Текст книги "Великая Женская Любовь (сборник)"

Великая любовь № 3

Я ждала ее с интересом, предвкушая продолжение ее рассказа о ее новой Великой Любви. И она, войдя в кабинет в назначенное время, продолжила разговор, словно и не уходила.

– Мы переехали в новую квартиру, и я перешла в новую школу. Уже само это событие полностью завершило мои отношения с бывшим одноклассником. И постепенно все просто сошло на нет, забылось. Все это – и переезд в новый дом, и переход в новую школу – надолго отвлекло меня от всех моих любовных переживаний. Да и я была хорошей, ответственной девочкой, я знала (родители мне это хорошо внушили), что я должна получить высшее образование. «В нашем роду неучей не было…» – говорил папа, у которого и отец, и дед были образованными людьми. Поэтому известные слова: «Учиться, учиться и учиться» были лозунгом моих родителей. Я начала учиться, – сказала она с улыбкой, – и действительно – сначала было не до любви. Новая школа, новый класс, ребята, которые встретили меня вначале очень равнодушно – коллектив ведь был уже сплоченный, а я – обычная новенькая, скромная, ничем не примечательная – Наташа Иванова, одним словом, – усмехнулась она. – Мне нужно было как-то входить в коллектив, привыкать к новой жизни. Но мальчика, которого я бы хотела любить, я выделила сразу. Да его и не надо было выделять – он сам выделялся.

Она произнесла это легко, естественно, и меня поразили эти слова. Казалось, она жить не могла без любви, и «выходя» из одной, – она тут же «входила» в другую. Или – готовилась войти…

– Наверное, в каждом классе есть такой мальчик – яркий, сильный, душа компании, заводила. В нашем классе тоже был такой. Он был лучшим. Он был необыкновенным. Он был другой – не такой, как все мальчики, которых я знала до него.

– Даже «более другой», чем тот юноша? – улыбнулась я.

– Да, «более другой»… – улыбнулась она, головой покачала и сказала: – Да, он был «более другой». Он был гордостью школы, украшением класса. Он был тем, в кого были влюблены все девчонки. Он был взрослым не по годам, уверенным, красивым. Он играл на гитаре и пел. Он играл на фортепиано, участвовал в школьных спектаклях…

Она перечисляла все его достоинства, а я, глядя на нее, подумала: «Действительно, и как тут с ее желанием любить – и не влюбиться в такого вот «героя»?!»

– Знаете, я, несмотря на бурные мои, сильные, великие любови, была очень скромной девочкой, – сказала она, словно оправдываясь. – Я хорошо училась, была очень начитанной, много знала, у меня, как это принято говорить, был богатый внутренний мир – но кто об этом знал?! И я сразу решила: мальчик этот необыкновенный – не для меня. Не для таких, как я, – такие мальчики. Не для наташ Ивановых.

– Для кого же эти мальчики? – не удержалась я.

– Ну, для таких же, как они, – уверенных, смелых, раскованных девушек, которые цену себе знают, которые умеют обратить на себя внимание, заинтересовать собой… Но нет, вы знаете, я, пожалуй, лукавлю. Я знала, что я умница, я в своем прежнем классе была одной из лучших учениц, я писала лучшие в классе сочинения, я мечтала стать журналистом. Но все это было скрыто внутри меня, понимаете, этого не было видно. Это могло проявиться только в общении. И я действительно лукавлю. Я была уверена, что если бы он увидел, какая я внутри, какая я интересная, сколько я всего знаю, – он мог бы меня разглядеть, заинтересоваться мной. Ведь я тогда не считала себя интересной внешне, – сказала она и тут же поправилась, – да и сейчас не считаю. – Ну, обычная девочка: не урод, но и не красавица, – как все… Поэтому я мечтала о том, как он когда-нибудь меня узнает. Думала, может, пройдет время, я перестану быть незнакомой «новенькой» и он узнает – какая я, и – полюбит меня… Так я и жила – училась и ждала…

– А как же желание любить? – спросила я.

– Желание любить?.. А знаете, оно, наверное, не исчезало, оно было… И иногда оно проявлялось…

Она замолчала, что-то вспоминая, потом с улыбкой продолжила:

– Однажды, на свадьбе моего двоюродного брата, я мальчика встретила – какого-то родственника невесты. Вернее, я взглядом с ним встретилась. В нем, наверное, то же желание любить было. И он меня, единственную девочку-подростка, – сразу среди гостей выделил, а я – его. И мы так день и провели – только смотря друг на друга. Но, знали бы вы, сколько всего во мне взгляды эти всколыхнули! Как будто вернули меня в то время, когда мы с одноклассником моим, первой моей любовью – рукавами прикасались, и я сгорала от страсти! Удивительно, как живо это можно воспринимать: один только взгляд, всего-то просто взгляд – но сердце бешено стучит, а на мальчика боишься глаза поднять – а вдруг смотрит? Или наоборот – не смотрит? Значит этот взгляд что-то или нет? И опять – встреча взглядами, за которыми, вы правы, – желание любить. И я после дня этого, в котором, кроме взглядов этих, – ничего не было, полночи не спала, и опять, как вы это говорите, кристаллизацию начала…

– Это не я, это Стендаль говорил, – улыбнулась я.

– Да, прав был Стендаль: стоит только увидеть знак, посыл, который позволяет тебе думать о взаимности, – и понеслось!

Она головой покачала.

– Я же еще несколько дней после этой встречи взглядами на свадьбе – все о нем думала. Все рисовала себе, как мы где-то когда-то случайно встретимся. Думала: «А может, любовь на всю жизнь у нас будет? Может, эти взгляды не просто так встретились? Может, это встреча всей нашей жизни, потому мы так друг на друга и смотрели?..» Я много тогда себе напридумывала… Вернее, мое желание любить напридумывало, – улыбнулась она. – Потом, конечно, все ушло: уроки, учеба и мальчик этот, одноклассник – недоступный, не для Наташи Ивановой который, все мое внимание привлек… Но желание любить – было, жило во мне, невыпущенное…

– И когда же оно вышло наружу?

– Когда он меня увидел, – сказала она. Сказала с улыбкой, как мне показалось: довольная собой. – Все произошло, как я и думала. Он увидел меня. Просто – начал видеть: в школе, на уроках, на наших «классных» посиделках – класс был дружный, и я в него быстро влилась, раскрылась. Я просто была собой, думаю – интересной для одноклассников… А однажды случилось то, о чем я мечтала, чего ждала. Я зашла к нему домой, когда он болел, чтобы отдать задание контрольной работы, всего на пять минут – а проговорили мы несколько часов. И я его поразила, я его удивила. Он меня открыл. – Произнесла она гордо, и я улыбнулась – так по-детски у нее это прозвучало. А она продолжила:

– Я шла от него домой – нет, не шла, а летела, – как-то по-новому уверенная в себе, ощущая свою значимость. Он меня увидел! Он, предмет моих девчоночьих мечтаний, меня рассмотрел! Это было такое счастье – вы поверите? – он мной заинтересовался! И я весь день после этого вела себя, как сумасшедшая, – прыгала, пела, танцевала, я была такой оживленной, радостной…

– И ваши родители опять ничего не заметили? – не удержавшись, спросила я.

– Да, вы правы, родители, как всегда, – ничего не заметили, – ответила она с грустной улыбкой и, помолчав мгновение, продолжила: – На следующий день в школе мы встречались с ним взглядами – такими же волнующими меня, как и все остальное: случайные – или неслучайные – прикосновения рук, разговоры на перемене – разговоры вроде ни о чем, но в них был подтекст, другой смысл, от которых сердце колотилось, как сумасшедшее. Да я уже и стала сумасшедшей: в горячке своих чувств, мыслей, картинок, которые мне мое желающее любить сердце рисовало. А вечером он позвонил мне, позвонил впервые, но так, как будто звонил каждый день. «Пойдем, погуляем?», – спросил он меня. И эти его слова прозвучали для меня как предложение руки и сердца. ОН меня позвал гулять с собой! – она усмехнулась и сказала иронично: – Так смешно, наверное, это сейчас звучит – «ОН». Но тогда я именно так и чувствовала… Так начался наш роман, – продолжила она, – сумасшедший, бурный, как, впрочем, и все мои романы, – сказала она с улыбкой. – В первый же вечер, когда он проводил меня до дома, мы до одури целовались с ним на крыльце моего дома. И потом – таким был каждый вечер – страстным, чувственным…

Она улыбнулась, словно воспоминание ее это чем-то развеселило и сказала легко, без осуждения:

– Молодость-молодость, как все легко тогда вспыхивало. – И добавила грустно: Да и гасло тоже… Все в школе были в шоке, когда о наших отношениях стало известно, – продолжила она. – Все, наверное, недоумевали, что он такого нашел в Наташе Ивановой?! Но он нашел. Он был без ума. И я была без ума. Мы были двое сошедших с ума. И – представляете, как я гордилась тем, что мы вместе! – сказала она. – С каким наслаждением я подходила к нему на перемене, после уроков, зная, что он возьмет меня за руку…

– А как же ваши родители? – спросила я. – Все еще ничего не замечали?

– Не заметишь тут! – рассмеялась она. – Заметили и, представьте, даже сопротивляться не стали. Моя мама им восхищалась. Мой папа сменил гнев на милость: за его дочерью ухаживал первый парень в классе, да что в классе – во всей школе. Родительское эго перевесило все их страхи. – Так смешно сейчас об этом вспоминать, – сказала она весело, – но мама и папа радовались, когда он приходил к нам. Мама, как она говорила, «со спокойной душой» отпускала меня с ним… Господи, до чего же слепы родители! – произнесла она неожиданно. – Да именно с таким вот – уверенным в себе, взрослым, знающим, как он действует на девочек, парнем, – нормальные родители не должны своих дочерей спокойно отпускать!.. Но – все было так, как было… – Она замолчала. Потом сказала как-то восхищенно – или удивленно: – И я его, такого вот – лучшего, – знаете, как любила? Господи, как же я его любила! – сказала она горячо. И я встрепенулась: уже не в первый раз я слышала от нее эту фразу, слышала в этой же интонации, только говорила она о других своих любовях.

И я подумала: «Да, она любила! Она вот так – сильно – любила. Потому что по-другому не могла». И спросила:

– Что было потом?

– Потом было окончание школы. Выпускной вечер, который мы провели вместе, не отпуская рук друг друга. Потом было поступление в институт. Я, которая с детства мечтала о том, чтобы уехать в другой – большой, современный – город, решила поступать в областной университет. Но – засомневалась: как я уеду от него, как мы расстанемся?! Однако мечта была сильной, слишком сильной – наверное, даже сильнее, чем моя любовь к нему, а может быть – просто более прочной, давней. И мечта осуществилась: я уехала и поступила.

Она остановилась, словно какая-то мысль внутри ее затормозила. И сказала удивленно:

– Знаете, думаю, что я и поступила тогда так легко, потому что те чувства такой уверенности мне придали – ведь меня выбрал лучший парень в школе, – и все у меня получалось, все удавалось… И вы знаете, это так удивительно было: он не поступил, что-то там сдавал, пересдавал, какая-то там история была – родители его все свои связи подняли, чтобы его в институт устроить… Вот как бывает – первый в классе, душа компании, а по баллам не прошел… И он, знаете, как это трудно пережил? Каково это ему, лучшему парню в школе, – оказаться вдруг – не лучшим?! И я, которая каждый день ему звонила, пока мы поступали вот так, параллельно, в разных городах, – в какой-то момент почувствовала, что ему так плохо, что он очень переживает. И решила даже бросить все несмотря на то, что сдавала все на «отлично» и один только экзамен мне оставался, который был для меня самым легким…

Она замолчала, посмотрела на меня с удивлением, которого я сначала не поняла, и сказала:

– Вы представляете, я же серьезно – хотела все бросить и приехать его поддержать. Мечту свою собралась бросить – ради него… Ты моя девочка, – как-то по-доброму, сочувственно сказала она о себе, будто о ком-то другом. – Это же надо было быть такой дурочкой…

– Почему дурочкой? – не согласилась я. – Вы просто любили так, как чаще всего и любят женщины – от всего сердца, жертвенно растворяясь в мужчине, забывая о себе. К сожалению, именно так и любят большинство женщин…

– Почему к сожалению? – спросила она.

– Потому что жертвенность эту мужчины не ценят, и женщину эту – жертвующую собой, – тоже. Сложно ценить и уважать человека, который сам себя не ценит и не уважает.

– Да, соглашусь с вами, я это не раз со стороны наблюдала… Да и меня, такую вот растворяющуюся в мужчине, – не ценили и не уважали. Это мне знакомо, – грустно сказала она, потом вздохнула тяжело и продолжила:

– В итоге, я никуда не поехала. Родители благополучно пристроили его в институт… Он перестал страдать, а я перестала себя винить, что не нахожусь рядом с ним, страдающим…

Она тряхнула головой, словно хотела избавиться от этих воспоминаний, и сказала:

– Я стала студенткой областного университета, он – студентом провинциального института. И потерял для меня всякую притягательность, – произнесла она, и я подняла на нее удивленный взгляд. – Поверите ли, – грустно усмехнулась она, – я стала забывать о нем уже в первые студенческие дни. Потому что это там, в школе, он был первым парнем. А здесь, в областном университете, где учились сотни таких парней, ярких, умных, талантливых, он был лишь одним из них – и не факт, что самым лучшим. И как-то так получилось, стало получаться, – поправила она себя, – что мне то некогда было ему написать, то вроде и писать-то было не о чем. И когда мы говорили с ним по телефону, я чувствовала, как он хочет со мной общаться, как он гордится тем, что его девушка – такая смелая, интересная – поступила в университет. Теперь его эго подпитывалось моей необычностью, редкостью: все девчонки наши поступили кто в торговый, кто технический, кто в сталелитейный (и чего там девушке делать?) – а я оказалась необыкновенной, самой яркой – и ему это очень нравилось. А для меня его образ поблек, страсть ушла. И хоть мы и писали друг другу письма, но с моей стороны это были, скорее, дружеские письма. И до самых каникул мы находились в каких-то странных, тягучих и – не приятных для меня отношениях. Она остановилась и, посмотрев на меня с какой-то – болью? страданием? – спросила:

– Как так получается? Куда исчезает то, что казалось самым главным и ценным? Самым лучшим в жизни? Почему забывается то, что казалось самым важным? Почему забывается то, что было Великой Любовью?

И не успела я ничего сказать в ответ, как она продолжила:

– Я ехала на каникулы домой, зная, что он ждет меня, и – не могла придумать, что теперь со всем этим делать… Несколько дней я находила причины с ним не встречаться, но вскоре у меня кончились отговорки… Он примчался ко мне. И я – поверите ли, – ничегошеньки к нему не испытала. Ну вот ровным счетом ничего, словно передо мной – чужой парень. Ну красивый, конечно, ну хорошо одет – он всегда выглядел отлично, – ну по-прежнему самолюбивый, яркий. Но – я такого добра уже столько навидалась, и там, в стенах лучшего в области университета, были и круче парни, и ярче. Но я была хорошо воспитана, и мне было очень неловко, что я его уже не люблю так, как любит меня он… Поэтому – пошла с ним на свидание, а потом – к нему домой. И там он, видя, что я к нему равнодушна и холодна, устроил мне замечательный спектакль с заламыванием рук и криками: «Ах, ты не любишь меня больше!» Это сейчас я вижу это именно так, как в старых фильмах с Верой Холодной, где слов не было, а были такие трагические жесты, – будто оправдываясь, сказала она. Но интонация ее была какой-то недоброй, что-то враждебное звучало в голосе. И она опять, словно оправдывая – его? себя? – сказала:

– Тогда, конечно, я, совсем еще наивная девочка, восприняла все это совершенно серьезно. Я увидела, что он страдает! Я увидела, что он меня любит! Мне стало его так жалко! Я подумала: «Он ведь очень хороший…» И, чтоб успокоить его, я сказала: «Ну что ты, я люблю тебя, правда, люблю…» И, знаете, я действительно чувствовала что-то – вину, что ли? Какую-то такую неловкость перед ним я ощущала, словно действительно была виноватой, что не испытывала к нему прежних чувств. И поэтому я опять произнесла: «Я люблю тебя…» «Докажи», – сказал он мне. «Как?» – наивно спросила я. Я действительно не поняла – как это можно доказать. «Стань моей, – сказал он мне, – тогда я поверю». «Хорошо», – ответила я. И отдалась ему…

Она произнесла это так просто, что я удивленно посмотрела на нее. Совсем не была она, Наташа Иванова, похожа на женщину, которая так просто могла бы это сделать.

А она продолжила – так, словно говорила о чем-то простом, обыденном:

– Как это было? Никак. Ничего, кроме неловкости и боли, я не помню. Да еще помню, что мысли крутились в голове, пока он это делал со мной – что бы сказала мама, если бы узнала?! Мама, которая твердила мне не раз – «Не теряй головы!».

Она замолчала. А потом, словно в одно мгновение вернувшись в себя – не легкомысленную девчонку, а умную, глубокую женщину, – строго посмотрела на меня и спросила – серьезно, словно потребовала ответа:

– Как вы думаете, понимают ли мужчины, чего они просят от женщины, на что они женщину толкают – когда такую жертву от нее ждут? Понимают ли они, что для девочки юной, чистой – расстаться с девственностью, с целомудрием своим, которое она в мечтах своих для своего единственного любимого мужчины бережет, – это не просто переспать, это поступок огромной важности?! Это как признание выбора этого человека, которому ты самое дорогое вручаешь – девичью честь… Понимают ли они это, когда требуют таких доказательств, когда – девочку чистую к сексу склоняют?

– Нет, – ответила я просто.

И она даже вперед подалась после слов моих, и, казалось, с жадностью ждала продолжения.

– Нет, не понимают, не могут понять… – сказала я. И, увидев, как лицо ее стало жестким, осуждающим, добавила мягко: – Чтобы они могли это понять, нужно, чтобы они это имели – имели ощущение ценности этого момента, момента лишения девственности. Да, они понимают, что это важно. Им и самим, на самом деле, это важно. Мужчины любят свободных, раскованных, даже – опытных женщин, но – как говорится, в жены хотели бы брать девственниц, чистых, только им принадлежащих, которые опыта этого не имеют и перед которыми каждый из них – как первый и единственный, всегда будет на высоте. Я думаю, что на самом деле они действительно просто не могут почувствовать, что значит для девочки, которая это ценит, – лишение девственности. А вы были именно такой девочкой…

– Да, я была такой девочкой… А он был самолюбивым мальчиком, которому нужно было самоутвердиться, хоть и такой ценой. Поэтому, когда дело было сделано – он был доволен, – она сказала это враждебно: было видно, что ей это неприятно. – Он подтвердил право собственности – это я сейчас понимаю. Ему нужно было удостовериться, что он по-прежнему значим для меня, важен мне. И, получив подтверждение, он сразу оживился, стал таким, каким я его знала раньше, – уверенным, свободным, знающим себе цену. И я, видя его таким, уже забытым для меня, опять подумала: «Ведь он хороший. Я же любила его, сильно любила – что мешает мне его и сейчас любить, тем более когда произошло такое?..»

Она замолчала, опять посмотрела на меня строго.

– Как вы думаете, каждая девочка относится к своему первому опыту, как к чему-то такому… ТАКОМУ? – спросила она, выделив интонацией это слово.

– Думаю, большинство, – ответила я. – Потому что для девочки это действительно очень важное событие, даже если она воспитана свободно, вне жестких рамок. Такое отношение к девственности, как к ценности, которую она должна беречь, – вековое убеждение, оно существует в женщине на уровне подсознания. И потеря ее – это важное событие в ее жизни, это – некий этап, а не просто факт.

– Да, так и есть. По крайней мере для меня это было так. То, что произошло, – было не просто фактом, это было событие, которое мне сразу даже трудно было осознать. Но я точно знала: оно было неправильное! – сказала она горячо. – И я пожалела об этом очень быстро. Уже когда я вернулась домой и осознала, что же я натворила, я пожалела об этом самой большой на свете жалостью. Так не должно было случиться! Это должно было произойти с человеком, которого я буду любить всю жизнь, – думала я… И я опять подумала, как будто даже с надеждой: «Может, он и есть этот человек, ну раз так случилось? Ведь он действительно хороший, умный, красивый… Ну, если это уже произошло – то, что должно происходить только между любящими людьми, которые выбрали друг друга (я тогда была уверена в том, что только так и должно быть), – то, возможно, он все же и есть тот, которому я и должна была себя отдать?» И вроде получалось, что и выбора-то у меня больше не было. Само это событие словно все и решило. И, знаете, как девочка из хорошей семьи, начитанная, грамотная, я даже стала вспоминать все литературные произведения, где девушка, лишившись чести, выходила замуж – даже за нелюбимого, лишь бы это сохраняло ее честное имя. Где мужчина, лишив девушку невинности, – должен был, как честный человек, на ней жениться. И вспомнилось даже – как мазали дегтем ворота в доме девушки, которая свою честь потеряла.

– Господи, вот ужас-то, – сказала она вдруг. – Из-за одного этого факта, пусть глупого, неправильного, – и такие последствия: позор на всю жизнь, сломанные судьбы. Ведь что хорошего может получиться, когда два человека женятся только затем, чтобы «позор» прикрыть? А позор-то в том, что девушка лишилась девственности…

Она возмущенно тряхнула головой и сказала:

– В общем – металась я в своих мыслях – то туда, то сюда. То думала: ужас, чего я натворила, как я в глаза будущему мужу, которому девственность свою вручить должна буду, – в глаза посмотрю? То думала: может, зря я так себя накручиваю? Ну, случилось – но не с чужим же каким-то парнем, а с тем, который меня любит, и которого я, может, все же люблю, просто – отвыкла от него… И я уже была готова поверить в эту любовь – но…

Она замолчала и молчала, словно забыв, о чем говорила.

– Но – что же вам помешало? – спросила я.

– Он позвонил утром, позвонил довольный – вы понимаете, довольный! – сказала она. – Даже – самодовольный. И следа того страдания, душевных мук, которые я чувствовала в нем вчера, – не было. И я испугалась, я так испугалась, я так страшно испугалась, – проговорила она, и лицо ее тоже стало испуганным.

И я, удивленная и взволнованная этим ее состоянием, не удержавшись, спросила:

– Чего? Чего вы испугались?

– Что все это была ложь. Что все эти его чувства были наигранны, чтобы меня вернуть. И что я – попалась, что я отдалась тому, кому отдаваться было ни за что нельзя… И я так испугалась, по-новому испугалась всего, что натворила. Всего, что теперь будет тянуться за этим проступком. Этих наших отношений – принудительных, нечестных, не нужных мне. Того, что это теперь навсегда. И того, что я уже, может быть, беременна, и с этим уже ничего не поделаешь. Я же тогда настолько наивной была, что думала, будто беременеют сразу, с первого раза. И хоть он, вставая с постели, и сказал: «Ты не бойся, последствий не будет…» – откуда я знала: будут они или не будут?! Я же ничего не знала о сексе, о том, как половой акт протекает, при каких условиях беременность наступает… Господи, какая же я была дремучая! – воскликнула она.

И я, чтобы защитить ее от самой себя и успокоить, сказала:

– Не вы одна. Несколько поколений женщин такими были – неготовыми, незнающими, – а оттого – очень ранимыми, незащищенными. И из-за этого они часто действительно жестко расплачивались за свое незнание – нежеланной беременностью, нежеланной свадьбой, нежеланным мужем, даже – жизнью.

– Да, это так, – согласно кивнула она. – И меня Бог уберег тогда. Но его самодовольство, уверенность эта, что я теперь его собственность – словно врученная ему моя девственность были гарантией того, что я буду с ним, – меня оскорбили. И я даже говорить с ним не смогла, трубку положила. Но вечером он опять позвонил, и родители, удивленные моим нежеланием с ним общаться, все же подтолкнули меня к тому, чтобы я с ним встретилась. И я, чтобы не объяснять им ничего – что я могла им сказать?! – пошла на свидание….

Она замолчала, но потом продолжила, словно нехотя:

– Когда мы встретились, он опять был радостным, возбужденным, позвал меня к себе, словно мы с ним уже все решили, и теперь такая наша близость – дело само собой разумеющееся…

Она грустно посмотрела на меня. Чувствовалось, что рассказ этот ее трогает сейчас так же, как и тогда, когда она переживала эти чувства.

– Я не пошла к нему. Что-то такое сильное во мне проснулось, несогласие какое-то… Нежелание в этом быть в неправде этой, в моей неправде – понимаете? – она посмотрела на меня вопросительно.

– Понимаю, – кратко ответила я.

– Я ему сказала, что не хочу вот так – скрытно, нечестно. Не хочу родителей обманывать, не хочу собой рисковать – ведь мне учиться надо, а не детей рожать. Вот на это меня хватило – так за себя постоять… – усмехнулась она. – Сказала ему, что я испугана и что не верю – ни себе, ни ему. А то, что не верю в любовь эту, которая уже прошла, – не смогла сказать. Сама тогда не знала – где правда, где ложь.

Она замолчала. Головой покачала мягко, словно удивляясь чему-то.

– Но, знаете, он меня… убаюкал, – сказала она. – Он ведь был умным мальчиком. Почувствовал, что я опять ускользаю от него, и таким стал хорошим, таким благородным… – она усмехнулась и сказала иронично: – Странно так говорить о парне, который склонил девочку к близости с ним хитростью, но ладно уж – пусть это на его совести останется… Но – так он за мной ухаживал, таким милым был при наших встречах, больше ни разу на близость не намекал, хотя не раз говорил о том, что я обязательно буду его женой… А какой девочке не понравятся такие разговоры? И я, несмотря на то что старалась с ним пореже встречаться (словно из чувства протеста), все же – как-то успокоилась, хотя все равно внутри все еще продолжала иногда думать: «А если это не настоящая любовь? А если это не он?» Но как-то, когда я снова пребывала в этих противоречивых мыслях, вспоминала подобные истории из прочитанных книжек – в общем, находилась в подавленном состоянии, которое, впрочем, опять не было замечено родителями (они только спрашивали, что это я дома торчу, почему с парнем своим редко встречаюсь, – ведь они тоже уже почти решили, что нам нужно быть вместе!), я обреченно подумала: «Раз все так случилось, то нам нужно быть вместе, чтобы все было правильно…» Бедное, наивное дитя…

– Я думала тогда, что это может удержать меня рядом с ним… – сказала она, будто сочувствуя той девочке из ее собственного рассказа. – И вы знаете, когда я так решила: что вот, мол, раз так случилось – то пусть все так и будет, – мне вдруг стало легко. Как будто я какую-то вину с себя сняла. Как будто теперь все произошедшее в какой-то нормальный сценарий укладывается. И можно не переживать, что это произошло, ведь мы скоро поженимся… С этими мыслями я обратно на учебу и уехала. И с парнем этим попрощалась перед отъездом, как со своим будущим мужем, обещав ему писать часто – а он пообещал, что надолго меня не оставит, при первой же возможности приедет ко мне на пару дней… И даже родители, провожая меня и видя, как мы прощаемся, сказали, чтобы мы со свадьбой не торопились – мол, надо еще хоть пару лет проучиться, чтобы семья, дети не помешали образование получить…

Она улыбнулась, сказав опять с каким-то удивлением:

– Нет, ну все же – до какой степени родители своих детей не понимают, если принимают неправду за правду…

Она посмотрела на меня с улыбкой, в которой словно что-то озорное проснулось, и сказала:

– Вот в таких вот иллюзиях я и уезжала обратно…

– В иллюзиях? – переспросила я.

– Да, – просто сказала она. – В иллюзиях того, что можно неправду выдать за правду и она правдой станет. В иллюзиях того, что можно себя рядом с мужчиной удержать потерянной с ним девственностью. Разве это может удержать?! – спросила она меня.

– Кого-то удерживает, – сказала я. – И не так редко, к сожалению. Удерживает рядом двух нелюбящих, иногда чужих друг другу людей, которые, чтобы, как вы говорите, скрыть позор, сохранить честь, потерянную глупо, случайно, вынуждены потом всю оставшуюся жизнь жить рядом, иногда, как враги – ненавидя друг друга…

– Какой ужас!.. – проговорила она. – Меня это, слава Богу, не удержало…

– Вас это и не могло удержать, – улыбнулась я.

– Отчего же – меня и не могло?

– Слишком вы для этого чувствующая и честная, – сказала я. – Трудно вам себя в неправде убедить. Вы живете не умом, сердцем…

– Да уж, это точно – не умом, – согласилась она. – Всю жизнь живу не умом, а, как вы говорите, сердцем, и всю жизнь себя за это ругаю…

– Почему? – удивилась я.

– Потому что я как ненормальная – не как все. Я все чего-то жду, о чем-то мечтаю, все сердце свое слушаю – там, где надо бы к разуму прислушаться и жить по уму… – сказала она сердито.

И я, при всей серьезности разговора, – не смогла не улыбнуться:

– То есть вы хотели «по уму» – с парнем этим согласиться всю жизнь провести, не любя его? Чтобы «по уму» (при вашем огромном желании любить!) – остаться в отношениях этих, в которых вы человеку уже не доверяли, который был вам не по сердцу? Чтобы жить по принуждению, как вы сказали? Так вы хотели жить – «по уму»?

– Нет, – сказала она. – Так я как раз не хотела. Потому и рассталась с ним…

Она посмотрела на меня с едва заметной улыбкой и сказала:

– Да, оказывается, жить по уму – не всегда хорошо. А по сердцу – иногда правильно…

– Всегда правильно, – сказала я. – Надо только сердце услышать, чтоб с умом его не перепутать…

– Ну, дела… – сказала она. – Вот оно у меня как получилось: по сердцу… Я, конечно, так тогда не думала. Просто вернулась в общежитие, начала учиться – и так меня все это заполнило, что места моему парню во всем этом и не осталось. И все его очарование и хорошесть – отсюда, издалека, померкли. И хоть я в первые дни сама себе напоминала – что у меня парень есть, что мы когда-нибудь поженимся, но – словно действительно в моем сердце не было ему места, а ум мой был бессилен меня уговорить. И все это просто сошло на нет. А он и писал мне, и даже приехал однажды на два дня – встретила я его, как говорится, как чужого человека, и ничто во мне не екнуло, сердце мое – молчало. И я, успокоенная (уже одним тем, что не беременна!), погруженная в учебу, в какой-то момент просто отпустила все это – как свое прошлое. Я воспринимала это как урок, который должен меня хорошенько научить жить чисто, честно…

Она остановилась, улыбнулась, потом, вдруг став серьезной, нарочито серьезной, – сказала: