Текст книги "Великая Женская Любовь (сборник)"

– А второго ребенка мы позже родили, когда любви этой между нами уже совсем не было… Знаете, я думаю, люди часто вот так детей рожают, потому что не любят друг друга… Им расстаться страшно, да и не принято браки рушить оттого, что любви нет. Вот они и рожают, чтобы оправдать совместное свое существование, вот, мол, – дети у нас… А иногда чем меньше любви – тем больше детей.

Я не стала с ней спорить.

– Вот и мы так ребенка родили – то ли от скуки семейной, то ли чтобы как-то оживить нашу жизнь. А я, как только родила его, тут же и пожалела об этом – хоть, конечно, грех так говорить, грех сожалеть, что ребенка родила. И ребенка я этого люблю… Но в моих ощущениях было все иначе, нежели когда я первенца нашего родила, да и муж относился к этому ребенку по-другому, так что я подумала: «Не надо было нам его рожать». Тот, первенец, которого мы еще в пору Великой нашей Любви ждали – был источником радости, надежд, он нас соединял, счастливыми делал. Этот же был нам обузой. Он, словно путы, нас связывал еще на долгие годы – без нашего на то желания… А мы продолжали друг другу претензии предъявлять, отдаляться друг от друга. И стали вскоре двумя чужими людьми…

– Почему люди продолжают жить вместе, когда не любят друг друга? – спросила она. И я встрепенулась, и при всей серьезности этого вопроса не могла не улыбнуться: так привычны были мне ее «почему» и каждый раз – так неожиданны.

Она молчала, не отвечая на свой вопрос, и я, чтобы опять – подтолкнуть ее к ответу, сказала:

– Есть много причин, по которым это происходит. Одна из них – расхожее мнение, что брак надо сохранить…

– Но почему, почему-почему такой брак, в котором нет любви и даже зачастую уважения друг к другу, а иногда есть и открытая вражда, и ненависть, – надо сохранять?..

– Потому что так принято, – сказала я. – Потому что так делали из поколения в поколение. Это своеобразное правило: брак – это что-то на всю жизнь, и надо терпеть, страдать, если он неудачный, – но оставаться в нем.

– Но почему? – не успокаивалась она.

– Потому что для большинства людей жизнь – это и есть страдание и терпение. Люди не знали другой жизни, кроме как жизни в трудностях, поэтому это для них вполне нормально. Да и никто не рассказал им, что они должны быть счастливы, что они рождены для счастья и что все то, что не входит в это представление, что не дает быть счастливыми – надо убирать из своей жизни, в том числе и трудные неудачные браки. Что нельзя с этим соглашаться – нужно менять, «лечить» эти сложные отношения, нужно обращаться к специалистам, которые помогут увидеть, в чем их причина. Или же нужно освободить друг друга от этих отношений, чтобы осознать в одиночестве свои ошибки и заблуждения, чтобы учесть их в следующий раз. Чтобы был хотя бы шанс, что будущие отношения могут сложиться лучше, чем прежние…

– Но почему? – уже тихо, но все с той же детской настойчивостью сказала она. – Почему родители детям не сказали, что надо быть счастливыми, что нельзя, нельзя жить плохо – в боли, в злобе и ненависти? Что надо лечить это, как вы сказали, – менять, разбираться, учиться жить вместе, а не терпеть друг друга…

– Потому что – как вы сами недавно сказали – они этого не знали, им об этом не рассказали их родители, вот все и живут – в трудностях, лишениях, терпении, часто даже в ненависти. Потому что если ты долго что-то терпишь, не позволяя себе это отвергнуть, – это накапливается в тебе и рано или поздно прорвется сильными негативными эмоциями: злобой, даже ненавистью…

– Вот и я – долго терпела… Я же… – она задумалась. – Я почти десять лет терпела отсутствие любви, – сказала она, и я с сочувствием посмотрела на нее. И она, поняв мой взгляд, сказала: – Да так и было: десять лет без любви…

– Не может быть, – сказала я то, что почувствовала. – Чтобы вы, с вашим желанием любить – и столько лет без любви…

– Поверьте, так и было. Я, с моим желанием любить – и без любви жила… Нет, я, конечно, не совсем без любви жила. Я вся в сына ушла, люди же всегда, когда нет любви, – во что-то уходят, – сказала она, и я поразилась точности этой фразы. И она, словно тоже почувствовав в сказанных словах какую-то правду, продолжила:

– А ведь действительно, когда у человека любви нет, он куда-то уходит – или в работу, или в домашнее хозяйство… У меня вот подруга – та все дом намывала и начищала, заменяя этим отсутствие любви. А чем еще женщине заняться, когда у нее любви нет? Только и остается прятаться: или в дом, или в детей, или в работу – выбор небольшой… Вот и мы стали жить какой-то отдельной друг от друга жизнью. Каждый в свою жизнь запрятался. Муж жил своей жизнью, я – своей. Внешне это была вполне благополучная семья. Подрастал сын. Мы стали больше зарабатывать. Купили машину. Но эта трещина между нами была. И как часто, лежа по ночам после пресного секса (в нашей жизни тогда все было пресным – пресные разговоры, пресные обыденные встречи с утра и вечером), я лежала и думала: «Боже, как я хочу любить, как я хочу любить!» Никуда оно не делось – мое желание любить.

Она грустно усмехнулась и продолжила:

– Так я и жила. Внешне – нормальная семья: какие-то общие дела, покупки, воспитание ребенка, поездки в отпуск, но внутри – все мертвое, безжизненное. Потому что живешь без любви… – Вот так я замуж сходила… – подытожила она. – А ведь была такая… – Она слово поискала и, найдя, сказала торжественно: – Великая Любовь. Такая – настоящая, такая – сильная, когда, как я думала, – на всю жизнь… А оказалось – тоже одна иллюзия.

Она произнесла это горько. И, замолчав, погрустнела, словно эта горечь до сих пор жила в ней.

– Нет, это была не иллюзия, – не согласилась я. – У вас действительно была – Великая Любовь, как вы ее назвали. Просто чувства эти перестали быть такими сильными, потом – вообще исчезли. Но – они были. Не обижайте свое прошлое, Наташа…

– Да, – согласилась она, – это правда. Спасибо, что вы сказали мне это. А то, знаете, иногда я думаю: «Такой кусок жизни, столько лет – и просто так человеку отданы». Я себя такой виноватой чувствовала, что так вот у меня все получилось, что я себе чего-то там наприду-мывала, а на поверку оказалось – все не так… Да, вы правы. Все это было – настоящее: и то, как с лекций убегали, не в силах день прожить друг без друга, и как первого ребенка ждали. Все это было. Просто – не смогли мы это уберечь…

– И вы здесь не виноваты, – сказала я мягко. – Уберечь это не получилось, потому что, как вы правильно сказали, не научены вы были – как сберегать свои чувства, как жить вместе, как Великую Любовь эту хранить… И вы зря думаете, что понимай вы это – раньше свой брак завершили бы. Эти годы не были потрачены впустую, Наташа. Эти годы – годы попыток понимания другого человека, мужчины, годы усвоения уроков, которые преподносила совместная жизнь. Каждый брак длится ровно столько, сколько надо людям, чтобы научиться понимать, принимать, прощать и любить. И если разводятся они раньше времени, то рано или поздно возвращаются друг к другу, чтобы продолжить «обучение»… Или – находят потом ровно таких же партнеров, с кем смогут это «обучение» продолжить…

– Вот оно как, – произнесла она вдумчиво, словно что-то важное для себя услышала.

Я с интересом посмотрела на нее.

– Как-то очень сложно получается, – сказала она мне. – Выходит, что браки не просто так создаются. Что – есть какие-то законы, правила, по которым отношения в браке развиваются…

– Есть, – подтвердила я. И, предупреждая ее вопрос, добавила: – Просто о них никто никому не рассказывает. Родители их сами не знают, потому детям не передают эти знания. А общество не считает важным учить этому своих граждан – другие ценности царят в обществе, к сожалению…

Она смотрела на меня внимательно, слушая мои слова, и потом сказала задумчиво:

– Вот видите, а я целую теорию придумала, будто первые браки задуманы как неправильные, как некий образец для получения опыта… А на самом деле получается, что – если бы готовы мы были, если бы кто-то учил людей себя принимать, других понимать и принимать, то браки эти первые – могли бы на всю жизнь сохраниться, могли бы сложиться и не разрушиться…

– Жаль, – сказала она после некоторого молчания… Жаль, что не были мы подготовлены к жизни семейной… Жаль, что все так закончилось, что мы расстались…

– Вы сейчас жалеете, что расстались с мужем?

– Нет, – неожиданно легко сказала она. – Знаете, у меня давно уже грусти нет по поводу этих отношений, нашего расставания… – Она усмехнулась как-то горько и сказала: – Я после этого еще столько раз находила Великую Любовь – и теряла ее, что та потеря уже как-то забылась, не так остро чувствуется. Тем более что распался наш брак тогда, когда другая любовь пришла в мою жизнь…

Я с интересом посмотрела на нее. Нравились мне в ее ежедневных рассказах, при всей, казалось бы, привычности ее вопросов, даже звучании голоса – такие вот внезапные повороты, неожиданные фразы.

– Другая любовь? – спросила я.

– Да, другая любовь. Она меня из брака этого пресного и вырвала. Знаете, – сказала она опять знакомое, сотни раз уже слышанное слово, и я, не удержавшись, ответила:

– Не знаю…

Она улыбнулась и сказала:

– Я ведь молилась ночами, правда молилась, чтобы полюбить, чтобы опять любовь эту обрести – и, как говорится, вымолила. А когда пришла она, когда мужчина этот появился в моей жизни – наш брак стал отсчитывать последние – дни? часы? Правду говорят: когда приходит новая любовь – старая жизнь рушится… А странно, – сказала она, качая головой, словно удивляясь чему-то, – ведь получается, что только любовь и может выдернуть из этих странных, ненормальных, мучительных отношений. Только любовь может все постылое разрушить, все принятые правила приличия отменить… Это сколько же в ней энергии, в любви? – спросила она и сама ответила: – Это потрясающая мощь! Тут и уже и выбора нет – уходить или не уходить, сохранять брак или не сохранять. Когда новой любви нет – все это может тянуться годами, потому что нет того, ради чего все можно рушить. Но уж если новая любовь пришла, тогда – держись! То, что казалось незыблемым, нерасторгаемым – рушится в один момент. Потому что уже не страшно это разрушить. Потому что знаешь, ради чего это делаешь…

Она опять замолчала – и молчала долго, улыбаясь чему-то внутри себя. Не выдержав, я спросила:

– Кто был ваш избранник?

– Он был… – начала было она спокойно, но тут словно светом ее осветило изнутри – она улыбнулась и продолжила уже другим тоном: – Он был – такой… Он был такой… Живой он был, понимаете, живой… И – другой… Такой другой…

И я не могла не улыбнуться этому, уже не раз слышанному – «другой».

И она тоже улыбнулась мне – улыбнулась по-хорошему, даже лукаво как-то, и сказала:

– Я вам о нем завтра расскажу, ладно?

И добавила:

– Не хочу его с бывшим мужем соединять, даже в своем рассказе. Я ведь тогда и в реальности не смогла их соединить – пришлось выбирать, я и выбрала… Хотя, – она улыбнулась, – у меня и выбора не было… Он был такой…

Она поднялась – резко, неожиданно, что совсем не вязалось с такой мягкой, мечтательной интонацией – и сказала нараспев, словно смаковала слова:

– Пойду я, ладно?.. Мне есть о чем подумать, есть что вспомнить…

И улыбнулась мне светло:

– До завтра…

Великая любовь № 6

Я ждала ее. Ждала, поглядывая на часы, висящие над дверью моего кабинета. И самой мне было забавно наблюдать свое ожидание, нетерпение.

«Как свидания жду», – подумала я с каким-то внутренним волнением, потому что каждая из наших встреч была мне интересна. И сама она заинтересовала меня – живая, чувствующая, уже понятная мне, но – каждый раз неожиданная для меня.

И я улыбнулась, подумав: «Кому интереснее наши встречи – мне или ей?».

И она, войдя в кабинет и заняв свое привычное место, спросила сразу:

– Как устоять против нового? Как удержать себя в старом, когда ты жаждешь, мечтаешь о новом? Как хранить верность тому, что давно опротивело?

И я, ожидавшая от нее вопросов – именно так она начинала каждую нашу встречу, – все равно удивилась ее словам.

Я все еще не могла привыкнуть к ней, ее логике, ходу ее мыслей.

– И надо ли хранить верность кому-то, кому ты хранить ее не хочешь? И надо ли беречь отношения за счет того, что себя предаешь, себе жить не даешь? – Она произнесла эти вопросы горячо и как-то театрально, будто роль играла.

И я подумала: «Они, наверное, оттого и звучат как реплики в театральной пьесе, что она много раз повторяла их про себя».

– Я много размышляла об этом, – тем временем продолжала она. – Я долго так жила, иногда кажется, что очень долго, – полжизни жила в тоскливом, обыденном, постылом, мечтая о другой какой-то жизни, других отношениях. И, долго живя так, мечтая, молясь о любви, сама себе не признавалась, что мечтаю-то – о другом мужчине. Она замолчала на мгновение, словно собираясь с мыслями, и сказала:

– Вот вы сказали в прошлый раз, что люди оттого так долго терпят постылые, ненавистные отношения, что для них нормально это – продолжать мириться с неудачным браком, ничего не меняя… Но мне кажется, мужчины, опять же, как-то проще ко всему относятся: они или уходят от своих жен, или, – она усмехнулась, – налево ходят, а иногда у любовниц своих и остаются. А женщина – все брак сохранить хочет…

Она замолчала, посмотрела на меня уже знакомым мне, пытливым взглядом и спросила:

– Как же так получается – вот правда, скажите, как так получается, – горячо проговорила она, – что женщина, живя с нелюбимым, а часто – и неуважаемым мужчиной, – продолжает состоять с ним в браке, хранить ему верность, сохранять семью, которой уже фактически нет?! А если даже женщина мужу этому нелюбимому изменяет, то семью такую – все равно не разрушает?

Она задала эти вопросы, и, как всегда, ей не нужны были на них ответы – она продолжила:

– Почему женщине это так нужно – хранить семью, которой давно уже нет? Почему женщина не уходит, почему бережет то, что беречь не нужно? Почему не идет дальше, не ищет другую любовь – новую, свежую, сильную?..

Я молчала. Я знала: ей нужно выговориться, произнести вслух то, о чем она так долго думала, озвучить ответы, которые она давно нашла. Нашла – сделав свой выбор.

– Что вы выбрали? – спросила я ее тихо. И она с готовностью, быстро, сразу поняв – о чем я ее спросила, – сказала:

– Я ушла. Я эту семью – лживую, несуществующую – разрушила. Но знаете, как долго я к этому шла… Я, как и многие женщины, все сохранить хотела, все старалась отношения наши реанимировать, что ли. Что-то новое пыталась внести – то рецепт какой-то найду, чтобы было о чем за обедом поговорить, то прическу сменю, чтоб его внимание на себя обратить, то билеты в театр куплю, чтобы всколыхнуть как-то болото это… И я бы, наверное, еще долго-долго терпела. Многие же всю жизнь живут вместе словно два чужих человека. Я хоть и бесилась, и злилась оттого, что не нравилось мне все это – но все же привыкала. И убеждала себя, что вроде – и нормально даже. Даже плюсы в этом находить стала. Он меня не трогает – я его не трогаю. Он мне не мешает жить – я ему не мешаю оставаться одиноким. И, как говорится, живут же люди – и мы проживем. Я даже оправдания стала находить: что любовь – уже кончена и как бы красиво и бурно не начиналась – все равно к этому придет. Так чего шило на мыло менять? Найдешь себе другого – а с ним тоже все закончится, и все равно вернешься к тем же самым постылым отношениям…

Она замолчала, и я не могла не сказать:

– Так не похоже это на вас, Наташа… С вашей честностью, тонким чувствованием – так себя уговорить думать…

Она улыбнулась, грустно и сказала:

– Да, я над собой славно поработала: любить перестала, без любви жила – и оправдание этому находила… Но все равно оправдания мои однажды закончились. Знаете, так рассуждать можно, когда ты другого, нового не видишь, когда сравнивать не с чем. Когда думаешь, что все они, мужчины, – одинаковы… А когда появляется, с чем сравнивать – тогда держись… Тут все и летит в тартарары – и дом, и привычки, и правила приличия…

Она остановилась и уже с другой интонацией – более мягкой, что ли, – стала рассказывать:

– Мы познакомились с ним на курсах английского языка. Я на курсы эти – с тоски пошла, от того что надо же что-то делать, чем-то заняться. От серости этой, обыденности. И там, на курсах, – сразу его выделила среди всех, хотя в группе нашей несколько мужчин интересных было. Но он – он был… Он был – другой, понимаете, – другой…

Она оживилась, даже позу свою привычную, которую всегда принимала, переменила.

– Он был другой во всем. Даже лицо его казалось мне необычно открытым, живым. А он таким и был – по сравнению с моим пресным, неэмоциональным, предсказуемым мужем. И волосы его лежали свободно, а не были аккуратно разделены на пробор, за чем так тщательно следил мой муж. И одевался он просто, свободно – видно было, что ему все равно, что думают другие люди о нем и его внешнем виде. В нем была уверенность и – самодостаточность, которая привлекла меня, наверное, больше всего. Он был таким незаинтересованным ни в ком, как мне показалось, что я с завистью наблюдала за ним. И при всей этой его – цельности, отдельности от других, какой-то взрослости, что ли – у него была просто потрясающая мальчишеская улыбка!

Она тоже улыбнулась, по-детски светло, и продолжила:

– Знаете, как удивительно это: когда взрослый, солидный мужчина вдруг улыбается – и в нем проявляется что-то совершенно мальчишеское, юное. Это так привлекательно, это так необычно… Вот он весь таким для меня и был – редкой экзотической птицей. Мне хотелось подойти к нему ближе, рассмотреть его, как рассматривают красивый камешек на берегу или цветок в саду, который отличается от всех.

И я действительно старалась быть поближе к нему – на занятиях стремилась сесть рядом, после занятий старалась выйти одновременно с ним, чтобы идти вместе к метро и иметь возможность говорить с ним, узнавать его. Он был мне интересен, он был другой – спокойный и стабильный. И для меня, мятущейся и жаждущей чего-то нового, свежего, – это был самый подходящий в тот момент человек.

Я смотрела на нее, слушала ее и думала – как оживляется она каждый раз, когда рассказывает о своей новой Великой Любви. Словно энергия ее новой любви даже сейчас оживляет ее, делает более яркой, сильной, страстной.

– Наше сближение проходило очень медленно. Шла на сближение я – он же, казалось, ни в ком не нуждался, просто жил себе, как живется, отдавшись свободному течению своей жизни, своих интересов – других, новых для меня. И он впустил меня в свою жизнь – но впустил как-то лениво, неохотно, что ли. Мы начали встречаться – просто гуляли по городу, ходили на выставки. Он любил все новое, и я для него сначала была просто спутницей в посещениях выставок. Мы встречались для того, чтобы пойти в музей и посмотреть экспозицию японских бонсаев или посетить открывшуюся картинную галерею. Несколько раз мы ходили в театр (на хорошие спектакли я сама доставала билеты – мне важно было быть с ним, узнавать его, общаться с ним, узнавать его внутренний мир). И неважно, где бы я ни была с ним, – я хотела его. Я хотела всего его – быть с ним, жить с ним, любить его, спать с ним…

Я посмотрела на нее с удивлением: быстрый это был переход: от узнавания – до любви. Она поняла мой взгляд и сказала просто:

– Это была любовь, в которую я легко вошла – сама, добровольно, потому что любить хотела очень. А его – хотелось любить. Он был для меня важным, интересным, новым, загадочным. И так все это было значимо – после пресности и обыденности чувств, постылых отношений с мужем…

Она замолчала. И я, которая слушала ее с интересом и готова была слушать дальше историю о любви, страсти, сильных чувствах (без чего не обходилась ни одна любовь в жизни этой живой, любящей женщины) – удивилась этой остановке, но – молчала, ожидая продолжения.

И она после долгого молчания сказала с виноватой, неожиданной для меня улыбкой:

– Вот так я и придумала любовь в одни ворота…

И я удивилась этой фразе: необычно она звучала, хотя смысл ее был понятен – часто люди вот так любят «в одни ворота».

– Я уже любила его, я уже была готова отдаться ему, я была готова на все, чтобы быть с ним – уйти от мужа, объяснив сыну, что нам с папой надо расстаться. Но он не делал никаких попыток к сближению. Даже в этом проявлялась его необычность: он не был типичным мужчиной, который, чувствуя, что женщина готова ему отдаться, – просто берет ее. Он просто находился рядом, общался со мной как другом – вернее, как с подругой. Он принимал мои ухаживания, если так можно сказать: пирог, который я пекла для него и приносила в красивой упаковке, книгу, которую он давно хотел прочитать (я тратила несколько дней, чтобы найти ее!).

– Господи! Сейчас, издалека, я ясно вижу: как ему было все равно, как я сама шла и шла ему навстречу, – оживленно, даже как-то нервно произнесла она. – Ведь я сама своим желанием любить притягивала его к себе.

Медленно, но верно, словно наметив маршрут, шла я по этой зыбкой дороге и его вела, осторожно, чтобы не спугнуть. Конечно, он привыкал ко мне, конечно, ему нравилось быть рядом с женщиной, которая заботится о нем, – это я сейчас понимаю. И хоть сближение наше было медленным, но – постепенно мы становились ближе и ближе. Я уже бывала у него дома, он дал мне ключ от своей квартиры… И квартира его – была тоже другой, такой же диковинной, как выставка японских бонсаев. Там все было очень аскетично: не было типичной стенки с хрусталем, как у всех – вместо этого стоял спортивный тренажер, на стене висели нунчаки, которыми он ловко управлял. Там была гитара, на которой он играл и пел песни, тогда мне неизвестные, бардовские. И всегда было много света и пространства. А также много книг, которые он любил читать.

И я, приходя к нему, иногда ожидая его у него дома – просто сидела в тишине и впитывала в себя запах этой квартиры, всю эту квартиру, которая была отражением его, и готова была остаться тут навсегда, и согласна была жить в этой аскетичности, забыв о своих красивых шторах и новой мебели.

Она замолчала и некоторое время сидела с мягкой улыбкой на губах, а потом продолжила:

– Знаете, может быть, с научной точки зрения, это опять была обычная кристаллизация, на желании любить замешанная, но как же я его любила! – сказала она мне, словно оправдываясь. – Быть с ним, просто быть рядом, находить часы, иногда – минуты, чтобы увидеться, наслаждаться совместными… – Она улыбнулась – светло, хорошо – и сказала, качая головой, словно удивляясь чему-то: – Поверите, когда он в комнату входил, мне казалось, что вокруг становилось светлее… И даже это казалось мне знаком, что я нашла своего человека, что мне нужно с ним, именно с ним быть. И я уже начала мечтать – о нашей совместной жизни, о замужестве, о том, как мы будем вместе ходить в походы, плавать на байдарках… Это я-то, которая в поход сроду не ходила, и в палатке-то ночевала пару раз, во времена своего детства, когда отдыхала с родителями на островах, – готова была за ним – ив горы, и на реку…

Но – ему это было не надо, я хорошо это чувствовала вначале. И редкие совместные часы мы проводили совсем не так, как хотела бы я. Мы смотрели слайды его туристических походов. Он показывал, как управляется с нунчаками. И только потом, иногда, мы любили друг друга – так я называла это тогда. Хотя сейчас можно честно сказать: это я любила его, я впускала его в себя, как святыню, – он же просто шел за мной в этой моей потребности физической любви, которая, казалось, ему тоже была не нужна… Я втюрилась по самые уши, – сказала она после долгого молчания. – Да, это подходящее слово – втюрилась. Так оно и было. Наверное, еще и потому меня так влекло к нему, что он был очень самодостаточный, спокойно живущий без отношений, не нуждающийся в каких-то страстях. Я действительно влюблялась, погружалась в это чувство все больше и больше. И хотя мы становились ближе друг к другу – я все время хотела большего. Я хотела всего. Я хотела быть с ним – быть его женой. Я хотела кормить его, спать с ним, любить его полноценно – много, страстно, а не так редко и урывками, как это было у нас…

– Вы очень его любили, – сказала я. Я просто не могла не сказать этого.

– Я очень любила, – повторила она. – А как иначе? Я по-другому не умею… И… – она помолчала немного: – Я любила его любить. Я такая счастливая была, что любить его могу… Это же счастье, когда мужчину любишь, что он – рядом. И можно подойти и обнять, или просто поцеловать, потому что хочется целовать. Потому что есть он, которого хочется целовать…

Она улыбнулась и вздохнула как-то легко, словно сейчас снова проживала это состояние. И продолжила так же легко, словно рассказывала это не незнакомой женщине, а самой себе:

– Или – дать ему кусочек шоколадки, и губы его сладкие, шоколадные, потом поцеловать, или шоколадное пятнышко в уголках губ – просто слизнуть, проведя по нему языком… И пятнышко это, вкусное, исчезает с его губ и растворяется в тебе… Или – когда он улыбается тебе – поцеловать улыбку эту мальчишескую, целуя куда придется – и губы, и зубы. И поцелуй этот – вкусный, как все в нем вкусно, потому что ты – любишь… И какое это счастье – любить… И я ему, знаете, записочки любила писать, в которых о любви своей говорила, и оставляла ему красивенький конверт с таким вот любовным письмом – в самом неожиданном месте, чтобы он – без меня – находил его, чтобы помнил, чтобы чувствовал, как я люблю его… А он, прочитывая, складывал мои конвертики стопочкой на подоконнике, и стопочка эта росла – любви во мне было много…

Я слушала молча, боясь спугнуть, прервать ее рассказ. Так легко, откровенно и красиво говорила она о любви, о выражении ее, пусть и «в одни ворота», что опять – поражала меня своим умением любить.

– Сколько это длилось – полгода? Год? – спросила она саму себя с интересом, и замолчала, видимо, вспоминая. – Знаете, мне казалось тогда, что это длится вечно – таким даром для меня был этот человек и моя любовь к нему. Таким даром была возможность любить – сильно страстно, возможность любить именно его – такого другого, необычного, интересного… И безумные наши встречи продолжались. Хотя – это для меня они были безумные. Для него они были вполне обычными. Мы так же ходили по музеям, посещали какие-то выставки и даже пару раз сходили в поход с его друзьями…

Она замолчала и сказала вдруг тихо – словно по секрету:

– Я, знаете, что сейчас вспомнила? – И погрузившись куда-то глубоко в себя, сказала, не глядя в мою сторону: – Господи, как же я все-таки его любила! Это просто сумасшествие какое-то было! – и головой покачала удивленно, словно только что это окончательно и поняла.

Я молчала, ожидая продолжения, и она продолжила, чуть смущенно, зардевшись, как девочка:

– Я сейчас вспомнила, как шла за ним по лесу, когда мы с его друзьями отправились в турпоход. Я шла за ним – след в след, наступая в его следы, просто – впитывая их в себя. И было такое чувство, что я колдую, что я – следами своими накрывая его следы, – впитываю его в себя, приручаю, заманиваю… Прям – сумасшедшая… – сказала она неодобрительно. – До чего дошла – до магии какой-то, до колдовства.

Она головой покачала неприязненно, словно сама от себя – той – не ожидала такого.

И я сказала ободряюще:

– Вы просто действительно его любили и очень с ним быть хотели…

– Да уж… – сказала она, – хотела этого больше жизни – быть с ним, чтобы любить его, чтобы он любил меня, чтобы семью с ним строить, чтобы детей ему рожать. И, кстати, – сказала она оживленно, – друзьям его я очень понравилась, и они не раз подначивали его, что вот, мол, пора жениться и детей заводить. Я рада была этой поддержке. И он после таких встреч как-то смягчался, словно одобрение друзей и их советы – подталкивали его ко мне. И мы становились ближе друг другу. И, как мне казалось, уже он сам тянулся ко мне, а я все чаще задерживалась у него как можно дольше, наслаждаясь каждой минутой, проведенной рядом с ним.

Она остановилась, удивленно покачала головой:

– Сейчас вот я вам все это рассказываю и сама себе удивляюсь – и как только умудрялась вытворять такое при живом муже?! Как же у меня это получалось – ведь я была женой, матерью? Мне же надо было приходить домой вовремя, успевать заниматься привычными домашними делами, сына контролировать, уроки проверять, вообще – делать вид, что все нормально… Но – умудрялась же! Находила сто причин «задерживаться» на работе. «Встречалась с подругами», «ходила на курсы», которые я злостно прогуливала. «Уезжала на дачу к подруге» – это когда мы с его друзьями в поход ходили… Иногда на родителей сына оставляла, которые часто к нам приезжали. Папа болел, ездил на лечение, и даже это было мне на руку. Да и чего только ни придумаешь, когда любишь и хочешь найти возможности быть с любимым. А я любила. Очень любила. Я о другой жизни мечтала. И была готова к другой жизни. Я вдруг поняла, что вообще можно жить не так – не сидя у телевизора, не ведя нудные разговоры с мужем. Я увидела, что есть какая-то другая жизнь, другие отношения. И меня радовало, что у него никогда не было семьи. Мне казалось, что это очень хорошее обстоятельство и что он должен хотеть иметь семью, детей. А я была готова бросить ради него все и нарожать ему детей – сколько захочет. Правда, я не знала, как впишется мой сын в наши с ним отношения, но где-то внутри была уверена, что все будет хорошо. Сыну было почти двенадцать, он хотел быть военным, мечтал о Суворовском училище. И я думала, что все он поймет и найдут они общий язык, а там, глядишь – сын или в училище поступит, или – пойдет в армию, а там уже взрослая жизнь. Я была уверена, что все сложится хорошо, что все у нас получится… И именно тогда – все и закончилось…

Она остановилась, и я, даже не сразу поняв смысл этой фразы – так она была не к месту, – переспросила:

– Все закончилось? Так внезапно?

Она не ответила – поднялась со стула, подошла к окну и долго смотрела в сумрак за окном. И я понимала: она сейчас там ничего не видит, она видит что-то свое, внутри, в глубине. И терпеливо ждала.

– А знаете, – сказала она, поворачиваясь ко мне, – это, наверное, самое страшное, что все кончилось именно тогда, когда, как я думала, все только и начнется по-настоящему – и на всю жизнь…

Она вернулась на свое место, села и сидела молча. И я, подойдя к ней, – погладила ее по плечу и улыбнулась ей ободряюще. И она сказала, словно через силу, видно – сложно было говорить ей об этом:

– Я забеременела. И когда обнаружила это – поверьте, так обрадовалась, так обрадовалась! Вы только подумайте – во мне его ребенок! Его ребенок! Его – мужчины, которого я люблю, с которым хочу жизнь прожить, за которым на край света готова идти, и тут – во мне его ребенок!