Текст книги "Когда сорваны маски"

Хозяин, сидя на табуретке во дворе, красил штакетник в желтый цвет. Он сосредоточенно обрабатывал дощечку за дощечкой и жевал трубку.

– Теперь любая мелочь отнимает у меня уйму времени, – пожаловался Берглунд, поздоровавшись. – Раньше все шло быстрее.

– Пахнет в любом случае хорошо, – улыбнулся я, вдохнув полной грудью. – Что может быть прекраснее запаха свежескошенной травы и свежей краски.

– Пойдемте на террасу, – пригласил хозяин. – Не то чтобы я плохо переношу жару, но такое солнце, как сегодня, лучше пересидеть в тени.

Преодолев несколько ступенек, мы расположились за круглым садовым столом, под зонтиком с дыркой посредине. Берглунд подвинул мне кресло-качалку, вероятно, такое же древнее, как и дом. Несмотря на тень, на террасе было немногим прохладнее, чем во дворе.

Вскоре на столе появились теплые булочки с корицей, чашки, блюдца, ложки и термос с кофе. Подняв с клумбы консервную банку, Берглунд с помощью металлической палочки вычистил в нее трубку, потом снова набил чашечку табаком и задымил.

Давненько я не видел, как курят старинные трубки.

Рослый и худой, Ларс Берглунд носил подвернутые снизу голубые джинсы и клетчатую рубашку, расстегнутую на шее. Но самое примечательное в нем было другое. Лицом бывший редактор как две капли воды походил на футболиста Хенрика Ларссона, разве что был бледнее и старше. И это сходство так меня поразило, что я уставился на него, забыв о приличии.

– Не вы один, – заметил Берглунд, угадав мои мысли. – Надо сказать, Хенрик – единственный из футболистов, на кого я хотел бы походить. Помните, когда он играл за HIF? Славные были времена, что и говорить, и для Хельсингборга, и для газеты.

– Коллеги, наверное, называли вас Хенке? – улыбнулся я.

– С чего вы так решили? – почти возмутился Берглунд. – Они даже Лассе меня не называли, потому что по виду я типичный Ларс.

Он рассказал о жене, умершей от рака легких пять лет назад. С тех пор он жил в доме один.

– За всю жизнь не сделала ни одной затяжки, – говорил он, помахивая трубкой. – Тем не менее ее нет, а я вот сижу здесь с вами.

Я отказался от второй чашки кофе, а Берглунд подлил себе еще и предложил приступить к делу.

– По телефону вы как будто сказали, что интересуетесь Якобом Бьёркенстамом и каким-то белым автомобилем в Мёлле?

– Это как-то связано с делом, которое я сейчас расследую, – кивнул я. – Но как именно, я еще не понял. Я беседовал с репортером, который писал о Бьёркенстаме в газете. Он совершенно не в теме. Этого следовало ожидать, судя по тому, что я о нем знаю.

– А самого Бьёркенстама вы не знаете?

– Читал о нем в газете, только и всего.

– Я тоже незнаком с ним, – заметил Берглунд. – А в газете, собственно, ничего не было. Здесь всем известно, что Бьёркенстам хочет инвестировать деньги в коммуну. Однако по своим каналам мне удалось выведать, что с этими деньгами не все чисто. И когда я увидел в газете тот белый автомобиль, первым делом понадеялся почему-то, что в статье речь пойдет именно об этом.

– Не все чисто? Что вы имеете в виду? В газете было сказано, что он «подпольнейший» шведский миллионер.

Берглунд глубоко вздохнул:

– Кого нынче интересует правда или настоящая сенсация? Газетам нужны «звезды», только и всего.

– Так что не в порядке с его деньгами?

– Точно не знаю, но один заслуживающий доверия информатор посоветовал мне обратить внимание на источники его доходов. Разумеется, я тут же позвонил в редакцию, навел на след, но… кто станет меня слушать? Для них я всего лишь полоумный старик, который от нечего делать мешает им работать.

– Любопытно, – заметил я. – И все-таки не вижу общей картины. Одна моя знакомая, инспектор криминальной полиции из Мальмё, говорит, что все подозрительное в конечном итоге как-то связано между собой. Я же в данном случае не прослеживаю никакой связи.

– Собственно, Якоба Бьёркенстама я почти не знаю. Зато был знаком с его отцом, Эдвардом. Ловкач был еще тот, никому так и не удалось схватить его за руку. Какие связи имел! Среди политиков, банкиров и – не в последнюю очередь – газетчиков. Всю жизнь балансировал, как на канате… и всегда уверенно приземлялся на обе ноги…

– Так что вам известно? – перебил я старика.

– Мой информатор намекал, будто Бьёркенстам не хочет связываться с муниципалитетом напрямую. Опасается, что начнут копать да выяснять… – На некоторое время Берглунд замолчал, будто подбирая нужные слова. – Наркотики! – вдруг выпалил он. – Ходят слухи, что все дело в них.

– Наркотики? – не понял я.

– Сам я не любитель бродить по лесу, но кое-кто из местных охотников как будто натыкался на целые плантации… Далеко, в глуши…

– И при чем здесь Бьёркенстам?

– Точно не знаю, но эти земли как будто принадлежат Бьёркенстаму.

– Хм…

– Вы, конечно, читали, какая война развернулась между группировками байкеров по всему Северно-Западному Сконе? А ведь дерутся они из-за наркотиков. Это главная, фактически единственная причина… Там ведь такие деньги крутятся, нам с вами и не снилось…

– Я слышал о неких «Рыцарях тьмы», – осторожно перебил его я.

– Да, они тоже хотели тут утвердиться, – кивнул Берглунд. – Но «Ангелы ада» и «Бандитос» не склонны делить с ними сферы влияния.

– Кстати, вы не знаете, что за частная больница сразу за Сольвикеном? Психдиспансер, как я слышал?

Берглунд задумался, а потом покачал головой:

– Точно сказать не могу. А чем она вас так заинтересовала?

– Я видел, как двое байкеров въехали на ее территорию. Может, это все моя мнительность, но мне кажется, с ней тоже не все чисто.

Тут Берглунд еще раз предложил мне кофе, и я опять отказался.

– А что у вас за каналы? – спросил я. – Кто-то в муниципалитете?

– Этого я не говорил, – улыбнулся Берглунд.

Я улыбнулся тоже.

Некоторое время мы сидели молча.

Мне казалось, бывший редактор размышляет о том, до какой степени мне стоит доверять.

– Отсюда видно корабли? – наконец спросил я.

– В заливе, вы имеете в виду?

– Да.

– Видно с балкона.

– Когда-то вы публиковали списки всех судов, что входили в залив. Живи я здесь, целыми днями стоял бы на балконе с биноклем. Говорят, в Англии есть люди, которые специально сидят на вокзалах и записывают все поезда, что приходят и отправляются. А я бы отслеживал корабли.

* * *

Вот уже два года, как они зарегистрировались в Монако.

Они и раньше время от времени жили за границей, но потом возникла необходимость официальной регистрации в другой стране. Монако подходило идеально.

Это чрезвычайно выгодно в финансовом плане, как объяснял ее муж.

Она ничего не имела против, пока за ними сохранялась квартира в Стокгольме.

Прошлым летом он обзавелся личной охраной.

Кочка, похоже, неважно себя чувствовал в последнее время. Он носил солнечные очки даже в ненастную погоду и при встрече никогда не поднимал на нее глаз.

Все пытался спрятать от нее красный шрам, который шел через его левую щеку почти до выбритого виска. Она догадывалась, где и при каких обстоятельствах он его получил. Но никогда не спрашивала его об этом, это ее совершенно не интересовало.

А вот Лади ей нравился. Этот одевался просто и со вкусом: обычные брюки, иногда классические джинсы, куртка из тонкой кожи или пиджак. Он уважал хозяйку и всегда называл ее «миссис».

Собственно, его имя было Владимир, но все называли его Лади. Большой и сильный, в свое время он, наверное, немало времени потратил на тренировки. Иногда его взгляд темнел, и тогда он выглядел действительно угрожающе.

К напарнику Лади она, напротив, не испытывала никакой симпатии. Похоже, этот был из тех, кто устраивает беспорядки во время футбольных матчей. Тело его покрывали загадочные татуировки, а любимой одеждой оставался блестящий спортивный костюм. На шее он носил странный амулет, первое время напоминавший ей какой-то нацистский символ. Она искала в Интернете, но ничего не нашла. Возможно, это была эмблема какой-нибудь рок-группы, не более. В свободное от работы, то есть от того, что у него называлось работой, время он смотрел футбол по телевизору, не делая различия между командами и лигами.

Вообще-то, он был Фредрик, то есть Фредде или Фредди, но его прозвали Кочкой за невысокий рост и плотное телосложение.

Иностранец Лади разговаривал по-шведски лучше его.

С Лади или ее мужем Кочка был угрюм и покладист, а с ней наедине строил глазки и будто раздевал ее взглядом.

Когда она загорала в бикини, Кочка забывал про свой футбол. Она чувствовала на себе его взгляд.

Но когда она призналась мужу, что Кочка ей неприятен, тот только пожал плечами:

– Трудно сегодня в Швеции нанять стоящего человека… И потом, зачем тебе лежать на солнце в чем мать родила?

А однажды вечером Кочка онанировал, думая, что она его не видит.

И конечно, он заслужил эту отметину на лице.

Хотела бы она знать, о чем разговаривал с Кочкой ее супруг, когда как-то ночью спустился к нему на кухню. Через некоторое время он вернулся в спальню и в ответ на ее вопрос, что случилось, только и выдавил сквозь зубы:

– Ничего.

– Но ты ведь о чем-то разговаривал с ним?

– Об идиотах, – прошипел муж. – О том, что меня со всех сторон окружают одни идиоты.

Пролежав некоторое время в постели, он поднялся, вынул ремень из брюк, которые лежали в гардеробе, и снова вышел на лестницу. Раздался звук, похожий на удар плетью, и сдавленный крик. А потом ее муж снова поднялся в спальню.

Ремень он повесил на стул.

Она чувствовала, как он дрожит под одеялом.

Муж поцеловал ее в живот, отдернув ночную сорочку, а потом в бедра, и она раздвинула ноги.

Все получилось восхитительно.

Но как же это было давно…

* * *

Бывает, застрянешь в каком-нибудь провинциальном городке на несколько месяцев и уже начинаешь думать, что вдоль и поперек изучил его вместе со всеми окрестностями. А потом набредаешь на какую-нибудь незаметную проселочную дорогу, и она уводит тебя к незнакомым деревенькам и уединенным крестьянским хуторам и к еще меньшим дорожкам и тропкам, иные из которых не более чем две колеи, оставленные колесами, с высохшей травой между ними.

В такую глушь я и заехал, следуя плану местности, который начертил для меня Ларс Берглунд. Жесткая трава царапала раму автомобиля, когда я медленно въезжал в лес.

Деревья и кустарники протягивали в окна колючие ветки. Внезапно дорога сузилась до лесной тропинки. Ехать дальше стало невозможно.

Преодолев еще несколько метров, я дал задний ход и остановился между двумя деревьями. Здесь царили тишина и покой и было не так жарко, как на шоссе. Я огляделся и вдруг подумал, что на мотоцикле наверняка можно проехать дальше. Впечатанные в песок следы шин подтверждали это предположение.

Тропинка круто взяла вбок, и я словно очутился на пороге залитого светом огромного зала. Это была поляна, посредине которой стояло подозрительного вида прямоугольное строение. Я направился к нему, напряженно вслушиваясь в тишину. Вблизи строение оказалось теплицей, площадью не меньше половины футбольного поля.

Задаваться вопросом, что в ней выращивают, было излишне.

Окна теплицы были закрыты, а на двери висел огромный замок. Но я уже чувствовал сквозь стеклянные стенки характерный запах. Прильнув к окошку, я разглядел знакомые остроконечные листики, от пяти до семи на каждом стебельке. Самые высокие из растений царапали прозрачную крышу.

– Вот черт!.. – невольно вырвалось у меня. – Да этой марихуаны хватит на миллионы страждущих.

Вокруг стоял все тот же пронизанный летним солнцем буковый лес – с мягкой травой и нежными белыми цветами. Только мне вдруг стало не по себе. Природа, всегда внушавшая мне покой и умиротворение, вдруг наполнилась подозрительными звуками. Я слышал, как угрожающе хрустнула ветка, потом заскрипело дерево и заухала какая-то птица. Меня всегда удивляло, почему в лесах никогда не щебечут птицы? Кому нужна эта давящая, нагнетающая страх тишина?

Обойдя теплицу со всех сторон, я обнаружил разбитое окошко. Вытащив из рамы осколки стекла, я получил отверстие, достаточно большое, чтобы пролезть внутрь.

Так я оказался в теплице.

В помещении стоял резкий, удушливый запах, как от дешевой парфюмерии.

Или наоборот, изысканный, как от самой дорогой.

На тот момент я едва ли был способен отличить одно от другого.

Достав мобильник, я снял несколько растений вблизи. Потом отступил на пару шагов и сделал общий план – длинные ряды зеленых ростков. Тут же отослал снимки Ларсу Берглунду для его газеты.

Осматривая плантацию, снабженную, ко всему прочему, сложной оросительной системой, я набрел на нечто похожее на каменное надгробие. Оно стояло неподалеку от разбитого окна, через которое я проник в теплицу.

Я пригляделся, поскреб древнюю каменную плиту. Похоже, это было все-таки не надгробие, а нечто вроде рунического памятника высотой около полуметра. Счистив в нескольких местах засохшую землю, я обнаружил высеченные на нем знаки – что-то вроде креста или свастики, рядом изображение змеи и портрет – не исключено, что Адольфа Гитлера, точнее разглядеть было трудно, потому что камень сильно обветрился. Я копал, царапал, пиная плиту каблуком, – все было бесполезно, она почти наполовину ушла в землю. И все-таки кое-что мне удалось разобрать – несколько высеченных в самом низу шведских имен.

Ан…

…ивек…

Бертиль.

Последнее читалось достаточно четко.

Чтобы разглядеть больше, следовало аккуратно отмыть поверхность от пыли. Но даже в этом случае я не был уверен в благополучном исходе дела.

Я успел снять камень на мобильник, когда лесную тишину прорезал отдаленный звук.

Похоже на жужжание мотора.

Мотоцикл. Или нет, два мотоцикла, которые, обгоняя друг друга, взъезжали вверх по склону холма. Я вылез наружу через все то же окошко и, пригнувшись к земле, устремился в противоположную от звуков сторону.

Я хотел добраться до автомобиля, но на полдороге бросился на землю и уполз в заросли папоротника. Двое молодых людей в кожаных куртках стояли на тропинке и смотрели на мою машину. Через некоторое время они разошлись в разные стороны, пожимая плечами, причем один направился прямо ко мне. Я вжался в землю. Зачем? Почему было не подняться и не шагнуть им навстречу, улыбаясь: «Эй, парни, привет! Что, тоже гуляете?» Но желудок болезненно сжимался, и это чувство подсказывало мне, что здесь таится какая-то опасность. Что-то не так с этими двоими.

Потом что-то защекотало шею. Насекомое… Только тут я заметил, что возле большого папоротника с левой стороны высится метровый муравейник и крохотные работящие букашки уже вовсю бегают по моим рукам, вылезают из-под рубашки, копошатся на моем носу, щеках, в волосах… и кусают, кусают и впрыскивают в меня кислоту – или что там впрыскивают эти чертовы твари.

Парень в кожаной куртке стоял в полуметре от меня, по другую сторону папоротника. Я видел его бутсы – коричневые, потертые, на толстенной подошве.

– Ну что? – крикнул ему другой.

– Никого не видно, – ответил тот, что в бутсах.

А мураши уже ползали по моим губам, несколько штук, похоже, даже забралось в уши. Парень напротив меня повернулся и отошел на несколько шагов в сторону.

– Кто-нибудь собаку выгуливает, – сказал он.

– Но раньше такого не было, – отозвался его приятель.

– Нет, но… черт их разберет, – выругался первый.

– Думаешь, они что-то заподозрили?

– Без понятия. Но в любом случае надо как следует все проверить.

Оба постояли еще немного, оседлали свои мотоциклы и скрылись в направлении теплицы.

Я глубоко вздохнул, фыркнул и затряс головой.

Потом поднялся с земли и встал на колени.

Мотоциклов я больше не видел, а звук моторов внезапно стих, из чего я заключил, что парни в кожанках добрались до места. Я подумывал было направиться к ним и попытаться поговорить, разыграть невинного дурачка, но вряд ли смог бы выглядеть убедительно с целой армией копошившихся на теле тварей. Поэтому я метнулся к машине, открыл дверь и запрыгнул внутрь.

Я вставил в замок, но не повернул ключ зажигания, и стоявшая на склоне машина сама покатила вниз. Лишь оказавшись на дороге, я завел мотор и медленно поехал, вдавливая в землю траву. Никого не встретил. В зеркальце заднего вида также не было ничего подозрительного.

Через пару километров я затормозил на автобусной остановке и выпрыгнул из машины, срывая с себя рубашку. Я подпрыгивал на месте, хлопал себя по бокам, тер лоб и щеки, сметая муравьев. Иные успели добраться и до более чувствительных мест.

Вероятно, со стороны это походило на танец дождя.

Дождь будет обязательно.

Он нужен, говорят фермеры.

Хотя они всегда так говорят.

Тут я вспомнил, что, провожая меня до машины, Ларс Берглунд сунул в карман моей рубашки какую-то бумажку. Разделавшись с муравьями, я зашел в помещение автобусной станции, достал записку из кармана и развернул. В ней оказалось одно-единственное имя: «Ингер Юханссон» – и номер телефона. Очевидно, эта женщина и была таинственным информатором Берглунда. С чего вдруг старик решил дать мне ее координаты? Не иначе как проникся ко мне доверием после нашей беседы о кораблях в Зунде.

Я тут же набрал номер и попал на автоответчик, который посоветовал мне послать сообщение или, в случае крайней необходимости, перезвонить в муниципалитет.

Я начитал сообщение и отправил эсэмэску.

По номеру муниципалитета мне снова ответил механический женский голос. Как оказалось, интересующее меня лицо находится в отпуске и будет доступно не раньше чем через три недели.

Я набрал ее имя в «Гугле». Ингер Юханссон несколько раз упоминалась в местной прессе. Два года назад она отмечала сорокалетие работы в коммуне, и муниципалитет устроил праздник в ее честь. Я кликнул на газетный снимок: стол с тортом и кофейными чашками и сама Ингер с цветами в руках. Тогда ей было шестьдесят два года. Коротко стриженные седые волосы, круглые очки, делавшие ее похожей на сову – вот все, что можно было разглядеть за огромным букетом. Два года назад Ингер занимала должность секретаря, и в коммуне ее, похоже, ценили и уважали.

Я написал на указанный в газете электронный адрес, что мне надо срочно связаться с Ингер Юханссон по важному делу. По какому именно, я умолчал, так что письмо получилось довольно расплывчатым. Потом снова позвонил ей на мобильный. Ответа я не получил, однако, судя по сигналам, Ингер проводила отпуск не за границей, а в Швеции, так что выйти на ее след представлялось вполне возможным.

Я снова набрал номер муниципалитета и на этот раз решил прибегнуть к одному трюку, который неоднократно удавался мне раньше. К телефону должен был подойти либо стажер, либо идиот – вот все, что для этого требовалось. Женский голос в трубке обнадеживал. У меня сразу возникло чувство, что девушка на работе первый день.

Я сообщил ей, что Ингер Юханссон выиграла миллион в телелотерее и должна получить деньги в течение суток. Мне нужно срочно с ней связаться, но она отключила телефон.

Девушка на коммутаторе обещала спросить коллег и перезвонить.

Прошло семь минут.

– Алло, – услышал я в трубке, приняв вызов, – это Малин из муниципалитета. Коллеги сказали, что Ингер живет в деревне, но где именно, никто не знает. Вы можете поговорить с ее мамой, запишите номер…

Я позвонил, спросил Грету Юханссон и, услышав через несколько минут спокойный женский голос, снова завел песню про лотерею.

– Ну… – замялась старушка.

– Что «ну»? – не выдержал я.

– Не понимаю, к чему такая таинственность… и потом… так… миллион шведских крон, вы говорите?

– Именно так.

– Господи, да это же целое состояние…

Возможно, во времена Греты Юханссон это и были немыслимые деньги, но сегодня это явно не та сумма, которая может обеспечить существование до конца жизни. Разве что Грете Юханссон, которой, по-видимому, оставалось недолго.

– Вы знаете, где находится Сольвикен? – спросила старушка.

– Да.

– Стиральные мостки…

– Где это?

– В прежние времена женщины полоскали там белье.

– Понятия не имею. Объясните…

Грета объяснила – довольно толково для своих восьмидесяти восьми лет.

Я понимал, что на машине мне не подъехать, поэтому оставил ее на обочине и пошел дальше по ведущей к морю лесной тропинке. Миновал рощу и поле. Из зерновых культур я хорошо знаю только овес, и то, что росло на этом поле, явно было чем-то другим.

Дорога оказалась не такой уж легкой. Во-первых, она была плохо утоптана; во-вторых, становилась все более каменистой, чем дальше я шел. Под конец я был вынужден то и дело перепрыгивать или обходить внушительные круглые булыжники.

Побережье по эту сторону Шельдервикена – сплошь одни скалы и камни, поэтому семейства с детьми предпочитают отдаленные песчаные пляжи близ Фархюльта или Энгельхольма.

За свою жизнь я повидал немало гаваней, но то, что на этот раз открылось моим глазам, не походило ни на одну из них. Собственно, территория порта представляла собой плац площадью не более пяти квадратных метров. В крохотной акватории стояло одно-единственное судно – допотопный парусник с красными бортами, видавший виды, хотя и в хорошем состоянии. Пирс, к которому он пришвартовался, имел в длину не более пяти метров.

На берегу я заметил скрытую зарослями избушку – что-то вроде коптильни, а на скалистом плато над гаванью – деревянный жилой дом. Оба строения были выкрашены в красный цвет, с белыми углами. Краска, похоже, была совсем свежей. Под окнами стояли ящики с цветами, причем тот, что с фасада дома, был почти вдвое длиннее того, что с боковой, соответственно размеру окон.

На крыше зеленел мох. При доме имелся небольшой участок, где росла морковь и картошка. На столбах рядом с коптильней сушились рыбацкие сети.

Я постучал в дверь:

– Добрый день, я ищу Ингер Юханссон.

Изнутри послышался какой-то звук. Сложив ладони лодочкой, я заглянул в окно.

Там стоял кухонный столик с двумя кофейными чашками, рядом неубранная кровать, газовая плита, в миске лежало яблоко… Больше я ничего увидеть не успел, потому что в этот момент в затылок мне уперлось что-то твердое и холодное. Я вжался лицом в стекло.

– Стоять, не двигаться! – приказал решительный женский голос. – Руки за голову!

Окно отразило блестящее ружейное дуло.

– Как же я подниму руки, если мне нельзя двигаться? – спросил я.

Ответом был несильный толчок в затылок.

– А ты шутник, да? – (Я послушно завел руки за голову.) – Кто ты и что тебе нужно?

– Меня зовут Харри Свенссон, и я ищу Ингер Юханссон. Я разговаривал с ее мамой, Гретой.

– Что-то случилось с моей мамой? – спросил другой женский голос, помягче.

– Повернись! – Это приказала мне первая женщина.

Я медленно повернулся, не снимая рук с головы.

Ингер Юханссон я узнал сразу, по фотографии, которую видел в Сети. У дамы с ружьем были жесткие черты лица, коротко стриженные седые волосы и недоверчивый взгляд, казавшийся тем более решительным оттого, что был направлен вдоль ружейного дула.

– С вашей мамой все в порядке, – поспешил я успокоить Ингер.

– Что тебе нужно от Ингер? – повторила первая женщина. Теперь ее ружье смотрело мне в переносицу. – Нам не нравится, когда здесь шляется кто попало. Мы хотим отдохнуть.

– Очень хорошо вас понимаю, но, видите ли, произошла одна неприятная история… – Тут я повернулся к Ингер Юханссон и продолжил: – Насколько мне известно, вы советовали одному газетчику, Ларсу Берглунду, всерьез заняться неким Якобом Бьёркенстамом. Именно о нем я и хотел с вами поговорить.

– И вы надеетесь что-нибудь от меня о нем услышать?

– Надежда умирает последней, – ответил я и сам почувствовал, как жалко это прозвучало.

– Вы встречались с Ларсом Берглундом?

– Ну… вроде того… – нерешительно ответил я.

– Ага, так, значит, это он проболтался. Не ожидала… – Лицо Ингер приняло суровое выражение. – Я-то всегда думала, что ему можно доверять.

Обе женщины были в легких летних халатах – Ингер в белом, а ее подруга в темно-синем – и с мокрыми волосами. Ингер держала в руке два полотенца, а другая женщина – ружье с прикладом из светлого дерева. Похоже, для охоты на лося.

– Ну что, так и будем здесь стоять? – не выдержал я. – Если не хотите со мной разговаривать, только скажите. Я уйду отсюда, и больше вы никогда обо мне не услышите.

– Ингер не станет в это впутываться, – отвечала дама с ружьем.

– Это правда? – переспросил я, повернувшись к Ингер. – Случилось нечто крайне неприятное, и надо срочно принимать меры, пока никто не успел серьезно пострадать.

– Анн-Мари, опусти ружье! – сказала Ингер.

– Ты уверена?

Ингер кивнула, и женщина, которую звали Анн-Мари, послушалась.

Если Ингер Юханссон, как следовало из газетной статьи, было шестьдесят четыре года, то ее подруге на вид не меньше семидесяти.

Когда они вошли в дом, чтобы переодеться, и Анн-Мари мимоходом погладила Ингер по щеке, я вдруг понял, почему эти женщины прячутся от людей: влюбленные всегда ищут уединения. Вероятно, в годы их молодости общество смотрело на такие пары иначе, чем теперь. Времена были не те, что сейчас. Хотя когда они были те?

Наконец мы устроились за белым садовым столиком в тени дерева, и я узнал, что фамилия Анн-Мари – Стрёйер, ее родители датчане, но сама она родилась в Швеции. Всю жизнь ее кормило море. Но если раньше она поставляла рыбу в отели и рестораны, то теперь улова едва хватало на них с Ингер.

– Все-таки непорядочно было со стороны Ларса Берглунда рассказывать вам обо мне, – продолжала возмущаться Ингер. – Разве так можно? Где это записано? Неужели человек не имеет права на личную жизнь?

– Он видел, в каком я отчаянии, и решил помочь коллеге, – заступился я за Берглунда, сам не вполне понимая, что говорю. – Вероятно, это решение далось ему нелегко.

Женщины жевали бутерброды. Потом Анн-Мари достала папиросную бумагу «Ризла», пачку табака «Друм», скатала себе самокрутку и закурила.

– Это все наркотики, – сказала вдруг Ингер.

– Что вы имеете в виду? – оживился я, бегло взглянув на Анн-Мари и невольно вспомнив самокрутки Кристера Юнсона.

– Я имею в виду деньги, которые Бьёркенстам инвестирует в развитие нашей коммуны.

– Интересно, – задумчиво пробормотал я. – До сих пор я полагал, что Бьёркенстам нажил себе состояние на каких-то махинациях в России. Он как будто имел дело с русскими олигархами…

– Все так, я тоже смотрю телевизор, – перебила меня Ингер. – Но он из тех, кто откусывает руку, когда протягивают палец. Таким всегда мало. Они готовы втоптать человека в грязь ради наживы, даже если у них и без того денег куры не клюют.

Тут я почувствовал легкое головокружение.

О чем это она?

Откуда она все это взяла, неужели из телевизора?

И какое это имеет отношение к девочке по имени Эмма?

– Но сейчас вы ведь не читаете газет, – предположил я и, опомнившись, неуверенно продолжил: – Почты у вас нет, насколько я понимаю, но вы ведь можете просматривать прессу в Сети, или как?

– Здесь нет компьютеров, потому что нет электричества, – поправила меня Анн-Мари.

Тут я схватился за мобильник, чтобы показать им статью о наркотических плантациях, и сразу же убедился, что это бесполезно.

– Связи здесь тоже нет, – пояснила Анн-Мари.

Это я уже понял. Тогда я рассказал женщинам о своих находках в лесу и о девочке, история которой, как мне кажется, каким-то образом со всем этим связана, правда, я пока не понимаю каким.

– Бьёркенстамы – благородная кровь, – заметила Ингер Юханссон. – Но я не очень-то жалую таких, потому что много разного о них слышала. Меня трудно чем-нибудь удивить после стольких лет работы в муниципалитете, но Бьёркенстамы… что Эдвард, что его супруга… Слишком много скелетов прячут в шкафах эти лучшие семьи… – Она вздохнула и, помолчав, продолжила: – Фермеры, конечно, видят, кто и что здесь выращивает. Не исключено также, что кое-кто из них пытался навести в этом деле полную ясность… Знали бы вы, какие обороты делают наркоторговцы в местных школах! И ведь все молчат. Вы были здесь прошлым летом? Слышали о фермере, которого нашли мертвым?

– Нет, я слышал только, что кто-то поджег киоск, которым владели иностранцы.

– Это другая история, – кивнула Ингер. – Я не помню имени того фермера, но мне кажется, он погиб не своей смертью. Полиция с тех пор так ничего и не нашла. Вы понимаете, о чем я? Для людей с такими деньгами нет ничего святого… А сейчас еще эти байкеры, которые никак не могут поделить сферы влияния…

Уходя от Ингер, я был буквально напичкан новой информацией, но понимать от этого больше не стал. Похоже, я даже утратил способность предсказывать погоду, глядя на небо, – то, что умел делать, сколько себя помнил.

* * *

Она любила закаты. В Ки-Уэсте, во Флориде, множество людей собиралось на берегу полюбоваться, как садится в океан солнце. Но шведам, похоже, эта традиция была чужда. Во всяком случае, жителям Северо-Западного Сконе. Местных туристов в спортивных комбинезонах совершенно не интересовала эта завораживающая красота.

Но сейчас ей тоже было не до того.

Человек по имени Харри Свенссон подсел за ее столик и стал интересоваться ее делами. Он говорил, что не был в Мёлле вот уже несколько лет, а сам совсем недавно разворачивался у нее во дворе. Вероятно, он просто имел в виду, что бывает в Мёлле нечасто.

Или он все-таки солгал?

В Сети она нашла, что Харри Свенссон – журналист, принимавший участие в расследовании «дела экзекутора». О последнем она слышала впервые. Может, была тогда за границей?

Сейчас она приехала в Сольвикен и остановила машину возле пирса.

Сама она давно уже не ела мяса, но запах со стороны ресторана доносился просто потрясающий, пришлось это признать.

Она устроилась на скамейке у входа в гавань, под небольшими мигающими маяками. На пирсе копошились мальчишки. Там еще было написано, что прыгать в воду запрещено, но они все равно прыгали. Мальчишки есть мальчишки, как говаривала ее свекровь.

Ей и раньше приходилось бывать в Сольвикене, но в гавани – никогда. Отсюда ей было видно, как Харри Свенссон метался между огромными бунтами из-под проволоки, выставленными на площадке возле ресторана и выполнявшими роль столов. Бывший журналист разносил тарелки, принимал заказы и успевал еще поболтать с посетителями. До нее даже доносилась музыка, которую она как будто слышала впервые. Что-то вроде кантри, во всяком случае, там играл аккордеон.

Зачем она вообще сюда приехала? Только потому, что не хотела оставаться дома. Дома ей было не по себе.

Сольвикен значительно меньше Мёлле. Возле пирса пришвартовано несколько рыбацких лодок. Мужчина в обкромсанных джинсах и майке с эмблемой какой-то рок-группы тянул из моря невод. Он вежливо ее поприветствовал, она кивнула в ответ. Так что у него на майке? Похоже, все-таки «Роллинг стоунз». Она поднялась и пошла вверх по лестнице к ресторану. Народу на площадке было не протолкнуться. Как видно, гриль-вечера Харри Свенссона очень здесь популярны. Заметив ее, он тут же поспешил навстречу.