Текст книги "Прекрасная свинарка"

Жаркий летний день еще продолжал сгонять пот, словно решил не оставлять недоимок на завтра. Генеральный директор снял пиджак и включил вентилятор. Он посмотрел на меня ласковым взглядом, ну, по меньшей мере так, как человек, желающий любить ближнего своего.

– Минна, – проговорил он, слегка запинаясь, – я вчера забылся, но все-таки не окончательно. Я помню еще вполне ясно, что обещал тебе повышение оклада. Это мы устроим при первом же удобном случае. А сейчас у меня имеется к тебе другое дело. Через неделю я еду в Лондон и хотел предложить, чтобы ты поехала со мной. Мне нужен переводчик… Ты ведь понимаешь, мое знание языков… Не стоит говорить об этом. Компания оплатит тебе проезд в первом классе, и, кроме того, ты будешь получать еще суточные. Но прежде…

Он встал и начал пожирать меня глазами. В это время распахнулась дверь и в кабинет вошел возбужденный Симо Сяхля. Он не решался признаться, что сказать ему самому нечего, и принялся излагать заимствованные у кого-то мысли.

– Я уже говорил нейти Баранаускас, что компания никогда больше не доверит ей представительства, – выпалил он, задыхаясь и глядя на меня с осуждением, а на своего двоюродного брата – с восхищением. – Мой долг – требовать, чтобы каждый сотрудник, каждый служащий нашей компании исполнял свои обязанности безупречно, так, чтобы на него можно было вполне положиться, чтобы каждый, так сказать, излучал несомненную надежность, идейное воодушевление, жертвенность и социальное мышление и чтобы…

– Да перестань ты! – раздраженно воскликнул генеральный директор. – Какого дьявола ты тут толчешься? Ведь контора закрыта, чего не идешь домой?

Симо Сяхля, жизнь которого состояла из одних лишь намерений, растерялся. Во избежание неприятной обязанности думать он обычно мгновенно усваивал мнения своего двоюродного брата, но тут уж никак не мог ожидать, что генеральный директор изменит свое мнение вдруг за какую-нибудь минуту.

– Я только думал… – попытался было оправдаться вице-директор, бросая на своего двоюродного брата умоляющие взгляды.

– Думал, думал! На одном думанье далеко не уедешь. Надо действовать. Понятно?

– Конечно, конечно… Я, кажется, ошибся. Когда ты говорил о вчерашнем поведении нейти Баранаускас…

У Сеппо Свина резко опустились уголки рта. Он не терпел, чтобы ему напоминали его собственные слова. Он воскликнул:

– Речь идет совсем не об этом, а о повышении оклада нейти Баранаускас. Я потому и позвонил тебе, чтобы ты попросил нейти Баранаускас остаться после конца рабочего дня.

Искренне признаюсь, мне было жаль Симо Сяхля, человека, который читал только газетные заголовки да лозунги.

Теперь он стоял перед своим властным родичем, побитый и беспомощный. Седина его волос отлично гармонировала с серостью его мыслей. Он был похож на человека, проигравшего все состояние на пари и в денежных лотереях. Он судорожно грыз только что отточенный карандаш и чувствовал себя глазом слепого и ногой хромого, как некогда Иов. Однако он не был бы великим эквилибристом на арене жизни, если бы и тут не сумел вывернуться с изумительной ловкостью. На его бледном, как восковая маска, лице возникла необычайно подлинная, искренняя улыбка, которая была адресована мне.

– Я совершенно того же мнения, что и генеральный директор, – проговорил он льстиво. – Нейти Баранаускас для нашей компании – бесценное сокровище. Где бы мы нашли корреспондентку, столь совершенно владеющую и английским и испанским, как нейти Баранаускас? Нигде. А кроме всего, она и финским языком владеет весьма блестяще…

Генеральный директор сделал нетерпеливый жест, мне казалось, что он сквозь длинную фигуру двоюродного брата видит висящую на стене карту Европы с Британскими островами.

– Хорошо, Симо, что ты согласен со мной, – сказал он сухо. – О повышении оклада я сам сообщу завтра в отдел заработной платы. Есть у тебя еще какое-нибудь дело?

Другого дела у Симо Сяхля не было. Он сказал мне какую-то пошлую любезность и вышел из кабинета. Я уверена, что он пошел срочно принимать аспирин. Видя всюду ложь и коварство, мне кажется, он на следующее утро брился без зеркала.

Все, что еще можно было бы рассказать о вице-директоре Симо Сяхля и о его деятельности, было уже написано в хельсинкских газетах от четвертого октября 1947 года в связи с сообщением о смерти бедняги…

* * *

Когда генеральный директор убедился в том, что его любезный кузен покинул контору и в коридорах не слышно шагов уборщиц или вахтеров, он начал снова говорить о нашей заграничной поездке. Хотя я и читала несколько американских книг, в которых известные биологи писали о ненадежности мужчин, об их коварных охотничьих повадках, я все же поверила, что попаду в Англию благодаря знанию языков. С милой откровенностью я задавала своему начальнику вопросы о программе поездки, о времени отъезда, о гостиницах и о цене билетов. Он пересел на диван, разложил на столе карту и пригласил меня сесть рядом. Я послушно исполнила это указание, потому что в жизни бывают моменты, когда стоит уважать формальный авторитет, думая о будущем. Мой почтенный работодатель вытер со лба пот, обсосал усы и запыхтел:

– Минна… Ты согласна на мое предложение?

– Да, конечно, – медленно проговорила я в ответ. – Я готова, когда угодно.

Будучи прежде всего деловым человеком, он решил сразу же приступить к существу дела. В тот момент я еще не знала, что он представляет собой загадку, которую способна решить каждая женщина. И только когда мой начальник встал и отстегнул свои подтяжки, я поняла его намерения. Это был весьма определенный договор о взаимных расчетах, под которым он требовал моей подписи. Я начала спешно обдумывать план бегства. Он опустил шторы на окнах и стал совершенно спокойно, не спеша раздеваться. Как истинный педант и чистоплюй, он бережно сложил брюки по безупречной, только что заглаженной складочке и повесил на спинку стула. Так, вероятно, поступает какой-нибудь амнистированный дворянин, у которого все джентльменство в хорошо отутюженных брюках. Я схватила сумочку и встала. Он подкатился ко мне, как смешной маневренный паровозик «кукушка», и схватил меня за руки.

– Минна… Минна… Я люблю тебя.

Он попытался было поцеловать меня, но из-за своего маленького роста не смог дотянуться. Я с трудом удерживалась от смеха. Положение было действительно комичным: коротенький пузанчик, ниже меня на целую голову, признавался мне в любви, страстно ожидая так называемой взаимности, и для большей выразительности своего искреннего чувства снял брюки! Только желе задрожало бы перед ним.

Я оттолкнула его и сказала, что его бестактность отчасти можно понять, поскольку он много пил в последнюю неделю и был уже не способен оценивать свои поступки. Но сердцеед-коротышка не внял моим разумным доводам. Пример французского «маленького капрала» сделал его финским самолюбивым капралом-дельцом, который пытался своеобразным артиллерийским залпом забросить меня на Британские острова.

– Минна! – шипел он почти свирепо. – Это вовсе не шутки. Я нисколько не пьян… Я люблю тебя, люблю! Неужели ты не понимаешь?

Скудоумные цензоры любовной жизни не смогли бы произнести слово «любовь» со столь выразительной интонацией, с такой страстью и злостью, как он. Наконец мой начальник вспомнил пословицу: «Кто смел, тот и съел». Меня чуть не стошнило. Я быстрыми шагами направилась к двери, но он бросился за мной и вцепился в меня, как в своего злейшего врага.

– Минна! Ты не уйдешь! Подумай о своем будущем!

– Пустите меня! – воскликнула я.

– Нет, Минна, ты не можешь так уйти. Неужели ты не веришь, что я тебя люблю? Если ты будешь сопротивляться, я возьму тебя силой…

Он хотел укусить меня за руку. Тогда я вышла из себя. Точно рассчитав удар, я направила его в нос противника, и Сеппо Свин опустился на колени, словно школьник на исповеди. Сама того не желая, я, видимо, повредила этот толстый нос, и насыщенная алкоголем кровь потекла из ноздрей, сделав черные усы красными. Теперь мой шеф уже не заговаривал ни о любви, ни о повышении оклада, ни о заграничной поездке. Зато он не скупился на восклицания, которые невозможно было бы опубликовать ни в одном печатном произведении. Какой-нибудь порочный филолог мог бы почерпнуть из этого словесного фонтана всю терминологию разврата и сквернословия. Но, как сказал один мудрец: «Бойся мужчину, который говорит, что ненавидит тебя, ибо ярость его любви может вспыхнуть в любой момент!»

Так вышло и на этот раз. Он стер кровь с усов и губ, с трудом поднялся на ноги и снова начал доказывать подлинность своей любви.

– Минна, милая, дорогая Минна… Будь моей!.. Заплачу сколько угодно. Не смей сопротивляться, ведь ты женщина, обыкновенная женщина…

Он приблизился ко мне, угрожающе опустив голову, словно собирался боднуть меня в живот, и вдруг, неожиданно подпрыгнув, ухватил меня за волосы. Я взвизгнула от боли. Казалось, будто с меня сдирают скальп. Пригнув мою голову к коленям, он тащил меня куда-то за волосы, как собаку на поводке, и говорил о любви. Притащив меня к широкому кожаному дивану, который, как можно догадываться, использовался для подобного рода «представительства» довольно часто, он отпустил мои волосы и начал привычные поиски дикой розы, к которой, обычно столь односторонне, бывает направлена мужская любовь. Они восхищаются поверхностными женщинами, но всегда ищут в них некоторой глубины. Однако на сей раз все попытки Сеппо Свина были уже заранее обречены на провал. Оттолкнув его в угол дивана, я двумя кулаками нанесла резкий удар прямо в помутневшее зеркало его души. Не зря я прошла в американской школе курс бокса. Я нокаутировала моего противника и тем самым решила деликатный вопрос авторитета без рысистых состязаний красноречия. Наскоро поправив прическу, которая была приведена в некоторый беспорядок, я поспешила к выходу, но тут у меня мелькнула злая мысль. Я схватила висевшие на спинке стула брюки моего высокоуважаемого шефа и удалилась из комнаты быстрыми, неслышными шагами, как ночной вор.

Потом я много размышляла над этим поступком, означавшим для меня потерю службы. Если бы я согласилась на требования шефа, которые кому-либо могут показаться незначительными, я бы наверняка добилась денег, власти и успеха. Возможно, я даже стала бы акционером компании, ибо известно, что многие важные торговые сделки и переход из рук в руки целых состояний решаются не за столом совещаний, а в постели. Среди моих знакомых есть десятки богатых деловых женщин, которые приобрели первичный капитал исключительно благодаря своей женской привлекательности. Но ни один политэконом не обращает внимания на это важное обстоятельство, существенным образом влияющее на образование капиталов и на распределение доходов. Каждая красивая женщина может обеспечить себе состояние исключительно благодаря своей красоте, ибо очень многие мужчины всегда вкладывали и будут по-прежнему вкладывать деньги в предприятия, не приносящие никаких процентов. Мужчина – это вечный многоженец, который старается получить от жизни больше, чем она может дать. И мы, женщины, знаем это обстоятельство слишком хорошо!

Хотя Сеппо Свину пришлось после этого несколько недель носить темные очки, он не подал на меня в суд за «избиение». Он также не делал больше попыток хоть сколько-нибудь приподнять мой подол и мой оклад. «Избиение» – он употребил именно это слово – все же не явилось решающей причиной моего увольнения. Причина заключалась в обыкновенной угрозе развода, поводом для которой послужила моя невинная проделка: я послала наложенным платежом брюки моего шефа его жене. В посылку я вложила маленькое письмецо с соответствующей благодарностью директору за его чрезвычайно увлекательную попытку, которая, к сожалению, осталась слишком односторонней. Похоже, что мое послание вызвало в прекрасной семье Свинов совещание, на котором символы и приметы социального положения толковались по-разному. Я догадалась об этом прежде всего по пластырю, который украсил лоб Сеппо Свина. Именно эта рана была нанесена не моей рукой.

Я охотно признаюсь, что с моей стороны было до некоторой степени низостью подбросить горошину в ботинок ближнего своего и не без злорадства смотреть на его страдания. Все-таки в Сеппо Свине было что-то от джентльмена: он никогда не забывал дня рождения своей жены, хотя не помнил ее возраста. В глубине его души жила жгучая тоска: он тосковал в ресторане по домашней обстановке, а дома – по ресторанному обслуживанию. Он верил, что установил хорошие отношения с богом, так как ежегодно жертвовал поношенное платье для рождественской распродажи в приходе и являлся членом-учредителем целого ряда благотворительных обществ. Вполне естественно, что президент республики через несколько лет присвоил ему почетное звание и титул общественного советника.

Сеппо Свин был Рак. Он не ходил носками внутрь. И хотя я покидаю его теперь почти окончательно, я скажу еще несколько слов о наиболее характерных представителях этого типа. Обычно они участвуют в общественной жизни на важнейших ролях. Они избрали своей специальностью руководство. Наиболее способные действительно выбираются на руководящие посты и тогда получают удобную возможность участвовать во всем. Если они нормального роста, от них обществу нет особой опасности, но если они коротышки, словно нечаянно обрубленные, тогда они очень опасны и обременительны для нас, женщин. Поэтому я предупреждаю: берегитесь, женщины, низкорослых мужчин! Они страдают неизлечимым комплексом низости, вызывающим осложнения. Симптомы болезни: неудержимое властолюбие и честолюбие, не говоря уж о страсти к деньгам и плотском сладострастии. С тайным коварством эти мужчины-недомерки охотятся за рослыми, высокими женщинами, как бы желая взять у жизни реванш. Они носят ботинки на высоких каблуках и шляпы с пером, чтобы прибавить к своему росту хоть два-три сантиметра. Боязнь казаться маленькими толкает этих мужчин на безумные поступки. Недостаточный рост развивает у них важную осанку и способность пробираться повыше с помощью интриг и локтей. Если бы Наполеон был на десять сантиметров выше ростом, он ни за что не отправился бы на поиски приключений в бескрайние просторы России. А если бы Сеппо Свин был ростом хотя бы с Наполеона, он не стал бы преследовать женщину, которая выше, сильней и умней его!

Дальнейшие сведения о Сеппо Свине и обо всех его делах читатель может найти в следующих главах моих воспоминаний, а также в протоколах городского суда за 1944 и 1946 годы.

Глава четвертая
Первое замужество и первый миллион

Армас Карлссон был Дева и ходил носками внутрь. Высокий блондин с голубыми глазами, он был на шестнадцать лет старше меня, вдовец; волосы его уже начинали становиться тускло-серыми от незаметно пробивающей их седины, но его надежды все еще не увенчивались успехом. У него в Эйра была собственная прекрасная квартира, а в Оулункюля – маленький завод, выпускавший типографскую краску и клейстер. Последний продукт не был тем знаменитым и усиленно рекламируемым «Карлссоновым клеем», которым можно приклеить все, что хотите, к чему угодно, даже подметки к облакам, и который к тому же является импортным товаром, а был просто честным финским клейстером для обоев, только на то и пригодным, чтобы держать бумагу, налепленную на стену. Типографская краска и клейстер характерны тем, что они всегда в моде, как и бюстгальтеры, благодаря чему их производство и сбыт относят к статичным явлениям экономической жизни. Однако великий мировой кризис все же показал, что экономическая жизнь динамична и представляет собой волнообразное движение. Мир стал обходиться гораздо меньшим, чем раньше, количеством типографской краски и клейстера. Это можно было заметить по газетным полосам, которые стали бледнее, потеряли блеск и яркость и обо всем сообщали в приглушенных тонах. То, что страницы больших скандальных газет были уже не так черны, как в добрые, сытые годы преуспеяния, происходило вовсе не оттого, что скандалы стали бледнее, а просто в результате стремления издателей экономить черную краску. Закон спроса и предложения влиял также на расход клейстера: когда никто не уверен в завтрашнем дне и никому не расчет оклеивать обоями стены своих жилищ, то и клейстер не находит сбыта.

Учтя все выше сказанное, можно понять экономические затруднения Армаса Карлссона. Кризис сбыта. Каждый не без удовольствия посматривал на трудности соседа, но никто не пытался их облегчить.

Армас Карлссон был в течение многих лет одним из лучших деловых партнеров «ПОТС и К°». Я знала, что его долг Свину растет из месяца в месяц и что он усердно занимается писанием векселей. Я испытывала по отношению к нему честное сочувствие и, возможно, даже некоторую жалость. Он был чуть ли не ежедневным гостем нашей конторы. Он не страдал манией руководства и, несмотря на то, что стоимость жизни все возрастала, решил прежде всего пользоваться жизнью. Всегда подчеркнуто вежливый (и притом, как-никак, – вдовец!), он, сам того не желая и не сознавая, стал объектом неусыпного внимания всех женщин нашей конторы.

Одна машинистка, которая после развода чувствовала себя прямо-таки новым человеком, без конца говорила об огромных богатствах Армаса Карлссона: «Фабрикант Карлссон просто купается в золоте!» А молоденькая кассирша была того мнения, что фабрикант Карлссон – скрытен и скуп, трясется над своим богатством и потому не женится вторично. Счетовод, рыжеволосая вдова, со своей стороны считала, что скупость мужчины не имеет никакого отношения к женитьбе. Все дело, по ее мнению, в необычайной застенчивости фабриканта. Говорят, он настолько стеснителен, что, думая о женщинах, гасит лампу, и вообще вносит в свою жизнь как можно больше неудобств, считая это высоконравственным. Но бухгалтер компании – женщина, настолько привыкшая во всем сомневаться, что пересчитывала даже пальцы у себя на руке, когда с кем-нибудь здоровалась, – прекращала все эти споры обычно весьма реалистично.

– Фабрикант Карлссон не застенчив и не богат, он просто здоровый мужчина, но бедный, ибо у него почти полностью отсутствует деловая сметка и коммерческая смелость. Если «ПОТС и К°» в один прекрасный день потребует уплаты по всем счетам, у него ничего не останется, кроме грустной улыбки и титула экономического советника.

Действительно, улыбка его всегда чуть-чуть отдавала грустью.

А когда две грустные улыбки встречаются, очень легко возникает интимность.

Через неделю после событий, описанных выше, мне объявили, что больше я не гожусь для ведения иностранной переписки «ПОТС и К°». В вестибюле нашей конторы я встретила Армаса Карлссона. Он уже два часа ждал аудиенции у генерального директора Сеппо Свина и, сидя в приемной, читал Шекспира. Да не что-нибудь, а «Венецианского купца»! Кто знает, может быть, он готовился отдать кредиторам фунт мяса из собственного тела? А может, искал подходящей реплики, чтобы вымолить отсрочку платежа? Во всяком случае, вид у него был исключительно грустный и как бы отсутствующий. На приветствие он ответил рассеянно и спросил, как водится, о здоровье. Я сказала, что мне сообщили об увольнении. Он стал еще печальнее, задумался на минуту и тихим голосом спросил:

– За что?

– Говорят, я вела себя неподобающим образом.

– Неподобающим? Вы, нейти Баранаускас?

– Я.

Он покачал головой так, что его бесцветная шевелюра заколыхалась, и ответил философически:

– История человеческой мысли знает лишь одно убедительное правило хорошего поведения: «Поступайте с людьми так, как вы хотите, чтобы они поступали с вами».

– Хорошо сказано, – ответила я со смехом. – Но мой случай как раз обратный: я не желала, чтобы со мною поступали определенным образом, а потому не хотела так поступать с ним…

– С ним? С кем же это?

Я запнулась и не могла ответить. По счастью, спас положение швейцар. Он пришел объявить фабриканту Карлссону, что генеральный директор Свин только что погрузился в предписанный врачом оздоровительный сон у себя в кабинете на диване. Фабрикант посмотрел на часы и спокойно спросил:

– Как долго он будет спать?

– Трудно сказать, – ответил кроткий придверный советник нашей компании, наделенный правами спальника. – Может, час, а может, два.

– Я уже прождал два часа. Пожалуй, могу подождать и еще.

– Не стоит. На прием записаны трое до вас. Они ждут со вчерашнего дня.

– Весьма странно, – вздохнул фабрикант. – А я договаривался о встрече еще на прошлой неделе.

– Ничего странного в этом нет. Те трое договаривались гораздо раньше.

Армас Карлссон подбросил на ладони «Венецианского купца» и вдруг сделал дерзкое предложение:

– Не можете ли вы пойти разбудить генерального директора? У меня важное дело.

– Господин экономический советник, – ответил старший привратник с поклоном, ибо он отлично исполнял свою трудную роль, – мне дано право будить генерального директора в служебное время лишь в исключительных случаях, которые суть следующие: пожар в конторе, прибытие супруги генерального директора, посещение нашей компании делегацией, которая собирается вручить генеральному директору орден, приезд иностранных гостей, ходатайствующих перед генеральным директором об учреждении новых торговых или культурных обществ (так, например, в последние дни возникли общества «Финляндия-Кувейт» и туристическое общество путешествий вокруг Огненной Земли), а также приезд личных посланцев президента, епископа и Алкогольного треста. Вот и все. А сделать исключение, как я уже вам говорил, никак невозможно.

Армас Карлссон заметил, что он как раз является исключением, поскольку никогда не завидовал ни спокойствию бедных, ни имуществу богатых. Как мучительно и больно ему видеть людей, которые поклоняются всемогущим Деньгам и клянутся именем Мамоны, для которых правда всего лишь диковинный плод воображения, а христианство все равно, что страхование жизни. Они, подобно театральному суфлеру, всегда стремятся играть главные роли и в напряженном уличном движении жизни уступают дорогу бедному пешеходу лишь в том случае, когда его везет карета скорой помощи.

Старший привратник решил, что исполнил свой долг, и удалился. Мы с фабрикантом клейстера опять остались вдвоем. Высокий светловолосый Дева, у которого были ботинки минимум сорок шестого размера, взгляд, исполненный грусти, и детский ум, верящий в доброту человеческую, пробудил в моем сердце самые нежные чувства.

– Ну что же, ничего не поделаешь, – проговорил он, обращаясь больше к себе самому, – придется подождать.

– Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь, – сказала я.

Он посмотрел на меня и попытался беспечно улыбнуться. В глазах его мелькнула мысль, которая через мгновение облеклась в слова.

– Нейти Баранаускас, я хотел бы встретиться с вами. Мне нужно с вами поговорить.

Я согласилась на его предложение, мы условились о встрече, и он вышел из конторы бодрыми (не скажу, что легкими) шагами, как будто ему предоставили дополнительный кредит или разрешили отсрочку платежей.

Меня раздражала его походка. Он двигался, как античная боевая галера: слегка покачиваясь и поклевывая носом. Помнится, носки его были слишком обращены внутрь. То же, пожалуй, можно было сказать и о его взгляде. Совесть – или что-то в этом роде – осыпала меня упреками: разве можно судить о человеке только по его внешности? Как утверждал один гениальный знаток гештальт-психологии, которому я давала уроки английского языка, негодяи часто имеют хорошую осанку, а послушные рабы жениного каблука – волевой подбородок.

* * *

Так это началось. Ни лунного света романтиков, ни сковывающей набожности. Немножко алхимии улыбок, некоторое сходство занятий и мыслей, безотчетное чувство общности судьбы и боязнь одиночества. Мы не походили на литературных критиков, которые постоянно ищут чудес и героев, а были простыми рядовыми душами, ищущими права убежища в сердце друг у друга. Весьма просто и прямолинейно, не правда ли? Совсем как кроссворд, для решения которого надо иметь лишь карандаш.

Нас обвенчали в начале августа. До этого мы оформили брачный договор, в котором были точно определены имущественные права жены и мужа. Каждый из супругов сам отвечал за всякий долг, сделанный им до брака или уже в браке.

Договор был зарегистрирован в городском суде Хельсинки второго июля 1934 года, внесен в протокол, о чем была дана публикация в официальных органах печати.

По-моему, вовсе не нужно и, я бы сказала, даже бестактно было бы излагать во всех подробностях события и переживания, связанные с периодом обручения, первой брачной ночью и первыми буднями после свадьбы. Я не из тех женщин, что с плачем жалуются на разочарования брачной ночи. У меня не было никаких напрасных иллюзий, а у моего мужа – так называемого jus primae noctis. Мне ведь как раз исполнилось тридцать лет и я по опыту уже слишком хорошо знала, что на свете ни одна вещь не рождается сразу готовой, а менее всего – муж, которого надо постоянно воспитывать и воспитывать. Во время ухаживания мужчины имеют обыкновение рассказывать своим возлюбленным старые бредни о вечной любви, точно о пенсии, которая дается либо за долгую и безупречную службу, либо просто из чувства сострадания. Подобным угощением Армас Карлссон никогда меня не соблазнял. Он умел всегда вовремя призвать на помощь разум, ибо он знал или по крайней мере догадывался, что любовь, как и грех, требует согласованных действий единомышленников.

Когда Свины узнали, что я занялась наведением экономии у экономического советника Карлссона, они стали преследовать нас обоих. Мой муж оказался чем-то вроде козла отпущения. Я унизила генерального директора Свина, и он ни за что не мог мне этого простить. Теперь ему представился удобный случай для мести, и он злорадно мстил нам. В один прекрасный день мой муж вдруг приобрел известность. Его имя было опубликовано, правда, пока еще только в бюллетене опротестованных векселей, но это все же был авторитетный орган экономической жизни, который вполне удовлетворяет читательскую потребность деловых людей и любопытство их жен. Если человек желает когда-либо проснуться знаменитым, он должен поменьше спать по ночам – говорят американские кинозвезды и гангстеры. Бедный Армас не спал все ночи напролет и приобретал все большую известность как человек, который не платит по счетам. Векселя сыпались на него со всех сторон, как ночью на улице легкомысленные женщины. Я продала полученную в наследство квартиру на Хаканиеми и одолжила деньги мужу. Разумеется, под расписку, ибо у нас имелся брачный договор, который необходимо было уважать.

Я стала помогать мужу в управлении заводом и сразу заметила, что среди служебного персонала надо провести реорганизацию. Самое главное было найти способного заведующего рекламой, человека, который сумел бы продавать холодильники эскимосам и валенки неграм Центральной Африки. После тщательного отбора нам удалось найти такую человеко-единицу, молодого поэта, с малых лет страдавшего неизлечимым писательским зудом. Дело рекламирования печатных красок и клейстеров оказалось настолько близким его литературным идеалам, что он отдал все свои силы тому, чтобы ежемесячно зарабатывать приличное вознаграждение. Его поэмы были ниже всякой критики, но его рекламные тексты были оригинальны и достигали цели. Лучшим подтверждением этому явился возрастающий сбыт клейстера. В течение первого же месяца этот прирожденный мастер слова доставил нашему заводу увеличение сбыта на тридцать процентов и два вызова в суд за лживую рекламу, вводящую покупателей в заблуждение. Я была очень довольна деятельностью поэта Хеймонена и с радостью признала, что вовсе не обязательно поэту страдать безумием, хотя последнее часто помогает ему. Во всяком случае, его плодотворный труд, который, как говорят, питался каким-то вдохновением, заслужил признание, точно так же как в театре красивый поклон артиста всегда заслуживает аплодисменты.

Для повышения производительности и сокращения издержек на заводе необходимо было провести ряд значительных нововведений. Было приятно чувствовать себя сподвижником мужа и его товарищем по работе, оказывать ему поддержку и помощь и в то же время получать каждый месяц немалые прибыли, которые я тут же вносила в банк, естественно, на свой собственный счет. Однако, несмотря на ослабление всемирного кризиса и возрастающий сбыт нашей продукции, мы все еще находились в очень напряженном положении. Деньги не прибавляли счастья, но они обеспечивали удобства, а именно это нам и требовалось. Армас был идеалистом, у него всегда имелись в изобилии свежие слова, но зато – ни одной свежей идеи, которую можно было бы претворить в жизнь. А в наше время требовались действия, конкретные меры, ибо только на телеграфе платят за слова, а не за дела. Я взяла на себя обязанности заведующего сбытом готовой продукции нашего завода и пригласила на деловой завтрак издателей газет и художников. На неразвращенных художников завтрак подействовал, и они, все без исключения, стали сотрудничать с нами, но издатели газет и полиграфисты уже успели, видно, не раз позавтракать и пообедать в обществе генерального директора Сеппо Свина. И тут я узнала, что «Свин и компания» ввозят из-за границы дешевые типографские краски и поставляют их бывшим клиентам нашей фирмы. Мы теряли рынки. Не в состоянии более конкурировать со Свинами, мы вынуждены были покорнейше признать их власть и силу. О, я была уверена, что когда-нибудь они станут самыми внушительными покойниками на кладбище Хиетаниеми…

Мой обожаемый Ги де Мопассан когда-то сказал, между прочим (с присущей ему легкостью мысли), что наша жизнь – это постель: в ней мы рождаемся, любим и в ней же умираем. Мне очень хотелось бы к этому добавить, что многие важнейшие совещания между супругами проводятся тоже в постели. Здесь легче открыть спутнику жизни свою душу или же показать ему спину. Армас открывал мне свою душу. Он поверял мне свои заботы и печали, прося у меня совета и деликатно разведывая мое настроение. Однажды поздним вечером он с глубокой грустью сказал:

– Минна, ты была для меня доброй и все понимающей… гораздо больше, чем просто женой. Но все имеет свои границы, так и твое терпение, конечно.

Он ласково погладил мои волосы, помолчал минутку и тихо продолжал:

– Я должен тебе сто восемьдесят тысяч, но не знаю, когда смогу вернуть их. Моя фирма на грани банкротства. Если я не получу в течение двух недель шестисот тысяч взаймы, я погиб… И тогда все мое имущество перейдет к Свинам.

– Постарайся уговорить их, предложи сделку.

– Я предлагал, но они неумолимы. Минна…

– Ну?

– Можешь ли ты помочь мне?