Текст книги "Сопрано и флейта. Оратория в прозе"

– Та-а-ак…

– Ничего не так! Ничего не так!!!! Какой, к черту, интим! Когда вдруг на половину потолка высветилось гигантское чудовище размером с аллигатора! Твоя ящерица отбросила такую тень, что у него глаза на лоб полезли! Она превратилась в монстра в постельном освещении! Весь вечер был сплошной допрос! Он схватил эту железяку и хотел открутить ей голову или мне! Что? Откуда? Почему стоит у кровати? Я еле отбоярилась… Помнишь, ты мне письмо написал и засунул в букет? Ну, где ты рассыпался в комплиментах, он и так начал меня подозревать. Теперь еще и крокодил этот…

– Ну, прости… – Марку очень хотелось заржать. Он живо представил эту сцену из театра теней. Аню было жалко, она серьезно сердилась, но смеяться хотелось сильнее. Чертова натура…

Искупать вину пришлось уже в новой квартире, которая нашлась удивительно быстро. Небольшая студия со спальней… В центре города. Возле зоопарка. Все бы хорошо, только по ночам сильно слон кричал… Аня приходила по утрам, перед работой, раздевалась, ныряла под одеяло и прижималась всем телом, холодная, как та злополучная ящерица, которую он ей самой догадался поставить на живот.

– Гладь меня, – шептала она ему в ухо, – у тебя волшебные руки, всегда теплые.

Да, была у Марка такая наследственная способность, доставшаяся от прабабушки, перчатки ему зимой нужны не были. Он прижимал ее к себе, одну руку просовывал под талию и клал на низ спины, другую запускал в волосы на затылке и начинал медленно сжимать и разжимать шею, плечи, перебирать позвонки. Особенно ему нравилось слышать, как она начинала сопеть ему в ухо, согреваясь и возбуждаясь. Он перебирал пальцами каждый сантиметр ее тела, слушая, как начинает оно отзываться его призыву. Руки как бы начинали видеть, они искали точки и глубину прикосновения, на которое послушное Анино тело отзывалось усиленным сопением и легким движением навстречу, и начинали бережно раскрывать, распечатывать этот отклик, то сжимая, то поглаживая, то отпуская… Он делал так до тех пор, пока она рефлекторно не обвивала его ногу своими длиннющими и не начинала прижиматься к ней низом своего живота, так, как будто хотела по столбу залезть наверх и поменять сгоревшую лампочку. В этот момент она вытягивалась в струну, прижималась грудью и крепко обнимала руками.

«Согрелась», – думал Марк, хотя, честно сказать, думать в этот момент у него не было уже никакой способности, ласки становились такими бурными, что доводили до исступления. Наслаждение от прикосновения, помноженное на неожиданно возникшие чувства, позволяло в этот момент позабыть и про обязательства, и про перспективы, и про ответственность. Все растворялось в этом слиянии, без остатка, без сомнения, без альтернативы… В какой-то момент, когда уже была зима и утренний поздний рассвет делал несколько нелепым их лежание на постели, Аня сидела, опершись спиной на подложенную к спинке кровати подушку, и курила тонкую сигарету, Марк, сидя у нее в ногах, неожиданно для самого себя вдруг сказал:

– Я люблю тебя…

Нужно было видеть ее глаза… Что только не смешалось в них в тот момент… Зрачки стали вдруг совершенно темными, карие глаза превратились в два темных колодца. Что в них было? Скорее страх, недоумение, недоверие, может, даже жалость к нему, неразумному. Они как бы спрашивали: «Ты вообще понимаешь, что ты творишь? Ты соображаешь, что говоришь? Что мне теперь с этим счастьем делать?» Марку никогда не забыть это взгляд. Длилось все не более нескольких мгновений, а осталось в памяти на всю жизнь. Она все понимала заранее, она знала, что момент упоения кончился, что слова имеют значение, что зря он это сказал. Так все в итоге и вышло. В отличие от Любы, которая пользовалась словом «любовь» как кайлом, молотила им направо и налево, Аня понимала, что это значит, и все знала наперед.

Глава третья

Как познакомились Люба с Марком? Ну, понятно, что их познакомил Саня, который любил Наташу из Белоруссии, а жениться хотел на Любе. Наташа не хотела замуж. За Саню. Может, за кого-нибудь хотела, а за Саню не хотела. А Саня всенепременно хотел жениться. Трудно найти такого дурака в наше время. Все почти мужики, которых я знаю, хотят развестись и быть как можно дальше от этого «сучьего» племени, мол, только случки (это они так говорят, не я), а вот Саня… В общем, Саня с Любой были почти неразлучны, каждый день они ходили, говорили, ходили, говорили, добивали «инвесторов» и в итоге доходились до того, что решили снять офис. Ничего лучшего Саня не придумал, как договориться с Марком, у которого был офис в центре, в котором он только что закончил ремонт. Дизайн делала Аня. Получилось очень красиво… Вот одну комнату и заняли наши лиса Люба и кот Саня. На роль Буратино, конечно, планировался Марк. Просто Люба еще этого не поняла, а Саня давно пользовался. В ресторанах всегда платил Марк, и это было очень удобно. Или Марк, или каждый сам за себя, если Марк не мог присоединиться. В общем, в один прекрасный момент Саня в очередной раз предложил «сходить в ресторан», они с Любой как раз приехали договариваться насчет офиса (Марк отдал им закуток в углу зала, бывшую кассу).

– Познакомься, это Люба, – осклабившись, произнес Александр. Умение им носить фальшивую улыбку не превзойдено еще никем из ныне живущих. Улыбка визиря, склонившего голову перед падишахом, себе на уме. Натягивал он ее себе на рот моментально, при первой необходимости. Как галстук-бабочку: хренак – и дирижер. Кстати, это тоже было… Люба была в синем платье ниже колен, подвязанном поясом, с пышной прической и в каких-то немыслимых тупоносых чудовищных ботах коротких на толстенном каблуке. Люба была вовсе не типажом Марка, тем более что явные ухаживания Сани за ней искренне его веселили в предвкушении какой-нибудь явно комической развязки. В общем, все было весело. Люба, как обычно, была абсолютно уверена в себе. Если у вас есть представление, даже самое гротескное, о том, как должна выглядеть оперная певица, так вот, так она и выглядела, так себя и вела. Примадонна, епть. Со стороны это было очень смешно. Люба не говорила, она вещала, проповедовала, несла истину заблудшим, знала ответ на все, даже не заданные вопросы. Не сомневалась ни в чем и никогда!

– У нас в семье, – сидя на диване напротив Марка, говорила Люба, после того как решили с офисом, – если война начнется, автомат я возьму. Хоть у нас и семья с мусульманскими традициями, на фронт я пойду.

– Какие же у вас, Люба, дома мусульманские традиции? – со скрытым ехидством в голосе спросил Александр. – Кумганом пользуетесь?

– Александр! – Люба холодно возмутилась. – Откуда вы такое слово знаете, – они были исключительно на «вы».

– Я же в Башкирии много лет прожил, вот и усвоил, – Александр прыскал в кулак, ему, видимо, стало очень смешно, представив Любу за исполнением этого обряда.

– Пойдемте ужинать, – предложил Марк. – Я приглашаю!

– Пойдем в «Пиросмани»? – Саня приободрился. – Сейчас, я только Зуфару позвоню, он с нами пойдет.

Зуфар – актер из Минска, которого Наташа притащила к Сане и поселила у него в квартире. Несмотря на то что его афишами на тот момент была увешана вся Москва, денег у него пока не было. Интересно, что его звали так же, как и мужа Любы, хотя тот был дагестанец, а этот – грузинский еврей. Всякий раз, когда кто-нибудь из компании говорил «Зуфар», Люба делала стойку: поднимала голову и трясла волосами, как бы закидывая их наверх.

– Пойдем, – сказал Марк, – а я тогда Марату позвоню, мы договаривались.

Марат был собственником всего здания, в котором происходили события. Казанский авторитет, с которым Марк подружился еще во время службы в армии в Уфе. Марат в это время был там в бегах. Честно сказать, Марат всегда был в бегах с короткими перерывами на то, чтобы посидеть в тюрьме или при подготовке очередной аферы, с восьмидесятых годов. Сначала за драку, потом за поддельную водку, потом векселя, авизо, недвижимость, рейдерство, мнимые банкротства, еще черт знает за что… Он и сейчас в бегах. На юбилей в шестьдесят лет Марк подарил ему значок: «Московский уголовный розыск. 60 лет». Натура уникальная… Будучи рожденным в интеллигентной профессорской семье, он с детства носил очки, да еще и ходил со скрипочкой в музыкальную школу. Чтобы выжить на казанской улице, ему пришлось сильно себя перестроить. Кстати, в тюрьме он был библиотекарем и перечитал все, что было доступно, даже то, что никто никогда не читал, с верхних стеллажей, обсыпанных многолетней лагерной пылью. Он обладал очень цепкой «вокальной» памятью. Это не значит, что он умел петь. Это значит, что он мог запомнить огромную массу слов, не всегда понимая их значения. Этим приемом в силу профессии виртуозно обладала Люба. Ну, если человек может выучить целую оперу на армянском языке, например. И ни слова не понимать, почему бы не выучить терминологию, например, строительную или банковскую. Умело вставляя слова в нужное время в нужное место, легко можно сойти и за специалиста в области кибернетики и геолога, да и еще черт знает кого.

Марату пришлось научиться драться, быть при необходимости свирепым и безжалостным, оставаясь в душе утонченным романтиком. Доминировать он начинал в любой компании, где оказывался, дожидался удобного момента и говорил, например, следующую фразу:

– Надо было ему коленку просверлить…

Пока собеседник приходил в себя от шока, он добавлял:

– Только сначала нужно пленкой пищевой обернуть, чтобы кровь не брызгала.

Те, кто его не знал, старались побыстрее свалить, кто хорошо знал, не обращали внимания, но это был не тот случай… За последние пять лет он написал три тысячи стихов, среди которых есть и просто шедевры. Но это сейчас, когда он уже в международном розыске, а тогда он был на очередном подъеме и нюхал кокаин. В общем, оказались они все в одном ресторане. Люба с ходу начала рассказывать, как она в Геликоне чего-то там куда-то там… С Маратом они сцепились еще до того, как у них приняли заказ, это была настоящая «любовь с первого взгляда», причем до сих пор рапиры они не убирают, полные презрения друг к другу, так и шипят друг на друга при встрече: один про коленки, другая про концерты в консерватории.

– Театр – это устаревшее говно… как хохлома, отрыжка старого быта, безынформативная шняга. Какой смысл смотреть на ужимки престарелых педерастов, изображающих из себя мужчин и шлюх, изображающих честных жен или невинных целок, – было понятно, что Марату Люба не понравилась с первого взгляда. Так Павка Корчагин ненавидел буржуев, я говорю здесь про силу ненависти, а не про форму. Тут был явный перевертыш. Марат из интеллигентной семьи, волею судьбы ставший бандитом, и Люба, у которой отец был полковником КГБ (но она все время говорила, что он генерал), мама тоже образованием не блистала. А Люба присвоила себе облик «богемы», подчеркивая это при случае каким-нибудь кружевным зонтиком или немыслимой шляпой. Оба они сразу поняли, что другой лишь играет роль того, кем пытается представиться! Столкновение несуразностей было неминуемо.

– Вы, Марат, видимо, в силу отсталости просто не способны воспринимать ни дух, ни мысль, которая подается со сцены! Раньше в оперу ходила только аристократия, по большому счету разночинцы могли попасть на галерку, да и то за счастье. Люди ходили с партитурами слушать оперу! – Люба налегла своей большой грудью на стол, почти так, что на нее можно было положить хачапури. – Арии из опер пели как популярные песни.

– Опера – это вообще недоразумение, ну какой мудак вместо того, чтобы сказать: «Принесите мне вина», – вдруг завоет дурным голосом с переливами: «Пииыиыиыинеаеаеаеанесиваите мнеаеиаео вианаиаиаиа», – неожиданно высоким, достаточно противным голоском пропел Марат. (Хочу добавить, что такой переход на фальцет выдает казанских и уфимских уроженцев, причем и мужчин, и женщин. Феномен не изучен, не отвлекаюсь.)

У Марата зазвонил один из четырех выложенных на стол мобильников. Говорил по телефону он всегда резко и отрывисто:

– Да. Да. Да. Я извиняюсь, нужно уезжать, Марик, заплатишь за стол? Всем до свидания, приятно было познакомится.

К столу подошли два автоматчика охраны Марата, он встал и вышел. Невысокого роста, кривоногий, точно монгольский хан. Все это время Саня внимательно изучал меню, ни разу не поднял головы и не сказал ни слова. Готовился, видимо, к изучению торы. Было ощущение, что патологический ужас, генетически передавшийся через погромы, сковал его плотные чресла. Он с облегчением поднял голову, посмотрел вслед Марату и, счастливо оглядев присутствующих оттого, что пронесло, спросил:

– Ну что, еду уже закажем?

Обстановка разрядилась, все зашумели, разговорились, Люба продолжала вещать, Марк болтал с Зуфаром… Того ждала краткосрочная слава и эпизодические роли в сериалах.

После ужина шли по улице под впечатлением от разговоров и вина. Люба с Александром шли впереди.

– Да, – сказал Зуфар, глядя в спину Любы, облаченную в большую, не по размеру норковую шубу. – Да… такие держат вилку в левой руке, а член сразу в двух…

«Интересно, – подумал себе Марк, – ну, тебе виднее, ты же тоже артист…»

В итоге вся компания добрела почему-то до отеля «Тбилиси», что напротив грузинского посольства. Расположились в холле, над головами торжественно нависала гигантская хрустальная люстра. Люба небрежно метнула шубу на стоящее рядом кресло.

– Вы в ГИТИСе преподаете? – спросил Марк, позвякивая кубиками льда в стакане с виски.

– Да, я старший преподаватель кафедры. Факультет музыкального театра. Недавно защитила кандидатскую диссертацию.

– Интересно, какая же тема? – Марк действительно недоумевал. Какие научные изыскания можно провести в области мюзикла. Он тогда не мог и предположить, что так непринужденно можно врать. Как можно было догадаться, что эта дама, такого статусного вида, врет всегда, всем и во всем…

– На тему звукоизвлечения. Зависимость извлекаемой тональности от построения связок.

– Так это же скорее медицинская тема, как ее раскрыть на кафедре вокала, может, вы студентов препарируете?

Люба, кажется, впервые за вечер удостоила Марка взглядом. После этого встала и неожиданно заголосила:

– Зи-и-и-и-и-и-я! – это было неожиданно и так громко, что возмущенно зазвенели висюльки на хрустальной люстре.

– А-о-а-о-а-а-а-а, – продолжала голосить Люба. Все в шоке замерли, это было невыносимо громко. На ресепшен зазвонил телефон. Видимо, у них с люстрой был один настрой.

– Извините, – с грузинским акцентом сказал портье, – жильцы жалуются, спать мешаете… Удовлетворенная произведенным эффектом Люба села в кресло, торжествующе и снисходительно поглядывая на свою компанию. Александр показал Марку глазами: «Понял, блин? Вот так вот…»

– Вызовите мне такси, – попросила Люба у опешившего администратора отеля. Вечер был окончен ее победой, она не сомневалась… Она вообще никогда ни в чем не сомневалась. Про диссертацию можно было забыть…

Глава четвертая

В офисе Марка в одном из углов закопошилась жизнь. Саня с Любой приняли на работу секретаря, девушку, которая все время ходила в заправленных в сапоги брюках и непрерывно пила кофе. Часть интерьера офиса по рекомендации Ани была оформлена под кафе на улице. Гостей своих партнеры принимали там. Надо сказать, что приходили и какие-то знаменитости. Казарновская была, Башмет один раз заходил, какие-то еще звезды классической музыкальной тусовки. Марк никого не знал, вежливо здоровался, когда вдруг оказывался в одно время с Любой в офисе. От Любы тянуло легкой еганутостью, поэтому он старался не особо приближаться к тому углу, где Люба несла свои грандиозные планы очередному попавшему в плен представителю богемы. Выглядели все они довольно потертыми. В жизни бы не догадался, что этот в обшарпанной дубленке и облезлой шапке мужчина преображается на сцене в красавца Хосе или аристократичного Онегина. Как и большинство людей, Марк остерегался незнакомых отраслей человеческой деятельности и их представителей. Недоостерегся, в конце концов. К тому моменту зима перевалила через новогодний праздник, его отношения с Аней подходили к логическому завершению, нельзя было ничего не решать, ни оставить все как есть, ни продвинуться вперед, и уж подавно откатить назад. Роман с Аней проломил у Марка установленную им самим скорлупу, оболочку правила, которому он следовал. Никаких серьезных отношений. Шастание на одноразовые встречи, девушки по вызову не считались в картине его мира изменой семейным традициям. Так было удобно. А тут… скорлупа разрушилась, а готовность вариться не появилась. Так бывает, когда опускаешь яйцо в кипяток, а оно треснет, и из него вытекает что-то, завивается в спираль и застывает. В итоге и яйцо недоварится, и то, что вытекло, становится совершенно несъедобным. А обратно не затолкаешь… встречи их становились все реже, Аня плакала, Марк мычал что-то неопределенное, все становилось в тягость… В один из январских темных дней, когда утро переходило в вечер так быстро, что день был и незаметен, в офисе оказались все трое: Саня, Люба и Марк.

– А поехали в «Маргариту», – предложил Саня.

«Маргарита» – кафе на Патриарших прудах, где часто бывали наши друзья. В то время Патрики еще не стали культовым местом, кафе находилось на углу Козихинского переулка, там стояло пианино, играл тапер и две скрипачки. Все были с консерваторским образованием, играли все, от классики до попсы. Гостям выдавали пустые пивные банки с монетами, которыми можно было греметь, когда очень нравилось или в такт музыке. Всегда было весело, было много иностранцев, невзирая на чудовищную еду. Мест практически никогда не было. Как завсегдатаям, Марку с Саней и их спутницей выделили-таки скамеечку у входа. Скамейка была рассчитана на двоих, сидеть пришлось втроем, тесно прижавшись боками друг к другу. Люба была посредине. Заказали выпивку, Люба попросила компот. Алкоголь она не пила. Еду уже не давали. Между пианино и скрипачками посреди небольшого зала сидела компания, которой официанты оказывали усиленное внимание в перерывах между исполнениями, поэтому компот принесли сразу, видимо, было не жалко, а алкоголь приходилось ждать. Музыканты заиграли «Вижу чудное приволье…». Не сговариваясь Марк и Люба вступили со второй строчки «Ви-и-ижу горы и-и-и поля-а-а-а-а!» – и еще громче: «Это ру-у-уское раздо-олье, это Ро-одина ма-ая-а-а-а!»

Один из сидевших в большой компании, грузный мужчина с длинными засаленными волосами, обернулся и недовольно уставился на поющих через толстые линзы очков. Полные его губы были изогнуты в недовольной гримасе.

– О! Градский, – сказала Люба. – Он у нас с кафедры рояль украл.

Градский недовольно отвернулся, видимо, в его присутствии никому петь без разрешения не полагалось.

Музыка закончилась, принесли бутылку вина, и Люба, понизив голос, смеясь рассказала:

– Он у нас на кафедре вокал преподавал. Чтобы ему удобней заниматься было, выписал себе на дачу рояль, заманивал туда студенток, портил им голоса. В итоге его с кафедры попросили, а рояль он так и не вернул… Марк! – Люба второй раз в жизни посмотрела на Марка как на действующего персонажа. – Вы знаете, что у вас голос есть? Вы почему вокалом не занимаетесь?

Марк несколько оторопел…

– А зачем? – он искренне не понимал суть вопроса.

– Такой голос один на сто тысяч человек дается, вы должны заниматься!

– Ну хорошо, – сказал Марк, – надо так надо, буду заниматься. Еще один гвоздь, на котором подвиснут следующие пятнадцать лет его жизни, был забит в стену судьбы. После этого вечера при каждой встрече Люба спрашивала у него:

– Ну, Марк! Когда начнете вокалом заниматься?

Марк отмахивался или отшучивался, принимая это за неудачное подшучивание. Хотя петь он любил сильно… Ему, несомненно, льстило предложение Любы.

Приближался конец февраля, день рождения Марка. Позвонил Саня:

– Привет! Сможешь завтра в ГИТИС подъехать на Таганку?

– Смогу, а в чем дело?

– Да… нужно один вопрос обсудить.

Ничего не подозревающий Марк приехал к довольно обшарпанному зданию, Александр уже без верхней одежды встречал его внизу у вахтера, они поднялись на второй этаж, прошли по коридору, уставленному лежащими на боку роялями (поступок Градского сразу перестал вызывать осуждение у Марка), зашли в небольшой кабинет, в котором не лежал, а стоял рояль, за которым сидела концертмейстер (как позже выяснилось, та самая Наталья Львовна, с которой все началось), в углу на обшарпанном кресле восседала Люба, царственно положив ногу на ногу и раскинув руки на подлокотники. На ней было довольно облегающее с блестками платье и короткая зеленая кофта тонкой вязки, завязанная на груди узлом. Саня хитро улыбался.

– Здравствуйте, Марк! – многозначительно произнесла Люба. На лицах всех троих читалось некоторое предвкушение. Даже Наталья Львовна хитровато поглядывала на него из-за рояля. Саня же лыбился во весь рот.

– Марик! – наконец насладившись паузой, произнес он. – В преддверии твоего дня рождения мы с Любой, – многозначительно и церемонно указавши рукой в ее сторону, произнес он, – мы решили сделать тебе небольшой подарок. Мы дарим тебе, – он сделал паузу, – урок вокала! – и застыл, наслаждаясь произведенным эффектом. Нужно сказать, что эффект получился. Марк несколько стушевался и, нарочито актерствуя, начал говорить:

– Прекрасная идея! Спасибо, друзья мои! Давайте будем считать, что урок прошел! Я получил пятерку и приглашаю всех в ресторан.

– Снимайте пиджак, – голосом, не терпящим возражений, произнесла поднявшаяся со своего трона Люба. Она явно была в своей тарелке. Несуразность происходящего ее явно не смущала. Марк, нехотя повинуясь, снял пиджак, повесил его на стоящую в углу треногую вешалку, оставшись в черной водолазке, и остановился посреди комнаты, не совсем понимая, что делать дальше.

– К инструменту подходите, смелее, – произнесла Люба, смакуя властность своего положения.

«Садисты, б-ть, – подумал Марк. – Это все Санек, сука, еще лыбится».

Саня действительно наслаждался моментом, не скрывая удовольствия.

– Давайте, Марк, повторяйте за мной: «А-о-а-о-о!» – Наталья Львовна послушно проиграла пять нот на клавишах. Марк молчал.

– Ну, Марк! А-о-а-о-о! – протянула Люба.

В этот раз пела она не так громко, как в отеле.

– А-о-а-о-о! – послушно протянул Марк следом за Любой.

– Хорошо! Свободнее, рот шире открывайте! А-о-а-о-о! – на полтона выше пропела она.

– А-о-а-о-о! – уже покорно повторял Марк.

– Прекрасно! Главное в этом деле – правильно брать дыхание. Связки – это мускулатура, подвергается, как и любая мускулатура, тренировке. Конечно, природа у всех разная, но научиться петь может каждый! Что касается дыхания… – в Любе уже, как показалось Марку, включилась программа «училка», она пошла по накатанной схеме.

«Ничего, – подумал он, – полчаса продержусь».

– О чем вы думаете, Марк? – в голосе Любы звучала бронза. – Я говорю – дыхание! Крайне важный предмет! Постоянно внушаю это своим студентам. Мужчина дышит грудью и животом, а женщина, в связи с физиологическими особенностями, только грудью! Давайте, пожалуйста, Наталья Львовна!

Та заиграла, Люба запела, Марк, потерявший волю к сопротивлению, тоже. Неожиданно Люба положила свою руку на живот Марка, а его руку взяла и бесцеремонно положила себе на низ живота. Через тонкую ткань он почувствовал вибрации от звучащего ее голоса. В глазах у него помутнело… Тонкая ткань позволяла ощущать изгибы и выпуклости того, что было у него под ладонью, да это еще и дрожало… Все дальнейшее происходило как в тумане. Плоть протестовала против того, что нужно было в этот момент извлекать еще и звуки. По спине потекли струйки пота. Люба уже отошла, но ладонь все помнила. Ему хотелось, конечно, в силу своего мудацкого характера попросить повторить упражнение. Вместо этого приходилось пропевать гаммы, следуя за игравшей уже с удовольствием Натальей Львовной. Экзекуция продолжалась не менее сорока минут. Марк даже устал, когда Люба наконец сказала:

– Ну, хорошо, на сегодня хватит. Как вам ученик, Наталья Львовна?

– Вы знаете, я удивлена, хорошо, достаточно чисто… Вы раньше занимались, Марк?

– Нет… не доводилось.

– Может, в этом-то и дело… – она вопросительно посмотрела на Любу.

– Распелись, – кивнув в ее сторону, сказала та, – Марк, вы какой-нибудь романс знаете?

Терять ему уже было нечего.

– «Утро туманное»…

– Вот и отлично, в какой тональности?

Марк сделал страшные глаза, демонстрируя свою полную неготовность к ответу.

– Давайте отсюда попробуем, – Люба нажала одну из клавиш.

– Давайте, – Наталья Львовна начала играть, – подойдет?

– Я не знаю, давайте попробуем, – Марку было уже все равно, пришел какой-то кураж. Он запел: – Утро туманное, утро седое.

Концертмейстер одобрительно кивала и аккомпанировала. Ее явно забавляло происходящее.

– Нивы печальные, снегом покрытые, – продолжал вытягивать Марк.

Так они прошли с небольшими остановками весь романс, и в конце концов Люба сказала:

– Все, можно сказать, что неплохо!

– Вот спасибо! – Марк искренне обрадовался, что экзекуция подошла к концу. – Теперь в ресторан.

– Это не все, – сказал Саня, глумливо развалившись в кресле, где до этого сидела Люба.

– Что же еще? – недоумевал Марк.

– Это первая часть подарка… – Люба снисходительно смотрела на него. – Завтра у вас, Марк, урок в консерватории у Зураба Соткилавы, это наш главный подарок!

– Нет! Ни в коем случае! Вы что, сдурели?! Какой, на хрен, Соткилава? Никуда я не пойду.

– Марк, – голосом, не терпящим возражений, произнесла Люба, – заслуженный артист Советского Союза, солист Большого театра, профессор консерватории вас ждет, а вы… некрасиво. После урока завтра и поужинаем.

Сил протестовать у Марка не было, спина была мокрая, ноги дрожали, да и ладонь горела…

На следующий день Марк был сам не свой. С тем, как неотвратимо приближалось назначенное время, ему становилось все страшнее. Он не помнил, чтобы ему вообще в жизни было так страшно. Тем не менее он приехал к памятнику Чайковского на полчаса раньше и топтался у ног великого композитора, будто тот мог помочь или дать освобождение от урока. Приехал Саня.

– Пошли… готов? – спросил он. – Да не робей ты, – видя совершенно разобранного своего друга.

Люба ждала внизу у входа. На ней была белая блузка.

«Как бомбистка из девятнадцатого века, – подумал Марк, – Софья Перовская, блин…» Ему действительно было страшно. Неожиданно идущая впереди Люба обернулась к нему, посмотрела на его бледное лицо и, ничего не говоря, взяла за руку. Кисть ее с ярко накрашенными ногтями была большая, крепкая и холодная. Она вела его по коридорам консерватории, как на заклание, так ведут детей к зубному врачу, агнца к жертвенному камню, бычков на кастрацию. Из-за многочисленных дверей слышались голоса абитуриентов, певших невероятно, красиво и уверенно. Смелости все это не добавляло. Люба с безвольным Марком и семенящим за ними Александром подошли к одному из кабинетов, из-за которого слышно было, как голосит какой-то тенор что-то на итальянском языке, Люба решительно открыла дверь, из-за которой на них обрушился звуковой шквал. За инструментом сидела очаровательная блондинка средних лет, на одном из стульев у стены сидел Соткилава, сложивший руки на груди, и покачивался в такт музыке, выпевал же молодой кучерявый человек в очках. Он очень старался. Соткилава показал рукой, чтобы мы садились. Юноша закончил, они договорились о следующем уроке.