Текст книги "Мой любимый зверь"

Глава 15

Старенькая «шестерка» тряслась по пыльной проселочной дороге.

– Когда тебе уже нормальную машину выдадут? Все-таки серьезное издание, а такая техника, – женщина на пассажирском сиденье была, что называется, очень беременна. Восьмой месяц пошел. Уже декретный отпуск на носу.

– Да кто ж мне даст хорошую? По колдобинам да буеракам ее убивать? Поездит еще старушка, пока совсем не загнется. Да и когда загнется, другую дадут такую же.

С чем, с чем, а с этим она была согласна. Экономика должна быть экономной, никуда не денешься.

На самом деле в командировку Марине ехать было совершенно не обязательно. Никто бы не стал настаивать на том, чтобы женщина на сносях несколько часов тряслась по пыльным дорогам. Никто, кроме нее самой. Уйти в декретный и не закончить серию очерков, над которой она работала, было бы неправильно, непрофессионально. Марине казалось, что после такого отступничества она уже никогда не сможет вернуться в журналистику. А вернуться хотелось. Очень.

Разве есть на свете работа лучше? Всегда быть в курсе событий, всегда первой узнавать новости, и только от тебя зависит, какими предстанут эти новости перед другими. Для кого-то – юношеский максимализм, а для нее – целая жизнь.

– Ты хоть как сама, устала? – водитель смотрел на нее с тревогой. – Что-то больно бледная.

Она прислушалась к себе. Вроде все как обычно. Дышать трудно, живот тянет, спину ломит. Но в пределах нормы.

– Да нет, я в порядке.

«В порядке» было еще минут десять, а потом в одну минуту все переменилось. Белье и платье мигом стало мокрыми, на сиденье растеклась лужа, и Марина поняла: воды отошли.

– Коль, я, кажется, рожаю, – испуганно сказала она водителю.

– Ты так пошутила? – он с надеждой посмотрел на нее.

– Нет.

– До города на этой колымаге да по такой дороге еще полтора часа. Не доедем. Ладно, доберемся до ближайшей деревни, фельдшера найдем, а там и «скорую» вызовем. Не волнуйся…

Легко сказать – не волнуйся! А если есть о чем волноваться?

– Срок еще маленький, – задыхаясь и морщась от боли, проговорила она. – Рано ему.

– Ничего, справимся! Ты, главное, не нервничай и… дыши, что ли… В общем, делай, что там вам положено.

Водитель был бледен, по его лбу скатывались крупные капли пота. Видно, испугался не меньше, чем она.

– Вон поворот… Указатель… Сейчас…

Деревенька. Николай остановился возле первого попавшегося дома и забарабанил в двери. Навстречу ему вышла пожилая женщина.

– Как у вас тут к фельдшеру проехать? У меня вон человек рожает.

– Да нет у нас фельдшера в деревне, сынок, до фельдшера километров пять, ехать надоть во-он туда, – она указала куда-то за спину водителя.

Марина вскрикнула от боли. Женщина услышала, подошла к машине, окинула роженицу взглядом и сказала:

– Так не доедете вы до фельдшера-то. Давай-ка неси ее в дом.

– А вы поможете? – с сомнением спросил водитель.

Медицинским познаниям деревенских бабушек выросший и воспитанный в городе Николай не особенно-то доверял.

– А у тебя что, выбор есть? – усмехнулась та.

Марина уже почти ничего не соображала от боли. Вот вроде бы ее заносят в хату, укладывают то ли на кровать, то ли еще на какую лежанку.

Рядом звучит голос женщины:

– Не боись, милая, все будет хорошо.

А потом она выходит, и из соседней комнаты доносятся голоса, один знакомый, тот, который только что успокаивал, а другой – низкий, мужской, недовольный.

Мужчина явно сердится:

– Ты не должна. Пусть везут ее к фельдшеру, да куда угодно! Она чужачка, ей нельзя к тебе.

Марина прислушивается. К фельдшеру? Здесь нельзя? Чужачка? Это ведь они про нее. Какой ей сейчас фельдшер? Женщина же точно сказала – не доедет. Неужели прогонят?

– А он ее уже и привез куда угодно, – возражает женщина. – Прямо к моему дому привез. И ежели я в помощи откажу, то зачем тогда вообще?..

Что «вообще»?

– Ты не понимаешь, – пытается спорить мужчина.

– Как же мне глупой понимать? – усмехается женщина. – Все я понимаю. Лучше, чем ты думаешь. Дай пройти.

Старушка вернулась.

– Не боись, дорогая, достанем мы твою принцессу. Тужься давай. Еще чуть-чуть.

Принцессу? Девочку что ли?

– На УЗИ сказали, что мальчик, – задыхаясь от боли, простонала она.

– Ну, на вашем УЗИ чего только не скажут. Давай, милая, тужься.

А потом было столько боли, что, казалось, и выдержать невозможно. Но когда боль закончилась, Марина испугалась больше, чем когда-нибудь в своей жизни.

– Не кричит, – пересохшими и искусанными до крови губами прошептала она. – Почему не кричит?

– Не боись, закричит, – откуда-то, словно издалека, прозвучал голос женщины.

И Марина вдруг поверила, что волноваться не о чем, все будет хорошо. А спустя вечность, а может быть, несколько секунд, раздался недовольный писк. Не плач даже.

И тут же на грудь ей лег сверток из грубой материи. Из свертка на нее смотрели самые красивые в мире глаза.

Час спустя Николай уже вез ее с малышкой в больницу.

Марина потом очень жалела, что не поблагодарила толком пожилую женщину. Куда они свернули, она напрочь не помнила. Это как раз было не удивительно. А вот то, что название деревни не запомнил Николай, было странно. Хотя и тут – ничего необъяснимого. Он тогда так перепугался, что, наверное, имя свое забыл.

Ничего, главное – все обошлось.

* * *

– Ты ее лечила, – нарушил Стас тишину, которая воцарилась после Ингиного рассказа. – Ты не должна была. Как ты могла?

Он будто в точности повторял слова того недовольного мужчины.

– А как я могла по-другому? – твердо сказала Анна. – Первые роды у девки, и вдруг такое… А у нас тут – не в городе, инкубаторов да докторов нету. Слишком рано твоя краля на выселение пошла. Ей бы еще два месяца у мамки в животе нежиться. Шустрая, – старушка с улыбкой посмотрела на Ингу. – Зато посмотри, какая красавица получилась.

Стас не захотел смотреть на красавицу. Он подскочил со стула и быстро заходил по комнате.

– И что же теперь?

Инга впервые видела его таким растерянным.

– А теперь… – голос старушки посуровел, – а теперь сходи-ка погуляй, дружок. Иди-иди. Тут простор и приволье, глядишь – и мысли просветлеют.

Они переглянулись, словно говорили не об обычной прогулке, а о чем-то тайном. Из той части мира, в который Ингу (и сейчас она чувствовала это как никогда) все еще не допускали.

– А о твоей подружке я позабочусь. Комнату я ей уже подготовила. Утро вечера мудренее.

Стас ничего не ответил. Окинул Ингу каким-то странным взглядом и вышел.

Комнату? Утро мудренее? Вообще-то она не собиралась ехать сюда с ночевкой. Но что-то ей подсказывало, что со старухой спорить не стоит. Раз уж даже Стас не рискует этого делать!

* * *

Комнатка была маленькая, но уютная. Такой особый деревенский уют – без лишних вещей и украшений. Старушка привела ее и велела располагаться.

– В другой бы день в баньку сходить предложила, да не сегодня. Сегодня не положено.

В баньку Инга точно не хотела. Ни сегодня, ни в какой-то другой день. Так что и хорошо, что не положено.

– Это вы меня спасли? Спасибо. Мама всё хотела вас поблагодарить…

– Я знаю, – остановила ее старушка.

– И поэтому я их вижу?

Та качнула головой. Непонятно, то ли кивнула, то ли просто так…

– А почему их надо убивать? Что они такого делают? – напряженно застыла Инга. Важный вопрос, очень важный. Старушка, спасшая ее в далеком младенчестве, вызывала у Инги скорее симпатию, и все-таки было страшно: вдруг она оказалась не на той стороне? – И почему плохо быть человеком?

– Быть человеком хорошо, – задумчиво проговорила хозяйка дома. – Да только трудно. Не каждому удается…

Кажется, она не столько ответила, сколько высказала вслух что-то свое.

– Доброй ночи! – с улыбкой сказала Анна и вышла, оставив Ингу наедине с ее вопросами.

* * *

Она уже засыпала, а может, даже и заснула, когда дверь в ее комнату тихо приоткрылась.

Зашел Стас. Инге не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что это он. Никто больше не умеет двигаться так бесшумно. Стас подошел ближе, она замерла, стараясь тихо и ровно дышать. Какое-то шестое чувство подсказывало, что он явился сюда не разговоры разговаривать, а убедиться в том, что она спит и можно спокойно обсудить со старухой какие-то их тайные дела.

Нужна вам спящая Инга? Вы ее получите. Если тебя застали в состоянии полудремы, не моргать не так уж и трудно.

Он остановился возле кровати, замер, вглядываясь в ее лицо. И этот взгляд она ощущала кожей, словно прикосновение. Потом, кажется, наклонился. От него почему-то пахло травой и лесом. Странно, Анна отправила его гулять, а не валяться по земле! Хотя кто их тут знает, как они просветляются.

Инга продолжала ровно дышать, чтобы ничем себя не выдать.

Стас еще немного постоял у изголовья кровати и вышел, а через минуту где-то далеко за дверью раздались голоса.

Мать все помнила точно, в этом доме действительно очень хорошо слышны разговоры за стенкой.

Глава 16

– Не смотри на меня так. Я не смогу. Она уязвима. Слаба, как и все люди. То, что у нее есть дар, – ошибка. И я не могу этим пользоваться.

– А ты у нее спроси, – похоже, Анна не собиралась с ним соглашаться. И Инга была сейчас целиком и полностью на ее стороне.

– И не подумаю. Не ей решать, – переупрямить Стаса, видимо, непростая задачка.

– А кому же? – Инга легко представила себе хитроватую усмешку старухи.

– Мне! – твердо ответил Стас.

Повисла долгая пауза.

Почти дежавю. Точно так же двадцать с небольшим лет назад двое чужих людей решали судьбу девочки Инги, пока еще не рожденной. И сейчас судьба уже взрослой девушки решается без нее.

– Какова она? – раздался голос старушки.

Инга замерла, ожидая, что ответит Стас.

– Вполне. Видит их, находит, а когда найдет, цепляется. Несколько лет прожила по соседству с одним. Долго не мог понять, в чем дело, почему не съезжала с квартиры, а потом нашел: сосед по площадке, алкаш, из этих.

– И что? – спросила старушка.

– А что может быть? Убрал.

Инга вздрогнула: вот как! Сосед по площадке, тот самый, которого в день появления Стаса она оставила без честно заныканной водки, – тоже не человек. Конечно, не самый приятный мужик на свете, и жене без него будет только лучше, но… Значит, Стас его убрал…

– И скольких ты за ней нашел? – продолжала допрашивать Анна.

Стас помолчал. Инга с замиранием сердца ждала ответа. По всему выходило, шестерых. Трое – тогда в ее квартире, еще один в белом, потом тот самый «сомелье» в ресторане, ну и, как выяснилось, сосед-алкаш.

– С десяток.

Ежки-матрешки! Она не про всех знает? Или он так округлил?

– Вот видишь, она тебе нужна.

– Мне никто не нужен, – слишком быстро, быстрее, чем следовало, ответил Стас. – Я справляюсь сам.

– Ты их не видишь, – напомнила старушка.

– Мне и не надо видеть. Я их чую, – последнее слово он выделил голосом, и снова Инга почувствовала, что они говорят о чем-то таком, только им двоим понятном.

Хозяйка дома тяжело вздохнула:

– Мало охотников. А следящих и того меньше. Ты ведь знаешь, я каждого младенца, что здесь рождается, на руки беру, да только дар взять не всякий может. Мало… Неволить тебя не могу. Да и могла бы – не стала, но ты подумай. Ступай спать, утро вечера мудренее.

* * *

Было ли утро мудренее, Инга так и не поняла.

Старушки дома не оказалось. Завтракали вдвоем. Скромный деревенский перекус под ничего не значащие разговоры. Инга изо всех сил старалась не подавать вида, что что-то вчера слышала. А Стас и не думал ни о чем ей говорить. Да уж… Каждому было что скрывать, и каждый трепетно оберегал свои тайны.

Видимо, так и надо. Видимо, так и правильно. Зачем им общие тайны?

Зато сегодняшний Стас был куда приятнее вчерашнего. Он улыбался, он шутил, у него было отличное настроение.

– После того как я тебя сюда привез, как честный человек, я обязан… – он сделал многозначительную паузу, но темные глаза весело блеснули. Ну-ну. С такой физиономией никаких особенно серьезных обязанностей на себя не берут, – …устроить для тебя экскурсию по окрестностям.

– Не сомневаюсь, тут масса достопримечательностей! Не терпится осмотреть их все! – улыбнулась Инга.

Тайны были у каждого свои, а вот недоверие – одно на двоих.

Удивительно, но прогулка от этого не стала хуже. Инге нравилось идти по бескрайнему полю, обниматься с ветром, нравилось чувствовать себя частью всего этого, причем не песчинкой в океане, а самой настоящей частью, важной и значимой. Она закружилась и упала в траву, раскинув руки и ноги в стороны. Над головой покачивались колокольчики, а выше ярко синело небо, по которому быстро плыли белые облака. Инга зажмурилась, с наслаждением вдыхая запахи нагретого солнцем поля. И странное чувство поднималось откуда-то из глубины души, что все здесь родное, давно забытое, но до боли знакомое. Словно знает она тут каждую травинку и каждый цветок, не в первый раз смотрит вот так на небо, и не в первый раз подставляет разгоряченное лицо ветру. Действительно, странное чувство и непонятное. Откуда ей, Инге, городской жительнице, все это знать? Такое она могла увидеть разве что в старых-старых фильмах, где парни с девушками гуляли в полях, уходя подальше от всех, чтоб вдоволь поцеловаться. Поцеловаться… Перед глазами замаячили губы Стаса, да так явственно, что внутри сладко екнуло, а по позвоночнику скользнул холодок. Ой, что-то не то надуло ей тем ветром в голову.

Над головой навила тень и знакомый голос насмешливо произнес:

– Вообще-то тут водятся мыши.

– А ящерицы? – заинтересованно спросила Инга. Ящериц она не боялась. Мышей тоже. И вообще, всей той живности, которую следует бояться порядочным нежным девицам.

– Увы…

– Неправильное какое-то поле. Ящериц нет, одни мыши, – проворчала Инга и поднялась на ноги, проигнорировав протянутую руку Стаса. Ей и так всякие глупости лезут в голову, лучше держаться подальше. Пока зовом предков не накрыло. – И где обещанные достопримечательности? Травка, кустики, цветочки? Или вон тот холм? – она махнула рукой в сторону поросшей травой возвышенности.

– Зря смеешься. Между прочим, с холмом связана очень романтичная старинная легенда.

– Романтичная? Я вся внимание!

– Давным-давно, в незапамятные времена жил охотник. И была у него невеста. Очень красивая. И умная. И готовила хорошо…

– Просто идеальная! – восхитилась Инга. Намек на готовку ей не понравился.

– Почти. Имелся у нее один малюсенький недостаток – очень ветреная была, – вздохнул Стас. Они шли по сужающейся тропинке, поднимаясь на тот самый холм. Сначала рядом, а потом, когда тропинка стала совсем тесной, он пропустил Ингу вперед. – И как-то раз вернулся охотник из леса – а молодая невеста с другим… Ясное дело, ему не понравилось. И тогда он превратил ее в птицу и отпустил на волю.

– Как превратил? – развернулась Инга. – Так он был охотник или волшебник?

Порыв ветра подхватил ее юбку, надул колоколом, задрал выше головы и захлопал подолом. Ежки-матрешки! Инга забила руками, пытаясь справится со взбунтовавшимся дурацким куском ткани. Первая мысль была: что на ней из белья? Вроде новый, вполне приличный комплект. И вообще! Подумаешь, событие. На пляже купальники и поразвратнее бывают. Кое-как придавив юбку к ногам, она подняла голову и напоролась на потемневший взгляд Стаса. Было в нем нечто такое, отчего дыхание перехватило, а по телу прокатилась волна жара, опалив и без того красные щеки. Инга быстро развернулась обратно и зашагала вверх по тропинке.

– Никакого уважения к сказителю! – хрипло пробормотали сзади. – Это же легенда! Сказано – превратил, значит превратил. Тебе логика нужна или красивая романтичная история?

Инга не ответила. Она держала юбку обеими руками и старалась убедить себя, что ничего такого и не случилось. Не восьмиклассница же она на самом деле, чтоб вот так вот смущаться. А еще ей ужасно хотелось узнать, при чем тут холм.

– Только далеко она не улетела, – продолжил Стас. – И когда охотник приходил в лес, все время кружила неподалеку. А поскольку в лес он ходил не пение птичек слушать, то однажды на охоте он ее застрелил.

– Погоди, он что, не запомнил, в какую птицу ее превратил? – Инга уже вполне успокоилась, но на всякий случай решила не оборачиваться. – Не стрелял бы в таких – и все.

– А я-то почем знаю? Может, склероз приключился, а может, нечаянно. И вообще, не надо лезть под руку человеку с заряженным ружьем! Все, пришли.

И в самом деле, вершина холма.

– Ну хорошо, – кивнула Инга, опускаясь на траву, Стас уселся рядом. – Пристрелил этот склеротик свою любовь, а дальше что?

– Да ничего. Расстроился очень. Так-то он ее отпустить хотел на все четыре стороны, а тут – такая неприятность.

Стас замолчал.

– Погоди, а холм тут при чем?

– Холм? Ни при чем. Всегда тут стоял. Ландшафт такой.

Ну конечно! Он ее разыграл.

– Это никакая не легенда, ты сам ее придумал, – рассмеялась Инга и толкнула Стаса в плечо.

Р-р-раз! И мир перевернулся. Словно неведомая сила опрокинула Ингу на землю, впечатала руки над головой, перед глазами на миг мелькнула яркая синь неба, а потом ее почти заслонило знакомое лицо. Горячее тело опустилось сверху, придавив своей тяжестью, такой правильной и… – да чего уж перед собой притворяться – безумно приятной. Как же потрясающе это было, чувствовать его всего, всем своим телом, тонуть в потемневших глазах… Его сердце бухало ей в плечо, а ее сердце вообще билось где-то в горле с такой скоростью, с которой не может биться нормальное сердце. В животе ворочался сладкий ужас предвкушения, грудь напряглась и заныла. Его губы замерли в миллиметре от ее губ, еще немного – и она почувствует их упругий жар. Их дыхание смешивалось, и от этого мутилось в голове, а по коже прокатывались волны жара.

Инга зажмурилась, облизав губы, ожидая… Чего? Сама не знала. Но только не того, что произошло. Стас быстро скатился с нее и сел рядом, оставив странный привкус разочарования. Его плечи напряглись, и Инга в который раз поразилась, какое хищное и сильное у него тело. Она поднялась на локти, потом села, с трудом приходя в себя.

– Не сам. Песня такая есть.

– А? – недоуменно выдавила Инга. В голове была полная каша, и вспомнить, о чем они говорили до того, как… не получалось.

– Не сам придумал легенду. Песня такая есть. Старая очень. Кстати, этот холм все-таки кое-чем примечателен. Прямо за ним начинается озеро.

– И с озером тоже связана какая-нибудь романтическая легенда? – со слабой улыбкой спросила она.

– Увы… Никаких легенд. Зато там живут русалки! – Стас говорил так уверенно, что Инга уже не понимала: шутит он или говорит всерьез. Ну а что, раз есть духи, то почему б не водиться русалкам.

– Настоящие?

– А то! Их очевидцы встречали… Красивые девки, говорят. И хвостами так и плещут по воде. И манят… Отойти от озера не дают. Так всю ночь на берегу продержать могут.

– Да ладно! И мы их сможем увидеть?

– Ну… Это вряд ли. Тут такое дело… Они никогда не показываются женщинам. И трезвым тоже их никто не видел. А вот подвыпившие мужички часто рассказывают, что русалки на озере задержали.

Инга наконец расхохоталась:

– Если напиться пьяным, шансы на то, что встретишь русалок, очень велики.

Стас вздохнул:

– Вот что ты за человек! Легенды тебе нехороши, в русалок – не веришь!

Они сидели на пахучей траве, Инга смотрела на синюю гладь воды, а Стас порывался рассказать ей еще пару удивительных легенд. Но его показное веселье уже не могло ее обмануть.

Все это время она чувствовала на себе пристальный взгляд – напряженный, оценивающий. Она знала, о чем он сейчас думает, что именно он решает, и старалась ему не мешать.

Хотела ли она стать частью чего-то странного, потустороннего, что творилось в этой деревне, и в чем, похоже, уже оказалась замешанной? Она бы и сама себе не ответила.

Что интересного в том, чтобы ходить и выслеживать нелюдей? Да ничего. К тому же – просто опасно. Какой нормальной девушке вообще такое придет в голову?

– Хорошо здесь… Тихо, – она не сразу заметила, что ее спутник замолчал. Улегся на траву, закусив травинку, и смотрит в небо.

Он повернул к ней голову, внимательно посмотрел своими странноватыми глазами. На мгновение показалось, что сейчас он скажет что-то важное. Что-то такое, что изменит все. Но он сказал только:

– Да, жаль, нечасто получается выбраться… Нам пора. Дела.

Они вернулись в дом, пообедали, попрощались с Анной и отправились в город.

На пути назад Стас был так же необычайно весел, балагурил, рассказывал анекдоты, маскируя их под случаи из жизни, заставляя Ингу почти не переставая хохотать. И ни словом, ни намеком не обмолвился о том, что было по-настоящему важным.

Лишь у самого подъезда, прощаясь, улыбнулся как-то слишком уж грустно для человека, который только что усиленно веселился. А когда взятый напрокат черный джип выехал из ее двора, Инге вдруг стало тоскливо, словно бы случилось что-то такое, чего уже нельзя изменить.