Текст книги "Сопрано и флейта. Оратория в прозе"

Сопрано и флейта
Оратория в прозе
Матрона Прокофьева

Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

© Матрона Прокофьева, 2023

ISBN 978-5-0060-8030-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава первая

Плохо прилегающие щетки размазывали грязную жижу, летевшую на лобовое стекло не нового автомобиля-внедорожника с мартовского московского асфальта. Тусклые придорожные фонари расплывались на полосках воды, оставляемых «дворниками», плоскими тусклыми звездами, как с детских аппликаций. В машине сидели двое: мужчина и женщина. Мужчина был похож почти один в один на американского актера, главного персонажа фильма «Пианист», он улыбался, скорее даже если бы не его природная интеллигентность, которая не позволяла ему этого сделать, можно было бы сказать, что он ухмылялся с некоторой степенью самодовольства. Женщина, сидящая рядом с ним, была роскошна, правда, не по представлению середины нулевых годов, а лет этак на сто раньше. Распущенные белые длинные волосы, начесанные в пышную гриву, правильные черты лица, высокая грудь выдавали, несомненно, породу, ведущуюся незримым образом от Клеопатры и Елены Прекрасной, породу смертельную для окружающих, попавших так или иначе в круг достижения их влияния. Все соприкоснувшиеся с ними должны были подчиниться или исчезнуть, погибнуть или испариться. Глаза женщины, если бы удалось заглянуть в них при освещении более достойном, чем в данный момент, например, в свете софитов, оказались бы радикально зеленого цвета. Но сейчас их лучезарный цвет был не виден, так как она вытирала согнутым указательным пальцем слезы, собирающиеся в их уголках.

– Зуфар, я не понимаю, как это получилось… мы с тобой прожили почти семь лет – и ничего. А сегодня я узнаю, что я беременна. Да, ты мой муж, но я люблю тебя как брата, я люблю тебя как человека. Но я не люблю тебя как мужчину! Я не понимаю, когда и как это произошло? Мы же почти не занимались любовью, а если это случалось, мы всегда прерывались перед окончанием. Ты хороший человек, хороший врач, но почему именно сейчас? – продолжая вытирать слезы, спрашивала женщина.

– Люба! – мужчина не отрываясь смотрел на дорогу. – Ребенок – это прекрасно! Я так давно мечтал…

– Мы живем в двухкомнатной квартире с мамой в Новогиреево! Нам и кроватку ставить некуда! Что, пианино выбросим? – Люба боялась, что у нее начнется приступ агрессии к совершенно невиновному человеку. – Я же тебе сказала, что встретила и полюбила человека, что теперь делать?

– Ты можешь любить кого угодно, жить с тобой все равно никто кроме меня не сможет… – мужчина был удивительно невозмутим. – Родится ребенок, у нас есть фамильный дом в горах, я его продам, купим квартиру… Тебе нельзя волноваться.

– Поражаюсь твоему спокойствию… маме пока ничего не говори…

Всю дальнейшую дорогу они ехали молча, молча поднялись на четвертый этаж пятиэтажки, Люба приняла горячую ванну, а когда вышла, Зуфар уже спал, завернувшись в свое одеяло на раскладном диване. За дверью в соседнюю комнату спала мама, тяжело ворочаясь во сне. Голова Зуфара практически упиралась в ее ноги, только тонкая перегородка мешала это сделать. Люба завернулась в свое одеяло и уснула. Она не любила проблемы и тяжелые мысли. Ее бурная натура и представление о собственной исключительности не позволяли ей хандрить.

Нужно сказать, что у Любы была особенная профессия. Она была оперная певица, работала в одном из московских немногочисленных музыкальных театров, но, главных ролей не получала. Обладая природным уникальным голосом, но взбалмошным характером и не имея музыкального образования, на авансцену, где могли разглядеть ее зеленые глаза, пробиться было трудно. Да, может быть, и не в этом было дело. В театре, в котором ей довелось служить, художественным руководителем был человек, который не любил примадонн, может, просто не очень любил женщин. Без раболепства, преданного заглядывания в глаза и беспрекословного послушания ничего добиться было нельзя. Его любимым занятием было вытащить человека из хора, дать ему разучивать партию, а перед премьерой затолкать его обратно на антресоли. Этого Люба никак не могла себе позволить. Да и не без оснований. Ждать было совсем не в ее характере. Она не могла ждать ни минуты, никогда и ничего! Даже в очереди в женский туалет стоять она не могла, шла в мужской. А тут сиди на собраниях, слушай пространные речи, любезничай с ненавистными конкурентками – совершенно невозможно. Люба по характеру была больше дагестанка, чем ее муж. Особенно вспоминая пословицу: «Если гора не идет к Магомеду, то Магомед пойдет к горе», трудно было бы представить двух более чем несовместимых людей. Зуфар, талантливый зубной врач из интеллигентной семьи старинного дагестанского рода, отличался совершеннейшей неорганизованностью. Он мог проспать свою смену, потерять только что изготовленную челюсть пациента, приехать не в ту клинику (поскольку своей практикой он так никогда и не обзавелся) или ввязаться в совершенно не свойственную для него историю: открыть ресторан на привокзальной площади в строительном вагончике или финансировать открытие строительного рынка. Особенно потешно было, когда он на свадьбе в родной Махачкале влип в драку и ему сломали челюсть… Отложенная благодарность от расстроенных пациентов. Зато, в отличие от Любы, он играл Шопена на фортепиано. Люба же во время обучения в ГИТИС выучила всего одну композицию про «сурка»: «По дальним странам я бродил, и мой сурок со мною» – да так и проиграла ее все пять лет на всех экзаменах, до самого окончания.

Хотя, несмотря на это, она получала все главные роли в курсовых спектаклях, в дипломной постановке, выигрывала какие-то конкурсы, что прогнозируемо предвещало ей блестящую карьеру. Не сложилось. По ряду причин, поэтому она решила в какой-то момент действовать самостоятельно. Этого, несомненно, следовало ожидать, потому что Люба всегда действовала быстрее, чем думала. Нам всем наверняка приходилось встречать людей, чаще всего женщин, которые могли говорить и думать одновременно. Люба превосходила их всех многократно! «Делать, потом не думать» – таков был ее девиз. Ее решительность зачастую приводила к положительным результатам, она тараном проламывала почти любое сопротивление! Но как из этого становится ясно, и велика была опасность расшибить себе голову в очередной авантюре. Что ж, в какой-то момент ее и осенило: «Буду сама организовывать себе концерты и сама в них петь». В логике не откажешь. Сказано – сделано. Первый опыт их проведения она приобрела, еще будучи студенткой. Со своим сокурсником они снимали зал в Пушкинском музее и заманивали туда иностранных туристов. Время для классической музыки было тяжелое, участвовать в подработке соглашались и звезды. Так Люба познакомилась с Зурабом Соткилавой, Еленой Образцовой, да и прочие ведущие солисты оперных театров Москвы не гнушались заработать по двести долларов за пару арий. Это был конец девяностых, время «жирных» бюджетов еще не наступило. Успех в малом порождает надежды на успех в большем, не гарантирует, конечно, но вселяет уверенность. Для натур пробивных, коей, несомненно, являлась Люба, эта легкость зарабатывания денег внушила на всю жизнь убежденность, что именно концерт – ее призвание. Не желая понимать, что сам по себе концерт является результативным пиком предыдущих заслуг, которых у нее не было, она с настойчивостью, достойной лучшего применения, решила посвятить себя именно этой деятельности. Примерно за год до начала описываемых событий она поняла, что ей нужен партнер, желательно финансовый, но и практичный подойдет. Такой счетовод-организатор. Скукотищу с цифрами, планами и прочей нудятиной Люба органически не переносила. Тут-то партнер и подвернулся… Им оказался винницкий еврей, живший в Лондоне, но малодушно удравший от жены в Москву, с греческим именем и украинской фамилией. Назовем его Александр. Или Саня… Шурой не будем, не кошерно…

Больше всего на свете Саня любил женщин и чужие деньги… Поскольку от природы он был наделен недюжинным умом и творческими способностями, но совершенно комичной внешностью, то, чтобы добиться расположения женщин, ему приходилось впихивать себя в им же придуманные проекты на роль их же продюсера, принимать женщин на работу и, пользуясь служебным положением, соблазнять. Кем только Саня не был: учась в университете, он читал лекции по атеизму, был членом клуба юмористов и команды КВН, после окончания остался на кафедре, защитил кандидатскую диссертацию по теме «почвоведение» в Академии Наук Башкирской АССР, он избирался депутатом в местный совет, снимал телепередачу, открыл консалтинговую компанию, уехал жить в Лондон с женой и дочерью, купил там дом (если здание площадью сорок квадратных метров можно назвать домом), удрал из Лондона, оставив дом жене, и в тот момент, когда Люба начала искать себе менеджера, Саня усиленно искал себе новую жену, прикидываясь писателем. Для этого он оборачивал шею в несколько раз чьим-то забытым у него на вешалке вытянутым шарфом и томно курил, прищуривая глаза… Правда, красивые женщины попадали в его объятия редко, ибо автоматически срабатывали внутренние противоречия. Готовый было вспыхнуть огонь любви в его большом еврейском сердце неминуемо продувал холодок предполагаемых затрат. Между женщинами и деньгами (красивые таки всегда дороже обходятся) Саня предсказуемо выбирал середину. Недорогих женщин. Его несомненным даром были красноречие и обаяние (пока он не начинал говорить о деньгах), дар рассказчика его заключался в том, что он умел подмечать и описывать самые, казалось бы, незначительные детали, особенно когда он намечал себе очередную жертву для вытягивания денег (это касательно мужчин, альфонсом он не был, надо отдать должное). Человек он, как и Люба, был деятельный, только всеядный, если Люба была заточена только на себе, то Александр прекрасно понимал, что это будет выглядеть комично, поэтому тянул «одеяло на себя» довольно скрытно. На момент знакомства с Любой он работал в британской консалтинговой компании, снимал квартиру недалеко от старого Арбата. Целыми днями шарился в тогда только появившихся социальных сетях, на сайтах знакомств с целью если не жениться, так кого-нибудь трахнуть. Их компания консультировала тогда какой-то металлургический завод, наш почвовед ездил туда, дул ноздри своего выдающегося носа, оттопыривал всегда красные, как рога марала, уши и вещал с видом человека, выросшего у прокатного стана, о перспективах развития российской металлургии. Тогда консалтинг был в моде, денег в стране много и шарлатанство подобного типа хорошо оплачивалось. Хотя было, конечно, очень скучно. Не желая разбираться в тонкостях диаграммы железо-углерод, наш друг решил потренироваться игре на пианино. Нужно сказать, что неоконченные четыре класса винницкой музыкальной школы давали для этого все необходимые предпосылки, так же как диссертация о кислотности почв позволяла консультировать всех: от животноводов до фармацевтов. В число его консультируемых жертв попал и какой-то производитель бюстгальтеров из Германии. В результате длительных исследований, создания фокус-групп, куда он лично отбирал кандидатов, они пришли к выводу, что наиболее распространенными размерами женской груди в Российской Федерации являются второй и третий, что, несомненно, можно было отнести к выдающимся научным результатам, подтвержденным некислым гонораром. Для убедительности Саня поднимал две руки, растопыривал пальцы на разную ширину и говорил:

– Второй и третий, сам замерял!

Так вот, шарясь по сайтам знакомств, будучи человеком многоплановым, он наткнулся на объявление: «Даю уроки игры на фортепиано» и подпись каким-то толстовским именем – Наталья Львовна. Воображение Александра вознесли его чуть ли не к портрету Натальи Гончаровой или как минимум Болконской. Всенепременной представлялся тонкий стан, высокая грудь, грациозная шея и многоэтажная прическа. Наталья Львовна оказалась маленькой серой мышкой с хвостиком, интеллигентской московской юродивостью и отсутствием сексуальности. Если бы Сашок знал, что у нее четырехкомнатная квартира на Чистых прудах, может быть, он смотрел бы на нее другими глазами. Но… пошлепав без удовольствия по клавишам, заведя каким-то образом разговор о специфике концертной деятельности (дело в том, что давным-давно, еще живя в Уфе, Саня решил, что увлекается концертами фортепианной музыки, это очень подходило для имиджа), скорее чтобы выпроводить бесполезного преподавателя, он неожиданно получил предложение от Натальи Львовны познакомить его с Любой, преподавателем ГИТИСа, которая, как раз этой темой и занималась. Так, скучный урок музыки определил судьбу целой группы людей разного возраста на десятилетия вперед. Встретились Александр с Любой в кафе «Кофемания» на Никитской. Когда он ее увидел, у него в животе не бабочки запорхали, а два жука-скарабея покатили шары по толстому кишечнику.

«Б… ть, – подумал Саня, – это она…»

Все сходилось: красивая, видная, похожа на оперную певицу… и еще и есть оперная певица… Главное – не спугнуть. Этот час первой встречи вдохновленный скарабеями наш многостаночник был осторожен в выражениях и высокопарен в прогнозах! Он предрекал их творческому союзу феноменальное будущее, продюсирование звезд первой величины и лучшие концертные площадки! Тут, надо сказать, он попал в точку… Его прожекты по масштабам совпадали с Любиными, только с одним отличием: он в них не верил, а Люба не сомневалась. В общем, знакомство удалось… Они договорились встретиться еще раз, уже в ближайшее время.

Следующую встречу Саня готовил заранее… Обстоятельно и продуманно. Он предложил Любе встретиться у него дома… Когда он открыл дверь, Люба чуть не расхохоталась. Саня стоял в фартуке, у рубашки были закатаны рукава, на ногах были туфли. Из-за спины этого лондонского денди тянуло бараньим бульоном. Любе стало очень весело.

– Хинкал готовите, Александр? – заходя в прихожую, спросила Люба. – Тапочки есть у вас?

– Может, в туфлях останетесь? – оторопело спросил Саня, он явно был не готов к такому сценарию. – Почему хинкал?

– У меня муж дагестанец, – разрушая намеченную атмосферу томного вечера, ответила

Люба, – хинкал часто кушаем, поэтому и спросила, спасибо за тапки…

Нужно сказать, что Люба научилась отшивать за многие годы с момента ее раннего взросления по сей день похотливых особ. Ее сильная глубокая сексуальность еще не вырвалась наружу и не обрушилась на какого-нибудь несчастного счастливчика, все это еще только предстояло. Александр явно не подходил на роль такого субъекта. Одним своим переобуванием она отправила все похотливые планы будущего партнера на дальнюю дистанцию. Ну, он был готов терпеть… Уж очень сильно она подходила ему на роль предполагаемой будущей жены… Он уже и представлял завистливые взгляды друзей и знакомых при их появлении. Надо сказать, что все пошло не совсем так, вернее, совсем не так, как представлял себе Саня…

Глава вторая

С ходу бастион взять не получилось, и Саня приступил к осаде. Совместно с Любой они организовали компанию с нежным названием «Музыкальная гостиная». Теперь они были почти неразлучны. Чуть не каждый день они ходили по встречам с разными представителями тогдашней бизнес-элиты. Саня начинал разговор, потом подключалась Люба! Как уже говорилось, ждать она не могла совсем, поэтому вступала, несмотря на все мольбы Сани, тогда, когда считала нужным. Это, кстати, относилось и к ее профессиональной деятельности. Запеть на пару тактов раньше было для Любы в порядке вещей. Дирижеры ее опасались, поэтому заранее показывали глазами: «Я тебе отдельно кивну, молчи пока». Александр не пользовался авторитетом дирижера, как, собственно, и никто из людей на земле, попадавшихся ей на пути. Кроме, может быть, ее учителя Анисимова, корифея советской оперетты. Совместные походы по многочисленным кафешкам и ресторанам в центре Москвы на данном этапе очень устраивали Саню. Одна из частей его проекта по заарканиванию Любы состоялась. Их видели вместе и спрашивали: «Это кто?» Саня многозначительно улыбался, делал легкое движение головой, что-то среднее между кивком и мотанием в сторону, и обстоятельно смотрел в глаза собеседнику, мол, неужели не догадываешься? Он познакомил Любу со всеми друзьями, родственниками, даже с мамой. Друзья, видя долгосрочное их совместное передвижение, спрашивали прямо:

– Сань, ну, ты ее уже того, чирикнул?

– Нет… – с явным неудовольствием отвечал он.

Его лицо делалось кисло-презренным. Дурни похотливые. Речь идет об искусстве. Планов своих он, конечно, не выдавал, да и никто особо его и не подозревал в желании жениться, было это как-то нелепо предполагать. Все друзья его на тот момент были женаты, некоторые не по одному разу, и предполагать, что кто-то ищет себе именно жену, не приходило и в голову. Дела же компаньонов, как ни удивительно при таком альянсе, начали двигаться. Саня мастерски рисовал бюджеты, диаграммы роста доходов, Люба темпераментно убеждала всех, что важнейшим из искусств является опера, применяя перед началом встречи неопровержимый аргумент: заходя в помещение, она оглядывала потолок и стены и с непререкаемым видом выдавала фразу: «Интересно, какая здесь акустика?» – после этого во всю мощь своих луженых связок выдавала фиоритуру в удобном ей диапазоне. Если кто-то имел счастье слышать сопрано с природно поставленным голосом в метре от своего уха, имеет представление о производимом эффекте. От неожиданности может смести со стула. Это производило нокаутирующий эффект. Люди исподволь начинали понимать, почему залы так неистово аплодируют по окончании оперного спектакля. Все становились рады, что все кончилось… и можно идти в гардероб. Но это в театре… Из кабинета так просто эта парочка выйти дать не могла. Чем-то они напоминали приодевшихся лису Алису с котом Базилио. Так что некоторых удавалось уговорить. Концерты они проводили в московских усадьбах, придавая мероприятиям натянутый лоск. Нужно сказать, что почти всем зрителям нравилось. Музыканты были высококлассные, певцы – лучшие солисты своих театров, качество было очень высоким. Саня натужно пытался руководить процессом. Люба во всю силу своего взбалмошного характера стремилась этот процесс разрушить. На этой почве каждый концерт проходил для них в исключительно нервозной обстановке с полным приложением сил. Ругались они беспощадно. Хотя называли друг друга исключительно на «вы». Оба были, да и есть, исключительно настырны в достижении своих «хотелок», поэтому после долгих препирательств Сане приходилось уступать, ибо Люба всегда шла олл-ин. У нее такое жизненное кредо: в спорной ситуации ставить на кон все. Не считаясь с перспективой, что все же можно и потерять. Мстил Саня по-еврейски. Он обсчитывал Любу. Благодаря тому, что ей было очень скучно проверять таблицы с дебетом-кредитом, он просто ее дурил. С каждого концерта он брал себе десять тысяч долларов, а Любе давал три. Так вот он понимал работу компаньонов пятьдесят на пятьдесят. Он же тоже художник, он так видел! Деньги он обналичивал у своего друга Марка. У того был небольшой, но достаточно доходный бизнес, связанный с интерьером, собственное производство и офис на Зубовском бульваре. Семья Марка жила в Германии, а сам он мотался туда-обратно, как на вахту, по две недели. Они были знакомы со студенческих времен, хотя учились в разных институтах. Связывало их кавээновское прошлое. Вместе в далеком 1988 году ездили выступать под эгидой башкирского сельхозинститута в Москву. Где их безжалостно вывели на команду МГУ и опустили на задницу самым тривиальным способом. Вырезали в трансляции все заключительные фразы. Зрители плевали им вслед, когда они вернулись в Уфу, позор был неизгладимым. Марка впечатлило во время поездки и совместного похода в буфет, что у Александра деньги хранились в кошельке на защелочке, который он почтительно разглядывал перед тем, как достать оттуда рубль. У всех остальных в обычной жизни деньги хранились просто в кармане. Потом им довелось готовить вместе закуску к выпивке после репетиции, и оба сошлись на том, что нужно придать пьянке некую эстетику: решили делать канапе из черного хлеба, шпротного паштета и костромского сыра. На этом и сдружились. Приятельствовали в Уфе, пока Саня защищал диссертацию, а Марк «бизнесил», пытались совместно заработать денег, поругались, Александр уехал в Лондон, Марк в Берлин, и оба вернулись в Москву, найдя веские причины оставить жен с детьми в благословенных странах, а самим рвануть на свободу. Москва тогда сильно к этому располагала. Такая жизнь на две страны приятелей очень устраивала, чего не скажешь об их женах. Обоим приходилось выкручиваться… Они были ровесники, выходцы из одной среды и культуры, можно сказать, жили оба недалеко от Арбата на съемных квартирах, и интересы на тему женского пола и легкой выпивки по любому поводу сильно их сближали. Дружба их раскололась об Любу, но об этом позже. В данный момент им было чуть за сорок, заработки позволяли вести веселую жизнь, и они не гнушались этим пользоваться. В описываемый момент оба были влюблены, что не мешало Сане искать жену, так как его избранница не собиралась выходить за него замуж. А Марк вообще не рассматривал возможности круто менять свою жизнь, просто не было в планах. За подобную легкомысленность впоследствии пришлось тяжело расплачиваться, законы сохранения работают везде и неумолимо. За все приходится в жизни платить. К сожалению, это вовсе не банальность, а суровая правда жизни.

Санина избранница была из города Минска, у нее была своя юридическая компания, густые черные волосы и высокая грудь. Познакомился он с ней в ресторане «Петрович», гнезде тогдашней московской интеллигенции либерального толка. Она была одной из немногих красивых женщин, которую Сане удалось затащить в свою постель. Предполагается, что она одаривала нечастой близостью нашего героя исключительно из-за возможности проживать на его жилплощади. Причем, приезжая в Москву, она зачастую притаскивала с собой своего друга, тоже минчанина, который считался колдуном. Колдун был явно необразован, лыс, мускулист и уверен в себе. Наташа, так звали возлюбленную Александра, беспрекословно слушалась колдуна, раболепно смотрела в глаза и бегом выполняла любую его команду. Влюбленный Саня усиленно этого не хотел замечать, хотя все говорило о том, что истинную страсть знойная минчанка выливала именно на этого субъекта.

Марк же был абсолютно, по уши влюблен в практически свой идеал женщины. Высокая, стройная, легкая, длинноногая, интеллектуалка, знающая несколько языков, с блестящим образованием и мягким характером. Настоящая горожанка, москвичка в хорошем смысле этого слова. До этого он не позволял себе заводить романов, зная, чем это может обернуться. Но тут не справился с собой… Затянуло, как в омут. Омут был в карих, с лукавым прищуром глазах, в непринужденной изысканности, которую она органично демонстрировала, не обращая на это внимания, в мгновенной реакции на происходящее и в умении делать сотню дел одновременно, ничего и никого не забывая. Марка с Аней свела работа в одном здании, на том же Зубовском бульваре. После обмена телефонами Марк, недолго думая, пригласил ее на ужин. В тот же ресторан «Петрович», якобы по делу. Ничего не подозревавшая девушка пришла, предполагая, что это деловая встреча, и была несколько удивлена вдруг рассыпавшемуся в комплиментах своему новому знакомому. Марка же несло, как парусник, поймавший ветер. Паруса надулись, такелаж пришел в готовность, пронеслась команда: «Свисать всех наверх!» Якорная цепь оборвалась, налететь на рифы осталось лишь делом времени… Корабль проскочил мимо нужной гавани, со всего размаха пробил днище и чуть не затонул. Но это позже… А в тот момент у него вдруг проснулась страсть к эпистолярному жанру. С первой встречи Аня ушла быстро, сославшись на то, что муж придет с работы, нужно быть дома. Когда шпангоуты крепки, что может остановить судно, отчалившее от берега в неизвестном направлении? Да ничего… Подумаешь, муж… Когда же с самим тобой обратятся подобным образом, то ничего приятного в этом, оказывается, нет. За все приходится платить.

Марк засыпал Аню бесконечными эссе, ее электронный почтовый ящик был забит как бы отвлеченными от темы, но недвусмысленными повествованиями о чувствах, которые некий мужчина должен испытывать к такой женщине, как она… Нужно заметить, что вдохновение Марка подпитывалось поощрением его визави к подобным письмам. Хотя откровенную симпатию она не демонстрировала, но, видимо, по доброте душевной хвалила вдруг откуда ни возьмись проявившуюся тягу к сочинительству.

«Сорокин отдыхает», – написала она ему как-то между делом. Ответы ее были весьма лаконичны… Сорокин тогда был в моде, это была высшая похвала… Хвалить людей всегда нужно, но и не забывать о последствиях. Последствия могут быть непредсказуемыми. Марк собрался с духом и написал письмо почти эротического содержания, правда, отвлеченно, как некий мужчина медленно гладит по обнаженной спине женщину и что происходит с ней в этот момент… причем растянул это на две страницы… Письмо, видимо, попало в точку… На далеком горизонте мелькнул свет маяка, корабль болтало по волнам, но направление движения стало определенным… Телефон брынькнул, пришло СМС: «А у меня завтра… в Лондон уезжает на несколько дней…» – мачта корабля изогнулась от нового порыва ветра. Маяк уже не пропадал с горизонта. Уже на следующий день Марк сидел в самолете и летел в Москву. Всем сказал, что нужно срочно по делам…

Гостиница, куда поселился Марк, была недалеко от Аниного дома, она пришла пешком. Он сидел в ресторане внизу и пил пиво… Она села напротив, разговор не очень клеился. Переход с виртуального общения на живое требует некоего переключения, да и робел Марк серьезно, выпил мало и не совсем знал, как себя вести…

– Ты же в этой гостинице остановился? – спросила Аня, глядя ему в глаза совершенно уверенным взглядом.

– Да, в этой…

– Ну, долго мы здесь будем сидеть? – в ее голосе была решительность. Когда сомневаешься, нужно придать себе уверенности, никто твоих сомнений и не заметит… Через пару часов, лежа среди скомканных простыней, она сказала:

– Я подумала, если он так пишет, я хочу узнать, как же он это делает… – и погладила Марка по голове.

В этот роман Марк влетел без сомнений и рассуждений. Был теплый сентябрь, редкое в это время солнце отражалось сияющими бликами в витринах, как и его собственная довольная физиономия. Он впервые за много лет позволил себе такое. Обычно он уклонялся от серьезных отношений, не давал волю чувствам, хорошо понимая, во что это может вылиться. Можно переломать судьбы, как себе, так и всем окружающим. Но это был не тот случай… Пожелтевшие листья, осыпающиеся с деревьях и подхватываемые легким ветерком, совершенно не представляли, какой танец они затеют через минуту. Так и сознания этих двоих, слившихся в неожиданном для них порыве, кружили по волне этого момента, не задумываясь о том, что будет дальше… Просто наслаждались друг другом, полагая, что заслужили этот праздник. Это был сентябрь их жизни, ранняя осень их возраста, счастливый момент созерцания и неготовности к переменам. Это было, конечно, несколько самонадеянно, но очень здорово. Многочисленные московские кафе были их приютом, отели местом слияния, письма – плотиками откровения, плывшими по реке сокрытия своих чувств от семейных будней. Прокалывались они, конечно, не без этого… У Ани на животе была татуировка, ловко скрывающая шрам от аппендицита. Маленькая изогнутая ящерица… Однажды, бродя по блошиному рынку в Берлине, Марк увидел точно такую же, только из бронзы. Она была как натурщица для скульптора, сумевшая надолго застыть в неудобной позе, стоя на широко расставленных четырех лапах, как застывшая волна, от головы к хвосту, вызывающе напрягалась и моментально вызвала у Марка изгибы восхитительного Аниного тела, осиную талию и виолончельные бедра. Хотя сама она жестко отзывалась о своей фигуре (говорила: «Жопа – как чемодан!»), это никак не останавливало непрерывного желания Марка гладить ее именно по этим самым бедрам. Возбудиться, глядя на бронзовую ящерицу… Это было что-то новое. Земноводное было куплено, доставлено в Москву, и после нескольких часов в отеле, куда они направлялись всякий раз, встретившись после разлуки, измотавши предварительно друг друга до изнеможения, откинувшись на постели, Марк достал сувенир и поставил лежащей на спине Ане прямо на живот, туда, где уже была одна… От неожиданности она вскрикнула, ящерица была холодная, прикосновение к разгоряченному от любовных упражнений животу оказалось не очень приятным…

– Что это? – Аня подняла голову с подушки, наклонившись в сторону низа живота, и замерла, как будто делала упражнение на пресс. В глазах ее было недоумение, ей на миг показалось, что ей притащили в качестве сувенира живого тритона!

– Подарок, – Марк не ожидал такой реакции.

– Напугал меня… Ладно мне собираться нужно…

– Когда увидимся?

– Завтра не могу, через день… Слушай, мы долго по отелям будем скитаться? Может, снимешь квартиру уже где-нибудь? Будет у нас свое гнездышко, – она обернула вокруг шеи какой-то воздушный платок, чмокнула Марка в щеку, небрежно засунула сувенир в сумку, – можешь не провожать, устал, вижу, – озорно улыбнулась и выпорхнула в коридор отеля, оставив обессиленного и счастливого укротителя ящериц лежать на широченной кровати.

Она неожиданно позвонила на следующее утро:

– Привет. Знаешь, что натворила твоя ящерица?

Странный вопрос. Что же могла сделать такого бронзовая безделушка…

– Вот, слушай… Я, когда пришла домой, поставила твою животинку на стеклянную

тумбочку возле кровати. Было еще светло, дома никого не было, она так незаметно вписалась среди моих безделушек, будто там и жила. Мимикрировала, можно сказать. А в этой чертовой этажерке есть лампочки, типа для уюта. Но никто почти никогда не включал эту идиотскую подсветку! И надо же такому случиться, что именно в этот вечер, да, уже почти ночью, я, можно сказать, спала, и «этому» вдруг сподобилось поиграть в романтику, и он включил интимное освещение…