Текст книги "Великая Женская Любовь (сборник)"

Она посмотрела на меня, опять – очень внимательно, и спросила:

– Можно так сделать?

– Можно, – сказала я.

– Спасибо, – ответила она.

И ушла – так же неожиданно, как пришла.

И я улыбнулась вслед этой просто Наташе Ивановой, – которая мне чем-то очень понравилась…

Великая любовь № 1

Она вошла в кабинет такой же смущенной, как и вчера, и, сев в кресло, посмотрела на меня – без улыбки, строго.

– Почему детям ничего не рассказывают о любви? – спросила она. И вопрос этот неожиданный застал меня врасплох. Не таких вопросов я от нее ждала. Я думала, она будет говорить о себе, о своих отношениях, своих разочарованиях и проблемах – об этом всегда и говорят люди на консультации у психолога. Но она, задав этот вопрос и не услышав сразу моего ответа, повторила опять – по-детски настойчиво, как говорит ребенок, желая услышать ответы на свои бесконечные «почему?»: – Почему детям никто не рассказывает о любви, о том, что это такое? О том, как она приходит, как, – она грустно усмехнулась, – уходит?.. Почему каждый ребенок проходит этот опыт важный, самый важный в его жизни, в одиночку, с вопросами, звучащими внутри и остающимися без ответа, с непониманием, отчаянием или болью? – Я молчала, собираясь с мыслями и обдумывая свой ответ, и она снова заговорила: – Почему детям не рассказывают о любви? – повторила она уже с упреком и головой покачала. – Скольких ошибок, обид или глупостей могли бы избежать дети, если бы их готовили любить: понимать любовь, отделять любовь от нелюбви – от страсти или эгоизма?.. Почему родители не готовят детей к любви? – спросила она и посмотрела на меня выжидающе. Но я опять не успела ничего сказать, как она ответила сама: – Потому что они сами любить не могут и в любви ничего не понимают. И отличить не могут одно от другого, и глупости делают… Потому что сами – к любви не приучены…

И она опять головой покачала, словно осознавая масштабы этой всеобщей непонятливости, ненаученности любить. Я молчала, наблюдая за ней. Я видела, что в ней идет внутренняя работа – она вслушивалась в свои слова, словно искала внутри себя что-то. Какие-то ответы? Объяснения?

– …Если бы мне что-то рассказали. Если бы мне вообще что-то обо мне рассказали, о времени этом, когда взрослеешь и сама себя не понимаешь… Но – ничего мне родители не говорили, а я – в любовь эту, а может, просто во влюбленность, а может, и не во влюбленность даже – как в омут с головой нырнула.

Она посмотрела на меня и произнесла с улыбкой – мягкой, хорошей:

– Я в мальчика влюбилась, в одноклассника, это в седьмом классе случилось… А началось – вы знаете с чего? – спросила она меня вдруг весело, даже озорно, и я, удивленная этой переменой в ней, ответила:

– Нет, не знаю.

– С того, что у нас в классе во время перемены свет погас, – произнесла она с улыбкой. – Мы во вторую смену учились, зимой рано темнеет – и вот свет вдруг погас… – Она улыбнулась, покачала головой и продолжила: – Господи, это же надо – первая моя Великая Любовь началась с того, что просто свет погас и мы с ним в темноте столкнулись. А столкнувшись, вдруг такие сумасшедшие чувства испытали, когда тела наши прижались друг к другу… Он, проходя между партами и стеной, случайно к стене меня прижал. И – задержался в этом положении, а я – даже не попыталась высвободиться, такие сильные, сладкие чувства впервые испытав – тело мальчика, прижатое к моему… И хоть свет сразу и включили – мы с этого момента, словно темнота эта нам показала друг друга, объединила нас, – стали видеть друг друга, слышать, какими-то тайными взглядами обмениваться. И, конечно, долго это не могло продолжаться – он стал провожать меня, прикасаться ко мне, обнимать. И, хоть было это поначалу очень целомудренно – сам мальчик все это тоже переживал впервые, – вспыхнули мы оба, как спички… И влюбились друг в друга…

Она замолчала. И сидела, молча, с улыбкой на губах. И я молчала, боясь потревожить ее вопросом.

Вскоре она опять заговорила:

– Знаете, я влюбилась – и поверить не могла, что влюбилась. И понять не могла – что это такое. Влюбленность, или уже любовь? Или это – одно и то же? Я ночами не спала, ворочалась в постели и думала: «Это она – любовь? Это то, чего я ждала? Это навсегда?» Ночами я все думала об этом, а в классе, когда я видела его, – все мои мысли исчезали, оставались только чувства…

Она оживилась, и оживление ее само говорило о силе ее чувств.

– Вы знаете, это просто сумасшествие какое-то было. Все налетело внезапно, как смерч, как ураган. Что-то такое со мной случилось – непонятное, даже – страшное. Потому что когда чувства такие новые, незнакомые, сильные испытываешь и ничегошеньки про это не понимаешь – можно от страха, от непонимания, от вопросов этих, которые уснуть не дают, сойти с ума… – Она замолчала, потом добавила грустно: —А родители мои… Знаете, они этого даже не заметили…

И я опять не успела выразить свое удивление, как она снова опередила меня.

– И как родители могли этого не заметить? – спросила она.

И я опять внутренне улыбнулась: в том, как эта женщина задавала бесконечные свои вопросы, она действительно была похожа на ребенка, которому важно было выяснить то, что ему непонятно, – только ребенку шел уже пятый десяток.

– Как, как они могли ничего не замечать? – с негодованием произнесла она. – Когда я в дом заходила после расставания нашего, после сумасшедших этих, быстрых, но страстных поцелуев, от которых жар шел такой, что казалось, от меня самой пар исходит, когда все лицо мое горело, когда, казалось, поцелуи его просто были видны на мне, когда глаза мои были как у сумасшедшей, как у пьяной… Но – я заходила, клала портфель на место, разувалась, раздевалась – и никто ничего не видел, не замечал. Мама говорила: «Иди, ешь, я уже все разогрела», папа спрашивал: «Как успехи?». Я им что-то отвечала, и голос мой при этом дрожал – я была уверена, я так боялась, что он меня выдаст, и они вскинут на меня взгляды и сразу все поймут! Но они ничего не замечали.

А у меня сердце так стучало – словно выскочить из груди хотело, и я наскоро отвечала, что вот сейчас переоденусь и все расскажу – ив комнату шла. А там, в изнеможении от всех этих чувств, как только дверь закрывала – на пол опускалась и сидела несколько минут, все еще проживая поцелуи эти жгучие, ощущая, как внизу живота напряженно бьется пульс, думая, что больше нельзя вот так – сумасшедшей такой домой приходить, что скажу ему завтра, чтоб не заводил меня, не трогал, когда домой иду…

Она говорила легко, словно сама себе рассказывала, словно меня, постороннего человека, – рядом не было. И нравилась мне ее открытость, опять – какая-то детская, взрослым людям несвойственная.

– Каждый вечер я так думала. Но утром – с пробуждения и до момента встречи с ним (глазами, пока в класс заходили) – чувствовала я такую бодрость, была я в таком… – она поискала слово, – тонусе, как будто всю меня встряхивало, все мои жизненные силы пробуждались, вся я была живой, чувствующей, как оголенный нерв. И взгляд его обжигал, и не нужны были прикосновения, чтобы ощутить этот жар, этот стук сердца, это желание. Не обязательно было подходить, почувствовать, прикоснуться, можно было просто рукавом форменного платья задеть его рукав. Не руку, представляете, – рукав, и прикосновение это было, как ожог, уже от одного него бросало меня в жар…

Она замолчала. Молчала и я, боясь потревожить ее, ее чувства, сама находясь под влиянием ее эмоций, этой молодой страсти, сумасшествия, – которое я тоже когда-то переживала. И так понятно мне было все это – и взгляд, который обжигает, и прикосновение рукава к рукаву, от которого, кажется, сердце из груди выпрыгнет…

– Ну почему, ну почему родители детей к любви не готовят? – опять спросила она. – Почему не объясняют им, что к чему? Почему не рассказывают детям, что те просто взрослеют, что гормоны в них играть начинают, кровь бурлит, желания возникают… Почему не предупреждают детей, чтобы учились они отличать телесные эти желания, вспышки чувственного – от настоящих чувств, от любви? – Она посмотрела на меня, словно ожидала ответа, но тут же сама продолжила: – Вот я рассказываю вам все это, и уже сейчас, со стороны, вижу: там, за влюбленностью этой первой, – столько плотских желаний, страсти, гормонов, столько пылкости, на гормонах этих замешанной. Тела проснулись, мальчик и девочка начали чувствовать, возбуждаться – это главное было, а не то, какой он, кто он, что между нами общего. Ведь притяжение это сумасшедшее, чувственность проснувшаяся, поцелуи страстные – именно это было самое важное!

Я молчала, позволяя ей говорить, понимая, что самое важное сейчас для нее – просто говорить, думать вслух, рассуждать, слушать себя. Для этого она и пришла…

– Ну почему родители об этом не предупреждают?! – с каким-то упрямством вернулась она все к тому же вопросу. Сколько девочек и мальчиков страсть эту телесную – за любовь принимали! Сколько ошибок наделали, решив, что это и есть любовь… А вы знаете, – она проворно повернулась ко мне, – я ведь мальчику этому чуть не отдалась… Я же от него действительно с ума сходила, тормоза полностью отказывали. Я же не понимала, что все это – первое, взрывное – имеет право быть, но это еще не то, что любовью называется. А я называла. После первых моих сомнений, мыслей о том, что это, любовь, не любовь, я больше об этом и не думала. Некогда мне было думать, да и нечем, – грустно усмехнулась она, – голова полностью отключилась, только чувства одни и остались… Я ночами, лежа в своей кровати, без сна, думала о том, как я люблю его. Думала, как после окончания школы мы поженимся.

Она замолчала, посмотрела на меня, улыбнулась иронично и продолжила:

– Откровенно говоря, вот тут моя картинка как-то не складывалась. Я была отличницей, лучшей ученицей в классе. Он – середнячок, обычный мальчик, книжки не читал, умом не блистал. Лишь тем отличался он от других мальчишек, что ходил в спортивную школу, занимался самбо. Но я, воодушевленная своими чувствами (телесными, это я сейчас понимаю!), думала: «Это ничего, я его к книгам привлеку, он тоже начнет читать, чем-то интересоваться, тоже мечтать станет». Но, честно сказать, недолго я находилась в этом призрачном будущем: память о его прикосновениях, взглядах, поцелуях – возвращала меня в реальность. В прекрасную сумасшедшую реальность.

Она замолчала и молчала долго. И я, чтобы помочь ей продолжить, спросила:

– Сколько же длились ваши отношения? И когда закончились? – я понимала: отношения эти детские, как Наташа сказала – телесные, плотские, – рано или поздно закончиться должны, как чаще всего и случается.

– Два года, – ответила она.

И я не могла скрыть удивления:

– Так долго?!

– Да, долго… Мне самой сейчас это удивительно. Но – действительно два года я горела от страсти… Сумасшедшее это было время. Учеба, уроки, родительский контроль, чтобы я оставалась отличницей… А попробуй тут учиться, когда в голове – он, встречи эти быстрые, урывками, минутами, когда он меня провожал, у дома целовал. Потом, на каникулах – свидания тайные, короткие. Он с ребятами приходил на нашу улицу, я выходила гулять с подругами, какое-то время мы все вместе общались, потом – уединялись где-то в переулке, у какого-то дома, или у дерева в темноте. И – сумасшедшие эти объятия, поцелуи и, смешно сказать, клятвы: «Ты моя?» – «Твоя!» – «Навсегда моя?» – «Навсегда твоя!..» – Она грустно усмехнулась и сказала неожиданно весело: – А здорово все же быть молодой, наивной, глупой, счастья ожидающей, твердо веря, что перед тобой любовь всей твоей жизни!

И она опять покачала головой.

– Какая же девочка я была – наивная и чистая, верящая в первую и единственную любовь на всю жизнь! И я ведь действительно чуть не отдалась ему. Я же считала, что он – это он, тот единственный, и несколько раз, когда оставались мы одни, в сумасшествии своем заходили так далеко, что до самого важного оставались лишь мгновения… Но, как говорится, Бог уберег. Слишком хорошей я девочкой была, воспитанной, правильной. И такой быть хотела. Поэтому до свадьбы себя берегла… Не уберегла, правда, сказала она иронично, но – не с этим мальчиком это произошло…

Она опять замолчала. И я, с улыбкой глядя на нее, задумчиво ушедшую в себя, спросила:

– А родители? Неужели они так ничего и не заметили? Ничего не узнали?

– Заметили! – произнесла она торжественно. – Как говорится, не прошло и года, как заметили! Сначала им учительница наша на родительском собрании сказала: вот, мол, у нас в классе уже мальчик с девочкой дружит – Саша с Наташей. Вы не представляете, какими родители домой вернулись, – возмущенные, напуганные. И давай меня допрашивать: что это за дружба такая, да что, да когда… А я дурочкой прикинулась: мол, ничего особенного – до дома провожает, портфель несет. Оно бы и дальше продолжалось, в родительском неведении, но соседка увидела, что мы целовались, как ненормальные, маме рассказала, вот тут и началось… – Она покачала головой, едва заметно улыбнулась и произнесла, как-то театрально, патетично: – Мама лекции мне читать стала: что нужно и можно делать девочке в моем возрасте. По ее словам получалось, что только учиться и учиться было можно, а все остальное – рано… Папа был жестче: «Я тебе покажу – дружба… Я твоему ухажеру ноги переломаю…». И потом не раз подкалывал: «Ну как там твой Ромео недоделанный?» – очень он разозлился, даже не на меня, а на мальчика моего…

Она замолчала, и в этот раз молчала долго, с грустной улыбкой на губах.

– Почему родители бывают так жестоки с детьми? Ну почему? – сказала она с горечью, и было понятно, как больно ранили тогда слова ее отца. И добавила строго: – Ведь дети – самые близкие, родные люди. И помимо этого – маленькие люди. Ведь с ними так осторожно нужно, так бережно…

Она сидела, поникшая и, словно никак успокоиться не могла, – качала головой. И я могла только спросить участливо:

– Досталось вам?..

– Досталось… – сказала она тихо. – И нотаций, и упреков, и слежки… Вы представляете, они за мной даже следили – куда я после школы иду. И после уроков встречали меня, как маленькую. – И опять спросила: – Ну почему, почему родители так не хотят, чтобы их дети любили, влюблялись – дружили, наконец?! Ну почему они детей своих от любви оберегают, прячут, не пускают в нее, словно это – чума, болезнь, а не любовь? Почему боятся они ее как проказы? – И я не успела ответить, как она опять ответила на свой вопрос сама: – Потому что сами любить не умеют, любви не знают, любви страшатся! Непонятна она им, опасна, лишает она их рассудительности, – а они этого больше всего боятся. Живая она, любовь, в ней жить надо, живым надо быть. А они разучились, забыли, как это, потому что давно любить перестали…

Она удивила меня этими словами. Чувствовалась в них глубина – переживаний, мыслей. Чувствовалось, что действительно много и долго жила она со своими вопросами, пытаясь найти на них ответы.

Она замолчала. Потом, грустно покачав головой, сказала:

– Вот они, видно, тоже боялись… Поэтому и пытались не пустить меня в любовь… Уберечь от нее, как от зла… И ругали меня, как непутевую какую-то, которая бог знает чем занимается! А сколько они мне про мальчика моего рассказали – и хулиган он, и двоечник, и семья у него странная, и папа у него – шофер. Мол, ничего лучше не нашла! А когда заканчивали мы восьмой класс, сколько раз я слышала: «Ему-то зачем в девятый переходить, по нему ПТУ плачет…» «Такие, как он, только и могут, что шоферами работать да девок портить» – это уже папа добавлял.

– И как же вы это все пережили? – спросила я ее сочувственно. Очень тонко я сейчас чувствовала ее переживания, словно сама их прожила.

– Пережила… – ответила она просто. – Слушала это, слушала, но любить его продолжала. И даже еще сильнее любить начала. Так, наверное, всегда бывает, когда в любви препятствия появляются – она только жарче гореть начинает. Даже когда это и не любовь вовсе, а лишь за любовь принимается… Так что мало толку было от родительского воздействия…

Она замолчала, погруженная в воспоминания.

Потом встряхнула головой.

– Хотя, конечно, как-то они все равно повлияли на меня. Я в какой-то момент начала даже в мальчике своем сомневаться. Стала, напичканная словами родителей, смотреть на него иначе, оценивать его – тот ли он, такой ли он? И в клятвах моих, которые все еще звучали во время наших нечастых теперь минут близости – он стал чувствовать эти сомнения, и очень нервничал, злился, ревновал… Он даже дал мне однажды пощечину, – вдруг произнесла она. И видно было по ее лицу (даже румянец на щеках выступил), как сама была удивлена тогда случившимся. – Да. Он однажды дал мне пощечину, когда я дерзко ему ответила – мол, ты кто такой, чтобы мне указывать… И – получила…

Она замолчала, вспоминая об этом, потом подняла на меня глаза. И так мне нравился это искренний ее взгляд.

– Да, была ведь целая история с этой пощечиной: слезы, обиды, прощения-покаяния и снова клятвы в любви до гроба…

Она сидела молча и улыбалась, погруженная в воспоминания эти, милые ее сердцу, так трудно пережитые ею тогда, в юности. А потом покачала головой, словно выбросив из нее все воспоминания, и сказала живо, с улыбкой:

– Глупые мои родители… Если бы они ко всему этому спокойно отнеслись, достойнее, все у нас постепенно сошло бы на нет. А если бы они со мной тогда рядом были, объяснили, рассказали что-то о любви этой детской – то любовь эта, вместе с гормонами, – она усмехнулась грустно, – скорее бы успокоилась. Но – мне мешали, а я, будучи упрямым подростком, – любила, любила, вопреки всему… Дома – страдала, плакала. А в школе все было по-прежнему – прикосновения к нему, к его руке или плечу, поиск любой возможности, чтобы хоть на мгновение остаться наедине и обменяться жарким, сильным, как удар, поцелуем. Задержаться вместе с ним, выходя из класса, или встретиться в школьной раздевалке за висевшими пальто – как только не ухищрялись, чтобы несколько минут побыть наедине. Или я могла пойти к подруге, но свернуть в переулок, где ждет он, и – руки его сумасшедшие, глаза, губы. Или пойти в кино с подругой – а он там. Или отправиться в магазин за тетрадью и целый час бродить по парку в поисках тенистых скамеек…

Она остановилась, помолчала, словно хотела лучше вспомнить, осознать прошлое, затем продолжила:

– Знаете, когда родители вот так на меня насели – такой протест во мне поднялся против них, не понимающих меня, обижающих нас, наши чувства, – что словно назло им я его любить еще сильнее стала. Знаете, как любить его начала? Как сумасшедшая! Как будто он и вправду любовь всей моей жизни! Совсем с ума сходить стала по нему. Только о нем и мечтала. По ночам спать не могла… Я, знаете, когда родители меня вот так допекали, думала даже: вот возьмем и убежим с ним вместе из дома, раз они нас не понимают. И я даже представляла, как мы уезжаем тайно – просто домой после уроков не возвращаемся, и все. А они нас ждут, ждут, потом записку находят – мол, мы любим друг друга, жить не можем друг без друга и, раз вы нас не понимаете, будем жить отдельно. И я уже думала, что я с собой возьму, какие вещи, и как их можно незаметно из дома унести. Я целый план побега придумала. И ему, мальчику моему, говорила: давай уедем. Но у мальчика этого, слава богу, была голова на плечах – он только рассмеялся, выслушав мой план. «Ну и куда мы уедем? А деньги? А школа? А работа? А где мы жить будем?» И я тогда на слова его обиделась, я ведь думала, если он любит – то должен со мной на край света бежать. Обидно мне было, что я-то готова с ним бежать куда угодно, а он… Ой, – вздохнула она с улыбкой, – прям Наташа Ростова, а не Наташа Иванова… Это ж надо, чего я только тогда не придумывала…

Она замолчала, потом, опять головой покачав удивленно, словно только сейчас поняла все про свои чувства, сказала:

– Нет, вы представляете, какие сильные, сумасшедшие чувства у меня были?! Удивительно, что может испытывать ребенок в любви своей первой. Ведь я на самом деле думала, что если родители и дальше мешать будут, то мы, как Ромео и Джульетта, умереть сможем, по-настоящему – возьмем и умрем вместе, если они нам не дадут быть вместе живым…

– Да, так дети иногда и умирают, по-настоящему, от любви своей – детской, возможно глупой, но сильной… – сказала я тихо. – От любви, которую взрослые всерьез не принимают и просто убить хотят, как что-то неважное… Но чувства – это всегда важно… Это то, что с живым человеком происходит…

– Я это хорошо понимаю, – усмехнулась она. Усмехнулась уже как-то мягко, мне даже показалось – устало…

– Знаете, – продолжила она, – я уже потом однажды поняла: когда любви нет, всегда есть сомнения: быть или не быть вместе? тот или не тот это человек? а что, если..? Все эти вопросы именно оттого в тебе и рождаются, что ты еще не любишь. Когда есть любовь – нечего спрашивать, не о чем спрашивать, – ты просто любишь, и нет никаких сомнений, она ли это, он ли это… И тогда я все же любила, просто любила, любила по-детски, наивно, но – всем сердцем, словно действительно навсегда… Я так его тогда любила, так любила…

Она замолчала, только головой покачала несколько раз, словно сама удивляясь тому – как сильно она его тогда любила.

– Я любила его, любила… – сказала она уверенно. – Любила, как умела, как могла – будучи деткой невинной. Любила сильно, страстно… Любила…

Она замолчала, и я, захваченная ее рассказом, спросила:

– И?

– Я его любила… Пока не разлюбила – быстро, сразу… казалось – в одно мгновение…

И таким неожиданным было это окончание фразы, что я встрепенулась, вскинула на нее глаза и спросила:

– Как?

– Вот так! – весело ответила она. – Вот вам и вся любовь!

– Но… Как все это случилось? Почему? – удивленно спросила я.

– Случи-и-илось, – протянула она и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, сказала: – Ладно, об этом – в другой раз… И так я вас заболтала, вопросами своими замучила: почему да почему… Как папа мой говорил: «Потому что потому – все кончается на "у"»…

Я не смогла не улыбнуться этому ее «вопросами замучила» – сама она их задавала, сама на них и отвечала. Она улыбнулась мне в ответ и сказала:

– Я, если можно, завтра к вам зайду… Можно?

– Конечно, – ответила я. – И головой помотала, приходя в себя от того, как резко и неожиданно закончилась наша встреча. – Приходите… – сказала я. – Приходите, хоть каждый день, я могу за вами это время приема оставить. – И добавила, улыбнувшись: – Теперь уже у меня к вам вопрос появился – как так случилось, что любовь ваша сумасшедшая в одно мгновение закончилась?..

– Я вам завтра расскажу, как так выходит, что любовь заканчивается… Я это на своей жизни хорошо узнала… Хотя у меня знаете сколько вопросов осталось по этому поводу…

Я улыбнулась.

– Хорошо, что у вас остались вопросы, – будет о чем поговорить…

– Остались, – рассмеялась она. – В этом вы не сомневайтесь… Вопросов у меня столько, что их надолго хватит… – И, легко поднявшись, она подошла к двери, и сказала: – Спасибо. До завтра.

И ушла…