Текст книги "Счастливая семья (сборник)"

Мы послушно легли на лежаки под зонтики, которые, как заверил нас Спиро, – лучшие на побережье, и попытались расслабиться. Но Спиро, поскольку мы были его единственными клиентами, хотел сделать для нас невозможное – сфотографировать тетю Наташу на мокрых камнях. Он загнал ее туда и требовал принять позу, что закончилось падением тети Наташи в море. Спиро с гордостью показал получившиеся фотографии, на которых тетя Наташа, как бешеная чайка, падает в морскую пену, а вместо лица у нее – одна нога и одна грудь.

– Красавица! – прокомментировал Спиро. Симу он ущипнул за щеку, погладил по голове, еще раз ущипнул и сжал ладонями ее лицо так, что она сделалась похожа на рыбу с раздувшимися губами. Папу он ткнул в солнечное сплетение и выдал инвентарь – две ракетки и мячик. Потом он отобрал у папы имбирное пиво и принес ему в кофейном стакане узо.

– Так будет лучше, – объяснил Спиро.

Папа не спорил. Даже и не думал.

Мне Спиро понравился. Он был похож на ящерицу. Загорелый дочерна, до такого состояния, когда кожа начинает собираться складками, чернеть даже на прогалинах и отливать оливковым цветом на солнце. Спиро был лыс, как обтесанный морем камушек. Но окончательное сходство с ящерицей ему придавали глаза – навыкате, голубые, почти прозрачные. Он, казалось, вращал ими против часовой стрелки и даже одновременно в противоположные стороны.

Спиро произвел на меня впечатление. Позже я понял, что почти все мужчины в возрасте, в смысле не молодые, перележавшие на солнце, приобретают общие черты с игуанами и гекконами. Гекконы, с моей точки зрения, симпатичнее. С прозрачными розовыми брюшками, через которые просвечивают внутренности. Внутренности Спиро через живот не просвечивали, но он оправдал мои ожидания. Чтобы показать нам фокус, так сильно втянул живот, что стали видны ребра. При этом он так выпучил глаза, что стал ну точь-в-точь геккон. Наверное, он мог показать еще какой-нибудь фокус с животом, но Сима испугалась и заплакала. Она еще ни разу не видела людей, у которых ребра видны сквозь кожу, а живот прилип к позвоночнику. К тому же моя сестра боится ящериц.

Пока мы купались и делали для Симы замки из песка, Спиро сел на пластмассовый стульчик под зонтик и оцепенел. Возможно, некоторые люди произошли от обезьян, но Спиро точно произошел от ящерицы. Казалось, он даже не дышит. И только когда на пляже появлялись новые туристы, Спиро неожиданно вскакивал и бросался на них с природной грацией и стремительностью.

Пляж определенно начинал мне нравиться. Людей было мало, что не удивительно. Если верить карте Гугла, до столицы острова было далеко, а наша деревня вообще лежала вдали от туристических маршрутов – ни достопримечательностей, ни больших отелей, ни модных магазинов. Даже маленького отеля нет. Многие дома стояли недостроенными. В некоторых, которые гордо именовались апартаментами (на самом деле просто большой дом был разделен на крохотные комнатки с общим садом), шла неспешная уборка – расставлялись шезлонги, подстригался газон. Вдоль главной дороги, так сказать, центральной набережной, тянулся бесконечный заросший пустырь. Иногда прямо на пустыре, создавая естественную вмятину в траве, парковалась странная машина. Грузовичок, в котором помещался целый дом. В кузове были оборудованы спальные места. Рядом с ним тут же закипала бурная деятельность – женщина разжигала костер, варила суп в котелке, вокруг которого собирались кошки со всей округи. Просто несметное количество кошек.

– Кошки! – закричала Сима, поскольку впервые в жизни видела целую стаю. Штук сто, не меньше.

– Не подходи! Немедленно вернись! – Тетя Наташа умудрилась перекричать и мяукающих кошек, и галдящих чаек. Сима тут же остановилась. – Это цыгане! Они тебя украдут! – Тетя Наташа кричала на всю деревню.

– Натулечка, – вступил в разговор дядя Боря, – ну что за предрассудки. Цыгане давно не воруют детей. Откровенно говоря, они их никогда и не воровали. Вот я читал книгу…

– Сима, быстро иди сюда и дай мне руку! – Тетя Наташа не слушала дядю Борю. – И не отходи. Иначе тебя украдут и отдадут замуж в двенадцать лет! Что я скажу твоей матери?

– Натулечка, так вот в книжке… – продолжал дядя Боря.

Наверное, это и вправду были цыгане. Они торговали какими-то баллонами, вывалив их на траву рядом с очагом.

– Это для дезинфекции, я думаю. От насекомых, – предположил дядя Боря, который хотел защитить представителей кочевого народа от гнева тети Наташи.

– Хочу замуж к кошкам, – сказала Сима.

– Господи, что творится в голове у этого ребенка? – ахнул папа.

Тетя Наташа, крепко держа Симу за руку, потащила нас к пляжу. Уже первому попавшемуся. Лишь бы подальше от цыган.

Рядом с нами, кивнув Спиро как давнему знакомому, появился человек с внушительным пакетом. Я сразу понял, что в пакете у него – не пляжные полотенца. Так и оказалось. Мужчина вытащил лопаты разного размера – от большой, похожей на саперную, до маленького детского ковшичка. Кроме того, у него были грабли, дощечки, скребки, ведерки, ножички и еще много чего необычного.

Сима немедленно потянулась к таким сокровищам и подсела к мужчине. Он удобно устроился почти у самой кромки воды и принялся сооружать замки. Это были настоящие средневековые замки – с окнами-бойницами, стенами, рвами и высотными башнями. Настоящее королевство. Рядом с замком мужчина соорудил дома для жителей, коровники, пастбища. Папа пытался завести Симу в воду, чтобы избежать теплового удара, – сестра, как завороженная, следила за строительством, – но она, видимо, считала, что замок строится в ее честь. Что, наверное, было недалеко от истины. Мужчина кивал на лопатку или на ведро, и Сима подавала нужный инструмент, приносила воду, послушно хлопала лопаткой там, где должен был быть фундамент. Папа вздохнул и время от времени брал у мужчины-архитектора (а в том, что он настоящий архитектор, я не сомневался) ведро, набирал воду и выливал на Симу. Та этого даже не замечала.

Когда строительство замка было закончено, мужчина собрал инструменты, так же молча кивнул Спиро и ушел.

– Какая красота! – сказала Сима. – Хочу здесь жить!

– Пойдемте домой, – предложил папа. – Интересно, где мы все будем жить?

Папа, как всегда, оказался прав. Наш дом был закрыт. Ни ключей, ни записки от мамы. Мы стояли в купальниках и не знали, что делать.

В этот момент я услышал мамин голос.

– Звук, – проговорила Сима.

Мы вышли на дорогу. Мама бежала к нам и размахивала руками. Я подумал, что она хочет привлечь наше внимание, но потом понял, что мама отгоняет осу. Она так и не переоделась с утра, поэтому выглядела несколько странно – в халате, из-под которого торчит ночная рубашка. Впрочем, маму это совсем не смущало. Она бежала по дороге, но останавливалась практически у каждого дома, чтобы сообщить соседкам, что бежит к нам.

– Валентина! – радостно восклицала мама, останавливаясь у очередного дома. – Да, мои вернулись с пляжа. Где они были? У Спиро? Ну хорошо. Что, мой муж выпил узо? Хорошо. Да, переехала. От церкви направо. К кому? К Эмме! Дочка съела мороженое? Что делал мой муж? Поливал ее из ведра водой? Почему не купалась? Не знаю. Сейчас спрошу.

Мама пробегала буквально пять метров и опять останавливалась у ворот, откликаясь на вопрос другой соседки: «Мария, куда ты опять бежишь? Что ты забыла? Со Спиро я договорилась! Он завтра приедет!»

– Спасибо, Роксана! Мои с пляжа вернулись! Бегу забирать. Да, переехала. К Эмме. От церкви направо.

– На каком языке говорит мама? – спросил у меня папа. – Я не понимаю. Это очень странный язык. И откуда она всех знает?

Мама наконец добежала до нас:

– Я нашла новый замечательный дом! Хозяйка – Эмма! Англичанка, но муж у нее грек. Вещи уже все перенесли. Помог племянник Роксаны. Пойдемте. Я вас уже давно жду.

Маленькой процессией мы двинулись за мамой, не представляя, что нас ждет.

– Кстати, Спиро сказал, что завтра Эдвард построит для тебя Парфенон, – сказала мне мама, – или не Парфенон, а другой храм, не помню.

– Кто такой Эдвард? – спросил папа.

– Как кто? – Мама так удивилась, как будто все в мире, кроме папы, знали, кто такой Эдвард. – Архитектор, который Симе замок построил. Вы же полдня с ним провели! И, кстати, объясни мне, почему ты поливал Симу водой из ведра и не искупал ее?

– Тебе не нужно ходить с нами на пляж, чтобы быть в курсе событий, – сказал папа.

Мама фыркнула. Папа никак не привыкнет к этой маминой особенности. Да, папа знает много языков, он читает лекции, он умный. Но он ни за что не сможет найти нам новый дом за несколько часов. И перетащить в него все семь чемоданов. Только мама может выйти в ночной рубашке на перекресток и сказать на не ведомом никому языке: «Люди добрые, помогите, кто-нибудь!» И люди немедленно к ней кинутся и помогут. Мама сразу же знакомится со всеми соседками, собирает сплетни со всей округи и начинает копировать акцент, из-за чего ее принимают за свою, даже если она говорит на странной смеси английского, греческого, русского и еще бог знает какого. К тому же у мамы бурная жестикуляция, и она половину слов заменяет жестами. Маме не нужны глаголы, падежи, времена. Пока папа выстраивает грамматически правильную фразу, мама умудряется обсудить детей, мужей, свекровей, бабушек, рецепты, телепрограмму и погоду.

Что удивительно, маму все понимают. Папу не понимает никто. Если оставить маму хотя бы на пять минут одну на незнакомой улице, она немедленно начнет целоваться с незнакомой женщиной, и эта самая женщина будет называть нас, детей, по именам. И мы получим приглашение на ужин, как давние друзья семьи. И мама будет удивляться, что мы не разделяем ее восторга – ведь это Роксана, Эмма, Анна, Леона, у которой муж работает там-то, а племянник там-то, а ее дочка – ровесница нашей Симы, а сын… Она умудряется узнать это за три секунды. Папе для получения такой информации требуются годы, поскольку в силу природного такта он даже у близких друзей стесняется спросить, как поживает дочь от первого брака, как прошло шунтирование у тещи и женился ли племянник.

– Ты, как всегда, не узнал самого главного! – возмущается мама, и в принципе папа с ней согласен. Потому что мама считает, что нет более важных новостей, чем здоровье, личная жизнь и благополучие детей, бабушек и прочих родственников.

– Кстати, у нашей новой хозяйки Эммы – прекрасное чувство юмора и настоящий британский акцент, – сообщила мама папе, – она тебе понравится.

У папы, как считается, тоже настоящий английский юмор. Папа шутит редко, тихим голосом, в котором сквозит безысходность. При этом сохраняет каменное выражение лица, так что его шутки понимают не все. Далеко не все. Честно говоря, мало кто понимает. Иногда папа считает, что написал «ужасно смешную лекцию или статью». Такую смешную, что сам смеялся, когда перечитывал.

– Как все прошло? – спрашивала его мама после того, как папа представлял свой труд аудитории.

– Никто не смеялся, кроме меня, – отвечал папа.

Папа при этом считает, что у мамы чувство юмора отсутствует вообще. Хоть какое-то. Даже намек. Опять же считается, что у меня – папино чувство юмора, а Сима пошла в маму. Она шуток не понимает. Так и живем.

…Новый дом, от церкви направо, оказался даже больше предыдущего. Вид с террасы, правда, был не столь захватывающим – одна терраса, совсем маленькая, смотрела на соседний дом, где сдавались апартаменты, впрочем, пока пустые. Другая, побольше, выходила в сад. Хозяйка ждала нас у входа. Специально для папы она продемонстрировала, как работает кондиционер (видимо, мама уже успела сообщить Эмме про папину страсть к холоду). Дяде Боре она настроила дополнительные каналы – он был счастлив. Мне хозяйка показала шкафчик с книгами (не сомневаюсь, что и здесь поучаствовала мама), где стояла книжка Даррелла, но другого, его брата Лоуренса, про греческие острова и мифы Древней Греции на немецком. Я, пробуравленный маминым взглядом, вежливо улыбнулся и поблагодарил.

Тете Наташе хозяйка показала чудеса кухонной техники – посудомоечную машину, кофе-машину, тостер, соковыжималку и что-то еще.

– Да не надо мне столько, – испугалась такого изобилия тетя Наташа. – Я и так могу. Без этого. На сковородке хлеб поджарю, а сок через марлечку выжму.

Для Симы у хозяйки нашлись детские тарелки и целая коробка с забытыми игрушками. Так что все были счастливы. Папа наконец смог попрактиковать свой прекрасный профессорский английский и был счастлив, что его не только услышали, но и поняли. Он попросил разрешения писать Эмме письма, если будут какие-то вопросы, и получил безусловное разрешение. Эти двое разве что только не раскланялись друг с другом. Во всяком случае, если бы папа был женщиной и умел делать книксен, наверняка бы присел. Но они с Эммой пожали друг другу руки, как единомышленники, обреченные на жизнь с этими сумасшедшими.

– Будьте готовы к неожиданностям, – сказала папе Эмма.

– Я всегда к ним готов, – ответил он.

После чего они опять пожали друг другу руки, как еще большие единомышленники.

Эмма ушла, предложив маме бутылку вина за счет заведения, то есть хозяйки, а тете Наташе – чашку чая.

– В это время всегда хочется выпить, – сказала Эмма, – или чаю, или вина. Здесь, в Греции, я все больше склоняюсь к вину. Пришлю вам завтра рыбака, – обратилась она к маме и удалилась, еще раз попрощавшись с папой, который расшаркивался как мог.

– Ну что, вам нравится? – радостно спросила мама.

Попробовали бы мы сказать, что нет. Впрочем, мама нашего ответа и не ждала – в дверь позвонили. И, не дождавшись ответа, вошли. То есть вошла. Домработница Афродита. Она явно не ожидала увидеть именно нас в этом доме, поэтому застыла на пороге. Мама тоже застыла, поскольку не ожидала увидеть Афродиту.

– Финита? – спросила Афродита.

– Финита, – ответила мама.

– Ту дейз финита? – уточнила домработница.

– Ту манс финита, – отозвалась мама.

– На каком языке они говорят? – удивился папа.

– Не знаю, – честно признался я. Но эти две женщины как будто понимали друг друга.

– Тудей нот, – возразила Афродита.

– Эфхаристо, – ответила мама.

Домработница собрала швабры, ведра и пошла переваривать информацию.

– У них что – одна домработница на всю деревню? – возмутилась мама.

– А что она сказала? – уточнил я.

– Ну, она удивилась, что мы уехали так быстро из того дома, и сказала, что сегодня убирать здесь не будет. Еще она спросила, сколько дней мы здесь пробудем, и я ответила, что два месяца. Но мне кажется, она ничего не поняла. Брысь, брысь! Да что ж за наказание такое? – Мама немедленно переключилась с Финиты-Афродиты на кошек, которые сидели на террасе и гипнотизировали дверь взглядом. Взглядами. Их было трое. Три пары немигающих глаз. Всего шесть глаз, выражающих презрение и независимость. Нет, они ничего не просили. Они сидели и смотрели на маму. Мама смотрела на них. Наверное, в детстве наша мать была чемпионом по игре в гляделки. Она могла держать кошачий взгляд не хуже, чем кошка. И даже переглядела их – кошки медленно развернулись и ушли первыми.

Да, именно Финитой мы стали звать с того дня домработницу. Прозвище себя оправдало. Домработница никак не могла понять, почему мы переехали, сколько времени проживем в этом доме, и каждый раз с надеждой спрашивала: «Финита три дэйз?» Почему-то ей казалось, что мы непременно должны уехать через три дня. Забегая вперед, скажу, что Финита задавала этот вопрос дважды в неделю, и спустя месяц у нее начались настоящие паника и депрессия. Мы все никак не уезжали и даже не собирались. У мамы тоже началась паника. Как она выяснила у Эммы, домработница должна была приходить дважды в неделю – по понедельникам и четвергам. Но Финита приходила к нам во все дни, кроме понедельника и четверга. Маме понадобилось три недели, чтобы понять – ни в понедельник, ни в четверг Финиту ждать не стоит. А когда стоит – непонятно. Мама могла с утра подмести весь дом, помыть полы, и вдруг входная дверь без звонка открывалась, и на пороге возникала домработница с немым укором в глазах, на устах и во всем теле. Несколько раз мы заставали сцену общения мамы с Финитой. Надо признать, репутация мамы сильно пострадала – с домработницей она так и не нашла общего языка, как ни пыталась. Можно было подумать, что разговаривают две сумасшедшие женщины. Впрочем, так, наверное, и было. Если мы возвращались с пляжа, а мама лежала на диване с ледяной грелкой на голове (находка в морозилке – пластмассовый контейнер; мама даже мечтала завести такой дома), значит, сегодня приходила Финита и довела нашу мать до головной боли. Так вот про общение.

– Я, – домработница указывала на себя, – Афродита. Ты, – она указывала на маму, – Мария. Афродите вот сколько лет. – Она четыре раза выставляла пальцы вперед и показывала еще шесть пальцев. – Марии – сколько? – Мама послушно выставляла перед собой ладони и показывала, сколько ей. Точно так же они выясняли, сколько лет мне, Симе, папе, тете Наташе и дяде Боре.

Как мы успели выяснить, Финита знала много языков. И разговаривала сразу на всех. Помимо любимого «финита», которое относилось ко всему – отъезду, чистящему средству, уборке, полотенцам, домработница употребляла в речи слово «капут», «три дэйз» (именно так) и каждый раз спрашивала у меня и у папы: «Ду ю спик инглиш?» Ответ ей не требовался. Домработница считала, что папа вообще не говорит по-английски. Впрочем, как считала, что по-английски не говорит и ее хозяйка – самая что ни на есть англичанка Эмма. Так что Финита считала себя полиглотом. Мама при этом страдала – ни ее местный акцент, ни жестикуляцию Финита не понимала. И если мама брала швабру и показывала, что нужно помыть пол под кроватью, домработница делала вид, что ничегошеньки не уразумела. Тогда мама поднимала Симу и трясла ею как знаменем, объясняя Фините, что детям вредна пыль. Но домработница опять ничего не понимала. Чтобы объясниться, мама перемывала весь пол, выдраивая под кроватями, но Финита говорила: «Окей, Мария», – что могло означать: а) мама хорошо помыла, б) домработница все поняла, в) могло не означать ничего. Мама нашла русско-греческий разговорник и за вечер выучила все слова – швабра, пыль, кровать, полотенца и много чего еще. При очередной встрече она решила поговорить с Финитой на ее родном языке, но все опять закончилось провалом. Домработница смотрела на маму и кивала: «Окей, Мария». И мама уже ходила по потолку от бессилия.

При этом домработница была очень общительная и поговорить ей хотелось нестерпимо. Встретив папу с Симой на дорожке, ведущей от дома, – они шли на детскую площадку, Финита кричала: «Бебиситтер?» Мол, ты работаешь бэби-ситтером? Папа обижался и не находил слов для ответа, поскольку Финита не шутила, а спрашивала всерьез.

С этим же вопросом Финита приставала к маме: «Хазбенд – хоум. Три дейз финита?» – спрашивала домработница, имея в виду, сколько еще наш папа просидит дома и уедет ли он через три дня. Мама ответила «ноу». Каждый раз, когда Финита приходила убирать и видела в доме папины вещи, она спрашивала, уедет ли он через три дня. И мама отвечала «ноу». Финита очень переживала за папину работу, за маму, которая вынуждена терпеть безработного мужа под боком. Попытки объяснить, кем приходится нам тетя Наташа, потерпели полный крах и закончились ледяной грелкой. Мама не знала, как объяснить на пальцах, что такое двоюродная бабушка или троюродная тетя сестры бабушки. Если учесть, что мама и сама не помнила, кем нам приходится тетя Наташа, то ее можно понять.

Но все бы ничего, если бы не полотенца. Дело в том, что мама очень трепетно относится к полотенцам. Даже если все они белые, мама каким-то образом их различает, и никто никогда не должен пользоваться чужим. Так вот, Финита ни разу не положила нам нужный комплект. Мама, тыча себя в грудь и выпячивая растопыренные ладони, пыталась показать Фините, сколько комплектов полотенец нам нужно. Она хватала меня за руку, когда я проходил мимо, и показывала два пальца, потом показывала на Симу и показывала три, звала папу и выставляла перед собой четыре пальца. Потом она предъявляла Фините дядю Борю и тетю Наташу и показывала шесть пальцев. «Окей, Мария», – отвечала домработница и выдавала то три комплекта, то четыре больших полотенца и шесть маленьких, то шесть больших и одно маленькое.

– Ну что тут сложного? – сокрушалась мама, у которой появилась новая мания – пересчитывать полотенца. То есть сначала она падала на колени и проверяла, помыт ли пол под кроватью, а потом начинала пересчитывать комплекты. – Можно же положить на каждую кровать одно большое и одно маленькое!

– Я могу вытираться двумя маленькими, – предлагал папа.

– А я могу пляжным, – пыталась успокоить маму тетя Наташа.

– Нет! Каждый будет вытираться своим полотенцем! – стояла на своем мама.

Дело кончилось тем, что мама заставила папу написать письмо Эмме. Папа уселся перед компьютером и погрузился в работу. Письмо он писал часа два, выверяя грамматику и идиоматические обороты. Письмо получилось следующего содержания:

«Уважаемая Эмма! Простите великодушно, что вынуждены вас беспокоить. Нам крайне неловко, но не могли бы вы сказать домработнице Афродите – в самых деликатных выражениях, что полы нужно мыть и под кроватями. Поскольку чистота крайне важна для детей. И еще одна просьба, если вас это не очень затруднит. Дело в том, что Афродита никак не может подсчитать число гостей, то есть нас. Я понимаю, что это крайне непростая задача. Но нам нужны комплекты полотенец. Ровно по числу гостей, то есть нас. Заранее благодарны. Признательны всячески. Преогромнейшее спасибо».

Мама тогда и предположить не могла, что это письмо станет началом долгой и регулярной переписки, от которой оба корреспондента будут получать несказанное удовольствие. Папа с головой уйдет в словарь идиоматических оборотов и будет перечитывать ответные письма Эммы, тихонько посмеиваясь. У нашей хозяйки и папы оказалось очень похожее чувство юмора. И эти двое понимали друг друга, как не понимали их даже близкие. Забегая вперед, скажу, что когда они встречались, то лишь раскланивались и расшаркивались, оставляя настоящее общение эпистолярному жанру. А писать они стали друг другу практически ежедневно. И если Эмма не получала письма от папы, тут же присылала обеспокоенное письмо: «Все ли у вас в порядке? Я могу что-нибудь для вас сделать? Как вам сегодня погода? Не правда ли, дождь был бы весьма уместен?» И папа, у которого с раннего утра чесались руки написать Эмме письмо, чтобы обсудить с ней погоду или виды на урожай, был счастлив. Он, точно гимназистка, стеснялся показаться назойливым и спрашивал у дяди Бори, как знатока английского бриджа, уместна ли такая частая и беспардонная переписка.

Да, так вот полотенца. Папа получил незамедлительный ответ. Незамедлительный – это очень важно для папы. Незамедлительность с ответами на письма является для него четким показателем. Если человек отвечает на письма – папа уже будет относиться к нему хорошо. Точно так же он ценит в людях пунктуальность. Для папы крайне важно, в котором часу назначается встреча – в 11.03 или в 11.05. Да, это огромная разница во времени. И лучше не спорить.

Эмма отвечала незамедлительно, чем совершенно покорила папу. «Безусловно, – писала хозяйка, – я скажу Афродите, которая уверяет меня, что она блестящая (в оригинале: brilliant) домработница, что нужно мыть под кроватями. Совершенно с вами согласна – Афродита не сильна в математике, и ей бывает сложно подсчитать количество полотенец. Поэтому, если вас не затруднит и не вызовет дополнительных неудобств, зайдите за угол вашего дома, северо-западный угол, и там вы увидите серый шкаф. Вы можете его открыть – для этого нужно убрать палку, которая подпирает дверь. Это может показаться странным, и мне крайне неловко просить вас открыть дверь именно таким образом. Но Афродита так часто ломает замок и теряет ключи, что мы вынуждены пользоваться именно этим способом запирания дверей. Вы можете взять любое количество полотенец, какое вам нужно. Пожалуйста, подоприте дверь той же палкой. Смею надеяться, что мое письмо не вызовет у вас потрясения. С самыми наилучшими пожеланиями, Эмма».

После этого письма отношения между мамой и Афродитой наладились. Мама просто шла к шкафу и брала все, что было ей необходимо. А папа, как я уже сказал, нашел себя в эпистолярном жанре.

Но вернемся назад. На следующее утро после того, как мы переехали в новый дом, в пять утра раздалось пиканье. Настойчивое и достаточно громкое. Мама решила, что сработал таймер духовки, и поплелась на кухню. Духовка оказалась ни при чем. Пиканье доносилось из встроенных в кухонную панель часов. Мама потыкала в кнопочки, и часы замолчали. В шесть утра они начали пикать снова. На этот раз не выдержал папа. Просто нажать на кнопку он не может – ему нужно непременно выяснить, почему звонит будильник, почему именно в шесть утра, и требует ответа на вопрос: «Да что же это такое?» Соответственно, проснулся весь дом, включая меня. Почему-то папа считает, что раз я подросток, то должен непременно разбираться в компьютерах и прочей технике, включая кухонную. Папа потребовал, чтобы и я тоже потыкал кнопочки. Но в семь утра будильник снова объявил побудку. И в восемь тоже.

– Надо их перенастроить и отключить будильник, – сказал я, – или просто вытащить батарейки.

– Нельзя, – ответил папа.

Дело в том, что в чужих домах он ни за что не станет ничего отключать, перенастраивать и подкручивать. Так было всегда – мама очень любит снимать именно дома и ненавидит гостиницы. О любой неполадке папа сообщает сначала маме, а потом хозяину или хозяйке – пишет письма и эсэмэс. Если не получает ответ в течение пятнадцати минут, то требует от мамы, чтобы она написала агенту в Москву, через которого мы снимали дом, в посольство и в местную газету, на всякий случай.

Про будильник папа, естественно, написал Эмме, потратив на письмо часа полтора – выбирал наиделикатнейшие выражения. Хозяйка ответила незамедлительно. Дело в том, что до нас в домике жила семья. Предыдущий папа ровно в семь отправлялся на велосипедную прогулку. В восемь у той мамы было занятие по йоге. Скорее всего, звонок в пять утра объяснялся их ранним вылетом, а вот почему будильник звонит в шесть – непонятно. Так вот, писала хозяйка, принося самые искренние извинения, – в верхнем ящике стола мы можем найти подробнейшие инструкции к часам, кухонной плите и посудомоечной машине. Инструкция к стиральной машине лежит прямо на стиральной машине. А инструкция к телевизору – на телевизоре. На журнальном столике – рекламные проспекты, карта местности и телефон врача. Там же – книга отзывов. Возможно, нам пригодится опыт предыдущих постояльцев.

Папа уселся изучать инструкции. Я попытался перенастроить часы. Через два часа, покончив с предыдущим посланием, папа отправился в ванную. После чего сел писать новое письмо – он случайно отломал держатель туалетной бумаги и не нашел, как переключается душ, поэтому мылся под краном. Невыспавшаяся мама, которой папа сообщил о возникших проблемах, должным образом не отреагировала – она разбиралась со стиральной машиной и чересчур мелкой манкой, из которой собиралась варить кашу.

На следующий день будильник снова зазвонил в шесть утра – видимо, я не учел часовой пояс.

Мама неосторожно обмолвилась, что фен, имеющийся в наличии, подразумевает переходник, которого, конечно же, нет. Папа в самых вежливых выражениях написал хозяйке очередное письмо, в котором оповещал, что с плитой и стиральной машиной мы разобрались, а вот часы наверняка сломаны. Так же, как и фен. И держатель туалетной бумаги, и душ. Да, интересно, а из какой страны были прошлые жильцы – возможно, дело в часовых поясах?

Хозяйка незамедлительно прислала письмо, в котором подробно описывала, как переключается душ. Выражала сожаления по поводу держателя для туалетной бумаги (насколько срочно он требует замены, и не могли бы мы пока класть рулоны на бачок унитаза или на столешницу?) и интересовалась, может, нам стоит просто отключить часы, если в них нет особой необходимости? Прошлые жильцы были из Ирландии (хозяйка прислала ссылку, где описывалось, что это за страна, а также карту Гугл). Я отключил часы. Папа лично удостоверился, что ничего не работает.

В шесть утра на следующий день будильник начал настойчиво пикать. Возможно, часы были как-то связаны с плитой, на которой мама устанавливала таймер. Не знаю. Но в шесть утра папа писал письмо хозяйке с требованием срочно прислать мастера по ремонту бытовой техники. Заодно сообщал, что, с его точки зрения, кондиционер требует незамедлительной чистки фильтра – утром на полу оказалась небольшая лужица. Да, совсем небольшая, возможно, вовсе не от кондиционера, но проверить не мешает. В этот же день, когда после обеда мы дружно спали, пришел мастер. Он сумрачно подул в шланг, который висел с обратной стороны дома, что означало чистку кондиционера, и внимательно осмотрел часы. Произвел какие-то действия, выставил правильное время и ушел.

На следующий день будильник зазвонил в семь утра. Но мы уже с шести не спали – привыкли к ранним побудкам. Папа вообще не спал с пяти – сидел рядом с часами и ждал, зазвонят они в шесть или нет. Когда часы молча показали шесть ноль-ноль, папа, успокоенный, пошел спать. В семь утра он писал хозяйке гневное письмо. Да, спасибо большое, что будильник звонит теперь не в шесть, а в семь. Но мы не хотим вставать в семь! Да, часы прекрасно работают, показывают правильное местное время, кондиционер тоже исправен, но нельзя ли сделать так, чтобы будильник не работал? Ни в каком часовом поясе!

Надо сказать, что ни меня, ни маму папа и близко теперь не подпускал к часам, считая, что, если мы нажмем хоть какую-нибудь кнопку, они взорвутся, как бомба с часовым механизмом.

Хозяйка написала сдержанный ответ, в котором заверяла: часы работают исправно, что подтверждает квитанция и гарантийный талон на ремонт от мастера (она прилагала скан и того и другого), что у нее впервые возникает именно такая проблема и что она просто не знает, чем еще может нам помочь. Папа стоял над часами и гипнотизировал их взглядом. Мама предлагала купить в аптеке беруши, а пока воспользоваться ватой. Я хотел подцепить панель ножом и добраться-таки до батареек.

На следующий день мы все дружно проснулись в девять и не поверили своим глазам. Сима сидела на диване в гостиной, смотрела мультики по телевизору и рисовала. Перед ней на столе стояла тарелка с хлопьями. То есть она давно встала, открыла холодильник, поела, включила телевизор и нашла себе занятие. Мама кинулась к часам. Они не подавали признаков жизни. Сима увидела, что мы ошарашенно таращимся на панель, отложила рисование и подошла к папе. Взяла за руку и подвела к розетке, из которой был выдернут шнур: