Что-что?

ВАЛЕН. Ну как?

КОУЛМЕН. М-да.

ВАЛЕН. Симпатичные, правда? Как ты думаешь?

КОУЛМЕН. Да пошел ты.

ВАЛЕН. Зря ты так. Ведь хорошо смотрятся, особенно с левой стороны. Так, а нового святого Мартина поставлю сюда, чтоб стоял симметрично со старым. Один слева, один справа. Вид только у них уж больно печальный. (Пауза). А здорово у меня получается фигурки расставлять. Вот уж не знал, что во мне такой талант обнаружится. (Пауза). Сорок шесть фигурок на сегодняшний день. Столько святых, точно на небеса попаду, в царство небесное.

Достает фломастер и помечет фигурки буквой «М».

КОУЛМЕН (после паузы). Пишут вот, что в Норвегии девочка без губ родилась.

ВАЛЕН (помолчав). Для меня это уже не новость.

КОУЛМЕН. Никто ее никогда не поцелует. Какие уж тут поцелуи с голыми деснами.

ВАЛЕН. Тебе это, по-моему, тоже не грозит. Хотя губищи во какие.

КОУЛМЕН. Зато ты всех девчонок в округе перецеловал. Это уж точно.

ВАЛЕН. И не только в нашей.

КОУЛМЕН. О чем и речь. Только все это были твои тетки, а тебе самому было всего двенадцать.

ВАЛЕН. И никакие не тетки. А просто женщины.

КОУЛМЕН. Мой братец Валентайн живет в мире грез, населенном птичками, феями и длинноволосыми карликами. Ух! Населяют его и люди, и все, как на подбор.

ВАЛЕН (после паузы). Надеюсь, это не мой самогон.

КОУЛМЕН. Не твой, не твой, успокойся.

ВАЛЕН. Ну, ладно. (Пауза). Слышал новость?

КОУЛМЕН. Слышал. Ужасно, правда?

ВАЛЕН. Позор, форменный позор и больше ничего. Снять с соревнований всю футбольную команду. Это недопустимо.

КОУЛМЕН. Во всяком случае не с полуфинального матча.

ВАЛЕН. Да с любого. Можно снимать с матча отдельных спортсменов за какие-то нарушения. Но чтобы всю команду, да еще перед самой игрой. Вот слез-то будет. Бедные мамочки.

КОУЛМЕН. Да, наши соперницы повели себя нечестно. В финале должна была играть наша команда.

ВАЛЕН. Вот они финал и продуют.

КОУЛМЕН. Обязательно продуют. Если учесть, что их вратарь еще в больнице, в бессознательном состоянии.

ВАЛЕН. Уже вывели. Интенсивная терапия.

КОУЛМЕН. А может, она просто симулянтка? Чтобы нашу команду из соревнований исключили? Хоть бы она снова сознание потеряла, да и померла.

ВАЛЕН. Точно, и я того же мнения. (Пауза). Слушай, а мы, вдруг, во мнениях сошлись.

КОУЛМЕН. А ведь верно.

ВАЛЕН. Иногда получается.

Выхватывает журнал из рук КОУЛМЕНА.

А вот насчет журналов не сходимся. Я же сказал – первым читаю я.

Садится за стол и листает журнал.

КОУЛМЕН начинает кипятиться.

КОУЛМЕН (встает). Ты что, сдурел? Чуть пальцы мне не оторвал!

ВАЛЕН. Да пошел ты со своими пальцами.

КОУЛМЕН. Все равно ты его не читаешь.

ВАЛЕН. Еще как читаю. Просматриваю, по крайней мере. Что хочу, то с ним и делаю. На свои деньги купил.

КОУЛМЕН. Только женские журналы и читаешь. В «голубые» метишь, это точно.

ВАЛЕН. Пишут тут о парне из Боснии. Безрукий он, и мать недавно померла. (Что-то бормочет, затем). На жалость бьют, чтоб деньги выклянчить. Старо, как мир.

КОУЛМЕН. Но уж ты на их удочку не клюнешь.

ВАЛЕН. Просто руки завели за спину. Нашли дурачков.

КОУЛМЕН. Тебя не проведешь.

ВАЛЕН. Да и мамаша его в лучшем виде. Это точно.

КОУЛМЕН (после паузы). Любишь женские журналы, покупай «Беллу». А в этом одну чепуху печатают.

ВАЛЕН. Во, зато купон на конфеты со скидкой.

ВАЛЕН осторожно отрывает купон, а КОУЛМЕН в этот момент потихоньку достает из шкафа пакет жареного картофеля «Тейтос».

КОУЛМЕН. Чепуху печатают. Пустые статейки. Про всяких сирот увечных. (Пауза). Слушай, одолжи мне пакетик чипсов. Есть хочется.

ВАЛЕН (смотрит на него. Пауза). Ты это серьезно?

КОУЛМЕН. Ну да. Буду должен.

ВАЛЕН. Положил пакет обратно, быстро.

КОУЛМЕН. В должок. И за святых расплачусь, и за картошку. Правда.

ВАЛЕН. Положи… Положи картошку на место, слышишь?

КОУЛМЕН. Ну ладно тебе.

ВАЛЕН. Не получишь.

КОУЛМЕН. Голодный я, как волк. Беру при тебе. Честно дождался твоего прихода…

ВАЛЕН. И все равно я повторяю – нет! Ты ругал эту картошку. «Тейтос» ему, видите ли, не нравится. А сейчас совсем по-другому запел.

КОУЛМЕН. Я же вежливо прошу. Уже третий раз и очень вежливо.

ВАЛЕН. Вежливо, даже слишком. Еще раз говорю, мою картошку не трогать.

КОУЛМЕН. Это твой последний отказ?

ВАЛЕН. Самый, что ни на есть последний.

КОУЛМЕН (после паузы). Ладно, есть я ее не буду. (Пауза). Лучше разомну ее, как следует.

Мнет упаковку чипсов и запускает ее ВАЛЕНА. ВАЛЕН начинает бегать вокруг стола, пытаясь схватить брата. В это время КОУЛМЕН ухитряется достать из шкафа еще две упаковки жареной картошки и дразнит ими брата.

Отвали!

ВАЛЕН замирает на месте.

КОУЛМЕН. Отвали, а то и от этой одна труха останется!

ВАЛЕН (испуганно). Положи на место.

КОУЛМЕН. Положить на место? Я же сказал, что заплачу. Заплачу за все сразу. А ты все ни в какую.

ВАЛЕН (слезно, тяжело дыша). Такую классную еду портишь.

КОУЛМЕН. Классную, говоришь?

ВАЛЕН. Эти самые боснийцы за счастье бы посчитали такой картошки попробовать. Это же «Тейтос», не дрянь какая-нибудь.

КОУЛМЕН вскрывает один из пакетов и принимается за еду.

В это время входная дверь открывается и появляется ГЕРЛИН. Лицо у нее все в пятнах, в руке – письмо.

КОУЛМЕН. А ведь и вправду вкусная.

ГЕРЛИН (не в себе). Новость слышали?

КОУЛМЕН. Какую? Про футбольную команду?…

Видя, что КОУЛМЕН отвлекся, ВАЛЕН хватает его за шею и одновременно пытается выхватить у него из рук пакет. Оба падают на пол и, катаясь по нему, дерутся. КОУЛМЕН при каждом удобном моменте продолжает мять пакет.

ГЕРЛИН какое-то время наблюдает за происходящим, потом достает из ящика нож для разделки мяса, подходит к дерущимся братьям. Хватает КОУЛМЕНА за волосы, запрокидывает ему голову и приставляет нож к горлу.

ВАЛЕН. Ты что? Ты что делаешь?

ГЕРЛИН. Пытаюсь вас разнять.

КОУЛМЕН (испуганно). Мы уже не деремся.

ВАЛЕН (испуганно). Уже не деремся.

ГЕРЛИН отпускает КОУЛМЕНА и кладет письмо на стол.

ГЕРЛИН (с печалью в голосе). Это письмо от отца Уэлша. Вам написал.

ВАЛЕН. И что же он там интересно пишет?

КОУЛМЕН. Опять причитает, это точно.

ВАЛЕН берет в руки письмо, КОУЛМЕН выхватывает его у него. ВАЛЕН отбирает его у брата. Начинают вместе его читать. Но КОУЛМЕН отворачивается со скучающим видом.

ГЕРЛИН достает медальон на цепочке, рассматривает его.

ГЕРЛИН. Я его прочла, пока к вам шла. Какие вы оказывается любящие братья.

КОУЛМЕН (сдерживая смех). Что?

ВАЛЕН. Похожи, отец Уэлш покидает наши края.

КОУЛМЕН. Ну, что в письме? Сплошные причитания, да?

ВАЛЕН. Да. И ничего более. (Гримасничая). «Ведь если кто-то прошелся насчет твоей прически, это ведь никак не повод для убийства. Ну никак.»

КОУЛМЕН (смеется). Здорово у тебя получается.

ГЕРЛИН. Заказала вот медальон по маминому каталогу. Для него старалась. Думала, пошлю по новому адресу, если напишет. Целых четыре месяца деньги копила. Просто подарить ни за что бы не осмелилась. Со стыда бы сгорела. Все мои самогонные деньги угрохала. Лучше б прогуляла их с парнями в Каррарое. Все равно он моим никогда бы не был. Пустые надежды.

ГЕРЛИН берет нож и кромсает цепочку.

КОУЛМЕН. Такую цепочку испортила. Зря.

ВАЛЕН. Оставила бы себе. Вещь-то стоящая.

ГЕРЛИН бросает цепочку в угол.

ГЕРЛИН (шмыгая носом). Прочел письмо?

ВАЛЕН. Прочел. Чушь собачья.

ГЕРЛИН. Я-то его прочитала, чтобы про себя хоть строчку найти. Ни слова обо мне.

КОУЛМЕН. Чушь собачья, говоришь? Значит не читать?

ВАЛЕН. Время зря тратить.

ГЕРЛИН. А мне понравилось место, где он пишет, что верит в тебя. А тебе понравилось?

ВАЛЕН подбирает цепочку.

ВАЛЕН. Что-то не очень. Темное место.

ГЕРЛИН (после паузы). Отец Уэлш утопился вчера вечером на том же самом месте, где и Том Хенлон. Утром тело вытащили. Так что душа его в аду, и спасти ее можете только вы. (Пауза). Я-то его душу спасти не могу. Иначе он бы об этом написал. А я бы занялась спасением его души. За честь бы посчитала. Да вот не суждено. (Плачет). Просит он об этом ублюдков безмозглых.

Потрясенный КОУЛМЕН читает письмо. ГЕРЛИН направляется к двери. ВАЛЕН подает ей медальон.

ВАЛЕН. Не выбрасывай. Оставь себе.

ГЕРЛИН (в слезах). Да ну его к черту. Забрось его куда подальше. (Выходит). Разговор окончен!

После ухода ГЕРЛИН ВАЛЕН садится в кресло и рассматривает цепочку. КОУЛМЕН дочитывает письмо, кладет его на стол и садится в кресло напротив.

ВАЛЕН. Прочел?

КОУЛМЕН. От начала до конца.

ВАЛЕН (после паузы). Печальный конец.

КОУЛМЕН. Очень. Дальше некуда.

ВАЛЕН (после паузы). Ну что, попробуем образумиться? Начнем жить в мире?

КОУЛМЕН. Давай.

ВАЛЕН. Попытка не пытка.

КОУЛМЕН. Вот именно.

ВАЛЕН (после паузы). Бедный отец Уэлш, Уалш, Уэлш.

КОУЛМЕН. Уэлш.

ВАЛЕН. Ну да, Уэлш. (Пауза). Интересно, почему он решился на такое?

КОУЛМЕН. Наверное, расстроило его что-то. И очень сильно.

ВАЛЕН. Скорее всего. (Пауза). А цепочка-то дорогая. (Пауза). Отдадим в следующий раз. А то она сейчас не в себе.

КОУЛМЕН. Вот-вот. Еще как не в себе. Как же она больно за волосы меня дернула.

ВАЛЕН. Сочувствую.

КОУЛМЕН. Было очень больно.

ВАЛЕН (после паузы). Главное, насчет этой картошки перестать цапаться. Это для начала.

КОУЛМЕН. Согласен.

ВАЛЕН. Точно?

КОУЛМЕН. Точно.

ВАЛЕН. Тяжелое будет дело. Очень тяжелое.

КОУЛМЕН (после паузы). А звали его «Родерик». Заметил?

ВАЛЕН (фыркая). Заметил.

КОУЛМЕН (после паузы. С серьезным видом). Только без смеха.

ВАЛЕН кивает. Оба делают серьезный вид.

Затемнение

Картина седьмая

В комнате прибрано. Письмо УЭЛША прикреплено к основанию распятия.

Входят, одетые в черное ВАЛЕН и КОУЛМЕН. Они вернулись с похорон Уэлша. В руках КОУЛМЕНА небольшой полиэтиленовый пакет, наполненный пирожками с мясом и слоеными пирожками. КОУЛМЕН садится за стол. ВАЛЕН открывает коробку из-под печенья и достает из нее бутылку самогона.

ВАЛЕН. Вот так вот.

КОУЛМЕН. М-да. Отец Уэлш покинул нас.

ВАЛЕН. Веселенькое дело.

КОУЛМЕН. Это точно. Особенно, когда в землю священника закапывают.

КОУЛМЕН высыпает в миску содержимое пакета.

ВАЛЕН. Целый пакет. Куда столько?

КОУЛМЕН. А тебе что, жалко?

ВАЛЕН. Да нет.

КОУЛМЕН. На двоих же, быстро уговорим.

ВАЛЕН. На двоих?

КОУЛМЕН. Ну конечно.

ВАЛЕН. Вот не ожидал.

Съедают по пирожку.

А слоеные-то ничего.

КОУЛМЕН. Очень даже ничего.

ВАЛЕН. Какие в католической церкви пирожки слоеные пекут. Кто бы мог подумать. Это у них получается лучше всего. А с мясом тоже неплохие. Хотя покупные скорей всего. (После паузы). Слушай, давай выпьем по стаканчику самогона. Угощаю.

КОУЛМЕН (ошарашенный). Давай. Приятно, когда тебя угощают.

ВАЛЕН. Угощаю, угощаю.

ВАЛЕН наливает самогон в два стакана. Один – большой, другой поменьше. Поразмыслив, большой ставит перед братом.

КОУЛМЕН. Благодарю. Вот и сами поминки устроили. Скромные, зато сами.

ВАЛЕН. Что верно то верно.

КОУЛМЕН. А помнишь, как в детстве мы натягивали над нашими кроватями одеяло. Настоящее укрытие получалось. И объедались хлебом с вареньем.

ВАЛЕН. Это ты с Миком Даудом укрытие устраивал. А меня вы к себе не пускали. А стоило мне голову просунуть, ты «раз» меня ногой по голове. Как сейчас помню.

КОУЛМЕН. Мик Дауд, говоришь? Память ни к черту. А я думал, что мы с тобой прятались.

ВАЛЕН. Половину детства моя голова под твоими ногами оказывалась, почему-то. А помнишь, как на один мой день рождения, ты прижал меня к полу, уселся на меня и начал пускать на меня слюну, тягучую такую? И все пускал, пускал, пока все лицо ею не покрылось.

КОУЛМЕН. Помню, еще как. Только это не нарочно получилось. Я все пытался ее проглотить, да все никак.

ВАЛЕН. И это на мой день рождения.

КОУЛМЕН (после паузы). Ну прости меня, прости за слюни, за голову. Ради отца Уэлша.

ВАЛЕН. Прощаю.

КОУЛМЕН. Хотя, как-то раз в детстве, ты ронял мне на голову камни, и довольно увесистые. Как раз, когда я спал.

ВАЛЕН. Это в отместку.

КОУЛМЕН. В отместку или нет, все равно кошмарное дело. На голову малышу падают камни, ужас. И потом, как можно было мстить через неделю после того, как тебя обидели. Мстить надо сразу, тут же.

ВАЛЕН. Искренне прошу прощения за этот случай.

Пауза.

До сих пор голова плохо работает, да, Коулмен?

КОУЛМЕН смотрит на ВАЛЕНА секунду-другую и улыбается. ВАЛЕН тоже улыбается.

ВАЛЕН. Да, непростое это дело, прощения просить. Тут отец Уэлш был не так уж не прав.

КОУЛМЕН. Надеюсь, он ада миновал. Сразу в царствие небесном очутился.

ВАЛЕН. Я тоже на это надеюсь.

КОУЛМЕН. Или в чистилище, в худшем случае.

ВАЛЕН. Хотя, в аду он с Томом Хенлоном может пообщаться. По крайней мере.

КОУЛМЕН. Все-таки знакомый.

ВАЛЕН. Ну да. И этот парень из фильма «Смит и Джонс».

КОУЛМЕН. Думаешь, он в аду?

ВАЛЕН. Конечно. Сам отец Уэлш так сказал.

КОУЛМЕН. Блондин.

ВАЛЕН. Нет, другой.

КОУЛМЕН. Тот второй тоже хорошим парнем был.

ВАЛЕН. Лучше не бывает.

КОУЛМЕН. Таким, как они, прямая дорога в ад. Я-то скорее всего, в рай попаду, хоть и продырявил голову бедному папочке. Если, конечно, буду постоянно на исповедь ходить. На то я и католик. Прострелил отцу голову и хоть бы что.

ВАЛЕН. Я бы не сказал.

КОУЛМЕН. Ну пусть это имеет значение, но самую малость.

ВАЛЕН (после паузы). А что, Герлин на похоронах все глаза выплакала, да?

КОУЛМЕН. Да.

ВАЛЕН. Бедняжка. А ее мамаша два раза с озера ее уводила. Еле-еле оттащила с того места, откуда отец Уэлш в воду бултыхнулся.

КОУЛМЕН. Похоже, она отца Уэлша недолюбливала.

ВАЛЕН. Похоже. (Берет в руки цепочку). Ни в какую не хотела цепочку забрать. Даже слышать о ней. Пусть рядом с письмом будет.

Прикрепляет цепочку к кресту, так что сам медальон оказывается поверх письма. Письмо осторожно разглаживает.

Если ей лучше не станет – попадет в руки психиатров, и надолго.

КОУЛМЕН. Время лечит.

ВАЛЕН. Печальная история, правда?

КОУЛМЕН. Еще какая. (После паузы. Передернув плечами). Что делать.

Съедает еще один слоеный пирожок.

ВАЛЕН, вспомнив что-то, шарит в карманах куртки, достает две фигурки святых, ставит их на полку, снимает с фломастера колпачок и по привычке намеревается пометить фигурки, но раздумывает.

А пирожки-то что надо. Кажется, я вхожу во вкус. Надо почаще на похороны ходить.

ВАЛЕН. На свадьбах их тоже подают.

КОУЛМЕН. Да ну? Кто тут у нас следующий под венец идет? Все думали, что Герлин. Девчонка-то – высший класс. Но после всей этой истории она теперь не скоро замуж выйдет.

ВАЛЕН. А, может, я следующий? Чем не жених? Видел, как монашки на меня сегодня пялились?

КОУЛМЕН. Да кто за тебя пойдет? Даже та безгубая из Норвегии нос отвернет.

ВАЛЕН (после паузы. Сердито). Обижаешь ты меня, но я терплю… Отец Уэлш завещал запастись терпением. Буду терпеть и прощать.

КОУЛМЕН (искренне). Ой, извини. Извини. Сорвалось с языка.

ВАЛЕН. Ничего страшного, если не нарочно.

КОУЛМЕН. Не нарочно, не нарочно. Хотя и ты меня обидел, когда насчет моей головы прошелся. А я даже и не заикнулся.

ВАЛЕН. Извини, я был неправ.

КОУЛМЕН. Мог и не извиняться, ладно уж. А я для тебя последний слоеный пирожок приберег.

ВАЛЕН. Он твой, они мне что-то не очень.

КОУЛМЕН кивает в знак благодарности и принимается за пирожок.

ВАЛЕН. А монашки сегодня были, глаз не оторвешь, правда?

КОУЛМЕН. Хороши девчонки.

ВАЛЕН. Они, наверное, отца Уэлша по колледжу знали.

КОУЛМЕН. Я бы пообжимался с той, что наверху стояла, и с той что внизу. С удовольствием. Только не с толстухой, что сзади стояла.

ВАЛЕН. Да, страшная, дальше некуда. И, похоже, сама об этом догадывается.

КОУЛМЕН. Был бы там наш папаша, точно наорал бы на них.

ВАЛЕН. И что он все время кричал на монашек? Как ты думаешь?

КОУЛМЕН. Понятия не имею. Наверное, в детстве от них натерпелся.

ВАЛЕН. Если б ты мозги ему не вышиб, сейчас бы и спросили.

КОУЛМЕН сурово смотрит на брата.

ВАЛЕН. Ладно, ладно, молчу. Скажу только одно, тихо и внятно: вина в смерти папаши лежит на тебе. В основном.

КОУЛМЕН (после паузы). Да, на мне. Полностью на моей совести. Я совершил преступление и очень об этом сожалею.

ВАЛЕН. А я сожалею о том, что вынужден подводить черту под твоей жизнью. И постараться пробудить в тебе совесть. Конечно, я бы мог отправить тебя в тюрьму, но не сделал этого. И не из жалости, а из боязни остаться в одиночестве. Я бы скучал по тебе. (Пауза). Начиная с этого дня… начиная с этого дня, половина дома со всем его имуществом снова твоя.

Тронутый словами брата, КОУЛМЕН протягивает ему руку. Братья смущенно обмениваются рукопожатием.

Пауза.

Еще в каких-нибудь грехах каяться будешь? Много их у тебя?

КОУЛМЕН. Не сосчитать. (Пауза). Прости, что картошку твою испортил.

ВАЛЕН. Прощаю. (Пауза). А помнишь как мы мальчишками проводили каникулы в Леттермаллене, и ты оставил свой фургон под дождем. Весь мокрый был, а потом пропал. Мама с папой в один голос: «А, это индейцы его украли.» Да никакие это были не индейцы. Это я его в море сбросил. С утра пораньше.

КОУЛМЕН (после паузы). А он мне не очень-то и нравился.

ВАЛЕН. В этом-то и дело. Прости.

КОУЛМЕН (после паузы). А слюни я на тебя напускал нарочно. На твой день рождения. Так хотелось глаза тебе залепить. (Пауза). Прости меня.

ВАЛЕН. Прощаю. (Пауза). Как-то раз Морин Фолен попросила меня передать тебе, что хотела бы пригласить тебя на фильм в «Кладдах Палас», а заодно и в ресторан, и все за ее счет. И по тону ее голоса я решил, что ты обещал пойти с ней. А я взял и промолчал. Просто так, из вредности.

КОУЛМЕН. Не велика потеря. Губы тонкие, как у призрака, а прическа – ну вылитая обезьяна. Причем рыжая.

ВАЛЕН. Но ведь ты обещал.

КОУЛМЕН. Обещал не обещал, какая теперь разница. Тут и каяться не в чем. Ладно, моя очередь. Играем дальше.

ВАЛЕН. Дальше, это как?

КОУЛМЕН (поразмыслив). Помнишь игру в шарики? «Кер-Планк» называлась?

ВАЛЕН. Еще как помню.

КОУЛМЕН. Так вот, шарики украла не Лайем Хенлон, а я. Все до одного.

ВАЛЕН. А зачем они тебе были?

КОУЛМЕН. А зачем они тебе были?

КОУЛМЕН. А я пошел на озеро в Гэлуэй и запускал ими в лебедей. Здорово было.

ВАЛЕН. Оставил меня без игры. Без шариков – не то. А игра-то была общая. Так что плюнул ты в свой колодец.

КОУЛМЕН. Знаю, знаю и прошу прощения. Теперь твоя очередь. (Пауза). Что-то ты замешкался. А помнишь дебилов, которые твои комиксы в костер побросали? На самом деле это я сделал. А обвинил их, все равно они безответные.

ВАЛЕН. Интересные были комиксы. «Человек-паук» назывались. Здорово в них человек-паук с доктором-осьминогом сцепился.

КОУЛМЕН. Виноват, прости. Твоя очередь. (Пауза). Или вспомнить нечего?…

ВАЛЕН. Да ну тебя!..

КОУЛМЕН. А помнишь, как Пато Дули отделал тебя? Ему было всего двенадцать, а тебе уже двадцать. А за что, тебе и до сих пор невдомек. Я ему сказал, что ты обозвал его покойную мамашу волосатой проституткой.

ВАЛЕН. Да не чем-нибудь, а зубилом! Чуть глаз не выбил!

КОУЛМЕН. Наверное, Пато любил свою мать, не иначе. (Пауза). Прости, если можешь.

КОУЛМЕН рыгает.

ВАЛЕН. Ну и звуки!

КОУЛМЕН. Ну, что еще вспомнишь?

ВАЛЕН. Пописал я один раз в кружку, из которой ты пиво пил. А самое смешное то, что ты и разницы не почувствовал.

КОУЛМЕН (после паузы). А сколько мне было?

ВАЛЕН. Семнадцать, точно. Помнишь, мы целый месяц в больнице с гландами провалялись? Да, в тот месяц. (Пауза). Прости меня.

КОУЛМЕН. А я прикладываюсь к твоему самогону уже десять лет. Полбутылки выпиваю и доливаю воды. Так что вкуса настоящего самогона ты с восемнадцати лет не чувствуешь. А настоящий-то – это восемьдесят три градуса.

ВАЛЕН (прикладывается к стакану. После паузы). Но вину за это ты ведь чувствуешь?

КОУЛМЕН. Конечно, прости меня. (Бормоча). Пришлось мочу пить, да не чью-нибудь, а именно его. Вот черт…

ВАЛЕН (сердито). Значит просишь прощения, точно?

КОУЛМЕН. Прошу, прошу! Прошу, черт меня побери! Ты что не расслышал?!

ВАЛЕН. Вот и хорошо, хотя прозвучало не очень искренне.

КОУЛМЕН. Да пошел ты, если ты… Ладно, молчу, молчу. (После паузы). Прости, что разбавлял твой самогон целых десять лет. Прости.

ВАЛЕН. Совсем другое дело. (После паузы). Чья очередь каяться, твоя или моя?

КОУЛМЕН. Пусть будет твоя.

ВАЛЕН. Спасибо. А помнишь, как один раз Элисон О' Хулиген вышла на спортплощадку с ручкой во рту, а на следующий день вы собирались с ней на танцы? Так толкнул ее локтем я, так, что ручка острым концом в гланды ей и вонзилась. А когда она вышла из больницы, то была уже помолвлена с врачом, который выдернул эту дурацкую ручку, а на тебя смотрел, как на пустое место. Помнишь?

КОУЛМЕН. Еще как помню.

ВАЛЕН. Это не был несчастный случай. Я все подстроил. Из ревности. Исключительно.

Пауза. КОУЛМЕН запускает в ВАЛЕНА пирожком с мясом и пробует ухватить его за шею. ВАЛЕН увертывается.

Прости меня! Прости меня! (Указывая на письмо). Отец Уэлш! Отец Уэлш!

ВАЛЕН отбегает от стола. КОУЛМЕН стоит напротив него, кипя от злости.

КОУЛМЕН. Чтоб тебя!

ВАЛЕН. Спокойно.

КОУЛМЕН. Я же любил Элисон! Мы бы сейчас могли быть мужем и женой, если бы не эта гребаная ручка!

ВАЛЕН. А то что она ее сосала, да еще с заостренного конца? Сама приключений искала!

КОУЛМЕН. И нашла с твоей помощью! Она же могла умереть!

ВАЛЕН. Прости меня. Ну, прости. А зачем пирожками бросаться. Они денег стоят. Нам нужно держать себя в руках, успокоиться. А ты раз, и сорвался. Из-за тебя душа отца Уэлша в ад попадет, и гореть ей там синим пламенем.

КОУЛМЕН. Оставь его душу в покое. Чуть не угробил бедную девочку, а теперь «успокойся» да «успокойся».

ВАЛЕН. Да сколько воды с тех пор утекло, и к тому же я попросил прощения. От всего сердца. (Усаживается). Все равно глаза у нее косые были.

КОУЛМЕН. Ничего подобного! Глаза у нее были – каких поискать!

ВАЛЕН. Все равно какие-то чудные.

КОУЛМЕН. Красивые карие глаза.

ВАЛЕН. Ну ладно. (Пауза). Теперь твоя очередь. Не упусти шанс. Ну, вперед. Уделай меня.

КОУЛМЕН. Уделать тебя?

ВАЛЕН. Именно.

КОУЛМЕН задумывается на секунду, слегка улыбается и снова садится за стол.

КОУЛМЕН. Лучше промолчу.

ВАЛЕН. Похоже, успокоился.

КОУЛМЕН. Спокоен, как никогда. А покаяться – хорошее дело.

ВАЛЕН. Еще какое хорошее. Вот рассказал про ручку и буду теперь спать, как ангел.

КОУЛМЕН. На душе легче стало?

ВАЛЕН. Совсем легко. (Пауза). А ты просить прощения еще будешь?

КОУЛМЕН. Буду. И еще как буду.

ВАЛЕН. Серьезный проступок? Вроде истории с ручкой? Хотя, какая разница.

КОУЛМЕН. Не такой серьезный, но все-таки. Помнишь, мы все думали, что именно Мартин Хенлон отхватил уши бедному Лэсси.

ВАЛЕН (уверенным тоном). Но не ты же. Ни за что не поверю.

КОУЛМЕН. Это был не Мартин.

ВАЛЕН. Значит ты, больше некому. Лучше дела не придумал.

КОУЛМЕН. Потащил я его к нашему ручью. В одной руке ножницы, в другой поводок. Выл он отчаянно, пока я свое дело делал. А потом он свалился замертво и ни единого звука не издал. Ни единого.

ВАЛЕН. Да вранье это. Чистое вранье. Мы так не договаривались. Говорить надо только правду. А к истории с Лэсси ты никакого отношения не имеешь. Любого спроси.

КОУЛМЕН (после паузы). Тебе что, нужно доказательства представить?

ВАЛЕН. Именно. Что именно ты отхватил уши моему псу. И побыстрей.

КОУЛМЕН. Побыстрей не получится.

Он медленно встает, семенит в свою комнату и закрывает за собой дверь.

ВАЛЕН терпеливо ждет, выдавливая из себя смешок.

Возвращается КОУЛМЕН, неся слегка промокший бумажный пакет коричневого цвета. Останавливается около стола, медленно открывает пакет и достает из него мохнатое собачье ухо. Кладет его на голову ВАЛЕНА. Достает второе ухо и, выдержав паузу, водружает его на первое, кладет пустой пакет на стол, разглаживает его и садится в кресло слева. ВАЛЕН, ошарашенный, стоит, не моргая. Наклоняет голову, и уши соскальзывают на стол. Смотрит на них. КОУЛМЕН уходит, возвращается с фломастером, кладет его на стол.

КОУЛМЕН. А вот твой фломастер. Можешь пометить буквой «М», как обычно. (Садится в кресло). Ну, что тут скажешь? Отрезал я уши псу. Прости, если можешь. Прошу прощения от всей своей гребаной души. Каяться так каяться.

Ухмыляется. ВАЛЕН встает, тупо смотрит на брата, подходит к стоящему справа буфету и, повернувшись спиной к КОУЛМЕНУ, достает кухонный нож.

В это же время КОУЛМЕН снимает со стены ружье и возвращается на свое место.

ВАЛЕН поворачивается с ножом в руках. КОУЛМЕН направляет на брата ружье.

ВАЛЕН, сникнув на мгновенье, собирается с духом и медленно приближается КОУЛМЕНУ. Замахивается ножом.

КОУЛМЕН (удивленно и слегка испуганно). Вален, ты что задумал?

ВАЛЕН (тупо). Да прирезать тебя, больше ничего.

КОУЛМЕН. Положи нож на место, ну.

ВАЛЕН. Ну уж нет, сначала башку тебе отхвачу.

КОУЛМЕН. У меня ружье. Ты что, слепой?

ВАЛЕН. Мой бедный Лэсси. Мухи за всю жизнь не обидел.

ВАЛЕН приближается к КОУЛМЕНУ настолько близко, что дуло ружья упирается ему прямо в грудь. Замахивается ножом.

КОУЛМЕН. А ну перестань.

ВАЛЕН. Ладно, твоя взяла…

КОУЛМЕН. Вспомни о душе отца Уэлша. Отец Уэл…

ВАЛЕН. Да ну ее в задницу! Отхватил уши моему псу, а теперь о душе заговорил! Да еще о чужой.

КОУЛМЕН. Так это было год назад. Жить по-новому мы тогда и не собирались.

ВАЛЕН. Прощайся с жизнью, выродок!

КОУЛМЕН. И ты прощайся с жизнью тоже. Я не промахнусь.

ВАЛЕН. А мне плевать, понял?

КОУЛМЕН (после паузы). Э-э-э, минуточку, минуточку…

ВАЛЕН. Что еще?

КОУЛМЕН. Посмотри на ружье. Видишь, куда я дуло направляю?

КОУЛМЕН отводит дуло от груди ВАЛЕНА и направляет его прямо на плиту.

ВАЛЕН (после паузы). Отведи дуло от плиты, ну.

КОУЛМЕН. Ни за что. Давай, режь меня. Но и от твоей плиты ничего не останется.

ВАЛЕН. Да ты что? Я за нее триста фунтов выложил.

КОУЛМЕН. То-то и оно.

ВАЛЕН. Опусти ружье. Так нечестно.

КОУЛМЕН. А ты нож, слюнтяй паршивый.

ВАЛЕН. Целится в плиту – это не по-мужски.

КОУЛМЕН. А мне без разницы. Убери нож, я сказал.

ВАЛЕН. Ты… Ты…

КОУЛМЕН. Ну кто?

ВАЛЕН. Кто?

КОУЛМЕН. Да.

ВАЛЕН. Ты вообще не человек, вот кто ты.

КОУЛМЕН. Убери нож, ты, плакса. И успокойся. Понял?

ВАЛЕН (после паузы). Ладно, твоя взяла.

КОУЛМЕН. Вот и отлично.

ВАЛЕН делает шаг в сторону, кладет нож на стол, садится и нежно поглаживает собачьи уши.

КОУЛМЕН по-прежнему держит плиту на прицеле. Медленно покачивает головой.

КОУЛМЕН. Поднять нож. И на кого? На родного брата. В голове не укладывается.

ВАЛЕН. А ты поднял нож на моего пса и ружье на родного отца. И не просто поднял.

КОУЛМЕН. Просто невероятно. Поднять нож на меня.