Текст книги "Забег на невидимые дистанции. Том 2"

– Если бы мы знали, что заказ доставишь ты, взяли бы три коробки, – сожалеюще вздохнул он, приближаясь.

Нина метнула в него молнию изумленного взгляда, что не осталось незамеченным.

– Я правда не голодный, – повторил Сет, делая отрицательный жест рукой, и, как назло, в желудке заскрежетало. Рядом с Ниной его голод всегда просыпался, как дикий зверь после спячки.

Девушка колебалась, не зная, как себя вести. Хорошее отношение Отто к новенькому стало для нее сюрпризом, и не сказать что приятным. Любая вещь, к которой морально не готов, сама по себе поначалу неприятна, хорошая она или плохая. Но Нина полностью доверяла другу, поэтому отталкивалась от его поведения.

Но все же – подружиться с Сетом Ридли? Серьезно? Какого хрена именно с ним? И почему она не в курсе? И ладно подружиться, но пригласить его поесть с ними пиццы? Показать святую святых? Ты мне все объяснишь, Биллингсли.

Блондин пытался сгладить неловкость, стараясь действовать естественно. Нина очень прозорлива, а взгляд Сета уже сейчас обещал мучительную смерть.

Они расселись кружком под козырьком гаража, Нина посередине, парни по бокам. Отто стал тараторить что-то о хламе на земле, над которым они сидели, будто на морском берегу, но Сет почти не слышал – кровь слишком громко стучала в ушах.

Девушка держалась приветливо, но делала это как будто не по собственной воле, а ради Отто. Сету было некомфортно от ее натянутой вежливости (вежливая Нина равно ненастоящая Нина), но отступать было поздно. Он успел сто тысяч раз пожалеть, что вообще согласился на этот непродуманный план, как вдруг Дженовезе посмотрела на него и заявила:

– Давай с нами, Сет. Я не смогу спокойно есть, слыша твой желудок. Это антигуманно.

– Хорошо, – он кивнул. – Мне нужно вымыть руки.

– Зайдешь и сразу налево, будет кухня, – подсказал Отто.

Ридли поднялся и скрылся в дверном проеме тяжелой мрачной тенью.

На нем были свободные серые трико и тонкая кофта с коротким горлом. Ее черный цвет выгодно подчеркивал могучую архитектуру тела: каркас спины и мясистые руки, широкую раму плеч, крепкую дебелую шею.

Типаж – Кларк Кент, отошедший от дел. Белозубый идеал любого американского подростка. Золотая мечта, воплощение мужества. Та же развитая мускулатура, но без фанатизма, а скорее от природной крупногабаритности; те же густые, жгуче черные, словно бы мокрые, чуть вьющиеся волосы, тот же квадратный подбородок и аккуратный небольшой рот.

Вот только Кент умел обворожительно улыбаться и в целом не был таким мрачным. Зато в Сете, напротив, не было ни унции героического пафоса или лицемерной доброжелательности к людям. Сплошная ходячая угроза.

Но если Ридли все-таки Супермен, пусть и «dark version», кто же его Лоис Лэйн? Этот вопрос Нина задала себе неосознанно, не заметив даже, что впервые спрашивает себя о чем-то, что связано с этим парнем. Впервые по-настоящему интересуется его персоной.

– И когда ты успел с ним скентоваться?

– Он с моей сестрой встречался, – Отто без труда извлек готовое алиби.

– С Ханной? Серьезно? – расширенным глазам Нины невозможно было не поверить. Она действительно удивилась тому, что знала вся школа. Без притворства.

– А ты не заметила?

– С чего бы мне такое замечать? Мы же не замечаем поток нейтрино, который пронизывает нас прямо в этот момент.

Отто хмыкнул, поразившись точностью аналогии. Невидимые элементарные частицы на фундаментальном уровне материи – вот кем были для Нины окружающие.

Предложить Сету перекусить вместе с ними было рискованным шагом, но сегодня у Отто было авантюрное настроение. Подруга не любила есть вместе с посторонними. Совместный прием пищи был для нее чем-то особенным, сближающим. Актом доверия. Чтобы сесть за стол с новым человеком, ей требовалось время, и она не всегда решалась на такой шаг. Не каждого могла подпустить к себе настолько близко.

Поэтому сейчас требовалось сгладить углы.

– Пусть посидит с нами. Он неплохой, поверь мне. Ему нужны друзья.

Нина пожала плечами, прижимаясь щекой к теплым коробкам у себя на коленях, втягивая носом пленительный аромат. Сейчас она не могла думать о чем-то другом, кроме момента, когда пища попадет ей в рот. Зато сразу после этого ее настроение значительно улучшится, Отто знал это слишком хорошо. Чтобы вызвать благосклонность, ее просто нужно накормить.

Подставив руки под теплую струю воды, Сет заметил, что пальцы мелко подрагивают, и успел обдумать десяток вариантов, как ему смыться отсюда без угрозы репутации. Однако, когда спустя минуту он вернулся к ребятам, скованность и неловкость между ними куда-то исчезли. Как будто убежали в сточную канаву вместе с водой. Атмосфера ощутимо изменилась, в силу чего побег пришлось отложить.

Под пристальным взглядом Отто он уселся на стул сбоку от Нины. Девушка раскрыла коробку и приглашающе протянула ему, доброжелательно глядя в глаза. Они его ждали. Они не стали начинать без него.

Сет взял кусочек, кивком поблагодарил и сдержанно улыбнулся. Это была четыре сыра.

– Я ее тоже больше всех люблю, – подмигнула Нина.

– Надо же. Все еще горячая, – заметил Биллингсли, чтобы заполнить тишину.

Сету с той же целью пришлось рассказать о своей системе сохранения тепла из фольги.

– Умно, – резюмировала Нина, складывая три куска пиццы в один (четыре сыра, Нью-Хейвен [9]9
    Разновидность пиццы, популярная среди жителей Южного Коннектикута. Отличительной особенностью пиццы «Нью-Хейвен» является выжженный до горечи, хрустящий корж, вкус которого идеально компенсирует сладость томатов и остальной начинки.


[Закрыть], снова четыре сыра), – всем курьерам стоило бы обзавестись такими корзинами, а не только тебе. Не хочешь предложить реновацию в своей конторе? Может, даже выдадут тебе мопед вместо велосипеда в качестве благодарности.

– Все итальянцы так делают? – не удержался Ридли, взглядом указывая на трехэтажный «пиццеброд». Его распирало от удачной ответной колкости. Один – один, Дженовезе. Не расслабляйся, когда я рядом.

Нина замерла с едой у рта, с прищуром просканировала Сета и вдруг, не удержав на лице строгости, хохотнула, быстро превращая смех в смачный укус, отнюдь не мешающий ей ответить:

– Настоящие итальянцы меня бы за такое казнили. А ведь я просто экономлю время, чтобы потратить его на что-нибудь полезное. К тому же сейчас я слишком голодна для традиций. Я ускоряю трапезу в три раза и значительно приближаю момент насыщения. Есть я люблю, но не люблю тратить на это много времени. Имеются дела поважнее.

Отто ухмылялся, довольный тем, что разговор наконец-то завязывается. Может быть, Сет останется здесь больше, чем на пять минут? У него же все на лице написано, только Нина в упор не видит. Подумать только, этот верзила в четыре раза больше нее – и стесняется. Видимо, Отто недооценил глубину его привязанности.

Сету с самого начала нравился ее аппетит, но заявлять об этом он, конечно же, не стал. Вместо этого наслаждался уникальным моментом, когда ему дозволено без препятствий и подозрений наблюдать за Ниной с расстояния вытянутой руки.

Вблизи все в ней делалось другим. Понятным. Прозрачным. Единственно верным и логичным. Даже голос звучал иначе: обычно довольно низкий для женского, сейчас он казался естественным. И очень ей подходил. Невозможно было представить Нину с другим тембром.

На ней были испачканные трико с белыми лампасами и растянутая футболка цвета «выстиранный индиго» – зернистая от старости текстура, словно поры, выделяла запах мятного кондиционера. Из огромной горловины все время выскакивало то одно плечо, то другое, а под тканью отчетливо читалось отсутствие лифчика. Заметив это, Сет немного смутился, но через пару минут это прошло, потому что в основном он смотрел на личико в форме валентинки, и медленно жевал, ни слова не говоря. Слушал.

Нина и Отто принялись описывать ему, где они откопали все, что лежало у них под ногами, с какими приключениями доставили сюда и зачем, и что теперь планировали с этим делать. Девчонка не выдержала и похвасталась биноклем, который вырыла из-под завалов на кладбище техники и решила оставить себе. Сет покрутил его в руках, зубами удерживая второй кусочек пиццы. Оптическое устройство фирмы «Olympus» оказалось в удивительно сносном состоянии для места, в котором его откопали, и Сет высказал это наблюдение.

– Вот и я говорю: как можно выбросить рабочий бинокль? Он же почти в порядке. Покажу папе, вместе разберемся, что тут подкрутить. Пока не знаю, зачем, но он мне нужен. Я это чувствую.

Волосы Нина собрала в высокую гульку на затылке, чтобы не мешались, но невесомые завитушки упрямо выбиваясь из общей копны из-за своей короткости, колыхались медными спиральками надо лбом и висками. Сет поймал себя на том, что не может отвести от них взгляд. Наверняка на ощупь они такие же мягкие, как пух, а может, и мягче. Чтобы избавиться от навязчивого желания протянуть руку и потрогать их, Ридли привычным жестом пощипал себя за переносицу, сильно поморгав. Он всегда делал это, чтобы вернуть утерянную концентрацию.

– Тоже не высыпаешься? – понимающе спросила Нина, и Сету пришлось кивнуть.

Он стал разглядывать ее лицо в поисках ответа, почему она сказала «тоже», и сразу же его нашел. Под изумрудно-синими глазами Нины залегли мрачные кружева – отпечатки усталости и недосыпа, несмотря на которые девушка выглядела достаточно бодро, улыбалась, щурилась и ухмылялась. Полностью в своем репертуаре.

От природы голубоватые лепестки век наводили на мысль о тонкой коже. Присмотревшись, можно было увидеть, что вены и сосуды просвечивают и на висках, шее и запястьях, и в сочленениях, где руки крепятся к торсу.

Неожиданно Сет пришел к выводу: на самом деле девушка перед ним не производит впечатление физически сильной ни одним сантиметром своего тела. Напротив, она кажется такой хрупкой. Ее хочется с ног до головы обмотать в пупырчатую пленку для бьющихся посылок. И носить на руках, чтобы она нигде себя не повредила. А на его фоне Дженовезе вообще кажется тринадцатилеткой. Теперь понятно, для чего ей все эти балахонистые худи и штаны: чтобы казаться больше, скрыть реальные размеры, из-за которых к ней относятся несерьезно.

Наверняка под одеждой ребра можно пересчитать как заборные дощечки, а позвоночник прощупывается как у Бродяги, когда он только ее нашел. Откуда же в ней столько силищи, столько строптивой выносливости?

В животном мире есть крошечные насекомые, энергия которых превосходит все ожидания, как и способность тягать вес во много раз больше своего. Муравьи.

Наверное, все идет из головы, предположил Сет. Желая выглядеть сильной в глазах других, она сумела убедить окружающих. Вот только это не иллюзия. Нина на самом деле сильнее других девчонок, более крупных, а также некоторых парней, как она сама заявила в том диалоге в раздевалке.

Сет видел, как она бросает копье, как от ее удара взрывается волейбольный мяч, как она поднимает на руки Отто и даже подбрасывает в воздух, с какой скоростью бегает спринт, как взбирается по канату, гнет вилки и ложки в столовой от скуки, и многое другое. Жаль, до сих пор не довелось увидеть ее на льду.

Сет слушал, как они с Отто болтают, словно бы его нет рядом, но лишним себя не чувствовал. Интуитивно он понимал, что сейчас они разговаривают для него. И радовался, что Нина пришла в приподнятое расположение духа, несмотря на присутствие постороннего. Похоже, ее настроение напрямую зависит от количества пищи в желудке. Это стоит зафиксировать в памяти.

Дополнительным признаком насыщения была еще одна крошечная деталь, которую Сет давно заприметил еще на фудкорте, – контур ее губ темнел, словно обведенный карандашом, всякий раз, как Нина поест, и возвращался в норму в течение следующего урока. Сету нравилось смотреть, как кровь приливает к внешнему краю губ, вынуждая ее облизываться, словно кошка.

Уходить не хотелось, и он молился, чтобы о нем забыли, не стали напоминать, что пять минут давно истекли. Но Нина и Отто не думали его выпроваживать. Наоборот, войдя во вкус, они повели его за собой – показывать гараж. Даже не столько гараж, сколько хранящиеся в нем ранее найденные детали, странные полусобранные механизмы и неисправные устройства.

Это была настоящая экскурсия. Гиды все время шутили о чем-то локальном, непонятном Сету, и временами переходили на русский. Складывалось ощущение, что оба распускают хвосты, чтобы впечатлить посетителя. Ридли польстила эта догадка. Он скромно следовал за ними, пригибая голову, чтобы не стукнуться о потолок. Отто едва сдерживался, чтобы ему не подмигнуть.

– Что такое [mudozvon]?

Нина и Отто остановились, переглянулись и загоготали. Как будто отражения друг друга, они все делали синхронно.

– Не что, а кто, – поправил Отто. – Охранник свалки, который чуть не подстрелил нас солью однажды.

– А что смешного? – нахмурился Сет.

– То, как ты это произнес, – объяснила Нина. – [Mudozvon] означает мудак.

– Ну, не совсем, – уклончиво заметил Отто, и они снова заржали, держась друг за друга, чтобы не упасть.

– Я бы выразился точнее – плохой человек со звенящими яйцами. Только не спрашивай, что в этом обидного, мы сами не в курсе.

– Это русский? – Сет сделал вид, что не знает, но при этом очень догадлив.

– Он самый, – Нина все еще боролась со смешками.

Берет самое лучшее от всех намешанных в ней кровей, мимолетно заметил Сет. Как ни странно, никто не пытался его спровадить. Как будто ему можно остаться с ними до вечера. Чего, конечно же, он не мог себе позволить ни в одном сценарии. Интересно, сколько времени прошло с момента, как он подъехал сюда?

– Там пицца осталась? Давайте доедим. Сет, ты еще не уезжаешь? Тогда послушайте, что я вам сейчас расскажу.

Они снова уселись и взяли по последнему кусочку. Сет напомнил себе, что не платил за эту еду, и должен будет либо угостить в ответ (заманчивая перспектива), либо вернуть Отто часть денег и закрыть оплату своими.

Рассказывая что-нибудь, Нина увлекалась своей речью и неизбежно начинала жестикулировать, выдавая в себе итальянскую кровь, пылкую, громкую, склонную к экспрессии. Даже если обе руки были заняты, это не мешало ей выражать эмоции, размахивая вещами. Она вряд ли замечала, как движения тела сами собой аккомпанируют рассказу. Будто определенные слова физически невозможно произнести, не шевельнув кистью.

Вот и сейчас, чтобы изложить свои наблюдения, Нина встала перед ними, как будто читала доклад на симпозиуме, с биноклем в одной руке и пустой коробкой из-под пиццы в другой. Сет обратил внимание на под корень обрезанные ногти и оранжево-розовые подушечки пальцев.

В зависимости от того, что и с какой интонацией она говорила, Нина либо смотрела в окуляры на одного из слушателей, либо размахивала коробкой, либо совершала с предметами другие странные взаимодействия, иллюстрируя речь только ей понятным образом.

В очередной раз Ридли поразился тому, какое действие производит на него это слегка асимметричное лицо. Вздернутый носик, верхняя губа больше нижней, родинка над бровью… Все, что на первый взгляд показалось обычным, еще тогда, на фото на первом этаже, сейчас завораживало. Как морозные узоры на стекле, как бензиновые разводы, как всполохи северного сияния.

От девчонки исходили именно те феромоны, которые привлекают подобных Сету парней. Химия не оставляла ему шансов, а он уже и не боролся. Как будто Нину окружает невидимое горячее облако, сладкое и дрожащее, свежее, как мятные леденцы, расщепленные на триллионы молекул, превращенные в газовую плазму, наэлектризованные, галлюциногенные. Нина подпитывает облако всем, что делает: интонациями, которых у нее так много, движениями, зачастую непроизвольными, мимикой, спектр которой невозможно описать.

Находясь рядом, не можешь сопротивляться магнетизму, а находясь вдали, мучительно хочешь вновь оказаться в его поле.

Сет понимал, что не единственный улавливает эти флюиды. Такого просто не могло быть. Очевидно, под их воздействием находится и Отто, и тот ублюдский легавый (перед глазами снова встала картинка, как беловолосый тянется к ней в салоне, и какое у него при этом лицо, будто загипнотизированное), и другие люди, в том числе учителя. Это вызывало понятную ревность, особенно к надзирателю, и Ридли изводил себя.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он включился обратно в реальность и прислушался к монологу, большую часть которого упустил, пока рассматривал ее лицо и не мог связно мыслить.

Глядя на нее снизу вверх, Сет снова наполнялся той странной уверенностью, будто давно знает Нину. Но откуда бы?..

– Вы вот знаете, что красивейшие черные детеныши ящериц продаются по две тысячи евро за особь, хотя они ничем не отличаются от собратьев иной расцветки, чей ценник ниже? Самое отвратительное в красоте то, что она продается за деньги. И всегда найдется кто-то, жаждущий выкупить ее за какую угодно сумму. Там, где есть красота, никто не действует бескорыстно.

Рассмотрим несколько примеров. Привлекательной женщине в ресторане оплачивают счет посторонние люди. Просто за то, что она родилась красивой. Привлекательным парням вешаются на шею, даже если они конченые моральные уроды, прощают обиды, измены, предательство. Работы фотографов с симпатичными людьми набирают ощутимо больше внимания и поддержки. Это касается и рекламных баннеров. Красивых быстрее признают талантливыми. Красота продает. И продается.

Модели «Victoria’s Secret» изнуряют себя диетами до реанимации. Чтобы пройти по подиуму в крошечной блестящей тряпке и укрепить в умах миллионов нереалистичные стандарты тела. Девочки потом себя доводят до анорексии и булимии, стремясь соответствовать ожиданиям общества. Эти ожидания формируют, чтобы продавать средства для их якобы достижения. То же самое касается бодибилдеров. И всех, кто делает пластические операции, вторгаясь в свой натуральный внешний вид, преображая его до нереалистичных границ.

Блогеры с приятной внешностью быстрее набирают аудиторию и становятся популярны, вне зависимости от того, о чем их блог, несет ли вообще какую-то ценность. Смысловую там, познавательную. Они могут просто есть на камеру или записывать реакции, паразитируя на чужом контенте, который кто-то делает с трудом и старанием, но набирает значительно меньше просмотров.

Благодаря смазливой мордахе или хорошему телосложению им не нужно даже беспокоиться об оригинальности и смысле собственной деятельности, достаточно просто показаться перед камерой и делать, что угодно. Подписчикам все равно понравится. Красивые люди всем интересны. Они вызывают трепет, ажиотаж, вдохновение. Интересные люди интересны далеко не всем. Разве это справедливо? Разве так и должно быть? Где же тут баланс? Хотя бы намек на равновесие сил.

Люди поклоняются красоте. Подчиняются ей беспрекословно. Красота – это власть. Она позволяет чувствовать себя особенными. Избранными. То, чего касается красота, благословенно. Как и тот, кто касается красоты. Говорят, будто человек – раб денег. Ничего подобного. Он раб красоты как высшего удовольствия. И деньги ему нужны только для того, чтобы ее купить. В том или ином виде.

Так мерзко, что люди готовы платить за красивое. Любые деньги за то, чему, по идее, не должно быть ценника. Они наслаждаются – сильнее, чем едой, выпивкой, наркотой и сексом. Красивое нужно всем, все в нем нуждаются, хоть и не понимают зачем. С ним ничего нельзя сделать. Только смотреть. И что-то из-за этого испытывать.

Люди падки на красоту, но это еще полбеды. Они хотят обладать ею. А это уже отвратительно. Концепт красоты сам по себе отвратителен. Предпочитать одних людей другим по внешним признакам, которые совершенно никак не определяют человека, хотя именно внутренние качества понадобятся при взаимодействии с ним. Тупее этого я ничего не встречала. Серьезно.

Я бы ни за что в жизни не хотела, чтобы меня ставили выше других только потому, что я красивее. Это же так унизительно, – скривилась Нина. – А если смотреть с точки зрения естественных наук, становится еще более тупо. Внешность – всего лишь способ организации живой материи с целью репродукции самой себя. Это, блядь, просто клетки, молекулы, атомы, элементарные частицы и силовые поля. Такие же, как везде. Понимаешь? А ты понимаешь?

Боготворить одних людей, давать им привилегии, а других – травить и игнорировать из-за меняющихся каждую декаду субъективных стандартов привлекательности, учитывая то, что люди не выбирают гены, с которыми рождаются, не управляют законами эволюции, не подчиняют себе материю… да какой вообще в этом смысл? Почему общество устроено настолько убого? Нерационально. Баг на баге. Разработчикам – пиццу «четыре говна».

И знаете, в чем главная проблема тех, кто пытается искусственно изменить принятые стандарты красоты, помещая на обложки модных журналов и выпуская на подиум людей, которые в эти стандарты не укладываются, – полных, с растяжками и проблемной кожей, инвалидов? Ошибка в том, что они пытаются всех уравнять под одну гребенку. Подгоняют разных людей под единственное требование этого конченого мира – быть красивым.

Нас зачем-то убеждают, будто красивы все, просто красота бывает разная, а для некрасивых придумывают утешение «другая красота». В корне неправильная политика. Нужно убеждать мир не в том, что каждый красив по-своему, а в том, что красота – не единственное, чем измеряется людская ценность, не главная цель в жизни и людям необязательно к ней стремиться. Они же пытаются доказать, будто существует единая норма и все под нее подходят, все разнообразие людей на свете. А надо доказывать, что быть некрасивым – так же естественно, как быть красивым. Даже животные это понимают, а люди нет.

«Красота» относительна. Ну да, ну да. Ненавижу, когда люди используют этот термин в бытовом смысле. Они же понятия не имеют, что такое относительность на самом деле! Это же не про то, как кто-то красив больше, а кто-то меньше, и не про то, что красота зависит от вкусов, потому и якобы относительна… Короче! Выводы. Чем больше узнаешь о реальном устройстве мира и законах его функционирования, тем меньше значения имеют такие ориентиры, как вера, красота и мораль. Без которых человек и шага ступить боится. Почему-то.

На самом деле нет ничего важного в том, красив ты или нет. Мир на этом не замыкается. Не заканчивается. Вдумайтесь: вся эта грязь с воспеванием эстетики существует в том же самом мире, где существуют кварки, нерешенные математические уравнения и квантовые парадоксы, где последние пару десятков лет стоит вопрос о симуляции вселенной! Да у меня просто в голове не укладывается. Какое, блядь, значение имеет форма твоего носа, вес или цвет глаз, если мысленно выйти хотя бы на орбиту Земли? Я молчу уже о том, что есть макромир и микромир, живущие по своим законам, противоречащим друг другу на уровне фундаментальной физики. В мире столько всякого дерьма, от которого волосы встают дыбом, а людей все равно в первую очередь волнует, как сделать нос более острым, а живот более плоским. Вот чего я не понимаю. Никогда не пойму.

– Интересная теория, – резюмировал Отто. – Но научности в ней маловато, Дженовезе. Сплошной социальный вопрос. Не думала рассказать ее красавчику-Клиффорду, чтобы он впервые в жизни почувствовал себя просто куском материи, организованным так, чтобы повысить шансы саморепликации? Интересно, как сморщится его смазливая мордашка от такой версии? Вот уж кому не помешает послушать о бессмысленности красоты, которой он наделен чрезмерно.

Сет был так ошарашен, что не смог засмеяться. Шок, вызванный тем, как резко Отто переменил тон, позволив себе столь жесткий и язвительный выпад, перехватил горло. Неужели для них это нормально?

Но и Нина в долгу не осталась. Она действовала как чистое зеркало: какое отношение к себе получала, точно таким же и отвечала. Мгновенно, как отражение света. И неважно, что было минуту назад.

– Па-ашел ты, чел. У меня есть идея получше: давай расскажем твоей сестричке? Ларс хотя бы умный, а у нее точно мозги скукожатся от идеи, что не такая уж она особенная, и никакой ее заслуги нет в том, что парни мечтают с ней встречаться, а просто она получила хороший набор генетических признаков, как в лотерее, потому что эволюция хочет от нас только одного – бесконечного размножения во времени и поддержания жизни как можно большего количества видов.

Было ли упоминание Ханны камнем в его огород или нет, а Сет почувствовал, что сейчас самое время сваливать отсюда. Несмотря на очевидную враждебность в голосе, эти двое вряд ли стремились обидеть друг друга, скорее подначивали в раздраженной форме, играя в «кто первый разозлится по-настоящему». Но быть этому свидетелем все равно ни к чему.

– Джен, я только что понял, почему эволюция ставит репродукцию на первое место, – ошеломленно проговорил Отто, опуская руки по швам и отказываясь воевать дальше.

– Почему? – подобралась девушка, мгновенно забывая едкую перепалку.

– Механизм эволюции работает сам на себя. Как искусство ради искусства, помнишь? Он существует, чтобы действовать, и действует, чтобы существовать. Это замкнутый круг. У эволюции нет никакого другого смысла, кроме как продолжать саму себя во времени. И никакой другой цели, кроме эволюции, тоже нет. Она как вирус поддерживает свою жизнь жизнью носителей. То есть всех живых существ на земле. Вымирание привело бы к остановке всех эволюционных систем. К тотальному сбою. Некого было бы менять, некого адаптировать под условия выживания. Не на ком паразитировать, чтобы оттачивать навыки. Это как написать программу, но изъять софт, на котором она работает. Понимаешь, что это значит?

– Отто… ты гений. Эволюция – это вирус, ну конечно же! Боже мой, как ты до этого додумался?! Ну, голова! – Нина прыгнула к нему и обняла, хлопая по спине.

– А значит, все, что эволюция делает для выживания вида и продолжения рода – симптомы болезни, – отстранилась она, держа его за плечи. – Инкубационный период длиною в жизнь! Твою-то мать. Нам нужно найти больше доказательств…

– Получается, что смерть – тоже механизм эволюции, причем самый главный, – вмешался Сет неожиданно для себя, и друзья посмотрели на него в ожидании, – если бы существо не умирало, эволюция не могла бы улучшать его потомство, менять в лучшую сторону качества новых и новых поколений. Без смерти она стала бы абсолютно бесполезна. Смерть – эволюционно обусловленная необходимость. Для продолжения жизни самой эволюции. И логичный исход «болезни», надо полагать.

У Нины натурально отвисла челюсть. Отто смотрел со смесью одобрения и восхищения. Сегодня он гордился Сетом.

– Гениально, – почти прошептала Нина. – Кто бы ни написал этот программный код, он гениален. Без изъянов. Все мои вопросы и возмущения сняты. Сейчас сложилась полная картинка. Этим нужно заняться подробнее. Изучить теоретическую базу. Пока не знаю, зачем нам это пригодится, но чую, что это важно.

Она подняла ладони вверх, капитулируя, и в тот же миг Сету позвонили. Он мельком глянул на время и понял, что пробыл с ребятами почти сорок минут. На сколько бы его ни оштрафовали за уклонение от прямых рабочих обязанностей, оно того стоило.

– Мне нужно ехать. Новый заказ. Увидимся в школе, – сухо сказал он и, не дожидаясь ответа, крупным шагом пошел к велосипеду, не оборачиваясь.

Нина и Отто смотрели ему вслед. На улице начинало смеркаться.

– А знаешь, на кого он похож?

– На кого?

– Я как-то смотрела с дедушкой старый русский боевик. Дед очень любит этот фильм по какой-то причине, хотя я его не поняла. Наверное, потому что там много говорят о разнице между русскими и американцами. Название не помню, но был там такой меланхоличный брюнет вечно в наушниках и вязаном свитере, и он вроде как киллером работал.

– Не удивлюсь, если у Сета тоже есть свои тайны.

– Кстати о тайнах. Мама скоро приедет, так что давай уберем все обратно в гараж.

Уезжая, Сет крутил педали с такой энергией, что вот-вот должен был достичь первой космической скорости. Осознание, что план Отто сработал, вызывало критический прилив сил. Эйфория плотным экраном накрыла его, словно невидимый цилиндр, и отражала все внешние воздействия.

Именно по этой причине Ридли проигнорировал чувство, будто за ним кто-то наблюдает, возникшее, когда он садился на велосипед. Мимолетный укол интуиции, редко его подводившей.

Сейчас он мог и хотел думать только о времени, проведенном с Ниной. Сегодня он уяснил кое-что о ней. Кое-что абсолютно новое. Несмотря на безрассудное желание соваться в передряги, сама по себе Нина не производила впечатление несерьезного человека. При близком общении на глобальные темы от ее взбалмошности не оставалось следа. Она была умна и невероятно рассудительна.

Сет еще не встречал таких эрудированных людей. Подкованных в разных научных областях. Людей, которые понимают гораздо больше, чем окружающие. Но в случае Нины «многая мудрость» печали ей не приносила. Даже наоборот.

Теперь Сет был уверен, что непоседливый темперамент адреналиновой психопатки – побочка от накопившихся в ее голове уникальных знаний. Настолько их запасы глубоки и обширны, что не могли не влиять на восприятие мира и себя в нем, требовали иррационального выплеска в противовес.

Слушая Нину, и сам начинал догадываться, что выдуманное людьми на самом деле не является непреложной истиной, которой обязаны следовать все. А с утратой авторитетов твои взгляды и ценности непременно трансформируются.

В этом огромном мире, близком к бесконечности, состоящем из материи и антиматерии, которая многоуровнево делится на все меньшие и меньшие элементы, поведение которых люди еще не могут полностью объяснить, на самом деле ничто не имеет значения. Поэтому можно вести себя так, как хочется, а не так, как считает правильным другой случайно возникший из пыли Большого взрыва носитель ДНК, по таинственной причине обретший самосознание в процессе эволюции.

В этом и таилась причина поведения Нины, движущая сила любого ее поступка. Она слишком многое понимала. И наверное, все что угодно могла объяснить, уложив в свою картину мира. Она столько знала о правилах, которые люди не создавали, а лишь постигали, что обретала положение над правилами, придуманными людьми для людей.

Это и давало ей право оставаться истинной версией себя. А не кем-то, кто приспосабливается к мнениям и стереотипам деперсонализованной массы. Нина давала волю всем чувствам и словам, которые ее посещали, ведь если они появляются, то просто не могут быть неправильными.

Она являла собой естественность в степени «абсолют». Бескорыстие и бесхитростность в своем первозданном виде. И при том – острейший ум, эрудиция, способность мыслить за гранью шаблонов.

Поразительный человек. Самый поразительный человек в жизни Сета Ридли. Даже дышать забываешь, когда думаешь про нее.

Отягощенная избыточными знаниями, которые неизбежно искажали ее личность, как тяжелые предметы искривляют пространство и время, Нина и сама становилась для Сета чем-то метафизическим, принципиально непознаваемым. Доступным лишь для обожания и созерцания, но никак не для контакта на равных.