Текст книги "Великая Женская Любовь (сборник)"

– Он становился в такие мгновения жестким: словно тот волк, которого я видела в нем, – прорывался наружу. И он говорил жестко: «Я такой – какой есть. Я тебя ни к чему не принуждаю. И я тебе ничего не обещал»… И замыкался, уходил в себя. А я… – она замолчала, и я снова, чтобы вывести ее из этого молчания, произнесла:

– А вы?

– А я так потерять его боялась и так уходов этих его боялась – что стала молчать о своем недовольстве. И он, остывая после этих вспышек, делал вид, что между нами ничего не произошло. Он приходил ко мне вновь, никогда ничего не говоря о наших разногласиях, словно их и не было. И все возвращалось на круги своя: я люблю его, он позволяет себя любить, забываясь, вовлекается в мою любовь, потом – выходит из нее, словно стряхивая ее с себя…

Она замолчала, грустно улыбнулась.

– Вот такая у меня была любовь – настолько рабская, жертвенная, что даже неловко рассказывать…

Она покачала головой, словно сама себе удивлялась и сказала:

– Как женщина может так себя опускать ради Любви своей Великой?! Хотя – разве может быть Любовь Великой, когда в ней женщина так унижается?! – Она помолчала немного и продолжила: – В таких отношениях мы находились с ним около года. Я любила, я завоевывала, я отвоевывала каждую встречу… И опять он увлекался мною, терял голову. А я, любя его, была такой, что было от чего потерять голову. Один только секс с ним чего стоил… – она усмехнулась иронично, – что такое было для меня секс с ним? Это было как секс с Божеством, с Богом – да простит мне Господь столь греховное сравнение… Но – он действительно был всем для меня. Когда он прикасался ко мне – мое сердце замирало и я уже была готова принять его. Мне не нужны были прелюдии и ласки. Я была готова отдаться ему всегда и везде… Это было постоянное ощущение любви. Я жила любовью, я переживала каждую минуту нашей встречи, я чувствовала так остро, как никогда – как никогда до того, и никогда после…

Она замолчала и сказала вдруг жестко, холодно:

– Так, как я его любила, я уже никого не любила. И уже никого не полюблю.

Она проговорила это категорично, резко – чем очень удивила меня.

– Это была болезнь, – продолжала она. – Не любовь – болезнь и зависимость. Это была полная потеря себя – это я сейчас четко вижу… Какое счастье, что я пережила все это. Какое счастье, что я пережила эту рабскую любовь и освободилась от нее…

Она молчала, и я тоже не нарушала молчание. Я прислушивалась к чувствам, которые она вызвала во мне рассказом о своей Великой Жертвенной Любви.

– Знаете… – вновь заговорила она. – Однажды я ждала его у себя дома. Ждала, выглядывая из-за занавески, чтобы издалека увидеть его, чтобы полюбоваться им. И когда он появился, такой красивый, желанный мной, идя своей уверенной сильной походкой… Да, – усмехнулась она, – ведь походка-то, наверное, была обычной, это я его таким видела, я его так воспринимала…

Она опять остановилась, сидела, покачивая головой, словно осознавала масштабы своего «созидания», возвеличивания мужчины, которого выбрала любить. Потом продолжила:

– Так вот, ждала я его, как школьница – из-за шторы выглядывая, волнуясь внутренне от одной мысли, что Он вот-вот покажется. И когда я увидела его – в волчьей этой красоте, – то стояла и молилась, чтобы он шел ко мне – и не уходил…

Она замолчала, погрузившись на мгновение в себя, словно вспоминая что-то.

– А однажды знаете что было? Вы не поверите, – сказала она вдруг, весело улыбнувшись, и я улыбнулась в ответ на эту улыбку, так неожиданно осветившую ее лицо. – Вы действительно не поверите в то, что я вдруг вот сейчас вспомнила, – продолжала она как-то нервно-весело. – Однажды я вычитала про ритуал приворота. И такое у меня желание было быть с ним, что я, женщина с высшим образованием, современный и умный человек, подметала пол, собирала пыль, приговаривая какие-то слова, которые его приворожить могли, и потом прятала этот комок пыли куда-то, чтобы приворот сработал… Господи! Какой же дурой я была!

– Нет, не дурой, – опять вступилась я за нее. – Не дурой вы были, а очень одинокой и очень любящей его.

– Мне так хотелось, чтобы он был со мной, чтобы он уже выбрал меня, чтобы он меня, в конце концов, полюбил… – проговорила она тихо, словно оправдываясь. – Я не хотела, чтобы наши отношения закончились… Но – они закончились, – сказала она неожиданно бодрым голосом, словно пряча свои настоящие чувства.

– Как они закончились? – спросила я.

– Закончились? – переспросила она и повторила протяжно: – Закончились… Я ведь давно понимала, что мне этого мало. Я хотела Великой Любви. Действительно ВЕЛИКОЙ. Я хотела, чтобы меня любили… Но – не было от него ответной любви, понимаете? А мне хотелось любви, взаимности. И со временем что-то поменялось во мне… И я перестала с этим соглашаться, пока – внутренне, не выражая своего несогласия…

Она посмотрела на меня печально.

– И однажды… Однажды он оттолкнул меня. Он сделал это нечаянно, во сне. Он оттолкнул меня от себя, очень жестко оттолкнул, – наверное, ему что-то приснилось… И вот в этот момент я вдруг увидела все наши отношения такими, какими они были на самом деле… Словно я ото сна пробудилась и увидела то, что видеть не хотела. Я поняла: он все время меня отталкивал, но я как будто этого не замечала – вернее, не хотела замечать. И еще дальше к нему приклеивалась и опутывала его собой. Но в ту ночь я поняла, приняла эту правду: этим отталкиванием меня во сне – он выразил свое настоящее отношение ко мне…

Она снова замолчала. Видно было, что это был сложный для нее момент – даже воспоминания о нем давались ей тяжело.

– Это был удар для меня, – произнесла она тихо. – Я смотрела на него спящего и думала, что я так больше не хочу! Я не хочу отталкивания даже во сне, даже случайного… Так не должно быть в моей жизни… И утром, когда он проснулся, я сказала ему: «Знаешь, ночью ты жестко оттолкнул меня… И я поняла, что ты только и делаешь, что отталкиваешь меня…»

Он был удивлен и даже как-то обескуражен, потому что я, так боявшаяся его уходов и вспышек гнева, уже давно не выражала недовольства нашими отношениями. И вдруг я показала свои чувства, свою обиду, высказала свою претензию. Он что-то буркнул мне в ответ, мол, это все мои женские выдумки, и вообще… Я не стала ничего говорить, я поняла вдруг – что мне нечего ждать от него, что дело не в нем, что мне нужно побыть одной и подумать о себе. О том, что мне теперь, после всего этого осознания, делать… Мне нужно вернуться к себе, вспомнить – где у себя я…

Я взяла пару выходных за свой счет. Я прожила целый день в ощущении, что что-то изменилось во мне, что я так больше не хочу и что так больше не будет. Я почувствовала, как мое недовольство перерастает во что-то новое. Как накапливаясь и накапливаясь, какие-то отдельные слова, жесты, события, отношения – становятся лавиной. Я почувствовала, как внутри происходит революция. И утром, когда я проснулась, мне показалось – я стала другой. И «Мы не рабы, рабы не мы…» – эта фраза вновь и вновь повторялась в моей голове, как заезженная пластинка.

И я весь день просто была – занималась обычными делами, спала, вроде бы даже не думая о нем. Но вечером такую сильную усталость я вдруг ощутила, словно она, накопленная за все время наших отношений, – просто свалилась на меня, придавив своей тяжестью. И в какой-то момент (я помню его) – я поняла совершенно ясно, что эти отношения надо закончить. Их необходимо закончить, пока во мне есть еще хоть капля сохраненного достоинства… – она проговорила это твердо, жестко, и я почувствовала, как мне хочется ее обнять, пожалеть – маленькую женщину, пытающуюся сохранить остатки своей гордости.

– Это было страшное решение, – тихо сказала она. – Представить себе на секунду, что его не будет в моей жизни, что не будет этих встреч, его рук, не будет его улыбки, глаз – пусть даже холодных… Я сидела дома и просто думала о том, что мне нужно учиться жить без него. Я приняла решение – быть без него. Это было очень страшно – наверное, так чувствуют себя люди на похоронах, когда понимают, что придется жить дальше, жить без этого человека. Наверное, на похоронах легче, – произнесла она неожиданно, – человек просто умер. А мой человек был живым – и я должна была от него, любимого, отказаться…

Она замолчала и молчала долго, словно набиралась сил, чтобы продолжить. А потом сказала:

– Вот так я и пришла к окончанию отношений… «Хватит быть рабыней», – с такими мыслями, с таким настроением я шла на работу. Я шла на встречу с ним, твердо решив закончить эти отношения. Было ли это решение принято спокойно? Наверное, нет. Но я точно поняла – так больше не будет… И, знаете, этот день был для меня действительно тяжелым… Целый день я ждала какого-то подходящего момента, какого-то своего подходящего состояния, чтобы сказать ему о своем решении. Я все как-то откладывала, оттягивала этот момент, понимая при этом – что точно все ему скажу, что не передумаю. И в таком вот напряжении, даже мучениях, – прошел день. И я так и не нашла подходящего момента. А вечером, как оказалось, отмечали день рождения нашего сотрудника – он был иногородним, жил в служебном помещении нашей фирмы. И когда я пришла туда вечером, уже был накрыт стол. Судя по количеству напитков, намечалось большое торжество – персонал был в основном мужской, любящий «погулять» по поводу. Да и без повода…

Она улыбнулась сдержанной какой-то улыбкой и продолжила так же сдержанно, словно просто описывала события, ее не касающиеся:

– Я немножко опоздала. И когда пришла, то оказалось, что он занял рядом с собой место для меня. Я подошла, и он сказал как-то очень буднично: «Садись, я занял тебе место. Что ты будешь пить – шампанское или вино?» И я поняла в эту минуту, что он сейчас поступит так же, как он поступал всегда: он сделает вид, будто ничего не произошло, и даст мне возможность «подыграть» ему в этом, как я делала не раз. Но я поняла, что если я и сейчас соглашусь на это, то дальше я буду раздавлена. Когда-нибудь меня не просто оттолкнут – об меня вытрут ноги… Я села на это свободное место, сказав ему:

– Я хочу тебе сказать, что меня больше не устраивают такие отношения. Я хочу большего. Я хочу, чтобы меня любили. Ты меня не любишь, я это знаю, всегда знала. Знала и мирилась с этим, боясь потерять тебя. Но меня это больше не устраивает. И меня это больше не удерживает рядом с тобой. Поэтому давай мы на этом поставим точку.

Я даже не ждала от него какой-то реакции. Но он сказал то, что сказал бы любой мужчина на его месте, который не хочет признаться в своих чувствах:

– Чего ты ждешь от меня? Ты ждешь, что я буду за что-то извиняться?

– Нет, – сказала я, – тебе не за что извиняться. Я просто ставлю тебя в известность…

Я оставила его, нашла себе другое место. И провела этот вечер, как робот, как сомнамбула…

Она остановилась, словно прислушивалась к себе.

– Было ли мне больно? – спросила она у себя, и, согласно кивнув, сказала: – Да, мне было больно… Но это была холодная боль, будто мое сердце сковал холод. Наверное, так чувствовал себя Кай, когда льдинка попала в его сердце. Я просто застыла. Я стала бесчувственной, замороженной, как кусок говядины на прилавке в магазине… Мое тело, мой организм, сделали для меня замечательную вещь: они меня «отключили», оградили меня от боли – зная, что эта боль скоро хлынет на меня целым потоком. Они меня оберегали.

Но боль прорвалась во мне в этот же вечер. И я не ожидала, что она прорвется так сильно, так мощно. Я не знала, что может быть так больно физически.

К концу вечера, когда мужчины уже прилично выпили, появились какие-то девушки – уж не помню сейчас, может, чьи-то подружки зашли на нашу вечеринку. И я видела, как свободно, нарочито раскованно ведет себя с ними мой мужчина. Он делал это умышленно – я это понимаю сейчас, – это была защитная реакция, какая-то даже мальчишеская выходка: мол, я покажу тебе, что ты мне совсем не нужна. Но это было очень жестоко по отношению ко мне. Он так фамильярничал, так кокетничал с этими женщинами, он танцевал, тесно прижимая их к себе. Мне было больно. Боже, как мне было больно! Я понимала, что он просто играл, демонстрировал мне свою независимость. Все это я понимала, но мне было так больно оттого, что он знал, что причинял мне боль, и продолжал это делать. И так это было жестко, по-волчьи, как я не заслуживала – по своим ощущениям. Но – он был таким, каким был, я ведь знала, что он такой – с первого мгновения, с первого впечатления я знала это… Пришла пора убедиться в этом, ощутив на себе его клыки…

Она замолчала и сидела молча, грустная, словно бы придавленная тяжестью того, как несправедливо и жестко обращался с ней ее мужчина.

– В конце вечеринки он предложил завалиться к кому-то домой, прихватив с собой этих девушек и продолжить вечер, – произнесла она. – И я вдруг ясно поняла, что он изменит мне сегодня же, что он обязательно сделает это.

Хотя слово «изменит», конечно же, не подходило к нашим отношениям – ему нечему было изменять, ему некому изменять. Он не любил меня, ему некому было хранить верность. Но к боли утраты его, к боли моего решения, к боли этой ледяной занозы, которая крепко засела в моем сердце, к боли от его нарочитой жестокости – добавилась новая боль. Мне было больно – больно оттого, что меня так легко бросили, что со мной так легко расстались, что меня – любящую его, преданную ему – так легко обменяют на первую попавшуюся женщину… И я мучилась от новой нахлынувшей на меня боли, а он в это время танцевал с яркой молодой женщиной, прижимая ее к себе так, что все его намерения были ясны…

Она замолчала. Посмотрела на меня изумленно, словно что-то вдруг шокировало ее, и сказала:

– Господи, как же так… Да, действительно полезно рассказывать кому-то истории своих Любовей… Такого сама в себе просто так не увидишь…

И видя мою заинтересованность, сказала почти весело:

– Господи, ведь он как тот мальчик, который студентом не стал, которого я так любила… Он точно так же – жестоко, безжалостно поступил, тем же способом сделал мне больно – во время танцев с другой девушкой стал заигрывать, ухаживать за ней… Господи, да что же они все-то такие жестокие?!

– Не жестокие, а растерянные, или обиженные, или виноватые… – сказала я. – Соглашусь, они повели себя некрасиво, не по-мужски, и это говорит об их слабости в этот момент. Не от силы так поступают, Наташа, от слабости. Не от высоты, благородства – от маленькости, испуганности. Ему, наверное, тогда самому очень плохо было. Может, тоже больно и уж точно – обидно, что женщина, ему преданная, обожающая его, – от него отказалась. Представляете, как самолюбие его мужское было задето в этот момент…

– Но ведь он сам же быть со мной не хотел! Он меня постоянно отталкивал, – произнесла она горячо, и я только кивнула ей в ответ.

– Но последнее слово сказали вы, – мягко сказала я. – А мужчинам это ох как не нравится…

– Да, – согласилась она, – им это не нравится. Поэтому они хотят любой ценой – последнее слово за собой оставить… Тогда именно так он и сделал. Думаю, в тот момент он даже собой гордился – как круто меня по носу щелкнул!..

– Не судите его, Наташа… То, что люди творят в таких состояниях, – их, конечно, не красит. Но и понять их можно… Когда им плохо, больно – они, защищаясь, делают больно другому…

– Да, про боль – это мне все очень понятно… Только, думаю, ему такая боль и не снилась, какую он мне причинил… Потому что он не любил, понимаете. Но, конечно же, его самолюбие было уязвлено – он испытал дискомфорт, может, и какие-то другие чувства, – ведь все же он был по-своему привязан ко мне… А я…

Она остановилась. Потом, наклонившись ко мне, словно хотела сказать что-то секретное, тайное, что должно быть только между нами, сказала, понизив голос:

– А я, когда эта веселая компания вместе с ним ушла, оставив меня со своими тяжелыми чувствами, – прожила с этой болью несколько часов. И при всей моей «замороженное™», будучи в словно помертвевшем, застывшем сознании, я понимала: мне нельзя чувствовать, никак нельзя, иначе эта боль может хлынуть, смести все на своем пути…

Она остановилась, посмотрела на меня почти испуганно и сказала:

– Это тоже уже было… Я сейчас поняла, что я это тоже уже проживала – когда несла себя, как сосуд, наполненный болью, боясь, что могу распасться на кусочки…

Она замолчала, словно осознавая эту мысль.

– Ну дела… – сказала она после долгой паузы… – Вот так живешь-живешь и не понимаешь, что ходишь по кругу, что одно и то же с тобой случается. Это только кажется во всех любовях, что каждый мужчина – такой другой, что каждая любовь – такая другая…

– Вы были одной и той же, – сказала я мягко. – И совершали одни и те же поступки, повторяли одни и те же ошибки в отношениях. Мужчины были разные, а вы – одна и та же. Каждый раз вы так растворялись в другом человеке, забыв обо всем – а, главное, о себе, – что это не могло не приводить к таким вот одинаковым печальным результатам…

– Тогда мне так не казалось… – проговорила она тихо. – Каждый раз для меня это была другая любовь, другой мужчина… Переживания были другие. Боль была, возможно, такой же. Только проживалась она с каждым разом – все отчаянней, что ли… Может, потому что не в первый раз – сказала она кротко.

И посмотрела на меня с какой-то глубокой грустью в глазах, сказав:

– Вы знаете, я ведь все это уже начала понимать… Я столько думала об отношениях, столько вопросов разных себе задавала, чтобы понять: почему, отчего так выходило, что каждый раз – я страдала в отношениях, испытывала боль. Ведь – не этого я хотела. Не для этого я в любовь шла…

– Да, – согласилась я, – не для этого люди в любовь идут, чтобы страдать… Но так люди устроены, что часто все их поведение именно к страданиям их приводит…

– Это я тоже понимать начала уже потом, после расставания с ним. И, знаете – это была последняя моя такая любовь, в которой столько боли я сама себе причинила… Больше этого никогда не повторится! – сказала она твердо, и я опять удивилась и ее интонации, и этому решению – очень зрелому, уверенному, словно она действительно приняла такое решение, в котором не сомневалась.

– Я, знаете, тогда все это тяжело так прожила, что этого опыта мне на всю жизнь хватило, – сказала она. – Может, это и было мне нужно для того, чтобы больше такого в своей жизни не творить… Даже тот вечер, когда все ушли и я осталась со своей замороженной болью, – я его так страшно пережила, что – даже рассказывать не хочется…

Я молчала. Я не стала ее подталкивать к продолжению разговора. Пусть она сама решит – о чем она хочет говорить, и хочет ли говорить вообще. Но она продолжила:

– Тогда, вы знаете, я такой окаменевшей была, бесчувственной… И даже в этом состоянии мне казалось, что я сама вся – боль. Что я из боли сделана. И – сил не было ни на что: ни думать, ни что-то делать… Но я механически, как робот, стол помогала убирать, мыла посуду. Я решила не ехать домой – сил не было ни на что, а там, в этом служебном помещении располагалась комната отдыха, в которой можно было переночевать, была даже сауна с душевой комнатой. И когда все сотрудники разошлись по домам, мне захотелось помыться. Это было интуитивное, животное чувство – смыть с себя все. Мне нужна была вода, чтобы обрести чистоту. И я долго стояла под струями душа, раз за разом намыливаясь и смывая с себя пену, – однако мне этого было мало, все оставалось внутри… Но, казалось, вода эта и мыльная пена делали меня мягче, открывали мое сердце. И я заплакала, стоя под душем. Я плакала, и плакала – и мне не становилось легче. Я знала, что все кончено. Что его уже не будет в моей жизни. Что последние ниточки между нами – оборвались сегодня после этого его поведения. Я вышла из душа, так и не очистившись от всего того, что происходило во мне. Выйдя, я услышала тихую музыку в соседней комнате – и вспомнила, что там живет сотрудник, чей день рождения мы праздновали. И мои ноги сами пошли туда… Она замолчала, посмотрела на меня с такой тоской во взгляде, что я почувствовала, как мои глаза стали влажными от навернувшихся слез:

– Это может звучать очень дико и даже страшно. Но я, переживающая боль от потери своей Великой Любви, пошла к другому мужчине, чтобы боль эту выплеснуть…

Она опять замолчала. Потом, уже с каким-то другим – добрым, проникновенным – выражением лица произнесла:

– Бедная девочка… Бедная, бедная моя девочка… Как тебе было плохо, если ты, не зная, что делать с этой болью, пошла к мужчине – к любому, к первому попавшемуся… Наверное, если бы на его месте был другой человек, даже незнакомый – ничего бы не изменилось. Потому что – все было неважно: телу нужно было освободиться от боли…

Она опять замолчала. Потом, опять тихо, словно что-то тайное говорила, продолжила:

– Я зашла к нему в комнату. Я даже не помню, был ли он удивлен моему появлению – я этого ничего не помню. Ничего не помню… Единственное, что осталось в памяти – увидев меня, он тут же понял, зачем я пришла. Я пришла просто взять его. И опешив (как я думаю), в первую секунду, он подчинился мне, потому что – я была такой настойчивой, напористой… Понимаете, мной двигала не любовь, не желание получить удовольствие – мной двигали отчаяние и боль. Я должна была выпустить их из себя. И это было страшно – когда женщина, любя одного человека, порвав с ним отношения, идет к другому, чужому, ненужному, не своему, не хорошему, не любимому – идет просто чтоб быть в чьих-то руках, чтобы на минуту забыться, чтобы выпустить эту энергию, всю ту печаль и боль, которая в ней сидит…

Она опять замолчала, молчала долго.

– Я была очень бурная, очень буйная, – проговорила она тихо. – Мое тело было неистовым. Он был ошарашен, я помню, он все время говорил: «Тише, тише… Не торопись, не торопись…», он все время пытался подчинить меня какому-то своему темпу, сделать мои исступленные движения размеренными и подвести этот сумасшедший темп к привычному для него в занятиях сексом. Но для меня это был не секс. Это был выплеск боли. Это было отчаяние. Он был для меня средством опустошения. Средством выплеска отчаяния…

Она сидела с поникшей головой – молчание было долгим, и я тихо спросила ее:

– Вы себя осуждаете за это?

– Нет, – просто ответила она. – Это было… – она слово поискала, – как вой, понимаете? Животный вой от боли, которую надо было с кем-то разделить, через кого-то выплеснуть наружу…

Она замолчала.

– Это трудно объяснить. И, наверное, уму непостижимо, чтобы женщина, хорошая, порядочная, а я же такая, верите? – спросила она меня, подняв на меня глаза, – сделать могла… Но оказалось, что могла. – Могла, сделала, и, поверите, – легче стало, как будто я освободилась от чего-то… А я и освободилась – от него. Я, может, именно тогда и освободилась от него по-настоящему. Потому что после всего этого я к нему сама бы не вернулась. Очень сильная боль, очень сильный вой этот – как отрезал все. Было – и не стало…

Она замолчала, опустив голову, и молчала долго. Потом, подняв лицо, посмотрела мне прямо в глаза.

– Вы осуждаете меня? – спросила она, и я только головой отрицательно покачала и сказала:

– Нет, не осуждаю… Понимаю вас и сочувствую вам. Очень вы все воспринимаете «высоко», на грани, на очень высокой планке ваши чувства, эмоции. И – честные эти чувства, Наташа, понимаете – честные. И поступок этот, Наташа, может быть и неправильный, с позиции нравственности, хорошего воспитания, – но это честное выражение чувств. Этот вой, как вы его назвали, – был в той ситуации, в том положении, в том вашем состоянии единственным способом выразить все, что было внутри. Люди в боли, отчаянии, одиночестве своем и не такое творят…

– Знаете, я потом, уже позже, когда все эти чувства утихли, прочла одну вещь, жаль автора не помню. Это история про женщину одну, которая, потеряв маленького ребенка, переживая сам факт его смерти, – ушла в ночь из дома. И – вот так же первому встречному отдалась, просто – чтобы боль свою выпустить, или – чтобы заглушить ее чем-то, или – от растерянности своей такое сделала… Разве словами это объяснишь? – сказала она, покачав головой… – Но я, когда прочла это, такие чувства сильные испытала, такое понимание, что ли, в героине этой нашла… Она мне как подруга была, так близка, так понятна… И понять этот может только тот, кто боль такую сильную душевную пережил… Конечно, это не помогает от боли освободиться, это – как просто вой выпустить…

Она замолчала.

– Я понимаю, как сложно вам было это переживать, – сказала я, чтобы поддержать ее.

– Да, непросто, – ответила она. – Очень долго во мне все это еще болело. Знаете, боль потом какая была? – спросила она меня.

И увидев, как я покачала отрицательно головой, – что я могла еще сделать? – сказала:

– Словно кожу с меня содрали…

И я вздрогнула – таким неожиданным и страшным было это сравнение.

А она, словно это было для нее обыденно, продолжила:

– Я чувствовала себя ребенком, с которого содрали кожу… Это очень странно даже мне самой, когда я это произношу, но… Я чувствовала себя именно ребенком – не взрослым, с которого содрали кожу, – а ребенком. А это еще страшнее, понимаете?

Я только кивнула – как это можно было не понять?!

– Я стала ребенком, с которого содрали кожу. На котором места живого не осталось – в таком состоянии я прожила какое-то время… Потому что – все был он: ветка дерева за окном, которая стучала в окно от ветра, когда я любила его. Окно, в которое я смотрела, когда ждала его, в которое видела, как он идет своей «волчьей» походкой… Его не стало – а ветка и окно остались… И каждый день я смотрела в окно, видела эту ветку и понимала: его нет.

Маленькая иконка, купленная в ночь на Пасху, когда мы, проезжая мимо храма, вошли внутрь… Сотни людей стояли рядом со мной, но словно бы никого не было рядом со мной. Был только он. Не было ни Бога, ни людей, ни молитв – был только Он. И теперь – одна только иконка осталась.

Все вокруг напоминало о нем. И все было наполнено болью. И я жила в этой боли, в которой каждое движение причиняет страдания… И моя жизнь тогда – жила ли я вообще?! Я просыпалась и делала все автоматически, как зомби, что-то говорила сыну. Все это было параллельно моему сознанию. Я ушла с работы – просто невыносимо было бы видеть его каждый день…

Уже несколько месяцев спустя, когда новая кожа стала нарастать, я опять стала похожа на живого ребенка: появились реснички, отросли волосики. Но я, наверное, вся еще была в струпьях, в шрамах, и все еще – с болью внутри. И что хуже всего – я испытала эту сильную боль еще раз. Это произошло на обычном вещевом рынке, где я покупала одежду сыну, готовя его к летнему лагерю. Мне, стоящей у павильона с вещами, вдруг стало так плохо, так физически больно, что я даже испугалась, понимая: со мной что-то не так. И на фоне этой физической боли у меня возникло чувство какого-то панического ужаса – мне хотелось бежать, скрыться, и я действительно двинулась навстречу людям, идущим по этому ряду, я расталкивала их с одной мыслью – уйти, уйти, убежать оттуда…

Она усмехнулась, сказала с какой-то горькой улыбкой:

– Так, наверное, чувствуют себя шизофреники, когда происходит обострение и у них возникает мания преследования. Они вдруг начинают испытывать чувство ужаса, начинают бежать от этого ужаса, от мнимого преследователя… Так и я – просто бежала, бежала куда-то, не понимая, от чего я бегу, почему мне так плохо, страшно, неспокойно. Я не понимала, что со мной происходит, я просто металась, как загнанный зверь. Мне хотелось куда-то спрятаться, но – куда спрятаться, от чего спрятаться? И я подумала даже – что, наверное, схожу с ума, но потом…

Она замолчала, покачала головой, как делала всегда, когда удивлялась чему-то, и произнесла:

– Вы не поверите, но когда я остановилась, чтобы дух перевести, и сама себя спросила – что такое? что случилось? чего ты мечешься? от чего ты бежишь? – тут мне и пришел ответ… Просто громко играла музыка. Та музыка, под которую мы провели нашу первую ночь. Та мелодия, которая была наполнена блеском елочных игрушек и его взглядом, его руками, его дыханием, его проникновением. Эта музыка, даже не осознаваемая мной, – вот такое со мной сделала… И я ушла оттуда с каким-то тихим чувством ужаса: неужели я никогда от него не избавлюсь и все мне будет напоминать о нем и я так и буду постоянно испытывать эту боль?!

Она замолчала, посмотрела на меня – взгляд ее был торжествующим, глаза – сияющими. И я опять просто поразилась этим ее переменам, не понимая – с чего это так мгновенно изменилось ее настроение? А она, действительно как-то торжественно и словно делясь со мной своей радостью, произнесла:

– Несколько лет спустя я встретила своего любимого. И однажды днем, когда мы были одни в его квартире, начался секс – замечательный, упоительный, красивый секс. Это даже был не секс, это была сама любовь, в которой мы сливались друг с другом. И когда все закончилось и мы лежали в объятиях друг друга – я испытала такое счастье, такое удивительное, Вселенское счастье оттого, что я любима, оттого, что я люблю. И тут осознала, что из приемника звучит очень красивая музыка и что эта музыка так отражает то, что только что происходило между нами – она сама была как слияние, как любовь. Я слушала эту музыку и думала: «Боже, как хорошо, как все правильно, как здорово, что все так совпало: и наше слияние, и эта музыка…» И только когда она уже заканчивалась, я вдруг поняла – это была та музыка, которую, как мне когда-то казалось, я не смогу никогда больше слышать. И так это было сильно: понимать, что, я – которая когда-то думала, что все уже кончено, что я больше никогда не буду счастливой, любимой, – лежу в объятиях любимого мужчины и слышу ту же самую музыку, которая раньше такую боль причиняла. Я даже заплакала тогда, верите? – сказала она. И я ответила:

– Верю…

И она, улыбнувшись светло и почему-то, как мне показалось, – грустно, сказала:

– Как бы всем людям это объяснить – что никогда ничего не кончается? Что все еще возможно… Ведь сколько женщин, наверное, страдают оттого, что любовь их кончилась, или что их бросили, или что они сами выбрали быть одинокими… Никогда ничего не кончается, я это теперь твердо знаю, – сказала она. – Нужно просто верить и ждать…

Она замолчала, посмотрела на меня, вдруг – рассмеялась, и сказала:

– Да, видите, я сейчас какая умная? Это мне сейчас легко так говорить, а тогда…

Она поднялась и подошла к окну. Я уже знала – ей легче вспоминать, глядя в окно: так, мне казалось, она словно в свое прошлое заглядывает…