Текст книги "Ящик с проклятием"

13. Старая тропа

По этой дороге он мог пройти с закрытыми глазами. Том Роксбург легко шагал по лесу, сверяясь только с собственным разумом.

Тропа была неявной, но чёткой: ровная борозда из древней почвы, что тянулась от большого дома к охотничьим угодьям. Время от времени он находил под ногами римскую глиняную посуду, которую земля и время сделали гладкими, как старое мыло.

Поместье было старым, а значит, и тропа – потому она и приглянулась егерю.

Роксбург был неопрятным и жилистым и сейчас обливался по́том, шагая в потрёпанном костюме и вощёной хлопчатобумажной рубахе. Старые татуировки, похожие на синяки, выглядывали из-под воротника и манжет: волнистые линии на яремной вене, кресты на костяшках и ласточки за большими пальцами, их крылья повторяли изгиб ладони.

Он прошёл мимо папоротника, сшибая палкой новые ростки. Его терьеры, Ланди и Бискай, безмолвно преследовали хищников где-то в зарослях, сосредоточившись на запахе. Он всегда держал паттердейлов, но эти псы храбростью превосходили всех остальных. Неделю назад Бискай загнал в угол барсук, и Ланди мгновенно бросилась на выручку подруге. Терьеры разорвали бы зверя на части, если бы егерь не отогнал их лопатой.

Водя языком по пустым дёснам, он всё выглядывал собак. В просвете в листве мелькнула Бискай, сжимая что-то в пасти. Глаза покалывали иголки закатного солнца, что пронизывало зелёный навес; егерь прищурился, но не смог рассмотреть, что же добыла собака.

Он набил себе под губу ещё немного табака, высосал из него густой сок и сплюнул. Вот же засада, потом придётся выковыривать кровавое месиво из зубов терьеров, пока по радио бубнят прогноз погоды.

Посмотрев вниз, он увидел, что земля под ногами взбита оленьими копытами, и переложил ружьё в другую руку.

Егерь мечтал обойтись без стрельбы, но знал, что надеется зря: в воздухе стоял свежий животный запах, от которого по коже бежали мурашки, – так, как на морозе пахнет горячей кровью.

И пока собаки крались среди теней, старый егерь продолжил шагать, дыша в ритме леса, прямиком к охотничьим угодьям и секрету, который защищал все эти годы.

14. Ворон

Марио отпустил Сепа пораньше. Магазинчик к вечеру притих, да и с уборкой они уже почти закончили.

– Конечно, иди, – сказал здоровяк, придерживая ставни, чтобы Сеп мог под них поднырнуть. – Очень странно, что все холодильники разом перестали работать, но я и сам тут управлюсь. А ты иди. И помни, мой Сеп: дружить всегда трудно; иногда нужно немного усмирить свою гордость.

Сеп ничего не ответил. Марио потрепал его по голове и рассмеялся.

– Придёшь завтра днём, поможешь вымыть холодильный склад?

– Не знаю. Мне ещё заявление дописывать…

– Ну ничего, – покачал головой Марио. – Сам сделаю.

– Нет-нет, я приду, извини. Заявление подождёт.

Марио просиял.

– Спасибо, мой Сеп. Ты хороший парень. Помнишь, какой код у склада?

– Э… ну…

– Особый день для Марио и Греции, – захохотал ветеринар. – Ты помнишь что угодно, но не это! А теперь поспеши, надвигается шторм – и постарайся не столкнуться по пути с жирдяем. Если пристанет, бей первым.

Грек отпустил ставни, и те с грохотом опустились вниз.

Сеп закатил глаза, но оставил наушники в сумке и не снял доску со спины. Музыка и скрежет колёс наполняли голову звуками, «ослепляли» здоровое ухо, а он не хотел попасть впросак, если Дэниелс его правда где-то поджидает.

Вдобавок теперь, на улице, не на шутку разнылся зуб.

Сеп посмотрел на небо. Облака были слишком густыми и заслоняли звёзды, не говоря уже о комете. Всё-таки интересно, не она ли наполняла его голову космической агонией?

Уличные фонари на материке сияли, словно разбросанные по тёмному бархату драгоценности. Сепу хотелось в колледж, на свободу, и дурацкий пункт в заявлении, эта… чушь собачья, не сможет ему помешать. Он свернул на узкую полоску пляжа, подальше от главной улицы и обычных промысловых мест Дэниелса, с каждым шагом всё глубже уходя в собственное сознание.

Желчь разлилась в животе.

Остальные так запросто явились к нему, расселись в его магазине, стали упрекать – в чём? В своей глупой паранойе? Надо завтра найти Аркла, пусть передаст им, чтобы шли подальше, – пусть сами за привидениями гоняются, раз делать нечего.

Сеп миновал небольшие червячные компостеры, что походили на связки спагетти, разбросанные среди торчащих рёбер старого прибоя. Соль медленно с шипением сползала по скалам, залив полнился звоном качающихся снастей на мачтах, песок отливал серебром, по мере того как земля постепенно отворачивала свой лик от солнца.

Сеп вспомнил свою мать – как мало она ест, как спит в кресле, какая у неё серая восковая кожа. В прошлый раз мама так выглядела, когда лечилась на материке. Образы застучали по мозгу, как градины по железной крыше. Сеп тряхнул головой и покрутил поролон на наушниках.

Он подумал о ящике для жертвоприношений, как похоронил внутри свои угрызения совести. Столько лет прошло, но стоило Лэмб произнести заветные слова, как живо вспыхнули яркие воспоминания, накатили те же эмоции.

– Нет, – вслух сказал Сеп. – Она больше не заболеет. Больше нет.

Внезапно запульсировал зуб, боль прокатилась через всю голову к глухому уху. Запах сырости и земли тревожил память, как подошвы обуви – дорожную пыль. Сеп принюхался.

Вдруг камень подле его ноги зашевелился.

Сеп отшатнулся и навзничь упал в ручей. Джинсы мгновенно промокли. Краб, похожий на валун с острыми конечностями и шипастой кожей, медленно развернулся; его жвала вращались, он балансировал на кончиках огромных ног, предупреждающе выставив вперёд клешни.

Сеп застыл.

Откуда краб тут взялся? Сейчас лето, слишком жарко. Это зимой они копошатся тут, точно крысы, а летом им положено держаться под водой. Даже по ночам.

Тварь замерла на краю прибоя, белая пена бурлила вокруг её лап.

В прошлом году крабы изрядно кого-то потрепали. Местные ребятишки едва начинали ходить, как их уже учили – не попадайся крабам в клешни, не отпустят. А вот туристы вечно подбирались слишком близко, желая поймать хороший кадр или просто повыпендриваться перед друзьями. За год до рождения Сепа крабы убили маленького мальчика, который упал с пирса.

Чудище мучительно медленно уползло в воду, и Сеп рванул прочь. Сердце колотилось в груди, наушники хлопали по шее. Он пронёсся вверх по холму и по безмолвным улицам до самого дома, где с грохотом захлопнул за собой дверь. Тело буквально сводило от ужаса.

Сеп выдохнул, пощёлкал кнопки плеера и позволил запахам родного дома прогнать страх. Мир снова стал нормальным, безопасным.

На тумбочке шипел телевизор, мама, по-прежнему в униформе, спала на диване, а на полу стояла тарелка с нетронутой курицей. Сеп подсунул подушку под голову матери и выкинул ужин. Затем налил стакан воды и поставил рядом с креслом. Укрыл маму одеялом, взял пульт и попытался переключить канал.

Увы, везде было одно и то же: шипение статики и «снег» на экране, что наполнял темноту призрачным светом. Сеп выдернул шнур из розетки.

У себя в спальне он пробрался по захламлённому полу и развернул телескоп к окну. Пелена облаков закрывала небо пуховым одеялом, и Сеп так ничего и не разглядел.

Ещё долго после того, как храп мамы утих, он лежал без сна и смотрел, как растут тени в синеве его спальни. В доме было тихо, если не считать привычных щелчков и звона труб в оседающем здании. Сквозь щель в занавесках прямо на ноги сочился молочный свет. Сеп передвинул ноги. Перевернул подушку. Повернулся на другой бок.

Перед глазами всё стояло встревоженное зубастое лицо Аркла. Интересно, вспомнили ли остальные, что это и был их любимый столик у Марио? Сели ребята туда случайно или намеренно? Сам-то Сеп вспомнил то лето, как они все вместе торчали в магазинчике и ели фирменную пиццу, остывая после гонок на велосипедах.

Ребята, похоже, искренне тревожились. И так странно, что мама именно сегодня впервые за четыре года упомянула Аркла и Лэмб – и они в тот же день появились на пороге.

Сеп тряхнул головой и подумал о заявлении в колледж – шансе на долгожданный побег из Хилл Форда. Но неожиданно пришёл образ: мама в больничном халате, её везут на коляске в театр, а роба очерчивает исхудавшие колени. Сеп зажмурился, но картинка упорно не желала исчезать.

Сеп всё лежал, то включал, то выключал плеер, а мысли путались на липкой кромке сна. Вдруг одна минута задержалась дольше остальных. Мир замедлил ход, кровь прилила к здоровому уху. Сеп открыл глаза и увидел, что тени стали гуще. Проехала машина, разрезая светом фар темноту комнаты.

Отголосок старого позабытого страха разлился по венам, и Сеп резко сел в кровати. Он будто вернулся в детство; так же вглядывался в черноту, так же мысленно ощупывал углы дома, словно пробуя зуб языком. Где-то на грани тишины пульсировал звук, похожий на биение его собственного сердца.

Он тут не один.

Что-то притаилось по ту сторону окна, хладнокровно и терпеливо наблюдало за Сепом – так, как ящерица выслеживает муху.

По занавескам скользнула тень.

– Это не может быть шкатулка, – вслух заявил Сеп, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле, затем встал и резко отдёрнул шторы.

На него уставилось три пары чёрных блестящих глаз.

Сеп рассмотрел ворон. Ужасные клювы касались стекла, крылья топорщились, лунный свет отливал на перьях чёрным, синим и пурпурным, а когда вороны встретили взгляд Сепа, его словно окатило ледяной волной. Он стиснул зубы, щёлкнул задвижкой и с силой распахнул окно. Птицы беззвучно взлетели в ночь.

15. Кости

Едва войдя в загон, Роксбург понял: что-то неладно. И не потому, что исчезли олени. Исчезло вообще всё живое.

Тому, кто десятилетиями дружит с лесом, скрип и треск шевелящейся кожи мира знаком не хуже собственного голоса. Но сегодня вокруг царила тишина: безжизненная земля, застывшие деревья, пустой холодный воздух без единого звука птичьих песен. Так что егерь сидел неподвижно, пока не наступила ночь, смотрел, как солнце покидает небо, – и ждал.

Вдруг его глаза вспыхнули в темноте. Что-то появилось на поляне. Ощущение было, как будто он попал в луч фонарика. Егерь сплюнул из щелей в зубах густую слюну с табаком и ощутил вкус собственного страха.

В молодости Роксбургу довелось сражаться на войне, смысла которой он не понимал. Как разведчику ему приходилось ползать сквозь насекомых и пауков по малайским джунглям, пока вода с листьев капала на шлем, следить в треснувший бинокль, как по-кошачьи беззвучно подкрадывается Армия освобождения. Однажды он присел на корточки, веря, что зелёный полог его скроет. Но вдруг пуля чиркнула по пятке ботинка, и Роксбург нырнул в воронку от снаряда прежде, чем успел вздохнуть, тело двигалось быстрее мыслей.

Снайпер игрался с ним весь день напролёт – то расщепит кору прямо над головой, то поднимет фонтанчик пыли под ногами. Роксбург казался себе муравьём под лупой; он едва не варился заживо, потрескавшиеся губы жгло. Дождавшись, когда огромное оранжевое солнце скроется за деревьями, разведчик уполз прочь на животе, прячась от лунного света в ямах, где шевелились ядовитые змеи.

В казарме командир выдал ему новые ботинки, флягу с водой и отправил обратно – по тому же маршруту, в ту же канаву. И по дороге туда Роксбург понял, что означает страх – не когда ты вздрагиваешь от внезапного шума, а настоящий, первобытный страх, – когда инстинкт жёлтыми зубами пережёвывает твой разум.

До сих пор, сорок лет спустя, он иногда вскакивал с кровати, пройдя во сне тот путь. Будто страх, что тогда поселился в молодых костях, никуда не делся, даже когда плоть увяла.

И вот Роксбург опять ощутил тот первобытный страх. Что-то наблюдало за ним с хладнокровным вниманием снайпера, тем же невозмутимым терпением – и теми же смертоносными намерениями. Вдруг пришло воспоминание – даже до джунглей, ещё из детства. Том почти забыл, каково это – когда в летнем воздухе висит осязаемая тяжесть.

Старый егерь свистнул собакам, но гробовая тишина перехватила резкую ноту и превратила её в тихий и полный отчаяния крик со дна колодца.

Ланди и Бискай неохотно выбрались из кустов. Терьеры жалобно хныкали, и Роксбург заметил на боку Ланди порез – розовый и тонкий, похожий на влажные надутые губы. Егерь присел и раздвинул шерсть. Собака вздрогнула.

– Что ж ты с собой натворила, девочка? – тихо спросил Том.

Он достал из кармана полосу красного мяса и осторожно вложил в пасть Ланди. Та поспешно прожевала угощение, а потом облизала грязную руку хозяина, покрыв ту блестящей слюной. Егерь же пока осматривал рану. Её нанёс не зуб или коготь – что-то куда длиннее. Словно Ланди продиралась мимо чего-то вроде зацепившейся за шкуру проволоки.

Собака поранила себя сама. Даже в охотничьем угаре она не подвергала себя такой опасности, не терпела такую боль.

Значит, от чего-то убегала. Бежала, спасая свою жизнь.

Роксбург вынул из пасти Ланди перо и поднял его повыше, рассматривая в лунном свете.

Чёрное. Воронье.

Он проверил маленькие латунные глазки на патронах дробовика, закрыл ружьё и зажал его сгибом локтя. Сделал шаг к поляне, остановился – затем, к своему ужасу, медленно двинулся обратно к тропе, проглотив ком, что словно застрял в горле.

– Это мои земли, – крикнул егерь, стараясь не выдать дрожь в голосе. – И ежель не хочешь, чтоб я тебе зад дробью нашпиговал, проваливай подобру-поздорову.

Ответа не последовало. Том его и не ждал. Солёный ветер толкнул в спину, но деревья вокруг остались безмолвными и неподвижными.

Собаки прижались ближе к хозяину.

И в тот момент с издревле присущим всем охотникам чутьём Роксбург понял – что случись, никто не придёт на выручку, даже если вопить во всё горло. Он в лесу один, рядом только собаки, а вокруг маревом висит чей-то гнев – невидимый, но осязаемый.

Егерь шагнул назад, почувствовал, как под ногой хрустнули кости, и испуганно обернулся. Сердце колотилось в груди. На земле лежала горстка чёрных перьев, и отливал синевой острый как лезвие клюв.

Терьеры зарычали и заскулили, нервно облизывая пасти.

Роксбург пошевелил перья стволом ружья, увидел хрупкие рёбрышки и хотел было уже отнести трупик в кусты.

Но комок перьев и костей внезапно дрогнул от прикосновения, захлопал разорванными крыльями – и упорхнул во тьму.

Роксбург резко выпрямился.

Грудная клетка птицы была вскрыта, и мешочки лёгких не двигались. Ворона определённо не дышала.

И однако улетела.

Егерь развернулся и побежал назад в свою хижину на опушке леса, мечтая лишь об одном – скорей добраться до Эйлин.

За спиной ревел ветер, деревья на поляне тряслись.

Кто-то опять нарушил правила.

16. Мак

Мак подвинулся так, чтобы на страницу падал свет от уличного фонаря. Картинка изображала знаменитый замах Дэррила Строберри. И пусть сам Мак в жизни не держал в руках бейсбольную биту, чтение странным образом его успокаивало. Он в сотый раз штудировал статистику, пропуская всякие непонятные термины – выходы на биту, страйк-аут, процент занятия базы.

Внизу опять стоял крик: отец орал на сломавшийся телевизор и, судя по грохоту, запустил антенной в стену. Что-то попыталась промямлить мать, а потом хлопнул холодильник.

Мак перечитал статистику серии «Кардиналс» против «Ройялс» в восемьдесят пятом, двигая страницу в полоске уличного света, как лист в пишущей машинке.

Внизу зазвенело стекло, и мама испуганно вскрикнула.

Интересно, родители хоть заметили перемены в сыне? Как ярче стали сиять его глаза, как расправились плечи?

Мак снова поёрзал – на сей раз чтобы облегчить боль в мочевом пузыре. Если пойти в туалет, отец может услышать шаги и прицепиться. Но ничего не поделаешь – придётся вылезти из комнаты.

Мак встал на голый дощатый пол. Каждую скрипучую половицу он знал назубок – выучил, пока бегал пить воду после предрассветных тренировок. Путь мимо опасных мест чем-то напоминал игру в классики.

Приоткрыв дверь спальни, Мак бесшумно проскользнул через лестничную площадку в ванную, не стал запирать замок и постарался попадать на стенки унитаза, а не в воду. Он посмотрел на своё отражение в зеркальном шкафу – усталое лицо, покрасневшие от недосыпа глаза, но в целом вид счастливый. Определённо счастливый.

Чтобы раньше времени не привлечь внимание взбешённого отца, Мак сперва вымыл руки, а уж потом спустил воду. Поспешно вернувшись в спальню, положил альманах на грудь и растянулся в темноте, слушая размеренное тиканье часов.

И уже почти задремал под этот убаюкивающий звук, как услышал другой – кто-то шёпотом позвал его с улицы.

17. Визит

Масляные тени сгустились вокруг. Сеп вцепился в подушку. Модели самолётов кружились над литыми фигурами, постеры хлопали на ветру, и повсюду – на полу, на столе и наверху шкафа – бледно-жёлтыми башнями громоздились книги в мягкой обложке.

Сеп закрыл глаза, мечтая провалиться в сон без сновидений, чтобы темнота вновь стала пустой и безопасной.

Но вороны последовали за ним и за грань сознания – явились ему во сне.

Влажный мох холодил пальцы босых ног. Сеп практически слышал, как под ним растёт трава, почти чувствовал прикосновение звёздного света к коже.

Он повернулся к морю. Материк казался таким близким; окна домов мерцали, словно осколки бриллиантов.

Сеп потянулся туда – но что-то пошевелилось во тьме.

Он вгляделся сквозь колышущиеся листья и увидел небольшой кусочек ночного неба и ветку. По ней прыгала ворона, издавая похожие на скрежет звуки и высовывая яркий язык.

– Кыш! – крикнул ей Сеп. – Пошла отсюда!

Он хотел кинуть в неё камнем. Но к этой вороне вдруг подсела ещё одна, и ещё, и ещё… Их подсвеченные луной перья слились в единое чёрно-сине-пурпурное месиво, что полностью затмило собой материк. Бритвенно-острые клювы щёлкали и щёлкали, пока сам воздух не затвердел от криков, которые не могли издавать живые существа. Звуки наслаивались друг на друга, множились эхом, шли разом отовсюду и ниоткуда.

Сеп вдруг понял, что блестящие вороньи глаза, бесчисленные, точно звёзды, смотрят на него.

– Пошли отсюда! – повторил он, шагнул назад и споткнулся, ощутив под ногой что-то мягкое и тёплое. Вроде бы похоже на какую-то одежду – но Сеп нутром чуял, что это такое. Он посмотрел вниз.

На траве распростёрлась человеческая кожа – женская кожа – пустая и мягкая, словно одеяло. Голову венчали длинные мышиного цвета волосы.

Сеп охнул и протянул руку…

Вороны разразились криками.

Шумным облаком они спустились вниз, принялись бить Сепа крыльями по лицу, наполняли его лёгкие тёплым дыханием и кислой вонью. Их когти царапали голову, жуткие клювы целились по рукам и лицу.

Одна птица приземлилась на пустую кожу и принялась ввинчиваться в неё через рот.

– Нет! – закричал Сеп, пинаясь, отпихивая ворон. По лбу стекала кровь. – Прекрати! Так нельзя!

Ещё одна птица пролезла в кожу, затем ещё и ещё, пока пустая оболочка не натянулась и не поднялась с земли.

Труп открыл глаза – большие, блестящие, чёрные.

Сеп почувствовал, что сдаётся, но тут чей-то голос позвал его издалека, оттуда, где нет темноты, и тепло связи с живым человеком согрело заледеневшие вены…

Сеп вздрогнул – и проснулся. Сердце билось как безумное, голова уткнулась в подушку, холодный пот покрывал грудь и лицо.

В спальне царила тишина.

Вдруг раздался тихий стук. Поначалу Сеп было решил, что где-то в доме подтекает труба… только вот звучал этот стук странно – не доносился откуда-то извне, а возникал прямо в черепе, тяжёлый и настойчивый. Зуб заныл, словно вокруг него обернули влажную тряпку.

А потом жгучая ослепительная боль пронзила голову, точно лезвием. Сеп повернул глаза к окну.

На занавеску падала тень – какой-то силуэт, подсвеченный сзади уличным фонарём. Фигура стояла по ту сторону стекла, на сей раз не ворона, а что-то небольшое и округлое, шар на шаре и негнущиеся конечности по бокам.

И небольшие круглые ушки.

Барнаби.

Фигура повернула голову. Яркие, точно раскалённые угли, зелёные глаза уставились на Сепа сквозь ткань.

Барнаби. Игрушечный медвежонок, которого принесли в жертву, вернулся из ларца – и пришёл к хозяину на коротких набитых ножках.

«Сегодня мой черёд», – подумал Сеп.

Он затаил дыхание и тряхнул головой, стараясь прогнать назойливый стук… и тут понял две вещи.

Во-первых, ничего не капало. То был едва уловимый клёкот, словно мокрота застряла в горле.

И, во-вторых, что куда хуже…

Сеп слышал этот клёкот своим глухим ухом. Звук сопровождало странное потрескивание, словно кто-то решил включить старое, покрытое пылью радио.

Кровь в жилах заледенела и загустела.

Барнаби сделал шажок в сторону, мазнул грязной лапой по стеклу и наконец нашёл просвет в занавесках. Теперь Сеп мог его рассмотреть. Прижатый к окну зашитый шнурком живот. Грязная мокрая шерсть, покрытая чем-то вроде змеиной кожи. Медвежонок почти сиял, неживой и однако… живой.

Комнату наполнили знакомые запахи: расплющенная засохшая трава под нетронутыми горшками; застоявшаяся на солнце вода; влажная, полная жизни почва.

Больничные коридоры.

Медвежонок продвинулся ещё немного, прямиком к открытой створке, и Сеп с животным ужасом осознал, зачем явился питомец.

Барнаби пришёл убить своего хозяина.

Сердце застряло где-то в горле – как вдруг в считаных сантиметрах от Барнаби в стекло ударил камушек.

Медвежонок застыл, его яркие зелёные глаза мигнули.

«Он моргнул, – подумал Сеп. – Моргнул».

Ещё один камень, побольше и потяжелее, стукнул по стене, и Барнаби исчез из виду, словно и не приходил. Осталось лишь сковавшее тело напряжение и лёгкий дождик, который целовал стёкла настолько нормально, что Сепу даже пришлось убеждать себя – медвежонок действительно приходил, действительно явился из-под земли, это всё правда, а не какой-то ночной кошмар.

Потому что Сеп не спал: тело сковывал ужас и покрывал холодный пот. К стеклу прилипли кусочки грязи, а в комнате так и остался запах – холодная вонь смерти.

Очередной камень прилетел в окно, и Сеп, собрав остатки мужества, отдёрнул занавеску.

Они стояли у него в саду.