Текст книги "Его пленница"

Глава 5

– Подъём, принцесса!

Солнечный свет хлестнул по глазам даже через веки, после резкого шелеста жалюзи, и я, зажмурившись, прячусь под одеяло.

Какого хрена, блин?

– Вылезай из постели, дармоедка! – одеяло с меня нещадно сдёргивают. – Думаешь за просто так тебя тут кормить кто-то будет? А фигушки тебе! Работать будешь!

Кое-как продрав глаза, сажусь на постели. Я и так обычно просыпаюсь не в духе – особенность характера такая, а от такого жёсткого пробуждения вообще убивать хочется. И начать вот с этой злющей змеюки Мадины.

– Да я и не против, чтобы меня тут не кормили, а домой отпустили, – огрызаюсь и сползаю с кровати.

Тело ломит, локоть жутко саднит после вчерашнего проката по ковру к ногам господина Албаева. Ковыляю к ванной комнате, не обращая внимания на вопли злой тётки, но когда открываю кран, чтобы умыться, то тут же взвизгиваю от боли.

Эта полоумная ухватила меня за волосы и пытается тащить.

– А ну отпусти, гадина! – впиваюсь ногтями в её запястье и та, вскрикнув, убирает свою клешню.

Внутри вспыхивает фитиль ярости. Клыки вырастают как в том сериале про сексуальных вампиров. Ну всё, сейчас она у меня без глаз останется.

– Ах ты дрянь! – шипит сквозь зубы. – Я хозяину всё скажу! Он тебя выпорет и в будке собачьей закроет до самого момента, как твой гнилой братец ему деньги отдать не надумает! Радуйся ещё, что хоть эту ночь поспать в кровати пришлось! Я бы тебя в сарае с козами заперла! И жрать бы только солому заставила!

– Что здесь происходит?

Мадина затыкается свой смердящий рот в одно мгновение, бледнеет как стена и отступает на шаг, когда в ванную комнату заходит Албаев.

– Что за крик? – смотрит на неё, потирающую руку с кровавыми следами от моих ногтей, а потом на меня, распатланную и взбешённую.

– Эта кахба[1]1
  Кахба – на многих кавказских языках означает «шлюха»


[Закрыть] отказывается идти работать! – Мадина подняла голову. – Самир, ты будешь её просто так кормить?

– Мадина! – Албаев повышает голос на женщину и смотрит строго. – Кто позволил тебе так называть её? Я разве давал какие-то распоряжения, кроме тех, которые давал?

– Нет, – она опускает глаза, но вижу, как раздуваются её ноздри. Домработница явно не согласна с мнением своего хозяина на мой счёт. – Но Хани нужна помощь на кухне. Азиза беременна и скоро уволится, но и сейчас ей уже тяжко. Хани не справляется, Самир.

Албаев снова переводит взгляд на меня, а потом роняется его, будто ненароком, вниз, проходится с головы до ног, и только тогда возвращается к глазам. Мне же свои хочется тут же опустить. Взгляд Албаева при свете дня ничуть не легче, чем мне показался вчера.

– Мне всё равно заняться нечем, – поджимаю губы и складываю руки на груди, пытаясь хоть как-то прикрыться от его раздевающего, насквозь пронизывающего взгляда. Я хоть и одета, но тонкое платье совсем не скрывает торчащие соски – бюстгальтер я сняла на ночь, терпеть не могу в нём спать. – Могу помочь немного.

Вообще-то я собиралась заявить, что я им тут не рабыня и делать ничего не собираюсь, а если не хотят кормить, так пусть вернут домой! Ну или просто отпустят, а я уж как-то и сама доберусь куда нужно. Но потом мне пришла в голову мысль, что я тут, сидя запертой в комнате, с ума сойду просто. А если смогу перемещаться по дому, то, может, разузнаю, как из этого средневекового дворца сбежать можно.

Албаев хмурится и поджимает губы, потом кивает, ещё раз строго глянув на Мадину, а потом молча уходит из комнаты.

Воздуха тут же как будто становится больше. Он снова заполнил собой пространство слишком плотно. Чувствую, что дрожать начинаю, хотя здесь совсем не жарко.

– Жду тебя внизу, – выплёвывает с презрением Мадина. – И пошевелись давай, а то без завтрака останешься.

Она уходит, хлопнув сначала дверью в ванную, а потом и дверью в комнату, а я, оставшись одна, наконец выдыхаю. События вчерашнего вечера выстраиваются в памяти в стройный ряд, и я чувствую укол отчаяния. Эмоции поутихли, и я ещё яснее понимаю, что собрать деньги Косте будет ой как непросто.

Покачав головой, умываюсь и принимаю душ. Облачаюсь в комплект принесённой вчера Мадиной одежды, убираю волосы в тугой пучок на макушке, проигнорировав платок, и выхожу из комнаты.

Спускаюсь на первый этаж, где меня ждёт Мадина. Она, естественно, снова взглядом показывает мне своё презрение, но я на это только глаза закатываю.

Иду за ней в кухню. Едва не ахаю, когда вижу её. Она огромная и просто шикарная. Наверное, будь я любительницей колдовать у плиты, упала бы в обморок от восторга. Много рабочего пространства, разнообразная техника, посередине островок. У окошка есть небольшой обеденный стол, но вряд ли за ним трапезничает хозяин дома. Наверное, еду ему подают в какой-нибудь столовой, в отдельном помещении.

У плиты колдует молоденькая девушка. Худенькая, в длинном платье. Смоляные волосы заплетены в косу, поверх одноразовая шапочка.

– Хани, – зовёт её Мадина.

– Да, мама, – девушка вскидывает на неё глаза, но тут её взгляд останавливается на мне.

Хани застывает с поварённой ложкой в руках. Её взгляд стекленеет, а потом наливается такой жгучей ненавистью, что я отшатываюсь.

Кажется, девчонке не надо пояснять, кто я и как тут оказалась. Она и так в курсе.

Вот только… почему она смотрит на меня так, будто хочет убить?

Глава 6

– Покажи ей, где взять еду, Хани, – командует Мадина, кивнув дочери на меня.

Та поджимает губы, хмурится, ошпаривает меня взглядом, а потом кивает идти за ней.

– Здесь можешь взять овощи, – показывает пальцем на ящик. И ящик этот стоит самым нижним в целой пирамидке таких же и с такими же овощами. – Вот в этом холодильнике есть мясо, яйца, сыр. Большой холодильник не трогай, там еда для хозяина дома.

Пока Хани говорит, я наблюдаю за её лицом – она кривит губы и немного морщит нос. Кажется, будто я жутко воняю, и её это невероятно раздражает.

– Спасибо, – киваю, но она задирает нос и, не удостоив меня ответом, возвращается к матери.

– Как поешь, будешь лук чистить, – сообщает мне Мадина, и они с дочерью приступают к готовке, сделав старательно вид, что меня тут не существует.

Раскрыв холодильник, смотрю, чем тут можно поживиться. Беру пару яиц, масло и колбасные слайсы, в хлебнице чуть выше вытаскиваю себе два куска нарезного батона. Пока яйца жарятся, из того самого ящика кое-как выуживаю себе помидор, едва не отдавив верхними ящиками пальцы. Замечаю ещё контейнер с виноградом и отрываю себе кисточку на десерт. Раньше у нас во дворе тоже рос виноград, за ним ухаживал папа, но когда родителей не стало, в одну зиму всё помёрзло. Мы с Костей и не знали, что лозу нужно было закапывать на зиму. Я, конечно, на рынке покупаю иногда, но папин был вкуснее.

Пока завтракаю, присев за столом, наблюдаю за Мадиной и Хани. Они чистят картофель и о чём-то негромко переговариваются. Кухня большая, я сижу у самого окна за небольшим столиком, поэтому не слышу, о чём именно они говорят, но подозреваю, что обо мне – короткие взгляды искоса их выдают.

Хани как-то нервничает, а Мадина одёргивает её, даже, кажется, успокаивает.

– Мадина, Самир сказал, чтобы завтрак подала на полчаса раньше, ему уехать надо, – в кухню заглядывает один из тех парней, что вчера был с Аблаевым у нас дома.

– Да, конечно, уже всё готово, – кивает домработница и спешит за тарелками, а потом идёт к кастрюлям на плите.

Что-то старательно накладывает, и это что-то пахнет весьма аппетитно, потом присыпает рубленой зеленью, ставит тарелки на поднос.

– На, неси, – говорит Хани, а та быстро одёргивает платье, стаскивает с головы целлофановую шапочку и набрасывает красивый, нежно-персиковый платок, который, надо сказать, ей очень идёт.

Глубоко вдохнув, Хани берёт поднос, выпрямляет спину и идёт к выходу из кухни, а ещё я успеваю заметить, как она, уже перед самым выходом кусает губы несколько раз, а потом их чуть выпячивает, и тогда скрывается из виду.

Всё ясно.

Наша маленькая дочурка домработницы влюблена в хозяина дома. Ну или если и не влюблена, то точно хочет захомутать его. Поэтому и меня едва взглядом не сожгла.

Соперницу во мне увидела? Дура. Не нужен мне этот жуткий тип, похитивший меня из родного дома и держащий в плену как заложницу без какого-либо на это права.

Надо дать ей понять, что я ей совсем не конкурентка.

Или наоборот? Может, тогда она поможет мне сбежать отсюда?

Хотя, дело это рискованное, ей самой потом несладко придется. Кто знает, на что этот Албаев способен? Взгляд у него, как у зверя дикого.

Доедаю свой завтрак и иду чистить лук. Спорить с Мадиной не хочу, лучше лишний раз не отсвечивать. Поэтому беру нож и, плача, чищу целые полведра лука. Интересно, зачем им столько? Шашлык в промышленных количествах делать будут, что ли?

Отмыть руки потом получается с трудом. Но я и не белоручка, переживу.

Весь день я топчусь на кухне. Мадина на новые задания не скупится. Признаться, к вечеру я уже падаю от усталости. Надо будет высчитать с Албаева за мою работу на в счет долга брата.

После целого дня на кухне ужинать мне совсем не хочется, поэтому я иду в душ, где тщательно отмываю от себя кухонные ароматы, а потом без сил падаю спать.

Утром снова тащусь вниз, когда Мадина приходит и отмыкает дверь снаружи. Но сегодня обнаруживаю на кухне ещё одну девушку – ту самую, беременную, о которой говорила Албаеву Мадина.

– Привет, я Азиза, – она мило улыбается мне, когда я готовлю себе завтрак.

– Диана, – киваю ей. Приятно увидеть обращённую к тебе улыбку, когда все остальные смотрят со злостью и презрением.

– Там картошка есть отварная, бери на завтрак. Много сварили.

– Сама себе приготовит, – отзывается от дальнего стола Хани, а Азиза подкатывает глаза. Кажется, они тоже не особенно ладят.

Чуть позже Хани и Мадина куда-то выходят, и в кухне остаёмся только я и Азиза.

– Фух, я устала, – девушка опирается спиной о столешницу и вытирает вспотевший у горячей плиты лоб. – Может, чаю попьём?

Мы наливаем себе по кружке и садимся за стол у окна. Я вижу, как Азизе тяжело, живот у неё уже большой.

– Какой у тебя срок? – спрашиваю её, делая глоток из чашки.

– Тридцать четыре недели уже, – улыбается она и поглаживает живот. – Мальчик там у меня, пинается бесконечно.

– На таком сроке в декрет уже пора.

– Да вот же, неделю эту доработаю и уйду. Самир Рустамович хорошо платит за работу, поэтому пока могу – работаю. Если бы ещё некоторые настроение не портили…

Она закатывает глаза, а потом смотрит многозначительно.

– Кажется, вы тоже не подруги, – прыскаю.

Азиза мне нравится. Милая, искренняя, открытая. Хорошая девушка.

– О, ты не представляешь, – качает головой, а потом добавляет тише, склонившись чуть ко мне, насколько ей позволил её большой живот. – Она успокоилась только когда я вышла замуж, а потом забеременела. Хани в каждой видит соперницу – сама она нацелилась на Самира Рустамовича, хочет хозяйкой в этом доме стать. Вот только он в её сторону совсем и не смотрит.

– Шевелитесь давайте! – окрикивает нас заглянувшая в кухню Мадина. – Азиза, ты полотенца постиранные развесила?

– Нет ещё, – отвечает та и встаёт, держась за поясницу.

– Тогда с какой радости уселась чай пить?

– Иду уже, иду!

– Подожди, я тебе помогу, – тоже встаю. Девушкам на больших сроках беременности нужно быть осторожнее с развешиванием белья, особенно если для этого нужно поднимать руки вверх – нам так на акушерстве в училище говорили.

Азиза уже чай допила, поэтому ополаскивает чашку и убирает, а я не успела. Сейчас помогу ей, потом допью.

Мы уходим из кухни и идём вместе в прачечную, помогаю ей выгрузить постиранные полотенца из машины, а потом вместе выходим на улицу на задний двор и развешиваем.

Признаться, я рада, что у меня появилась возможность выйти на улицу. Знаю, что тут полно охраны, и сбежать у меня точно не получится, но хотя бы погулять на свежем воздухе.

Когда мы заканчиваем, Азиза отлучается в уборную, а я возвращаюсь на кухню. Кипячу чайник и подливаю горячей воды в свой остывший чай, который я толком и выпить не успела. Делаю несколько глотков, но тут же кривлюсь.

– Фу.

Что за чай такой? Пока свежезаваренный был – вкусный, а как остыл, так кислинка появилась.

Выливаю чай в раковину и мою чашку. Вспоминаю, что Азиза говорила, что ей нужно почистить от хвостиков клубнику на желе. Достаю ящик с ягодами и ставлю под кран, чтобы помыть, но… странное дело – в глазах появляется ощущение, будто песка в них насыпали. И даже двоиться начинает.

И воздуха становиться мало. Язык будто неповоротливый, в горле резко пересыхает.

Я пытаюсь сморгнуть пелену, кое-как наливаю себе воды в стакан, но ощущение, что обычный стеклянный стакан весит тонну.

Ноги подкашиваются и приходится схватиться за столешницу, чтобы не упасть.

Что со мной происходит? У меня как будто аллергия на что-то острая.

Анафилактический шок? Но на что?

– Мадина! – слышу зычный окрик Албаева за спиной. Понимаю, что он вошёл в кухню, но ощущение, что голос его доносится через толстый слой ваты. Будто откуда-то издалека.

– Она… вышла… – кое-как шепчу, а потом перед глазами совершенно темнеет.

Глава 7

Тогда, когда прыгнула в море за щенком в детстве, я плыла так долго, что едва не утонула. Ощущение, когда вода заливает твои глаза, нос и рот, когда сделать вдох – единственное, что имеет смысл. Когда над тобой смыкается вода, а в груди начинается пожар из-за невозможности сделать вдох. Я этого никогда не забуду.

И вот я снова чувствую это. Выныриваю с глубоким вдохом, ощущая, как ледяные капли стекают по шее под одежду.

Волосы мокрые. По лицу и по шее стекает вода. Платье на груди тоже промокло. Меня крупно знобит.

А ещё тошнит и кружит. Картинка словно запаздывает и бесконечно сменяет фильтры.

– Ты меня слышишь? – режет перепонки грубый мужской голос. – Ответь!

– Слышу, – отвечаю хрипло и пытаюсь убрать его руки от своего лица. – Не… не трогай меня.

А у самой зуб на зуб не попадает – так трясёт. Кончики пальцев онемели, губы почти не чувствую.

И вообще не до него. Плохо мне.

– Что случилось с тобой? Посмотри на меня, – никак не отстаёт мужчина.

Голос Албаева, а это именно его голос, звучит требовательно и раздражённо. В реальность вплыть получается с трудом, но состояние всё же позволяет оценить происходящее.

Албаев сидит на полу, подогнув колени, и держит меня на руках под плечи. Рядом валяется пустой литровый пластиковый кувшин. Кажется, я потеряла сознание, а этот *** решил оказать мне первую помощь, окатив водой.

Но лучше так, чем искусственное дыхание.

Однако, я понимаю, что я нихрена не в порядке. Совсем.

Голова кружится сильно. В глазах двоится. Картинка совсем нечёткая. Горло потягивает, как перед рвотными спазмами.

– Не знаю… – хриплю и закашливаюсь. – Просто стало плохо. Резко.

Сознание снова становится вязким. Я вроде бы ещё здесь, но голоса слышу, словно через толщу воды.

– Самир Русланович, что случилось? – слышу встревоженный голос Азизы. – Я вышла буквально на десять минут. С ней всё было хорошо!

– Не знаю, я вошёл, а она свалилась. Она ела сегодня?

– Да. Мы вот недавно ещё чай пили вместе. Только Диана не допила, оставила на потом, когда мы ушли в прачечную. Вот я в уборную отлучилась, а она сказала как раз подождёт, пока чай допьёт свой.

– Чай, говоришь…

– Ой, мамочки! Вы же не думаете…

– Азиза, принеси-ка мне из бара бутылку виски.

– Хорошо, Самир Русланович.

– Отличный момент, чтобы выпить, – не удерживаюсь я от сарказма, но ввиду моего состояния звучит смазано как-то. Язык заплетается и словно прилипает к нёбу.

– Её, похоже, отравили, а она ещё и шутит, – цокает мужчина. – Ну и баба.

На оскорбительный ответ меня уже не хватает, так как Албаев встаёт вместе со мной, и я совсем теряю устойчивость.

– Давай-ка ты сейчас всё вывернешь, что выпила, девочка, – подтаскивает меня к раковине и наклоняет, сгребая в кулак мои волосы.

– Ещё чего…

– Давай, сказал. Чай, думаю, у тебя с подарком был.

Тошнота и правда подкатывает, но я упираюсь руками в раковину, насколько хватает сил. Ещё чего – блевать при Албаеве.

– Как скажешь, – звучит в ответ отрывистое, а потом он подхватывает меня одной рукой под грудью, переклоняя через локоть, и ею же пальцами сжимает скулы, а потом заталкивает мне своих два пальца в глотку.

Я даже не успеваю возмутиться. Дёргаюсь в его руках, но организм решает вне моей воли воспользоваться помощью. Желудок, словно от удара, сжимается в болезненном спазме, реагируя на давление на корень языка, и меня выворачивает.

Потом ещё раз, и ещё. И даже когда уже становится нечем, спазмы продолжают сдавливать все мои внутренности.

– Отпусти меня на хрен, – пытаюсь вырваться из лап Албаева, но он держит крепко.

– Обязательно, – шипит в ответ, а потом разворачивает меня к себе и снова давит на скулы, вынуждая открыть рот. – Азиза, давай бутылку.

Я слишком слаба, чтобы сопротивляться, успеваю только закашляться, когда горючее пойло обжигает слизистую. Чувствую, как оно проваливается в пустой желудок, разливаясь там горячим.

– Пей. Старый способ справиться с отравлением.

Ага, конечно! А официальная медицина об этом не знает? Странно, да?

Хотя, однажды пожилой преподаватель в медучилище нам не под лекторскую запись, сказал, что если вы съели что-то из банки с бомбажем, рюмка водки лишней не будет.

Но мало ли к чему он это ляпнул. Среди преподавателей в меде тоже своих уникалов хватает. То грыжи у детей лечат ватным диском с маслом на пупок, то ещё какая-нибудь ересь.

Доказательная медицина? Не, не слышали.

Но трясти меня, к слову, перестаёт. Вместо этого накатывает дикая усталость, веки наливаются свинцом и будто сами собой смыкаются. Тело становится ватным и каким-то тёплым. Всё, чего я сейчас хочу – оказаться где-то в горизонтальном положении на не сильно твёрдой поверхности.

– Ты напоил меня, – выдыхаю рвано.

Ненавижу алкоголь. Он лишает самоконтроля, убивает организм. Как медик, знаю, что безопасной дозы не существует. И вообще… я презираю тех, кто пьёт.

– Ничего, скоро оклемаешься, – отвечает насмешливо.

Последние слова Албаева уже тонут в тумане. Я чувствую, что моё тело больше не касается пола. Его раскачивает словно на волнах, и всё, за что ещё способно цепляться моё сознание – это резкий свежий запах мужского парфюма с нотками морской соли и замши.

Глава 8

Чувствую я себя дерьмово.

Мягко говоря.

Едва разлепляю веки, понимаю, что сегодня далеко не лучший день. Во всём теле мелкая дрожь, а стоит пошевелиться – желудок тут же скручивает в узел.

Кое-как скатившись с кровати, максимально быстро тащусь в уборную, где меня выворачивает. Блевать нечем – одна желчь.

Но становится немного легче.

Я закрываю сток в раковине и набираю побольше холодной воды, а потом, задержав дыхание, опускаю туда лицо. После первой вспышки, обдавшей холодом, становится чуточку лучше.

Голова работает яснее, но накатывает слабость, и я снова иду в кровать. Зарываюсь в одеяло и мечтаю уснуть эдак на пару дней, чтобы проснуться уже в относительной норме. И лучше бы дома…

Однако из туманной дрёмы меня выдёргивает звук провернувшегося замка. А вместо Мадины на пороге я вижу Албаева.

Зачем-то про себя отмечаю, что он одет в чёрные брюках и чёрную рубашку, рукава которой закатаны почти до локтя. На правом запястье серебристый широкий браслет, на правом – часы на широком кожаном ремешке.

Зачем надевать рубашку с длинным рукавом, если его закатывать потом?

И, блин, зачем я вообще думаю об этом?

И пялюсь на него – зачем?

– Как ты себя чувствуешь? – по-хозяйски входит в комнату. Хотя, о чём это я? Он и так тут хозяин.

– Хреново, – поднимаю на него глаза, выше натягивая одеяло.

– Знобит?

– И тошнит тоже.

– Пройдёт, – останавливается рядом с постелью и закладывает ладони в карманы брюк. Снова смотрит своим распыляющим в пепел взглядом, выжигая остатки кислорода в комнате. – Тебя вчера отравили. Но больше можешь не бояться – виновные наказаны.

При его последних словах по спине бежит прохладная дрожь, потому что кажется мне, что лучше не попадать под наказания Албаева.

– Кто это сделал? – спрашиваю, хотя догадываюсь, конечно же.

– Неважно. Больше тебе ничего не угрожает. И я прошу прощения, что подверг тебя такой опасности. Мой прокол.

Просит он прощения… Сделал меня своей пленницей за долги брата, а теперь прощения просит.

– Так может, вместо извинений домой меня отпустишь?

– Хорошая попытка, – усмехается, хотя я ждала грозный взгляд и шипение. И… кстати, улыбка у него красивая. Первый раз вижу, иначе бы запомнила.

Бывают такие улыбки, которые в память врезаются. Не обязательно с идеально ровными зубами или ямочками на щеках, а просто… особенные. Вот и у Албаева такая, хотя и идеальные зубы, и ямочки тут тоже присутствуют.

– Можно? – слышу тихое из-за его спины. Это Азиза пришла. – Я еду принесла.

– Входи, Азиза, – позволяет Албаев, который что-то не спешит уходить. – Поставь на тумбочку.

Едва слышно ступая, Азиза оставляет поднос с едой на столе и, бросив на меня взгляд, в котором обещает прийти позже, уходит.

Я скашиваю взгляд на поднос и чувствую, как тут же к горлу снова подкатывает тошнота. О еде я сейчас и думать не хочу.

– Тебе нужно поесть, – голосом повелителя из “Великолепного века” говорит Албаев.

– Не хочу, – мотаю головой.

– Мало ли чего ты хочешь. Съешь хотя бы немного и выпей горячий чай. Ты обессилена. Горячая еда поможет тебе быстрее восстановиться.

– Я же сказала, что не хочу, – хмурюсь и подтягиваюсь на подушке.

– Мне тебя покормить? – выгибает бровь и складывает руки на груди.

Мне тебя послать?

Но в ответ я этого, конечно, не говорю. Лишь впериваюсь в сверхсамоуверенного мужика взглядом. Но и он свой отводить не собирается, похоже.

А ещё я вспоминаю, как он вчера затолкал мне в горло свои пальцы, чтобы меня вывернуло, и чтобы он взялся кормить меня – уж совсем не хочется.

Ну и ладно.

Сама знаю, что нужно съесть хотя бы что-то.

Бросив ещё один максимально убийственный взгляд на Албаева и очень надеясь, что он поскорее уже свалит из комнаты, я сажусь на постели. В зеркале на дверце шкафа напротив замечаю своё отражение – бледная, под глазами тёмные круги, волосы всклокочены. На ведьму из фильмов про инквизицию похожа. После пыток которая уже.

И вдруг неожиданно для самой себя я смущаюсь. Чувствую, как щёки теплеют. Стараюсь непринуждённо пригладить волосы, убрав их пальцами за уши, но спасает это мало.

Чтобы сместить фокус, перевожу внимание на поднос. Там лёгкий суп, приятно пахнущий курицей, два румяных сырника и горячий чай с ароматом мяты.

– Не бойся, Диана. Эта еда безопасна – её готовила Азиза.

– Понятно. Спасибо, – киваю. Так и правда спокойнне – знать, кто готовил.

Под внимательным взглядом мужчины беру ложку и пробую суп.

Вкусно.

И, вопреки ожиданиям, тошнота не только не усиливается, но даже отступает.

Съев немного, снова смотрю на Албаева, который так и стоит у меня над душой, скрестив руки на груди.

– Вы и в душ со мной пойдёте? – приподнимаю брови саркастично и почему-то снова перехожу на вы.

– Ну если ты так сильно этого хочешь…

Он говорит ровно, но в глазах, в этом дьявольском прищуре я замечаю такую искру, что суп не в то горло идёт, заставив закашляться.

Гад.

– Спасибо, кхм… – пытаюсь откашляться и нормально вдохнуть. – Обойдусь.

Албаев снова ухмыляется, но на этот раз направляется к двери. Уходит, ничего не сказав.

И, кстати, щелчка замка я не слышу.

А буквально минут через пять, когда я расправляюсь с супом и принимаюсь за сырник, с улицы доносятся громкие голоса. Точнее плач. Женский.

Отставив тарелку, иду к окну.

На улице Мадина и её дочь Хани. Обе рыдают, пока двое охранников Албаева грубо тащат их под руки к воротам.

– Прости нас, Самир! – выкрикивает Мадина уже у самой калитки. – Прости! Она не ведала, что творила! Дура девка! Я ей сама чуть космы не повыдирала! Она просто влюбилась в тебя, Самир!

Но вопли Мадины действия ни на охранников Албаева, ни на него самого, спокойно идущего сзади от ступеней крыльца, не имеют. Мадину, вслед за её дочерью, выталкивают за ворота.