Текст книги "Великая Женская Любовь (сборник)"

– А что теперь? – спросила она себя. И ответить сначала не смогла. Потом ответила: – Теперь скука смертная. Теперь – это не жизнь, а лишь тень жизни, словно я – столетняя старуха и мне только и остается, что вязать в одиночестве у телевизора…

И вдруг, словно что-то переключилось внутри, – родилось в ней такое желание жить – снова жить, любить, наряжаться, радоваться встречам, надеяться, ждать, даже – разочаровываться, если надо. Снова делать все, что было когда-то в ее жизни, когда любила она своего будущего мужа, когда жила с ним, расставалась с ним.

И она, лежа в постели без сна, глядя в темноту, говорила, словно клятву себе давала:

– Я буду жить! Я буду жить! Я буду любить! Я буду живой!

Такой это был ответ Дашкиному: «Мам, живи!». И поняв это, она даже заплакала – от благодарности к дочке своей, которая показала ей, напомнила, что – жить надо…

И – не заметила сама, как заснула.

…Утро наступило быстро, внезапно, словно только заснула она и тут же проснулась. Только проснулась другой, уже ожившей, как будто ночные ее решения уже начали приносить плоды.

И даже когда душ принимала, почувствовала свое тело – ожившим под струями воды и мыльной пеной, – упругим, наполняющимся силой и энергией.

И когда одевалась – ощутила такое сильное желание одеться красиво, нарядно, словно сегодня был праздник. И она надела платье, которое надевала редко – только по каким-то торжественным случаям, и мысль «Что Дашка обо всем этом подумает?» – как пришла, так и ушла. Раз дочь сама все это затеяла – вот пусть и получает теперь новую маму.

И мысль эта так ее развеселила, что она волосы распушила, не стала их заколками стягивать – как обычно делала, почувствовав себя какой-то иной, будто из прежней жизни, в которой была она радостной, свободной, – и новой, которая жить решила. И она даже контур губ аккуратно карандашом подчеркнула, что редко делала – в привычной спешке она их слегка помадой касалась. И дольше, чем обычно, ресницы красила – как когда-то в подростковом возрасте, стараясь сделать их более длинными и пушистыми.

И когда вышла она из дома такая вот – обновленная своим отношением к себе, – то подумала впервые: «Ну и что теперь? И что такого? Ну, почувствовала я свое тело живым, порадовала себя красивым платьем. Даже – макияжем. А дальше-то что?»

И не было у нее на это ответа, просто хорошо ей было идти вот такой – красивой, живой, настоящей женщиной и она даже пошла увереннее и осанку ровнее держа. И сама себе улыбнулась – так ей это нравилось. И шла, улыбаясь этому внутреннему ощущению своей живости, энергичности и сегодняшней ее женской красоте. И вдруг – заметила взгляд проходившего мимо мужчины и его улыбку – в ответ на ее, себе обращенную.

И даже не увидела, просто почувствовала, что он – подойдет сейчас и с ней заговорит.

И подумала только:

«Ну Дашка! Ну – Дашка…»

Больше – не было у нее слов, кроме разве что:

«Оля, живи!..»

Я еще обязательно, обязательно полюблю!

Полина не пришла. Прошло уже более получаса с момента их назначенной встречи, и Настя, нетерпеливо ожидающая подругу, устала уже поглядывать на дверь, в которой та никак не появлялась. Она сидела, и сердилась, и чувствовала себя здесь, в этом модном, с зеркальными витринами кафе – неуютно. Казалось ей, что она сама выставлена здесь на витрину, как эти пирожные и торты на больших тарелках, покрытых ажурными бумажными салфетками.

Для Насти, «затворницы», как называла ее Полина, уже сам факт появления в таком месте был подвигом. Развод с Павлом она пережила тяжело, и все еще переживала – и после этого она замкнулась в себе, перестала ходить куда-либо, где люди общаются, веселятся, приятно проводят время, перестала радоваться: чему радоваться – когда внутри такая боль и разочарование?! И на все попытки Полины вытащить ее куда-то, на все ее уговоры: «Сколько уже можно страдать – когда ты жить начнешь?! Сколько можно все это переживать – пережевывать? Жить надо дальше!» – отвечала сдержанно:

– Я живу. Живу как умею. И не надо меня учить, что мне делать…

Но Полина не отставала:

– Ну давай просто в кафешку сходим, вкусного чаю попьем с каким-нибудь обалденным пирожным… Составь мне компанию, а то я одна в кафе хожу, одна балдею от вкуснятины этой…

И вот сегодня наконец поддалась она уговорам подруги – и пришла в кафе. Пришла вовремя – но подругу не дождалась. И пока ждала ее, подумала уже, что, может, местом ошиблась, не так Полину поняла. Хотя та все уши ей уже прожужжала: такое кафе, такое кафе – и прямо у ее работы. Другого кафе тут не было.

И все было бы нормально, если бы она, Настя, могла по телефону Полине позвонить и узнать, что с ней приключилось, где она. Так Настя и хотела сделать, но обнаружила, что телефон ее разряжен. Получалось, что и Полина, конечно же, сейчас тоже ей звонит и дозвониться не может. И совсем уже было непонятно, что делать: уходить или ждать подругу дальше.

Чашка чая, которую она заказала в ожидании Полины, давно была выпита. Пирожное, которое она взяла на пробу, просто, чтобы взять что-то – неловко ей было вот так за пустым столом сидеть, – оказалось вкусным, тающим во рту. И она подумала: «Вот возьму сейчас еще какой-нибудь тортик, чтобы не уходить, как говорится, несолоно хлебавши, съем его и пойду. Хотя лучше всего было бы сейчас позвонить Полине, только вот откуда?»

И она зал глазами обвела в поисках телефонного аппарата. И сама себе улыбнулась: откуда он здесь возьмется? И, невольно встретившись глазами с мужчиной, сидящим поодаль, увидела, как он ей улыбнулся, словно в ответ. Улыбнулся хорошо, открыто, как знакомой.

И она стушевалась на мгновение: не ему она улыбалась, не для него, и то, что он мог как-то не так ее понять, – и смутило и рассердило одновременно.

И она лицо построже сделала. И, словно против своей воли, – на него снова посмотрела: как он отреагировал? Видит он, что не ему она улыбается, что он ей, как говорится, сто лет не нужен? И взглядом с ним опять встретилась – тоже взглядом серьезным, как будто он ей ее в зеркале показал: вот, мол, какие мы сердитые! И она, так неожиданно столкнувшись с ним, с его – кривлянием? передразниваем? – вспыхнула вдруг и расслабилась одновременно. И неожиданно для себя – развеселилась.

Что-то забавное было в этой ситуации. Что-то давно забытое – давно она ни на кого не смотрела, ни с кем не переглядывалась. Это было в той ее жизни с Павлом – ее кокетство, игривость, умение вот так, одними глазами, показать ему все: и страсть, и обожание, и интригу. Тогда она заводила его или обещала что-то уже одним только взглядом.

Давно все это ушло из ее жизни. С уходом Павла ушло. Не с кем ей было больше играть, кокетничать. Да и не хотела больше этого. Хватило ей всего – и любви, и боли. И хоть Полина и твердила ей постоянно: «Куда ты денешься, дорогая? Жизнь свое возьмет, время все лечит. У тебя этих Павлов еще сотня будет…» – Настя на эти слова губы крепче сжимала и отворачивалась: не нужен ей больше никто. Одной спокойнее. По крайней мере никто тебя не предаст и не бросит. Поэтому и жила она, одиночеством своим скованная, ничего никому не дарящая, ничего ни от кого не ждущая…

Она осторожно, словно еще обводила зал глазами в поисках чего-то, взглянула на мужчину, чтобы рассмотреть его получше.

«Симпатичный, – невольно подумала она и сама на себя рассердилась: ей зачем это надо – знать, какой он?! Ей какое дело до того – симпатичный он или нет? Все они одним миром мазаны. Все предатели и эгоисты. И всем только одно надо – женщину охмурить, а потом бросить.

И она уже хотела было встать и уйти из кафе, но вспомнила о своем желании съесть еще одно пирожное и сама себя одернула. Нет, она останется, выпьет чашку вкусного чая с обалденным, как Полина говорила, пирожным и покажет, что ей дела нет ни до кого, ни до чего.

Она подозвала официанта, сделала заказ, решив, что потом пойдет домой и уже выяснять будет, куда Полина запропастилась. Главное, чтобы ничего с ней не случилось…

И эта мысль ее вдруг испугала:

«А вдруг с ней что-то случилось? Вдруг с ней действительно что-то случилось, а она тут сидит, чаи распивает?!»

И удивилась – почему только сейчас об этом подумала.

– Да потому что Полина – живая, вечно спешащая, опаздывающая, особенной организованностью никогда не отличалась.

«Но – вдруг с ней действительно какая-то беда приключилась?» – тревожно подумала Настя и опять взглядом зал обвела, словно искала, откуда, от кого позвонить. И опять – улыбку мужчины этого поймала. Улыбка была в его глазах, словно давно он наблюдал за ней, и ему понятно было ее состояние: от нетерпения – до раздражения и тревоги. И она вдруг встала из-за стола и прямиком к нему направилась, подумав только: «Нечего было на меня глазеть и лыбиться…»

И, подойдя, сказала серьезно:

– Простите, не могли бы вы мне разрешить сделать короткий звонок по вашему телефону… Я переживаю, что подруга… – и замолчала, потому что он уже телефон из кармана достал и ей протянул.

И сказав кратко: «Спасибо» – тут же номер Полины набрала. И пока шли гудки – долгие, как ей казалось, – чувствовала, что смотрит он на нее.

– Алло! – раздался голос Полины и Настя, обрадовавшись, закричала:

– Господи! Ты где, Полина?

И когда Полина, узнав голос подруги, тоже закричала: «Я тебе звоню, звоню…» – оборвала ее: – Короче, я с чужого телефона звоню… С тобой все нормально?

– Да нормально, я просто вырваться не смогла…

– Ладно, вечером созвонимся, расскажешь, – сердито буркнула Настя и на кнопочку нажала. И телефон протянула, сказав:

– Спасибо вам огромное.

И замялась:

– Я вам, может, денег должна?

Мужчина, все так же внимательно, с усмешкой в глазах, следящий за ней, только головой отрицательно покачал и спросил – как ей показалось, участливо:

– С вашей подругой все нормально?

– Да, нормально, спасибо, – сказала она и добавила, чувствуя, что он ждет каких-то ее слов: – Я волноваться начала…

– Я видел, как вы волнуетесь, – сказал он с улыбкой.

– Что, это было так заметно? – спросила Настя, словно ее застали врасплох. Спросила скорее с раздражением, чем с интересом – чего это он вообще к ней прицепился?

– Конечно, вы так нетерпеливо на дверь поглядывали. На дверь – на часы…

– Вы прямо как сыщик: наблюдали, делали выводы, – сказала она, с удивлением чувствуя, что произнесла она это как-то игриво, словно кокетничала с ним.

– Конечно! – согласился он. – В одном я ошибся: я думал, вы ждете мужчину, оттого так нервничаете.

– Ну вот еще! – не выдержала Настя и фыркнула.

И ее собеседник, все это время внимательно смотревший на нее, словно продолжая «прочитывать ее», – сказал:

– Может быть, вы присядете за мой столик? А то очень неловко получается – я сижу, вы стоите…

И слова эти словно отрезвили Настю. Вернувшись в свое естественное состояние недовольства, недоверия ко всем мужчинам, она ответила холодно:

– Спасибо. Я только позвонить хотела… Еще раз спасибо.

И к своему столику пошла, на который официант уже чай с пирожным поставил. И села за столик, ни на кого не глядя. И стала чай пить и – чинно, аккуратно пирожное откусывать, словно действительно показывая, что ей ни до кого, ни до чего дела нет. И подумала: «Я ей, Полинке, всыплю по первое число: меня из дома вытащила, а сама, видите ли, вырваться не смогла…»

И оставалось ей выпить еще пару глотков чая, как он появился у ее столика и, не спрашивая разрешения, уселся напротив. И она подумала быстро, суматошно: «Пусть что хочет говорит, я отвечать не буду…»

– Смешная вы! – сказал он и опять улыбнулся. Улыбнулся широко, открыто, как старой знакомой.

– Почему смешная?! – забыв о своем решении не говорить с ним, спросила она. Уж очень неожиданны были его слова.

– Важная, серьезная, как будто не чай с пирожным пьете, а важное дело делаете… Ни на кого не смотрите… Вы чего-то боитесь?

– Ну, вот еще! – возмущенно сказала она и засопела, как ребенок.

Обидно ей вдруг стало: чего он к ней прицепился и что смешного нашел в том, как она чай пьет? И чувствуя, что краснеет, и злясь на себя за то, что выдает свои чувства, спросила сердито:

– Чего вы хотите? Зачем вы за мной следите? Что вам нужно?

– Я думаю, что хочу того же, что и вы, – ответил он, так же глядя ей в глаза, и она неожиданно для себя заволновалась как-то по-женски – то ли от его слов, то ли от его взгляда. И сама вдруг испугалась своего волнения и, чтобы избежать некой интимности, появившейся в их разговоре, произнесла тихим, спокойным голосом:

– Мы просто сидим с вами в кафе, разговариваем. Это обычная случайная встреча двух людей. И я к вам, между прочим, только потому и подошла, что о подруге забеспокоилась. Иначе… («Сто лет вы мне не нужны!» – так хотелось ей закончить фразу, но она остановила себя: много чести будет ему все объяснять и свои чувства показывать.)

– Ой, какие мы сердитые, – снова с улыбкой произнес мужчина («Действительно, симпатичный», – невольно пронеслось в голове Насти). – Но от того, что вы сердитесь, ничего не меняется… Мы с вами действительно сидим за одним столом и разговариваем.

– Ну и что? – недружелюбно, ощущая какую-то опасность в мужчине, его словах, спросила Настя.

– То, что мы оба знаем, чем закончится эта встреча, – сказал он.

– Чем? – простодушно спросила она, не понимая, о чем он?

– Думаю, что мы уйдем отсюда вместе, – проговорил мужчина уверенно и снова улыбнулся – как ей показалось, снисходительно: мол, я точно знаю – так и будет.

И ее вдруг взбесили его слова! «Что он о себе возомнил?! С чего это он взял, что они уйдут вместе?!» И неожиданно для нее самой – одновременно возбудили. Его наглость или властность – она не знала, как назвать эту его настойчивость, его упорство, – заводила ее, определенно заводила. И испытывая такие противоречивые чувства, она растерялась – не зная, что ответить. И боясь показать свое состояние, она попыталась своей рассудительностью сгладить состояние этого невольного возбуждения и такого забытого волнения, вызванного словами и присутствием мужчины.

– В данный момент мы просто сидим и разговариваем, – мягко, словно успокаивая себя и его, сказала она. – И не понимаю, откуда такая уверенность, что все будет так, как вы говорите.

– Да, – согласился он. – В данный момент мы просто сидим и разговариваем. Но это – в данный момент, – подчеркнул он. – И из этого момента есть несколько вариантов развития ситуации… Мы можем просто поболтать и разойтись, – при этих словах она согласно кивнула, желая на этом и остановиться. Но он продолжил: – Мы можем поделиться друг с другом чем-то важным. Так бывает, когда встречаются незнакомые люди. Она опять кивнула, уже напряженно, словно снова ожидала какого-то подвоха. – Мы можем немножко пофлиртовать, просто почувствовать себя мужчиной и женщиной, ведь иногда приятно пококетничать, поиграть – правда? – спросил он уже с напором, словно принуждая ее согласиться. Но она не стала соглашаться, не стала даже головой кивать, чувствуя в его рассуждениях какую-то опасность.

– Мы можем подпустить друг друга поближе, разрешить себе немного сойти с ума и провести этот вечер вместе – может быть и такое, – сказал он. Сказал уверенно, словно подобное развитие ситуации было нормальным, ожидаемым. Она молчала, глядя на него напряженно, словно бы и не реагируя на его слова – но внутри… внутри пылал огонь, внутри было забытое, горячее чувство возбуждения. – Может быть, возникнут и более тесные отношения… – продолжил он. – Может быть, между нами возникнет роман какой-то степени длительности – в жизни может быть все… Я не знаю, что может быть. Мы просто находимся сейчас в этой точке. И у нас… – он сосчитал на пальцах, – как минимум пять вариантов путей, куда нас может привести это знакомство.

Он улыбнулся – у него это получилось как-то примирительно – и взял ее за руку. И она руку не убрала, хотя чувствовала, как заводит ее это прикосновение. Как невольно возбуждают ее присутствие мужчины, его властность. И так это было притягательно, что она почувствовала дрожь – в руках, коленях.

Надеясь, что он не замечает ее дрожащих рук, она – словно последние силы собрав – сказала:

– У нас есть пять вариантов возможного развития наших отношений. И можете быть уверены – ни одного у нас не будет.

Она произнесла это четко, строго. Но ее дыхание, дрожь рук выдавали ее с головой. И он, чувствуя ее состояние и заводясь сам, запустил руку в ее волосы, притянул ее к себе поближе и, глядя в глаза, тихо сказал:

– Ты можешь говорить все что угодно, но я знаю, чего ты хочешь, и я сам этого хочу.

– И чего же я хочу? – спросила она, освобождаясь от его руки в последней попытке показать свое непонимание, чувствуя при этом, насколько сильно она заведена, возбуждена его словами.

Он помолчал мгновение, потом тихо и очень проникновенно сказал:

– Ты любви хочешь, страсти, ты – живой хочешь быть.

И такое это было точное попадание, что она даже вскочила – но тут же снова села, хотя внутри вся продолжала метаться в мыслях, ощущениях – как реагировать на эти слова. Хотя что тут было думать – она уже отреагировала…

Он посмотрел на нее с улыбкой и спросил:

– Так какой же вариант мы выберем?

И она, вспыхнув, словно находя в себе последние силы противостоять этому напору, ответила строго:

– Не знаю, что будете делать вы, а я иду домой…

И решительно с места поднялась и пошла к барной стойке, к официанту, чтобы расплатиться. И пока она делала эти несколько шагов – ощутила, что и походка у нее нетвердая, и в голове шумит, и сердце бьется как сумасшедшее.

И услышала веселое, сказанное в спину ей, уходящей:

– И куда ты бежишь?

Но, словно не слыша его слов, стараясь спину держать ровно и смотреть прямо перед собой, – прошла она еще несколько метров до двери, чувствуя, зная, что он смотрит на нее.

И вслед ей, открывающей дверь, раздалось его сказанное весело, громко:

– Возвращайся – от себя не убежишь…

Но она шла, почти бежала, чувствуя внутри горячую энергию, которая побуждала ее идти еще быстрее, словно в ней вдруг появились силы жить. И когда она остановилась перевести дух – то почувствовала, что словно другими глазами сейчас на жизнь смотрит, словно ожила она – и все вокруг кажется иным. И показалось ей даже, что воздух стал плотнее, и звуки громче, и картинка – домов, людей, проезжающих машин – стала такой яркой, что даже глаза вдруг захотелось зажмурить, – словно была она в темнице и наконец вышла на свет.

И в горячности этой она опять пошла, ускоряя шаг. Шла не видя дороги, даже вход в метро не заметила, пропустила. Шла, ни о чем не думая – лишь состояние свое наблюдая разгоряченное, как будто кровь в ее жилах стала горячее и потекла быстрее.

«А кровь и правда стала горячее и потекла быстрее, – подумала она. – Чего в ней могло шевелиться, течь, играть – когда была она застывшей, замороженной в своей печали?..» И удивилась вдруг: «Как же так? Как этот человек – чужой, ненужный мне, – вдруг так меня завел, разбудив во мне женщину? Почему я так отреагировала на него? Почему завелась как сумасшедшая?» И ответила себе:

– Потому что здорово это – быть живой, чувствующей, а не мертвой рыбой, которой она последний год жила, будто в тине увязла.

И подумала вдруг: «Если чужой этот, нелюбимый человек – такой трепет во мне вызвал, такие чувства, – горячие, пылкие, – то какие вызовет свой, любимый? Как сладко будет с ним – рядом быть, смотреть в его глаза, чувствовать его руку на своей руке, играть с ним, кокетничать, распалять его, заводясь самой…

И подумала она, словно наконец вспомнила – что она живая женщина:

«Как это будет!.. Господи, как хорошо это будет!»

И картинка эта – еще нереальная, просто предполагаемая – была такой сильной в ощущениях, что Настя в одно мгновение отбросила всю свою печаль, недовольство жизнью и страдания – и сказала себе:

– Я еще обязательно, обязательно полюблю! Я еще так любить буду!

И повторила вслух, не заботясь о том, услышат ее или нет:

– Я еще обязательно, обязательно полюблю!

И шла домой и говорила, в такт шагов:

– Я еще обязательно, обязательно полюблю!

– Я еще обязательно, обязательно полюблю!..

Великие любови Наташи Ивановой

С благодарностью ко всем женщинам, поведавшим мне свои Великие Любови

Она появилась неожиданно – она не была записана на прием.

Она зашла в кабинет после тихого, осторожного стука в дверь. Так стучатся люди, которые сами не уверены: надо ли им заходить, туда ли они попали. И зайдя, сев в кресло, на которое я ей указала, сказала смущенно, залившись краской, как девочка:

– Знаете, я никогда не была у психолога, хотя, честно говоря, были моменты в жизни, когда мне это было просто необходимо… – Она опять смущенно улыбнулась, словно застыдившись этого признания и продолжила: – Но как-то не сложилось, не получилось у меня сходить к психологу. А тут – иду по коридору, вижу ваш кабинет. И время приема совпало, и, раз я уже в санатории могу посещать разных врачей, специалистов, дай, думаю, зайду…

Она проговорила это опять смущенно, как бы оправдывая свой визит, и я улыбнулась ей, сказала успокаивающе:

– Конечно, если у вас есть желание, может быть потребность, пообщаться с психологом, то вы пришли по адресу.

Она улыбнулась в ответ – но как-то сдержанно, даже, как мне показалось, растерянно.

– Ну, мне не то чтобы надо пообщаться… – сказала она, все так же улыбаясь. – Наверное, мне интересно было бы поговорить… Ну, вообще, о жизни… Если, конечно, можно с вами говорить…

– Можно со мной поговорить, – улыбнулась я в ответ. И, видя ее нерешительность, добавила: – Если у вас есть какие-то вопросы, можете их задать, тогда нам было бы проще общаться…

– Вопросы… – задумчиво протянула она, и тут же с улыбкой, уже какой-то светлой, легкой, сказала: – Знаете, у меня раньше столько вопросов было, когда я еще девочкой была! Вот когда мне нужно было с психологом общаться, но – не было тогда психологов, да и я была такой скромной, что ни за что бы к психологу не обратилась. Так что вопросы эти звучали во мне, не находя ответов. – Она говорила легко, складно, и мне понравились и ее интонация, и выражение лица, которое менялось быстро, живо. Что-то хорошее было в этой женщине – простой, обычной на вид женщине лет сорока с небольшим, – что-то искреннее, даже детское, несмотря на возраст. – Я и вправду могу с вами просто поговорить о чем-то – важном, нужном? – спросила она.

И я успокоила ее, заверив, что абсолютно свободна и могу внимательно ее выслушать.

Она взглянула на меня опять растерянно, словно не зная, с чего начать, да и вообще – начинать ли. И замолчала, опустив глаза. И я, чтобы помочь ей, спросила:

– Как вас зовут?

– Наташа, – ответила она. И то, как она назвала свое имя – очень скромно, сдержанно, – уже о многом говорило. И то, что она назвала себя не Натальей, а просто Наташей, уверило меня в том, что передо мной скромная милая женщина. И она тут же подтвердила мои догадки: – Вы знаете, я, когда маленькая была, очень огорчалась, что меня Наташей назвали. Мне казалось, что это такое… – Она поискала слово и, найдя, оживленно продолжила: – неинтересное имя, простое такое, обычное… Ну что такое – Наташа?.. – спросила она и сама ответила: – Ничего особенного. Я даже по ночам плакала иногда оттого, что вот – назвали меня родители просто Наташей, а мне с этим именем, которое мне совсем не нравится, – всю жизнь жить…

– Как же вы хотели, чтобы вас назвали? – спросила я с улыбкой. Мне нравилось, как просто, естественно, безо всяких ужимок, она рассказывала о себе.

– Ну, хотя бы Ириной, и то лучше.

– Чем же Ирина лучше Наташи? – уже без улыбки, всерьез, спросила я.

– Ну, – опять замялась она, – согласитесь, что Ирина звучит красиво… Торжественно, что ли…

– Важно… – подсказала я.

– Да, важно, – согласилась она. – Не то что Наташа.

– Но ведь есть еще Наталья…

– Ой, нет, я себя Натальей никогда не чувствовала. Все всегда звали меня Наташей, я и привыкла к этому имени… А по ночам плакала, почему я не Анжела или Светлана… Да, понимаете, мне и с фамилией не повезло, – чувствуя, что не убеждает меня в простоте своего имени, добавила она. – У меня ведь и фамилия, как назло, – самая что ни на есть простая!

– Это что ж за фамилия? – не выдержав, рассмеялась я.

– Иванова! – иронично сказала она и выразительно посмотрела на меня: мол, я же говорила!

– Прекрасная фамилия, – сказала я. – Да, очень распространенная, но – и очень древняя, наверное. Произошедшая от первых Иванов. И звучит она красиво.

– Да, – вздохнула она грустно, – наверное, и древняя, и красивая, но – в сочетании с Наташей получается слишком просто и обыкновенно. Наташа Иванова, – произнесла она громко, и добавила: – Это вам не Элизабет Тейлор, не Тина Канделаки и не Лариса Долина.

Я рассмеялась – так забавно звучали ее слова. И сама она – милая, простая, какая-то очень открытая в своей простоте, Наташа Иванова мне нравилась.

– Знаете, – отсмеявшись, сказала я ей вполне серьезно: – У вас, Наташа Иванова, прекрасное имя. И вы, как я чувствую, – прекрасная женщина. Надеюсь, что вы это понимаете – или поймете. Так, что же вы, Наташа Иванова, спросить меня хотели? О чем говорить будем? Какие же у вас есть вопросы?

– Вопросы… – протянула она. И усмехнулась, хорошо, открыто, по-детски, а потом сказала, уже уверенней: – Вы знаете, я в детстве только и делала, что вопросы задавала. Я была настоящей «почемучкой» – меня так папа называл. Он говорил: «Ну что за ребенок – одни вопросы!» Вот я выросла, а у меня все еще одни вопросы. Вроде жизнь прожила, надо бы уже ответы знать. А я все – почему да почему. Вы знаете, я вот сейчас вспомнила – меня и подруги «почемучкой» звали. Я к ним со своими вопросами все лезла, почему так да почему эдак. Меня всегда интересовали отношения между людьми, между мужчинами и женщинами. Почему у них в жизни все именно так складывается или почему не складывается. Но подруги от меня чаще всего отмахивались: живи, мол, проще, меньше думай… Но как это – жить проще, меньше думать, – если я понять хочу?..

Она замолкла. Я тоже молчала, ожидая продолжения – что же она такого понять хочет, на что – найти ответы.

Но она продолжала молчать, и я спросила:

– Так что же вы хотите понять?

Она смутилась, словно бы застеснявшись этого вопроса, потом неспешно начала: – Знаете, я вообще была какая-то задумчивая, если можно так сказать. Я очень много думала тогда, в детстве, особенно когда стала подростком. И я все время наблюдала за людьми, за их жизнью и постоянно думала: почему они так живут?..

Она посмотрела на меня, и я кивнула ей одобрительно – мол, продолжайте. Казалось, ей нужно было, чтобы ее подбодрили, разрешили ей высказаться. То, что хотелось ей сказать, чем хотелось поделиться, рвалось наружу, и она уже уверенней, продолжила:

– Мне все время хотелось понять, в чем смысл жизни, зачем люди живут, зачем заводят отношения, зачем они, например, женятся, семью строят. И конечно, я о любви постоянно мечтала. Я о ней часто думала, понять хотела – что это такое? Откуда она берется, куда исчезает?

Она замолчала, потом оживленно сказала:

– Знаете, я же тогда так и думала, что любовь эта появляется, а потом исчезает. А все потому, – сказала она будто не мне, а самой себе, – что я ее, любовь эту, либо вообще не видела, либо просто догадывалась, что она у людей была, да только делась куда-то, либо только в книжках о ней читала… Вот я на своих родителей смотрела и думала – где их любовь, куда делась? Мне мама когда-то в детстве говорила, что они с папой очень сильно друг друга любили, что его родители были против их любви, да все равно они поженились. А я на них смотрела и думала – ну неужели мои родители когда-то любили друг друга? Но если они любили, почему не любят сейчас?

Она остановилась, опять смущенно взглянула на меня и сказала:

– Вы не думайте, у меня семья была хорошая, дружная. Но папа и мама жили, как два… – Она поискала слово и сказала неожиданно: – соратника, сотрудника, что ли… Но вот любви – той, о которой я думала, о которой в книжках читала, о которой девчонкой мечтала, – я у них не видела. Поэтому и думала: почему их любви не видно? Получается, что она закончилась, прошла? Но разве любовь не навсегда? Разве любовь может пройти? Но если любовь может пройти, то разве это любовь?

Она замолчала, улыбнулась мне и сказала, словно оправдываясь:

– Вот видите, какая у меня каша в голове была.

– Ну почему же каша? – ответила я. – Нормальные вопросы нормального подростка. Эта тема – любовь, отношения – всем интересна.

– Да, но… Знаете, я какая-то, может, не очень нормальная, – она усмехнулась, – но мне тогда казалось, что меня одну это интересует, мне одной непонятно ничего про любовь эту. Все другие вокруг, как я считала, таких вопросов не задавали. Вот смотрела я на отношения ребят и девчонок чуть старше меня, которые вместе гуляли – так у нас было принято говорить, когда парень и девушка встречались, – и думала: «Почему это называется «гулять»? Может быть, «гулять» и значит «любить»? Но тогда почему слово такое глупое для этого придумали?» И непонятно мне было – когда же любовь появляется? И есть ли она вообще? И почему в книгах и фильмах все так красиво, необычно, волнующе – а в жизни так неинтересно, обыденно?..

– Но так и должно быть. Вы входили в жизнь, учились жить. А думать, смотреть, анализировать, вопросы задавать – это нормально для каждого ребенка, каждого подростка.

– Да, наверное, – согласилась она. – У меня это было время сплошных вопросов, которые возникали вдруг, из ниоткуда, и беспокоили меня. Я не могла на них ответить, я только все больше и больше запутывалась – а все потому, что та любовь, о которой я в книгах читала, – совсем не была похожа на любовь в реальной жизни. Но мне тогда очень понять хотелось – что такое любовь? Какая она? Когда она придет? Она будет одна на всю жизнь? И я думала – а вдруг меня не полюбят? Вот может же так случиться, что не будет у меня любви? Она же не у всех есть? Или у всех? И я опять наблюдала за тем, как люди живут, и увидеть хотела, где у них любовь эта – есть она или нет?

Она остановилась, посмотрела на меня и сказала, глядя мне в глаза:

– Я, может, что-то не то говорю, или – не про то… Но, знаете, у меня и сейчас, как у подростка, – столько вопросов… Столько вопросов за жизнь накопилось, а ответов на них нет, поэтому я, может, путано говорю, может, не о том…

– Вы говорите о том, – мягко сказала я. – О том, что вам важно спросить, понять. Вы имеете право говорить обо всем, что для вас важно.

– Что для меня важно? Что я понять хочу? – переспросила она и замолчала. И некоторое время молчала, погрузившись в какие-то мысли. Потом – сказала вдруг, неожиданно: – Вы знаете, я, пожалуй, пойду… Но я завтра приду – можно? Я запишусь к вам на прием. И я подумаю над своими вопросами, чтобы время ваше зря не занимать и чтоб в своей голове порядок навести.